Система мира

– Иногда мы пересекаем солёную реку на таких штуках, вроде выдолбленных брёвен, только гораздо больше, – вставил маркиз Равенскар, входя во вкус. – И тоже швыряем несколько камней, чтобы не разучиться.

Он подмигнул Даппе, который только яростно зыркнул в ответ.

– За большой-большой рекой живёт очень рослая и сильная горилла, белоспинный вожак, которого мы боимся.

Даппа вздохнул, чувствуя, что испытание не кончится никогда.

– Кажется, я видел его изображение на французских монетах. Его зовут Людовик.

– Да! У него больше всех бананов, больше обезьян в стаде, и он очень долго бросал в нас камни.

– Наверное, это было весьма неприятно, – проговорил Даппа без особого сочувствия.

– О да, – ответил Титул. – Но у нас есть свой вожак, огромный белоспинный самец, который очень метко бросает камни, и он несколько лун назад загнал Людовика на дерево! И теперь наша стая, здесь, на песчаной отмели, никак не решит, почитать нам нашего белоспинного самца как бога или бояться как чёрта. Так вот, у нас есть большая поляна в джунглях, не очень далеко отсюда. Мы ходим туда, чтобы выразить почтение некой белоспинной самке, довольно хилой. Там мы бьём себя в грудь и швыряем друг в друга какашки!

– Фу! А я только хотел сказать, что не прочь посмотреть на вашу поляну.

– Да, зрелище неприглядное, – вставил Роджер, которому сравнение явно пришлось не по вкусу. – Но мы считаем, что лучше бросаться какашками, чем камнями.

– Вы швыряете какашки, милорд Регби? – спросил Даппа.

– Это мой хлеб! – Титул помахал записной книжкой. – А вот орудие, которым я соскребаю их с земли.

– Позвольте узнать, чем так замечательна ваша белоспинная самка, что ради её внимания вы готовы угодить под шквал экскрементов?

– У неё наша Главная палка, – объявил Титул, считая, что пояснений не требуется. – Итак, к делу. За милости старой белоспинной самки борются два стада. Вожак одного сейчас перед тобой. – Он указал на Роджера, который учтиво поклонился. – Увы, нас отогнали к краю поляны самым долгим и неослабным градом какашек за всю историю джунглей, и сильного-сильного белоспинного вожака, о котором я говорил раньше, едва не похоронили под ними. Ему пришлось бежать за холодную солёную реку в место под названием Антверпен, где он может хоть иногда спокойно посидеть и скушать банан, не рискуя получить в физиономию горсть дерьма. И мы, стадо Роджера, ужасно хотим знать, вернётся ли из-за реки наш белоспинный вожак, и если да, то когда, и не захочется ли ему в таком случае запустить в нас камнем-другим, и не точит ли он зубы на нашу Главную палку.

– А что Людовик? По-прежнему на дереве?

– Людовик наполовину спустился! А с такого расстояния он старческими глазами не видит, чем швыряются обезьяны: камнями или просто какашками. Так или иначе, если он решит, что мы отвлеклись, он, наглая обезьяна, быстренько слезет на землю, а мы этого не хотим.

– Позвольте спросить: зачем вы рассказываете это всё мне, милорд?

– Пленительная особь, у которой ты был сегодня, – отвечал Титул, – обворожительнейшая белокурая шимпанзиха, только что приплыла к нам из-за холодной солёной реки, а до того много лун прожила в джунглях, лежащих в той стороне, где каждое утро восходит солнце. Тысячи немецкоговорящих обезьяньих стад сражаются там за отдельные деревья и даже за отдельные ветки. Она приплыла на огромном выдолбленном бревне в обществе нескольких немецкоговорящих особей примерно из тех краёв, где кушает бананы наш белоспинный вожак. К какому стаду она принадлежит? В стране, где она перед тем жила, заправляет ещё одна белоспинная вожачиха, хозяйка нескольких больших деревьев, которая давно зарится на нашу Главную палку. Принадлежит ли твоя знакомая к её стаду? Или она с тем, кто сидит в Антверпене? Или с обоими? Или ни с кем из них?

Теперь глаза начали стекленеть у Даппы. Обмозговав услышанное, он высказал догадку:

– Вы хотите выяснить, не надо ли вам швырнуть несколько какашек в Элизу?

– В точку! – обрадовался Титул. – Этот твой Заноза и впрямь головастый малый!

