Города богов

Приятный голос проговорил:

– Приходи завтра на праздник победы Мелькарта над царем Ливии Антеем…

Геродот проснулся усталым и разбитым.

– Завтра в храме торжество? – спросил он жреца, который протянул ему канфар с вином.

Хаммон кивнул.

– Чужестранцам можно на нем присутствовать?

Жрец состроил кислую гримасу.

Потом выпалил:

– Тридцать монет!

– Хорошо, – легко согласился Геродот.

– Только держись ко мне поближе и ни с кем не разговаривай, – посоветовал ему жрец.

Галикарнасец обрадовался тому, что серебро Перикла тратить пока не придется. Получив в награду от Совета Пятисот за отлично выполненное в Египте задание четыре таланта, он мог считать себя обеспеченным человеком.

Однако почти все личные деньги Геродот оставил на Самосе, вручив их Херилу на хранение с разрешением брать на нужды хозяйства столько, сколько потребуется.

С собой он взял не больше пяти мин серебра, которые легко уместились в заплечной котомке. Из расчета, что текущие расходы будут покрываться деньгами Буле.

Скользнув по лицу Хаммона быстрым взглядом, галикарнасец презрительно подумал: «Набожностью этот жрец явно не отличается. К богу относится, как к пахану разбойничьей ватаги, которого следует бояться и уважать… А если того нет рядом, так и взятки гладки… При этом создается такое впечатление, что он родную маму готов продать».

5

На следующий день Тир преобразился.

Торжество охватило всех жителей города, как коренных, так и пришлых. Финикияне праздновали победу Мелькарта над великаном Антеем, сыном Посейдона и Геи.

Ассирийцы с вавилонянами отмечали гибель гиганта Хумбабы от рук героев Гильгамеша и Энкиду, а палестинцы прославляли юного пастуха Давида, победившего в неравном бою могучего филистимлянина Голиафа.

Согласно финикийской легенде Мелькарт родился от бога Демаруса и богини Астарты, однако ему приписывались подвиги, совершенные эллинским героем Гераклом.

Еще до рассвета мужчины отнесли к алтарю Мелькарта дары. Женщины тем временем готовили праздничное угощение и украшали свои жилища. Из маленьких окон многоэтажек свешивались пурпурные полотенца, означавшие, что в семью вместе с праздником пришла радость.

На стенах, дверях и воротах домов красовались венки из колючих сорняков – расторопши, бодяка и синеголовника, в изобилии произраставших на склонах Геликонского хребта в Беотии, на родине Геракла. Собранные на косогорах Ливана, они ничем не отличались от беотийских.

Дети бегали по улицам, размахивая засушенными свиными хвостами, которые символизировали пятую жертву Мелькарта – Эриманфского вепря. Особенно отчаянные привязывали к голове свиные уши, обидно хрюкали, толкались, а потом стремглав удирали от сверстников.

Замужние матроны обмахивались веерами из перьев чаек, делая вид, будто это перья медноклювых Стимфалийских птиц. Девушки угощали всех желающих яблоками из корзин, со смехом уверяя, что это те самые – из сада Геспера, правителя Гесперитиды. Никто им, конечно, не верил, однако яблоки тирийцы разбирали охотно.

Атлетичного вида мужчина в львиной шкуре и с суковатой дубиной в руке провел по улицам города белого критского быка, на спине которого сидела прекрасная обнаженная тирийка, символизируя украденную Зевсом финикийскую принцессу Европу.

Бык сопел, упрямо упирался в вымостку могучими ногами, но покорно следовал за бутафорским Гераклом, когда тот дергал привязанную к кольцу в носу животного веревку.

Горожане пронесли по Священной дороге соломенные чучела великанов – рогатых, с торчащим детородным органом, увешанных трупиками крыс и мышей, чтобы поджечь их на пристани, а потом сбросить в море под крики, улюлюканье и свист толпы. Это действие означало смерть Антея.

Затем праздничное шествие-помпэ двинулось к храму Мелькарта, где тирийцам предстояло насладиться традиционным жертвоприношением в честь основателя города.

Галикарнасец, бородатый, загорелый, с ежиком жестких волос на голове и в хитоне из знаменитой пурпурной сидонской шерсти мало чем отличался от горожан.

Чтобы еще больше походить на тирийца, он повязал голову белой тенией с надписью «Алкид», что означало фиванское имя Геракла, данное ему при рождении матерью Алкменой. С шеи Геродота на грудь свисала гирлянда из головок бодяка с фиолетовыми цветками.

