Система мира

– Нашего покупателя, случаем, не видите? – спросил Даниель.

– Кроме моего коллеги-часовщика в углу и сыча рядом с нами, который пытается выгнать дурную болезнь джином и ртутью, все пришли с компанией, – отвечал Сатурн, – а покупателю я сказал, что он должен быть один.

– Сычом вы называете старика?

– Да.

Даниель отважился взглянуть на упомянутого сыча. Тот лежал в углу рядом с камином, не дальше, чем на длину шпаги от Даниеля с Сатурном, – помещение было маленькое, столы стояли тесно, и дистанция между компаниями сохранялась лишь благодаря своего рода этикету. Старик казался свёртком одеял и ветхой одежды, из которого с одной стороны торчали бледные руки и лицо. На приступку камина перед собой он примостил глиняную бутыль голландской можжевеловой водки и крошечную фляжку ртути – первый знак, что он сифилитик, поскольку ртуть считалась единственным средством от этой болезни. Догадку подтверждали уродливые изъязвленные вздутия, называемые гуммами, вокруг его рта и глаз.

– Любой разговор, который вы тут услышите, будет пересыпан такими словами, как «сыч», «сети» и прочей музыкой, ибо здесь, как у адвокатов или врачей, чем мудрёнее человек говорит, тем больше его уважают. Ничто так не уронит нас в глазах местной публики, как удобопонятная речь. И всё же, возможно, нам придётся ждать долго. А я боюсь, что начну пить джин и окажусь рядом с тем сычом. Так что давайте поговорим неудобопонятно о нашей религии.

– Простите?

– Вспомните, док, что вы – мой духовный пастырь, а я – ваш прихожанин. Ваше дело – помочь мне приблизиться к вечной истине через таинство технологии. Вот на такое… – он быстро обвёл глазами комнату, ни на чём не задерживая взгляд, – я не подряжался. Мы должны быть в Клеркенуэлле, мастерить приборы.

– И будем, – заверил Даниель, – как только каменщики, плотники и штукатуры закончат работы вокруг.

– Ждать недолго. Я никогда не видел, чтобы дома возводили в такой спешке, – сказал Сатурн. – Что вы там намерены устроить?

– Читайте газеты, – отвечал Даниель.

– Как прикажете вас понимать?

– Вы сами предложили говорить шифром.

– Я читаю газеты! – обиделся Сатурн.

– Следите ли вы за тем, что происходит в парламенте?

* Георг-Август Ганноверский, будущий король Георг II.

– Много визга и воя по поводу того, чествовать ли сына нашего будущего короля* в палате лордов или запретить ему въезд в страну.

Даниель хохотнул:

– Уж, наверное, вы – виг, коли так уверено называете Георга-Людвига нашим будущим королём!

– А кто я, по-вашему? – спросил Сатурн, внезапно понижая голос и беспокойно оглядываясь.

– Тори и якобит до мозга костей!

Какое-то время в наступившей тишине слышался лишь смех Даниеля над собственной шуткой. Затем голос:

– Я не потерплю здесь таких разговоров!

Говорил низенький коренастый валлиец с бульдожьей челюстью. Судя по объёмистому чёрному плащу, он только что вошёл с улицы и сейчас направлялся в кухню. Правой рукой он нёс за горлышки несколько пустых бутылок из-под джина, левой сжимал полную. Даниель решил, что малый шутит, поэтому хохотнул ещё разок, однако валлиец наградил его таким взглядом, что Даниель поперхнулся смехом.

Почти все посетители смотрели сейчас на них.

– Тебе как всегда, Сатурн? – спросил валлиец, по-прежнему пристально глядя на Даниеля.

– Лучше скажи ей, Энгус, чтобы сварила нам кофе. Я что-то последнее время плохо переношу джин, а мой друг и так выпил на бутылку больше, чем следовало.

Энгус повернулся и вышел из комнаты.

– Простите! – воскликнул Даниель. Минуту назад он чувствовал себя на удивление уютно, теперь его охватила такая же паника, как в проулке, даже сильнее.

Старик на полу затрясся в ознобе и попытался улечься поудобнее, однако руки и ноги плохо его слушались.

– Я полагал… – начал Даниель.

– Что слова, которые вы употребили, так же чужды этому месту, как анализ бесконечно малых.

– Какое дело хозяину – ведь это был он? – до моей шутки?

– Если пройдёт слух, что к Энгусу заглядывают такие люди…

– Какие?