Перед тем как заговорить, Роджер Комсток принимал такую особенную позу, что все вокруг замолкали и благоговейно к нему поворачивались. Так произошло и сейчас. Выдержав паузу, маркиз поднял руку с прижатым большим пальцем и снова подмигнул Даппе.

– Четыре доминантные особи. – Вверх пошла другая рука, с двумя выставленными пальцами. – Две палки. Одну мёртвой хваткой держит Людовик. Вторая, по общему мнению, плохо лежит. Итак, рассмотрим четырёх вожаков. – Теперь он держал перед собой обе руки, выставив на каждой по два пальца. – Две самки, два самца, все очень старые, хотя, надо сказать, тот, что в Антверпене, в свои шестьдесят четыре многим даст фору. У немецкой обезьяны есть сынок, неотёсанный гориллище, который, если я что-нибудь в этом смыслю, скоро заграбастает нашу Главную палку. Вожачиха, сейчас заправляющая на нашей песчаной отмели, терпеть не может его мамашу; она начинает визжать и размахивать Главной палкой, как только почует немецкий дух. Соответственно, немецкий самец здесь persona non grata. Однако у него тоже есть сын, и нам бы очень хотелось, чтобы он качался на английских деревьях и рвал английские бананы. И…

– Тогда не швыряйте какашки в Элизу, – сказал Даппа.

– Спасибо.

– Может, швырнуть хоть несколько, чтоб не подумали, будто мы в сговоре? – предложил Титул, явно разочарованный таким исходом.

– Думаю, вам стоит поискать у неё в волосах, – отвечал Даппа.

– Спасибо, Даппа, – твёрдо повторил Роджер и, взяв Титула за локоть, повёл его прочь.

– Предвосхищая ваш вопрос, – сказал Даниель, – это был десятибалльный.

ПОЧТИ ВСЮ ПОЕЗДКУ до Крейн-корта Даппа был мрачен и молчал.

– Надеюсь, я не обидел вас, когда так обошёлся с Титулом? – сказал наконец Даниель. – Я не видел никакой другой линии поведения.

– Для вас он просто отдельно взятый идиот, – отвечал Даппа. – Для меня – типичный образчик той категории людей, до которой я должен достучаться своей книгой. И если я выгляжу отрешённым, то не потому, что злюсь на вас, – хотя и не без того. Я спрашиваю себя: есть ли смысл обращаться к таким людям? Или я попусту трачу время?

– Мой племянник просто верит в то, что говорят его знакомые, – заметил Даниель. – Если бы все в клубе «Кит-Кэт» объявили вас королём Англии, он бы встал на колени и облобызал вам руку.

– Может, и так, но ни мне, ни моему издателю от этого не легче.

– Кстати о вашей издательнице. Ведь вы с герцогиней беседовали только о книготорговле?

– Конечно.

– Она не говорила вам о том, что так заботит вигов?

– Разумеется, не говорила. Не собираетесь ли и вы учинить мне допрос?

– Сознаюсь, меня и впрямь разбирает некоторое любопытство касательно герцогини и её лондонских дел, – сказал Даниель. – Мы с ней общались много лет назад. Недавно она написала, что хотела бы возобновить знакомство. Не думаю, что обязан этим моей внешности или обаянию.

Даппа не ответил. Некоторое время они ехали в молчании. Даниель чувствовал, что его слова ещё больше встревожили собеседника.

– Очень ли большие затруднения возникнут для вас, если вы последуете моему совету и не станете разгружать запасные листы обшивки?

– Нам потребуется заём – с оплатой золотом по возвращении.

– Я что-нибудь устрою, – отвечал Даниель.

В тусклом свете, проникающем в карету с улицы, он видел, как взгляд Даппы метнулся к окну. Несложно было прочитать его мысль: до чего мы докатились, если вынуждены обращаться за деньгами к престарелому учёному!

ДАНИЕЛЬ РЕШИЛ НАПОСЛЕДОК размять ноги, поэтому велел кучеру остановиться у въезда в Крейн-корт, а не втискиваться в арку и не везти его до самой двери. Он распрощался с Даппой и на плохо гнущихся ногах заковылял к сводчатому проходу. Кучер подождал немного, глядя ему вслед. Однако в Крейн-корте вряд ли могли засесть грабители – из такого каменного мешка не убежишь, если жертва успеет поднять крик. Кучер тронул поводья, и экипаж загрохотал прочь, увозя Даппу к пристани Белых братьев, где тому предстояло нанять лодочника, чтобы добраться до «Минервы».