Вместе с толпой галикарнасец прошел сквозь знакомый портик на священный участок, откуда поток адептов понес его в сторону алтаря. Увитый плющем и оливковыми ветвями домик-наиск светился изнутри зажженными вокруг бетэля свечами. Розовый постамент едва виднелся из-под груды букетов и подношений.

Коллегия из пяти жрецов ожидала адептов возле жертвенного стола, стоя лицом к востоку. Они выглядели так же, как и Хаммон: длинный белый хитон с блестками, безволосая голова, миртовый венок, в руках оливковая ветвь. Лишь один из них держал жезл – золотой стержень с сидящим на навершии орлом.

«Вот этот с жезлом и есть глава фиаса Мелькарта… – догадался Геродот. – Что-то вроде нашего архиерея. Остальные – иерофанты рангом пониже… А голову бреют по той же причине, что и египеские жрецы. Чтобы вши не кусали во время службы. Чесаться в такой ответственный момент некрасиво».

Он вдруг с изумлением увидел, как гиеродулы привели детей – двух мальчиков и девочку. Девочке и одному из мальчиков на вид можно было дать не больше десяти лет, другой мальчик казался чуть старше.

Галикарнасец заподозрил недоброе.

Подобравшись поближе к Хаммону, он шепотом спросил:

– Дети зачем?

Жрец повернулся к нему вполоборота и недовольным голосом бросил:

– Жертвоприношение.

Геродот задохнулся от возмущения. Такой дикой жестокости он не встречал даже в варварских странах Малой Азии. Финикияне производили на него впечатление людей, воспринявших не только религию эллинов, но и многие из эллинских обычаев. Гостеприимство, свадебные и похоронные обряды, воспитание юношей в гимнасиях…

Но ритуальная казнь человека! Ребенка! Значит, это не просто жертвенник, а тофет – место, где сжигались убитые во славу бога люди, о котором он был наслышан.

Галикарнасец не мог этого принять. На такое чудовищное преступление были способны только персы. Еще внук сатрапа Фригии Артабаза рассказывал ему о том, как на переправе через реку Стримон[72] в Эдонийской области Фракии Ксеркс совершил человеческое жертвоприношение.

Узнав, что город, рядом с которым находился мост, называется Эннеагодой, то есть «Девять путей», он приказал живьем закопать девять мальчиков и девочек из числа горожан.

А чего стоит история с лидийцем Пифием, когда Ксеркс велел разрубить пополам его сына на глазах у отца. Просто за то, что Пифий попросил шахиншаха не забирать сына на войну в обмен на огромный выкуп. Половинки тела убитого палачи разложили по обеим сторонам дороги, по которой прошли колонны копейщиков.

Не случайно эллины всегда считали персов народом, далеким от понимания ценности человеческой жизни и уважения к личности. Ведь в Элладе даже раб имел свои права. Пусть даже эти права можно было пересчитать по пальцам, однако за их нарушение виновного ждала кара афинского суда присяжных.

Но финикияне… Правда, финикийская культура не смогла воспитать таких выдающихся лирических поэтов, как Солон, Анакреонт и Сапфо, видевших в человеке совершенное создание природы.

Или талантливых скульпторов Фидия, Мирона, Поликлета, которые в своем творчестве воспевали гармонию человеческого тела, равного по совершенству телам богов.

Не появилось в финикийской литературе и замечательных драматургов, таких как Эсхил, Софокл и Эврипид, раскрывающих духовный мир персонажей своих трагедий через противостояние добра и зла.

При этом Геродот был глубоко убежден в том, что убивать на потеху публике детей – это мерзость, дикость, непростительная жестокость. Если он допустит такое чудовищное преступление, то станет его соучастником. И никогда не сможет себя простить.

Что делать? Для принятия решения оставались считанные мгновения.

Геродот решительно шагнул вперед.

– Ты можешь его отменить?

Хаммон снова обернулся. В этот раз он посмотрел на галикарнасца, как на умалишенного. Даже не знал, что сказать. Геродот все понял по выражению его лица, поэтому не стал дожидаться ответа.

Его голос прозвучал твердо:

– Три таланта афинским серебром!

Возмущение на лице Хаммона сменилось удивлением, потом интересом. Он наклонился к уху стоявшего рядом Мелькарта, Верховного жреца в фиасе. Оба быстро переговорили на ханаанском языке. После этого предложение гостя обсудили все члены коллегии.

Прежде чем кивком головы подтвердить свое согласие, Верховный жрец бросил на галикарнасца беглый оценивающий взгляд.