* Он же Яков Стюарт, «Претендент», сын покойного бывшего короля Якова II, потенциальный Яков III.

– Такие, которые поклялись, что нашим следующим королём будет не Ганновер, – просипел Сатурн так тихо, что Даниелю пришлось читать по губам, – а подменыш*, то никто сюда ходить не будет. Тогда эти люди – которым вечно не хватает места, чтобы собираться и плести заговоры, – повалят сюда толпами.

– И что?! – яростно прошептал Даниель. – Здесь и так полно преступников!

– А то, что Энгусу это нравится, он непревзойдённый мастер среди поимщиков, – отвечал Сатурн, быстро теряя терпение. – Он умеет ладить и с дозором, и с констеблями, и магистратами. А вот если сюда повадятся сторонники подменыша, то здесь будет притон не только воров, но и государственных изменников. Тогда Энгусу придётся иметь дело с курьерами королевы.

– Поверить не могу, что курьеры королевы сунутся в такое место! – Даже Даниелю хватило ума скорее изобразить название полка движением губ, чем произнести вслух.

– Сунутся, будьте покойны, если тут начнут плести заговоры. И Энгуса повесят не до полного удушения, выпотрошат и четвертуют рядом с какими-нибудь паршивыми виконтами-якобитами. Неправильная смерть для простого поимщика.

– Вы уже его так называли.

– Как?

– Поимщиком.

– Естественно.

– Мне казалось, что поимщик – тот, кто ловит воров и получает награду от королевы. Не… – Тут Даниель осёкся, потому что лицо у Питера Хокстона перекосилось, а голова судорожно задёргалась.

– Вижу я, ты пускаешь мой уголь в трубу! – объявил Энгус, который, избавившись от плаща и бутылок, снова направлялся к Сатурну и Даниелю. За ним на почтительном расстоянии следовала брайдуэллского вида девица с двумя кружками кофе в руках.

– Напротив, помогаю тебе поддерживать огонь, – спокойно отвечал Сатурн, – без всякой, заметь, платы.

– А нечего его было вообще разводить! – возразил Энгус. – Сперва вон тот забулдыга хныкал, чтобы ему позволили согреться, теперь ты снова! Вот ты и плати!

– Заплачу, – сказал Сатурн.

Кофе подали, деньги – несколько медяков, которые Энгус тщательно осмотрел, – перешли из рук в руки.

* Один из английских титулов всё того же Георга-Августа Ганноверского.

– Теперь объясните, зачем мне следить за событиями в парламенте? – спросил Сатурн после того, как оба пригубили кофе. – Какую связь я должен усмотреть между положением герцога Кембриджского* и вашей клеркенуэллской дырой?

– Решительно никакой. Кроме того, что самая громкая и очевидная деятельность парламента может служить ширмой для более тонких махинаций, достойных вашего внимания.

– Это хуже, чем не сказать ничего, – проворчал Сатурн.

Вошёл одинокий гость и сразу начал озираться. Даниель мгновенно понял, что это их покупатель, но не вскочил и не замахал рукой, а, наоборот, вжался в стул, чтобы выгадать время и разглядеть пришельца.

Против света, на фоне занавесок, его вполне можно было принять за джентльмена, ибо он был при шпаге и в парике под шляпой с модно загнутыми полями. Однако, стоя, новый посетитель сутулился, идя – семенил, а приметив что-нибудь – вздрагивал. А когда он подошёл к камину и опустился на стул, с нехарактерным радушием придвинутый Питером Хокстоном, Даниель заметил, что от парика разит конским волосом, шляпа чересчур мала, а шпага опаснее для своего хозяина, чем для гипотетического врага, – цепляясь за столы и стулья, она всякий раз отскакивала, норовя подставить ему подножку. Дважды он чуть не споткнулся, напомнив Даниелю клоуна на Варфоломеевской ярмарке, вот так же изображавшего потешного джентльмена. Однако самое стремление выглядеть солидно придавало новому гостю некое подобие достоинства и, возможно, котировалось в заведениях подобного рода.

– Мистер Бейнс, доктор Болторот, – произнёс Сатурн. – Доктор, поздоровайтесь с тем, кого мы зовём мистером Бейнсом.

– Доктор Болторот, для меня в равной мере приятно и лестно с вами познакомиться, – сказал новоприбывший.

– Здравствуйте, мистер Бейнс, – отвечал Даниель.

– Вы не из тех Болторотов, что владеют Болторотским замком?

Даниель понятия не имел, как на это отвечать.