Даниель остался один в привычном пространстве Крейн-корта, и тут его настигла ужасная мысль.

Позади был воистину долгий день: поездка в Клеркенуэлл, собрание в склепе храмовников, затем – Хокли-в-яме и знакомство с Питером Хокстоном (он же Сатурн), короткое отдохновение в обществе Катерины Бартон и давно висевшая над ним дамокловым мечом встреча с её дядюшкой, а напоследок – клуб «Кит-Кэт». Слишком много нитей, слишком много информации для неповоротливых старческих мозгов. По дороге от Флит-стрит до здания Королевского общества можно было обдумывать любое из событий прошедшего дня, но мыслями Даниеля полностью завладел Исааков портшез.

За мгновения до взрыва на том самом месте, где Даниель только что вышел из наёмного экипажа – перед аркой, ведущей из Крейн-корта на Флит-стрит, – остановился чёрный портшез.

Сегодня путь Даниелю почти загородила повозка золотаря, которого позвали вычерпать нужник в одном из домов. Даниель хотел обойти её как можно дальше, чтобы его случайно не забрызгало нечистотами, но в последний миг обернулся и посмотрел на арку. Наполненные ворванью уличные фонари на Флит-стрит струили золотистый свет, как и тогда.

В тот воскресный вечер таинственный портшез замер точно в середине проёма, словно чёрная дверь в арке света. Он следовал за ними до въезда в Крейн-корт, здесь помедлил, дожидаясь взрыва (во всяком случае, так это выглядело), после чего скрылся в направлении, оставшемся неизвестным из-за прискорбного эпизода с дозорным.

Сегодня Исаак высказался в том смысле, что был потрясён, увидев Даниеля путешествующим в обществе мистера Тредера. Трактовать его слова можно было по-разному, в том числе и буквально: Исаак видел их обоих в карете мистера Тредера.

Коли так, это могло случиться только у Флитской канавы за минуты до взрыва. Допустим, в портшезе был Исаак. Допустим, встреча произошла по чистому совпадению. Допустим, Исаак возвращался к себе домой после какого-то дела – и впрямь очень странного и подозрительного – на правом берегу Флитской канавы. Тогда зачем он остановился у въезда в Крейн-корт?

Даниель вновь поглядел на арку, пытаясь вернуть ускользающее воспоминание.

Однако увидел он не запечатленный в памяти портшез, а тень; она отделилась от арки и метнулась через открытое пространство. Кто-то прятался там и теперь выскользнул на Флит-стрит. Через мгновение по мостовой зацокали подковы. Значит, кто-то, спешившись, тихо подвёл коня к арке, чтобы оттуда следить за Даниелем. Вероятно, он потерял Даниеля в тени от повозки золотаря и решил, что на сегодня достаточно.

Даниель упустил нить рассуждений касательно портшеза. Он повернулся и быстро зашагал прочь, торопясь оставить позади аммиачное облако, окружавшее бочку золотаря. Его ничуть не удивил звук шагов за спиной.

– Вы тот сыч, которого Сатурн зовёт доком? – спросил подросток. – Не давайте стрекача, я не борзый.

Даниель подумал было сбавить шаг, но решил, что мальчишка вполне может идти с ним в одном темпе.

– Ты из подполья? – устало спросил он.

– Нет, док, но всё равно рою землю.

– Отлично.

– Тогда это вам. – Мальчишка сунул Даниелю свёрнутый в полоску листок бумаги, очень белый по сравнению с его грязной рукой, отбежал назад и запрыгнул на бочку золотаря, на которой приехал.

– Часики у вас хороши, приглядывайте за ними в оба! – крикнул он напоследок.

Анри Арланк, отворивший дверь на стук, принял у Даниеля шляпу и трость.

– Для меня большая честь – стать секретарём вашего клуба, сэр, – проговорил он. – Я как раз переписываю набело сегодняшний протокол.

– У вас отлично получится, – заверил Даниель. – Если бы ещё наш клуб собирался в уютном месте с едой и выпивкой.

– Для этого у меня есть Королевское общество, доктор.

– Но вы не его секретарь.