– Когда будут деньги? – с требовательной интонацией спросил Хаммон.

– Я не обману! – горячо зашептал Геродот. – Ты мог убедиться в том, что я держу слово… Серебро хранится на корабле… Мне просто надо за ним сходить… Вернусь до окончания церемонии.

– Хорошо, – помедлив, согласился финикиянин.

И потребовал:

– Давай быстрей.

Галикарнасец торопливо отступил назад, выбрался из толпы, а затем бросился вниз по улице в сторону порта. Он не видел, как за его спиной Верховный жрец выступил вперед, чтобы объявить о замене человеческого жертвоприношения криоболием[73].

Свое решение глава фиаса объяснил собравшемуся народу тем, что Тиру не грозит вражеская осада или эпидемия Черной смерти, а значит, нет необходимости задабривать Мелькарта детской кровью. Вскоре гиеродулы привели из храмового загона трех жертвенных баранов.

Харисий не стал отговаривать друга, просто сказал:

– Мой совет тебе не нужен… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Хотя цену ты предложил заоблачную.

Геродот благодарно обнял морехода.

Когда галикарнасец вернулся к храму, священный участок все еще был заполнен тирийцами. Гиеродул помог Геродоту и двум матросам, толкавшим тачку с сундуком, пробраться сквозь толпу к жертвеннику.

Геродоту сразу бросилась в глаза залитая кровью мраморная столешница. К тошнотворному запаху сырой плоти примешивался исходящий от курильниц сладковатый аромат благовоний и сильный рыбный дух из корзин с засоленными дарами моря.

Взглянув на наиск, он увидел в нише кучу потрохов под пропитанной оливковым маслом ветошью. Тогда галикарнасец быстро перевел взгляд на то место, где раньше стояли дети… Их нет! Теперь там толпились адепты.

Сердце Геродота рухнуло. Он побледнел, ярко представив себе, как над телом распластанного на столешнице ребенка поднимается топор, чтобы перерубить его тонкую шею, а затем лезвие ритуального ножа вспарывает ему живот, откуда вываливаются внутренности.

И тут он заметил, что почти у каждого в руках был окровавленный сверток. У него волосы зашевелились на голове: «Так они еще и людоеды! Нет, такого просто не может быть…»

Однако, присмотревшись к кровавому месиву в нише наиска, Геродот разглядел рога, хвосты, покрытые шерстью ноги с копытами, а также три мохнатые головы с открытым ртом и вывалившимся наружу языком.

Он с облегчением выдохнул: «Бараны!»

От храма донеслись радостные возгласы. Народ приветствовал жрецов, которые вернулись из святая святых, где они приготовили для Мелькарта пиршественный стол для праздничной трапезы – теоксении. Верховный жрец держал в вытянутой руке факел, зажженный от священного огня.

Но где же дети? Когда тирийцы расступились, чтобы пропустить жрецов, Геродот наконец увидел их. Испуганные мальчики и девочка с заплаканным лицом стояли в глубине толпы под охраной гиеродулов.

После того как верховный жрец поджег священную ветошь, нутряной жир с треском закоптил. Из наиска повалил густой черный дым. Жрецы затянули гимн Мелькарту, а разом рухнувшие на колени адепты начали благоговейно подпевать.

Геродоту и матросам пришлось тоже опуститься на землю.

– Терпите! – успел шепнуть им галикарнасец. – Мелькарт – это все равно что наш Геракл. Молиться вместе со всеми мы не обязаны, но выделяться из толпы нам нельзя.

Эллины молча кивнули.

Когда песнопения закончились, все снова встали. На этом торжественная церемония закончилась. Адепты потянулись к выходу со священного участка.

Хаммон сделал знак Геродоту, чтобы тот подкатил тачку к храму. Откинув крышку, он развязал тесемки на трех мешках. Укусил одну из монет. Потом на глаз определил вес мешков. Наконец, удовлетворенно хмыкнул и приказал гиеродулам поднять сундук.

Двое ухватились за ручки сундука, после чего двинулись вверх по лестнице. Еще двое подтолкнули к Геродоту маленьких рабов.

– Твои! – Лицо жреца расплылось в улыбке.

Геродот растерянно смотрел на подарок. Что он будет с ними делать? Но разве это важно, главное – они живы.

Он повернулся к Хаммону:

– Как на ханаанском языке будет слово «господин»?

Жрец скривил губы:

– В Финикии много диалектов… В Тире говорят на библском. Вообще-то по-нашему это «баал», но ты для них скорее «адон».