– Док из очень старой семьи гербоносных йоменов Болторотского края, – с лёгким раздражением объявил Сатурн.

– Ах, возможно, наши предки были знакомы! – воскликнул мистер Бейнс, похлопывая по эфесу шпаги. – Ибо я почти уверен, что Болторотское аббатство граничит с приходом, откуда…

– Имя вымышленное, – рявкнул Сатурн.

– Ну конечно, это очевидно, я же не ребёнок! Я просто хотел немножко его взбодрить.

– Не вышло. Давайте перейдём к рыжью, а взбодримся на воздухе, как покончим.

Сказанные настоящему джентльмену, эти слова спровоцировали бы дуэль. Даниель не на шутку опешил, однако мистер Бейнс мгновенно оправился и продолжил уже совершенно другим тоном:

– Отлично.

– Вы понимаете, что речь о крупной ставке?

– Упоминался большой вес, но это ничего не говорит мне об истинном содержании рыжья, пока не взята проба.

– И какого же размера пробу вы намерены взять? – с иронией осведомился Сатурн.

– Достаточную, чтобы оправдать мои хлопоты.

– Какое бы количество вы ни проверили – допуская, что вы и впрямь станете это делать, – вы убедитесь, что док не финтит. Содержание такое, какое только можно получить в тигле. И что тогда?

– Сделка, – осторожно отвечал Бейнс.

– Когда я последний раз вёл с вами дела, мистер Бейнс, вы были не в состоянии приобрести такую партию рыжья, какой располагает доктор Болторот. Судя по парику, ваше благосостояние с тех пор не изменилось.

– Питер Хокстон! Я знаю вашу историю лучше, чем вы – мою! Кто вы такой, чтобы меня порочить?!

Даниель почти не следил за разговором, так ошеломила его мимика мистера Бейнса. Однако примерно к этому времени он подобрал объяснение наблюдаемому феномену: у мистера Бейнса были деревянные вставные зубы, вырезанные под куда больший рот. Они постоянно норовили выскочить, и когда это происходило, у мистера Бейнса становился странно-лошадиный вид. Ему приходилось одновременно произносить слова и удерживать во рту искусственные зубы. Говорил он медленно, рублеными фразами, поскольку в конце каждой должен был поймать цепкими губами ускользающую челюсть и вернуть беглянку на место.

Усилие, затраченное на то, чтобы бросить упрёк Сатурну (не говоря уже о сопутствующем риске), само по себе придало сказанному вес. Питер Хокстон резко выпрямился на стуле и запустил пальцы в чёрную шевелюру.

Разделавшись с возражениями, мистер Бейнс продолжал:

– Допустим, у кого-то и впрямь есть ресурсы… – (очень сложное для… произнесения… слово, требующее хватательных усилий губ и языка), – для сделки в масштабах, предлагаемых доктором Болторотом, – пришёл бы он сюда встречаться с незнакомцем? Думаю, нет! Он бы передал дело подручному, который в свою очередь обратился бы к доверенному посреднику.

Сатурн ухмыльнулся, отчего его небритое лицо стало ещё мрачнее, и покачал головой.

– Все мы знаем, что в стране есть только один монетчик, способный действовать в таких масштабах. Не вздрагивайте, я не собираюсь называть его вслух. Вы хотите нас уверить, будто представляете кого-то из его окружения?

– Большого однорукого иностранца, – отвечал мистер Бейнс.

Непростительная ошибка. До сих пор мистер Бейнс держался относительно прилично, однако сболтнуть такое было моветоном, и он это знал.

– Как видите, я не боюсь сообщать подобные сведения, поскольку уверен, что он будет действовать только через меня.

Док и Сатурн важно кивнули, но мистер Бейнс понимал, что сел в лужу, хоть и не желал этого признавать.

Старик-сифилитик, который долгое время казался мёртвым, с самого появления мистера Бейнса ворочался в своём углу. Даниель объяснял это тем, что они передвинули стулья, загородив несчастному камин, откуда шло хоть какое-то тепло. Теперь, судя по звукам, старик пытался сесть. Даниелю не было нужды смотреть через плечо – увидев перекошенное лицо Сатурна, он понял, что надо встать и посторониться.