– А что, я бы справился. Если дело секретаря – записывать, кто пришёл, кто ушёл, что делали и что говорили, то это всё здесь. – Арланк, странно разговорчивый сегодня вечером, указал на свою голову. – Что вы на меня так смотрите, доктор?

– Мне пришла мысль.

– Велите принести перо и бумагу?

– Нет, спасибо, я сохраню её здесь. – Даниель, повторяя жест Арланка, поднёс палец к голове. – Не случалось ли сэру Исааку приезжать сюда воскресным вечером в портшезе?

– Да сколько раз! Здесь у него всегда много срочных дел. В будни он занят на Монетном дворе, а когда заглядывает сюда, все лезут с разговорами. Вот он придумал приезжать поздно вечером в воскресенье, когда тут только я и мадам, а мы-то понимаем, что его нельзя беспокоить. Он обычно работает допоздна, иногда до самого утра понедельника.

– И никто к нему сюда не заглядывает?

– Нет, конечно. Никто не знает, что он здесь.

– Кроме вас, мадам Арланк и его слуг.

– Я хотел сказать: никто из тех, кто осмелится ему докучать.

– Разумеется.

– А почему вы спросили, доктор? – Вопрос из уст привратника дерзкий и неожиданный.

– Я вроде бы видел следы его пребывания здесь воскресными вечерами и хотел знать, не померещилось ли мне.

– Нет, вам не померещилось, доктор. Помочь вам подняться по лестнице?

Док!

Если Вы читаете это послание, значит, мальчишка Вас нашёл. На всякий случай советую проверить карманы и прочая.

Сообщаю, что мой представитель в следующий четверг встретится на официальном чаепитии со знакомым знакомого мистера Тича и наведёт справки.

Я посетил Вашу дыру в земле и спугнул двух молодчиков, которые забрались туда не ради обычной цели, сиречь мужеложства. Полагаю, они приняли меня за призрак рыцаря-тамплиера, из чего могу сделать вывод, что они люди образованные.

Сатурн

Сатурн!

Благодарю за усердие, ничего другого я от часовщика не ждал.

Допустим, что я наскрёб небольшое количество жёлтого металла; нашлись бы среди Ваших знакомых люди из числа тех, кого может заинтересовать такая покупка? Особо Вам неприятные. Я спрашиваю из чисто научного интереса по просьбе видного натурфилософа.

Д-р Уотерхауз

Исаак!

Я не вижу лучшего способа отблагодарить Вас за сегодняшнее гостеприимство, чем почтительно довести до Вашего сведения, что, возможно, некто пытается Вас взорвать. Кто бы это ни был, он очень хорошо знает Ваши привычки. Подумайте над возможностью их разнообразить.

Ваш преданный и покорный слуга

Даниель

P. S. Касательно другой темы нашего разговора я навожу справки.

Крейн-корт, Лондон

22 апреля 1714

Даниель и Сатурн в шалмане

…тогда как здесь и бренди, и вино, и прочие наши напитки – эль, пиво тёмное и светлое, пунш и прочая – пьются чрез меру и до такой степени, что становятся ядом и для нашего здоровья, и для нашей морали, губительным для тела, для нравственных устоев и даже для разумения; мы каждодневно видим, как люди, крепкие телесно, пьянством загоняют себя в гроб, и, что ещё хуже, люди, крепкие разумом, доводят себя до отупения и потери рассудка.

Даниель Дефо, «План английской торговли»

ТОЧНО ПОСЕРЕДИНЕ КРЕЙН-КОРТА текла сточная канава: робкая попытка извлечь из силы тяжести хоть какой-нибудь прок. Уклон был так мал, что на выходе к Флит-стрит Даниель нагнал огрызок от яблока, которое съел четверть часа назад, дожидаясь Сатурна у дверей Королевского общества.

Питер Хокстон едва не заполнил собой арку. Руки он засунул в карманы, локти расставил, став похож на планету Сатурн, как видят её астрономы, и курил глиняную трубку с отбитым чубуком не длиннее дюйма. Когда Даниель подошёл ближе, Сатурн вынул её изо рта и вытряс в канаву; потом застыл, склонив голову, как будто ему ни с того ни с сего взбрело на ум помолиться.

– Смотрите! – были его первые слова Даниелю. – Смотрите, что течёт в вашей сточной канаве!

Даниель встал рядом с ним и посмотрел вниз. Там, где крейн-кортская канава проходила между ногами Сатурна, земля когда-то просела, образовав ямку. На самом дне сетка трещин между камнями была прорисована блестящими линиями жидкого серебра.