Глядя на детей, галикарнасец ткнул себя пальцем в грудь и повторил:

– Адон.

Старший мальчик кивнул. Младшие дети лишь молча смотрели на Геродота.

Вскоре компания из троих взрослых чужестранцев и троих малолетних рабов направилась в порт.

Глава 3

452-й год до н. э.

Тир, Сидон

1

Корабли тирской купеческой флотилии резали носом морскую воду. Парус на лембе Харисия отчаянно хлопал. Леократ яростно ворочал обоими рулевыми веслами, выбирая правильный галс.

Мореход всматривался в прозрачное мелководье с полубака, выискивая глазами подводные камни. При этом он внимательно следил, чтобы лемб шел строго в кильватере плывущей перед ним финикийской кумбы. Матросы готовились привязать шкоты, как только парус поймает переменчивый ветер.

Геродот и дети сидели на полуюте корабля возле большой амфоры с пресной водой, которая ремнями была прикручена к ахтерштевню. Рабы смирились с тем, что у них теперь новый хозяин, и, не таясь, любопытно разглядывали галикарнасца.

Развязав узелок, Геродот выложил перед собой кусок вяленой ослятины, ломоть ячменного хлеба и кусок козьего сыра. Достал нож, воткнул его острием в палубу. Потом откупорил тыкву-горлянку с разбавленным вином. Протянул ее старшему мальчику.

Тот сделал из нее глоток и скривился.

– Вайн, – сказал он, сплевывая на доски.

Неуверенно взглянув на галикарнасца, продолжил:

– Хелеб… Мем…

Геродот только хлопал глазами. Первый разговор с рабами проходил трудно. Тогда мальчик приставил к голове кисти с торчащим указательным пальцем и промычал:

– Мууу… Хелеб.

Геродот рассмеялся открыто и заразительно. Младшие дети нерешительно улыбнулись.

«Молока просит, – понял галикарнасец. – Странно, что не воду… Наверное, для них молоко – это лакомство. Хотят проверить меня… Но не плыть же за молоком к берегу. Харисий ни за что не согласится выйти из походного строя флотилии из-за прихоти какого-то раба».

Он огорченно развел руками.

Мальчик помедлил несколько мгновений, затем указал на амфору, сделав вид, что зачерпывает горстью воду:

– Мем.

«Вода, – догадался Геродот. – Ну, этого добра у нас, слава Аполлону, хватает».

Он отвязал от амфоры деревянный киаф на длинной ручке, набрал в него воды и протянул рабу. Тот сразу передал его девочке, которая начала жадно пить. Потом киаф получил младший мальчик. Старший напился последним.

«Ладно, – довольно подумал Геродот, – дело пошло».

Он нарезал мясо, сыр и хлеб. Глядя, как дети жадно набросились на еду, галикарнасец тяжело вздыхал.

«Худющие – кожа да кости… В чем только душа держится, а вот на тебе, не хлеба, а молока просят. Но еды мало, надо теперь до Сидона протянуть. Там наедимся. Тем более, что плыть недалеко – всего двести стадиев».

Прожевывая кусок мяса, он пальцем ткнул себя в грудь:

– Геродот.

Потом показал на старшего мальчика и вопросительно поднял брови.

Тот сразу ответил:

– Ярих.

Младшего звали Ашцавом, девочку Сисой. Дальше разговор пошел легче. Геродот на пальцах показал свой возраст. Ярих ответил за всех: ему двенадцать, Ашцаву – восемь, Сисе девять.

Галикарнасец назвал по именам всех членов команды, а дети повторяли за ним. Вскоре они уже знали слова «корабль», «хитон» и «море». Геродот в свою очередь узнал, что хитон по-финикийски называется «кетонет», солнце – «шемеш», фрукт – «пер», а серебро – «кесеп».

Только сейчас он обратил внимание на удивительное внешнее сходство младших детей между собой. Его догадка подтвердилась, когда Ашцав обнял Сису и сказал: «Эхет». Галикарнасец повидал уже достаточно разных народов, чтобы знать: слово «сестра» на ханаанских языках звучит одинаково.

Наевшись, дети улеглись спать, а Геродот заботливо накрыл их овечьей шкурой. Пока корабль боролся с волнами, он сидел возле амфоры, раздумывая о взаимопроникновении культур разных народов.

Вот надо же, не зря говорят: нет худа без добра. Египетские жрецы изобрели геометрию благодаря тому, что разливы Нилы разрушают границы между делянками и каждый раз после окончания паводка приходится размечать их заново.