Как большинство членов Королевского общества, Даниель знал, что сифилис и проказа – разные болезни, передаваемые разными путями. Почти все остальные считали их за одну болезнь и шарахались от сифилитиков, как от прокажённых. Это объясняло поведение Сатурна. Однако и Даниель, даром что член К. О., повёл себя, как последний невежественный обыватель: отпрыгнул от старика, который пробирался к камину, таща за собой ворох грязных одеял. Он двигался судорожно, будто его жалили осы, приволакивая одну ногу; левая рука висела как плеть. Достигнув цели, старик съёжился, полностью заслонив свет горящих углей, подался вперёд и начал растирать парализованную руку здоровой. Седые лохмы упали бы в огонь, если бы он, или кто-то другой, не обвязал их подобием тюрбана.

– Вопросы, которые задаст мне иностранный джентльмен, несложно предугадать, – заметил мистер Бейнс.

– Конечно, – отвечал Сатурн. – Рыжьё из Америки.

– Поскольку доктор Болторот недавно прибыл из Бостона, никто и не предполагал, что оно из Гвинеи, – ядовито проговорил мистер Бейнс. – Иностранный джентльмен захочет знать, объявились ли на берегах реки Чарльз богатые золотые жилы? Поскольку, ежели так…

– Если иностранный джентльмен и впрямь представляет того монетчика, о котором мы с вами думаем, то он человек занятой, не склонный выслушивать длинные повести о пиратских приключениях в Испанской Америке, – объявил Сатурн. – Разве не довольно ему знать, что это и впрямь рыжьё? Ибо тем оно и хорошо, что смешается в тигле с другим рыжьём, а где его добыли – не суть важно.

– Иностранный джентльмен считает, что важно, более того, он весьма чуток к любым неувязкам в изложении. В его мире, где коммерция, по необходимости, неофициальна и малоупорядоченна, единственный способ завоевать доверие контрагента – это рассказать связную повесть.

– Здесь мистер Бейнс прав, – заметил Сатурн Даниелю. – Люди такого сорта – самые взыскательные литературные критики.

– Не будет убедительной истории – не будет доверия, а значит, и сделки. Я здесь, чтобы апробировать не ваше рыжьё, а ваш рассказ; если я не принесу сегодня захватывающую пиратскую повесть, то разговор окончен.

Со стороны камина раздался странный звук, как будто на уголья бросили пригоршню пыли. Даниель обернулся и увидел, что старик яростно трёт глаза и рот. Может быть, от дыма у него защипало в носу и зачесались болячки. Огонь разгорелся, но сильно чадил; по счастью, дым, очень густой и какой-то красноватый, быстро уходил в трубу.

Даниель перенёс внимание с непонятного старика на более насущное: мистера Бейнса (который по-прежнему что-то вещал про иностранного джентльмена) и пустой стул.

Даниель мотнул головой и посмотрел снова: стул и впрямь был пуст.

Мистер Бейнс только сейчас понял, что Сатурн исчез. Они с Даниелем принялись оглядывать комнату, полагая, что их собеседник встал размять ноги или отнести пустую кружку.

За окном смеркалось, но даже в полутьме было видно, что Питера Хокстона здесь нет.

Что-то заслонило сумеречный свет с улицы. Женщины, сидевшие перед кружевной занавеской, вскочили. Одна левой рукой подхватила юбки, а правой принялась расчищать себе дорогу к ближайшему выходу. Судя по лицу, она хотела бы завизжать, но была занята более неотложным делом, поэтому с губ её сорвалось лишь какое-то бессвязное уханье.

На мгновение стало совсем темно, затем Даниель печёнкой почувствовал, как что-то тяжёлое ударило по окну. Сломанные доски зашагали по комнате, кувыркаясь и подпрыгивая в потоке битого стекла.

Он вскочил. На него бежали люди, много людей, потому что полкомнаты заняло что-то тёмное, вдвинувшееся в пролом на месте окна. Даниель метнулся было в угол, зная, что в давке первым окажется под ногами, но тут рядом что-то зашипело и комнату выбелило адским светом. Из мрака вырвались лица, хор белых овалов, ртов, разверстых не в пении, а в крике. Потом разом взметнулись руки и локти, заслоняя глаза. Каждый теперь норовил пробиться к стене, налетая на мебель и друг на друга; сбившись по краям комнаты, все остановились.

Теперь середина помещения была пуста, если не считать опрокинутых стульев, и Даниель наконец увидел, что въехало в окно.

То был фургон вроде тех, в каких перевозят золотые и серебряные слитки, только превращённый в таран и выкрашенный в непроницаемый чёрный цвет. Лишь одна часть вырисовывалась чётко: серебристая эмблема на лбу стенобитного Овна, вырезанный из стали силуэт бегущей борзой.