– Ртуть, – сказал Даниель. – Из лаборатории Королевского общества, наверное.

– Укажите на него! – попросил Сатурн, по-прежнему разглядывая рисунок трещин.

– Прошу прощения?

– Укажите на Королевское общество и сделайте вид, будто отпустили какое-то замечание по его поводу.

Даниель неуверенно повернулся и указал в центр Крейн-корта, хотя никакого замечания так и не отпустил. Сатурн несколько мгновений смотрел, затем быстрым шагом вышел на Флит-стрит.

Даниель еле догнал его в толпе. Церковные колокола несколько минут назад пробили шесть. На Флит-стрит было очень людно.

– Я думал, вы возьмёте экипаж, – сказал Даниель в надежде, что разговор заставит Хокстона сбавить шаг. – Я написал, что возмещу все расходы…

– Нет надобности, – бросил Сатурн через плечо. – Это в двух сотнях шагов отсюда.

Он шёл на восток по Флит, высматривая просветы между всадниками, каретами и телегами справа, а то и ныряя в них, видимо, с конечной целью оказаться на южной стороне.

– Вы сказали, что это рядом, – заметил Даниель. – Трудно поверить, что заведение такого рода может располагаться так близко от… от…

– От заведения вроде Королевского общества? Ничего странного, док. Улицы Лондона подобны книжным полкам, на которых авантюрный роман соседствует с Библией.

– А зачем вы просили, чтобы я указал на Королевское общество?

– Чтобы я мог на него посмотреть.

– Вот уж не думал, что на это надобно дозволение.

– Вы вращаетесь среди натурфилософов, которые привыкли на всё смотреть без спроса. Здесь есть некая дерзость, которую вы не осознаете. В иной среде дозволение необходимо. И хорошо, что мы завели этот разговор по пути к закоулку Висящего меча. Ибо там, куда мы идём, определённо ни на что без спроса глазеть нельзя.

– Тогда я буду смотреть только вам в рот, мистер Хокстон.

Они дошли уже почти до Уотер-лейн. Сатурн свернул в неё, как если бы направлялся к доку Белых братьев на Темзе. Широкая и прямая Уотер-лейн разделяла два района запутанных кривых улочек. Справа – окрестности Темпла. Типичный обитатель – стряпчий. Слева – приход святой Бригитты, Сент-Брайдс. Типичный обитатель – женщина, которую задержали за проституцию, воровство или бродяжничество и отправили трепать пеньку. В минуты особой ненависти к человечеству Даниель говорил себе, что устроить свальный грех прямо посреди Уотер-лейн жителям правой и левой стороны мешает лишь непрерывный поток золотарей, тянущихся к набережной, запах которой ощущался уже здесь.

После Пожара Уотер-лейн застроили домами, дававшими случайному пешеходу полное и правдивое представление о том, что за ними. Всякий раз, идя этим путём к реке, Даниель держался правой стороны, той, что ближе к Темплу. Слегка осмелев в окружении хорошо одетых клерков и честного вида здоровяков-торговцев, он позволял себе осуждающе взглянуть на другую сторону улицы.

Здесь между неким ломбардом и неким трактиром дырой от гнилого зуба чернел прогал. Даниелю всегда думалось, что Роберт Гук, который в приличных районах выполнял обязанности городского землемера безупречно, тут обсчитался, увлекшись какой-нибудь брайдуэллской красоткой. Разглядывая людей, выходивших из прогала или нырявших в него, Даниель иногда пытался вообразить, что будет, если туда войти, – так семилетний мальчик гадает, что будет, если провалишься в дыру нужника.

Сатурн, выйдя на Уотер-лейн, сразу взял влево, и Даниель, никогда не видевший улицу под этим углом, потерял ориентацию. Гуляющие, нюхающие табак стряпчие по другую сторону выглядели глуповатыми.

Через несколько шагов Сатурн свернул в узкий тёмный проулок, и Даниель, больше всего боясь отстать, поспешил за ним. Только углубившись туда шагов на десять, он посмел обернуться на далёкие яркие фасады по другую сторону Уотер-лейн и понял, что они вступили в тот самый прогал.