А финикийские мореплаватели придумали астрономию, чтобы можно было прокладывать путь в море по звездам. Арифметика – тоже их рук дело, расчеты расстояния ведь как-то надо производить.

Со временем точные науки благополучно укоренились в Элладе. Про вклад эллинов в культуру других народов и говорить нечего – искусство зодчества, памятники литературы, философия, медицина, даже религия, стали достоянием всего Востока. Гласные буквы в финикийском алфавите – это тоже дар эллинов ойкумене.

Предаваясь размышлениям, галикарнасец не забывал любоваться морским пейзажем. Изрезанный бухтами берег справа по ходу корабля постепенно перешел в равнину, засаженную фруктовыми деревьями – персиками, абрикосами, грушами, фисташками…

В маленьких гаванях под нависшими скалами теснились хижины рыбаков. Поросшие лесом Ливанские горы казались такими близкими… Навскидку до них было не больше пятнадцати стадиев.

Под Сарептой флотилии пришлось огибать мыс, который каменным кинжалом вспарывал море. На черном острие базальтового лезвия часовни Баала и Астарты казались белыми чайками.

Даже с корабля было заметно, как сопки поднимаются пологими ступенчатыми террасами к хребту. Геродот знал, что обращенная к морю западная сторона горного массива носит название «Дальнего взморья».

Вскоре показался маяк Сидона.

Город занимал узкую приморскую долину, а также северную часть скалистого мыса. Встретивший флагман в море эпимелет сообщил: «Северная Беритская гавань занята пентеконтерами… Хотя стоянку можно попытаться найти в южной Тирской гавани… Она, конечно, не такая удобная, но от больших волн защитит. Тамошний эпимелет вас встретит».

Потом развел руками: «Может, там есть места у причалов, а может, и нет… А что вы хотели… Сидон уже почти сто лет столица персидской сатрапии. Посольства всех округов от Посидея в Киликии до Пелусия в Египте плывут прямо сюда».

Финикиянин как в воду глядел: к причалам нечего было и соваться. За места на внутреннем рейде пришлось заплатить эпимелету серебром. Сидонский паромщик за несколько оболов согласился перевезти всех желающих с кораблей на берег. Но ему придется совершить несколько ходок.

Когда подошла очередь афинского лемба, Геродот, Харисий и Леократ спрыгнули в лодку. Оба матроса на этот раз остались на борту. Дети проводили хозяина обеспокоенным взглядом, однако он успокоил их жестом: «Все хорошо…»

На пристани пути троицы разошлись. Харисий с Леократом отправились в храм Астарты, финикийской богини любви и плодородия, где за небольшую плату жрицы-харимту продавали свою любовь изголодавшимся по женской ласке морякам.

Геродот двинулся к Беритской гавани. Перед этим он оптом приобрел у лоточника десяток терракотовых амулетов, изображавших покровителя Сидона – бога растительности и врачевания Эшмуна, да столько же кулонов с рогатой головой морского божества Баал-Малаки.

Усевшись, по своему обыкновению, на швартовочную тумбу, галикарнасец сделал вид, будто продает обереги. На задаваемые покупателями вопросы он невнятно мычал, изображая немого. Цену показывал пальцами.

Когда рядом никого не было, Геродот внимательным взглядом окидывал причалы, над которыми поднимался частокол из мачт с полоскавшимися на ветру вымпелами империи Ахеменидов – львиной головой, Ахурамаздой в фаравахаре, соколом с расправленными крыльями, солнечными лучами бога Митры… Он уже знал, что персы называют свои вымпелы «дерафш».

Афинский катаскоп подсчитывал запряженные ослами и быками подводы с амуницией, фуражом, провиантом… Как заклинанье, повторял про себя цифры и секретные слова: «Паломники… Овцы… Мулы… Быки…»

Вслушиваясь в звон кольчуг и оружия, шарканье сапог по квадрам, гомон стоявших в строю копейщиков, громкие окрики мореходов, команды офицеров, рев тяглового и вьючного скота, он представлял себе, как навстречу персидской армаде по безмятежному лазоревому морю яростно несется флот Перикла.

Как тараны афинских триер грозно вспарывают волны, нацелясь на борта вражеских пентеконтер. Как эпибаты выставляют перед собой копья, пращники вкладывают в кожаную петлю свинцовый снаряд, а гребцы с распухшими от напряжения венами на руках пригибаются за щитами, чтобы уберечься от стрел противника. И тревога в его душе уступала место гордости за Элладу, уверенности в победе над варварами, надежде на скорый мир в ойкумене.