С обеих сторон фургона распахнулись дверцы, в пол со стуком ударили добротные сапоги. Даниель видел мало, но слышал бряцание шпор и звон вынимаемых из ножен стальных клинков: свидетельство, что шалман Энгуса удостоен визита знатных особ.

Даниель полуобернулся к источнику света, прикрывая глаза ладонью, и взглянул на мистера Бейнса. Тот потерял вставные зубы, отчего сразу стал очень старым и беззащитным. Из всех удивительных впечатлений, обрушившихся на мистера Бейнса в последние десять секунд, вниманием его полностью завладело одно: эмблема с бегущей борзой. И не только на фургоне: у людей, которые высыпали из него и теперь обнажёнными шпагами загоняли посетителей Энгуса в углы, были такие же на груди.

Пустой фургон оттащили в сторону. Трактир внезапно стал придатком Солсбери-сквер. Высокий человек в чёрном плаще ехал к ним на чёрном жеребце, держа в руке обнажённую саблю.

Он выехал на середину комнаты, натянул поводья и привстал в стременах, явив взглядам серебристую борзую на груди мундира.

– Государственная измена! – объявил он голосом таким зычным, что его должны были услышать на другом конце площади. – На колени, все!

И люди, и животные, когда они напуганы – буквально до помрачения рассудка, – либо цепенеют, либо бросаются наутёк. До сей минуты мистер Бейнс пребывал в оцепенении. Теперь инстинкт приказывал ему бежать. Он подскочил и кинулся прочь от своры серебристых борзых. При этом он повернулся лицом к камину, и свет, словно пылающее вулканическое облако, бросил его сперва на колени, потом на четвереньки.

То ли у Даниеля привыкли глаза, то ли свечение постепенно слабело. Теперь он видел, что старик-сифилитик исчез. Одеяла упали, как сброшенная змеиная кожа.

Того, кто стоял на месте старика, девяносто девять из ста обитателей христианского мира приняли бы за ангела с развевающимися белыми волосами и огненным мечом. Даже Даниель чуть не поддался такой мысли, однако в следующее мгновение рассудил, что это сэр Исаак Ньютон со скипетром горящего фосфора.

ЗА ЧАС, ПРОШЕДШИЙ с появления курьеров королевы в питейном заведении Энгуса, органам чувств Даниеля предстало множество ярких и необычных сцен. Однако, когда ему наконец представился случай посидеть и подумать (а именно в гальюне небольшого трёхмачтового судна, стоящего на якоре недалеко от Блекфрайарз, где он выпустил в Темзу превосходную какашку), всё удалось свести к следующим основным фактам.

Исаак бросил в камин пригоршню какого-то химического порошка; поваливший из трубы густой дым стал для курьеров королевы сигналом к атаке.

Питер Хокстон и Энгус сбежали через потайной лаз, ведущий из кухни в подвал соседнего дома, оттуда через чёрную дверь во двор курятника, дальше через стену в бордель, из борделя в трактир и оттуда вновь запасным ходом в проулок. (Всё это курьеры королевы узнали, повторив их путь и опросив свидетелей.)

Восточным концом проулок упирался в кладбище за Брайдуэллом. Здесь между могилами безвестных шлюх Энгус и Питер Хокстон разошлись, и каждый скрылся своим путём.

Болячки у глаз и рта Исаака были фальшивые, слепленные из загустевшего сока бразильской гевеи.

Капитан курьеров – тот самый, что въехал в шалман верхом на коне, – оказался мистером Чарльзом Уайтом, любителем травить медведей и откусывать уши.

Посетителей шалмана курьеры, хорошенько пугнув, отпустили восвояси, а сами, захватив Даниеля, Исаака и мистера Бейнса, пронеслись по тупику так же резво, как до того Энгус и Сатурн. Перед ними сразу за кладбищем высился Брайдуэлл – бывший королевский дворец, давным-давно отданный беднякам, наполовину сгоревший во время Пожара, наполовину отстроенный заново. Даниель никогда толком его не разглядывал, да и зачем? Однако именно так, наверное, Брайдуэлл выглядел лучше всего: в синих сумерках, отмежёванный сырым погостом от жительниц прихода святой Бригитты. Пока отряд нёсся по тупику, Даниелю мнилось, что сейчас они лобовой атакой возьмут Брайдуэллский дворец: промчатся галопом по кочковатому гласису некрополя, вышибут двери и сгонят в кучу шлюх. Однако в последний миг они свернули на Дорсет-стрит и поскакали прямо к открытому дровяному складу на берегу Темзы.

К пристани были пришвартованы две портовые шаланды, скрытые штабелями брёвен от возможных наблюдателей за высокими окнами Брайдуэлла. В обеих сидели гребцы, готовые отдать швартовы и отойти от пристани.

В сумерках они доставили курьеров (общим числом шесть), Даниеля, сэра Исаака и пленника на шлюп «Аталанта». Судно было с голыми флагштоками, инкогнито, но на одном из свёрнутых флагов Даниель увидел герб Чарльза Уайта. Когда королеве доложат, что он предоставил для служебного дела личную яхту, она, безусловно, оценит такое рвение.

Всю недолгую дорогу до шлюпа Чарльз Уайт сидел напротив мистера Бейнса, колени в колени, рассеянно перебирал коллекцию вяленых ушей на часовой цепочке и вслух прикидывал, как быстро «Аталанта» доберётся до Тауэра, где есть полный ассортимент первоклассных пыточных орудий. Он даже обсудил с курьерами, не проще ли для скорости протащить мистера Бейнса под килем, и если да, то стоит ли сделать это там (в ста ярдах ниже по течению), где в Темзу впадает Флитская канава; другими словами, лучше или хуже мистер Бейнс заговорит, когда наглотается нечистот; или, может быть, протащить его под килем сейчас, а богатый инструментарий Тауэра применить позже. Потому как государственные изменники, зная, что их в любом случае повесят не до полного удушения, оскопят, выпотрошат и четвертуют, часто не видят стимула разговаривать.

Тут один из лейтенантов Уайта – молодой человек, вероятно, выбранный на эту роль за белокурые волосы и нежное девичье лицо, – выдвинул контрдовод: а что, если мистера Бейнса не будут расчленять на Тайберне, поскольку ещё не доказано, что он государственный изменник? Лейтенанта тут же ошикали. Однако через минуту он вновь поднял ту же тему и, наконец, получил разрешение объясниться.

Хитроумный адвокат, сказал он, сможет возразить, что мистер Бейнс на самом деле – верный подданный королевы.

Погодите, погодите, вовсе не абсурд! Вот доктор Уотерхауз – честный подданный, с целью раздобыть нужные сведения притворявшийся, будто хочет выйти на связь с монетчиками. Не сможет ли адвокат мистера Бейнса заявить о нём то же самое?

Это смехотворно, возразил Чарльз Уайт к отчаянию мистера Бейнса, которому уже чудился проблеск надежды.

Ибо (продолжал Уайт) мистер Бейнс не представил никаких сведений и, скорее всего, просто ими не располагает. Так что его точно выпотрошат и четвертуют, вопрос лишь в том, сколько сил потребуется затратить на этого субъекта в застенках Тауэра.

Даниель имел несчастье во время всей приведённой беседы сидеть на носу шаланды лицом к корме. Он отчётливо видел широкую спину Чарльза Уайта и лысого, беззубого мистера Бейнса, который постоянно тянул шею вверх или вбок, силясь отыскать хоть одно сочувственное лицо.

Даниель, может быть, и понимал, что всё это фарс, призванный сыграть на страхах мистера Бейнса и сломить его без всяких пыточных тисков. Однако мистер Бейнс – единственный зритель спектакля – верил каждому слову. Сценическое действие проняло его до глубины души. Не было сомнений, что он сломлен, волновало другое: осталась ли в нём хоть толика разума?

Сумел бы Даниель в его ситуации так легко разгадать уловку? Вряд ли.

Хотя, возможно, он в той же ситуации, и спектакль адресован ему не меньше, чем мистеру Бейнсу.

Кал, вышедший из него в гальюне «Аталанты», был шедевром: ровно две образцовой формы колбаски, которые погрузились под воду без всплеска, словно свинцовый лот – свидетельство, что кишечник будет исправно работать даже тогда, когда в остальном возраст возьмёт своё. Хотелось посидеть несколько минут голым задом на прекрасно отполированном деревянном круге, растягивая миг торжества, как учил его делать после мочеиспускания покойный Самюэль Пепис, однако звуки из-под палубы напомнили, что есть ещё и долг: не только перед королевой, но и перед мистером Бейнсом.

Произошло то самое, чего опасался Даниель. Курьеры королевы отлично умели хватать изменников, но в сценическом деле были сущими дилетантами и совсем не чувствовали публику. Они затянули спектакль и превратили мистера Бейнса в хнычущего идиота, от которого теперь никто не смог бы добиться толка.