Геродот мстительно сплюнул на камень под ногами, не сводя глаз с врага. Внезапно кто-то толкнул его в плечо. Обернувшись, он увидел двоих лоточников, которые смотрели на него со злобным выражением на лице.

Один что-то угрожающе сказал по-финикийски. Другой просто вырвал у галикарнасца амулеты и зашвырнул их далеко их в море. Геродот понял, что этот причал – чужая территория, а он отбирает хлеб у местных уличных торгашей.

Однако ссориться с ними на глазах у персов – дело опасное. Не ровен час, всех троих заберет патруль. Доказывай потом офицеру, что ты просто продавец амулетов из яванского квартала Сидона.

По опыту арестов в Сардах и Пелусии Геродот знал: оправдываться бесполезно. Любой эллин для персов в районе сосредоточения войск – вражеский лазутчик. Тем более, если он прибыл из Афин.

Тогда галикарнасец успокаивающе поднял раскрытые ладони – все, все, ухожу… Теперь действительно можно было возвращаться на свой корабль. Дело сделано, осталось записать все то, что он увидел и запомнил, на глиняных черепках.

Все-таки Геродот не удержался – купил у дряхлой финикиянки в черном вдовьем платке горшок козьего молока. Пусть и не коровье, но ребятишкам подойдет. Еще за одну медную монету старуха отдала ему связку маковых баранок.

Потом он спустился к берегу, чтобы подозвать сидевшего в кедровой долбленке паромщика. Вскоре галикарнасец перелез из лодки на свисавшую с борта лемба веревочную лестницу, свободной рукой прижимая к груди горшок с молоком. Нитка баранок, словно бусы, повисла на шее.

Перегнувшись через планширь, Ярих подхватил гостинцы, давая возможность хозяину подтянуться на обеих руках. С довольным выражением на лице Ашцав провел указательным пальцем по масляному ободку на внутренней стенке горшка, после чего дал облизать палец сестре.

По очереди откусывая от одной и той же баранки и прикладываясь к горшку, ребятишки быстро выпили молоко. Геродот сидел рядом, с улыбкой глядя на них, как вдруг Сиса подскочила к нему, схватила за кисть и стала покрывать ее поцелуями.

Галикарнасец отдернул руку, а она что-то быстро залепетала на ханаанском языке. Геродот различил только одно слово – «адон».

«Рабом я уже был, – с иронией подумал он. – А теперь вот стал рабовладельцем… Поистине Мойры скрутили из кудели времени причудливо вьющуюся нить… Куда еще приведут меня ее витки?»

Харисий с Леократом вернулись поздно ночью. Дремавший на полубаке Геродот сперва услышал плеск весел, потом правый борт осветился огнем факела.

Поднявшись на борт после келейста, мореход бросил факел в море – открытый огонь на корабле ни к чему. Хватит света от сторожевого масляного фонаря на форштевне.

Да и луна этой ночью особенно яркая. Вон она, почти круглая, бугристая, такая близкая, отливает матовым блеском, словно прожаренный блин на сковородке.

– Ну как? – поинтересовался Геродот.

Вместо ответа Харисий звонко поцеловал собранные в щепоть пальцы.

Потом взволнованно рассказал:

– Девочки – что надо… Молодые да опытные… На теле ни одного волоска, пахнут благовониями… Всего тебя вылижут… А как выгибаются – будто танцуют под тобой… И вроде не притворяются, сжимают тебя там, натурально так кричат… Взяли с каждого по целой драхме… Так оно того стоит… Как сам?

– Все в порядке. – Галикарнасец кивнул на лежавший возле рубки мешок с глиняными черепками.

– Да… – вспомнил вдруг мореход. – Там одна такая цыпочка была… Вроде как старшая у них. Они ее пундекитой называли… Уж не знаю, имя это или должность… Но хороша… Грудь – во!.. Бедра широкие, при этом ноги длинные и стройные, лодыжки и запястья тонкие… Породистая… Я ее хотел оприходовать. Выпятил перед ней своего набухшего Геракла… А она смеется, отнекивается, показывает на других… Так вот… Пундекита эта неплохо говорит на койнэ… Рассказала, что завтра у них праздник любви, потому что полнолуние… Приглашала нас… Но мы точно не пойдем, не эфебы уже… На пару заходов в сырой грот хватило – и ладно… Иди ты!