Движения его правильнее всего будет назвать суетливыми. Он старался идти рядом с Сатурном и, подражая своему провожатому, ни на что не смотреть прямо. Если лабиринт улочек был и впрямь так ужасен, как всегда чудилось Даниелю, то ужасы эти ускользнули от его взгляда, а при той скорости, с какой шагал Сатурн, любой преследователь должен был остаться позади. Даниелю виделась длинная череда душителей и убийц, которые бегут за ними, отдуваясь и согнувшись от колотья в боку.

– Полагаю, это какие-то сети? – спросил Питер Хокстон.

– В смысле козни… ловушка… западня… – ахнул Даниель. – Я в таком же неведении, как и вы.

– Говорили ли вы кому-нибудь, когда и куда мы идём?

– Я сообщил место и время встречи, – отвечал Даниель.

– Тогда это сети. – Сатурн шагнул вбок и, не постучав, протиснулся в дверь.

Даниель, на какой-то лихорадочный миг оставшись один в закоулке Висящего меча, припустил за ним и не останавливался, пока не оказался рядом с Питером Хокстоном перед камином заведения.

Питер Хокстон совком подбросил угля туда, где некоторое время назад, судя по некоторым признакам, теплился огонь. В комнате и без того было душно, так что на место у очага никто не претендовал.

– А здесь совсем не так ужасно, – осмелился выговорить Даниель.

Сатурн отыскал мехи, взял их за ручки и осмотрел придирчивым взглядом механика. Потом надавил: струя воздуха отбросила длинные чёрные пряди с его лица. Он нацелился на кучку угля и начал двигать ручки вверх-вниз, словно мехи – летательный аппарат, посредством которого Питер Хокстон хочет оторваться от земли.

Памятуя его наставления, Даниель педантично избегал на что-либо смотреть. Однако душный, а теперь и дымный воздух заведения был обильно сдобрен женскими голосами. Даниель невольно обернулся на взрыв женского смеха из дальнего угла комнаты. Он успел заметить много старой разномастной мебели, не расставленной по определённой системе, а размётанной туда-сюда движением входящих и выходящих. Десятка два посетителей (мужчин и женщин примерно поровну) сидели парами или небольшими компаниями. Большое окно в дальнем конце выходило на какое-то открытое пространство, вероятно, на Солсбери-сквер в центре Сент-Брайдса. Точно сказать было нельзя, поскольку его скрывали занавески, довольно хорошего кружева, но чересчур большие и побуревшие от табачного дыма до цвета корабельной пеньки. Даниель с замиранием сердца осознал, что они, скорее всего, украдены средь бела дня с чьего-то открытого окна. На этом светло-буром фоне вырисовывались три женщины: две худые и молоденькие, третья – постарше и попышнее. Она курила трубку.

Даниель заставил себя вновь перевести взгляд на Сатурна. Однако он успел краем глаза заметить, что публика в трактире – самая разная. Джентльмен за одним из столов ничуть не выделялся бы среди гуляющих на Сент-Джеймс-сквер, кое-кто больше походил на завсегдатаев Хокли-в-яме.

Своими усилиями Сатурн сумел выжать из кучи угля и золы свет, но не жар. Впрочем, жар и не требовался. Судя по всему, Сатурн просто искал, чем занять руки.

– Сколько дам! – заметил Даниель.

– Мы зовём их бабёнками, – бросил Сатурн. – Надеюсь, вы не таращились на них, как какой-нибудь клятый натурфилософ на коллекцию букашек.

– Мы зовём их насекомыми, – парировал Даниель.

Сатурн чинно кивнул.

– Даже не таращась, – продолжал Даниель, – я вижу, что здесь хоть и не совсем чисто, но и не гадко.

– В некотором смысле преступники любят порядок даже больше, чем судьи, – отвечал Сатурн.

Тут в комнату вбежал запыхавшийся мальчишка и принялся оглядывать сидящих. Он сразу приметил Сатурна и весело двинулся к нему, готовясь вытащить что-то из кармана, однако Питер Хокстон, видимо, подал какой-то знак взглядом или жестом, потому что мальчишка круто повернул в другую сторону.

– Малый, укравший ваши часы и убежавший с ними, действовал не из желания вас огорчить. Им двигало разумное ожидание прибыли. Когда вы видите, как стригут овец, вы можете догадаться, что где-то неподалёку есть пряльня; когда вам обчищают карманы, вы знаете, что на расстоянии короткой пробежки есть такой вот шалман.

– Однако обстановка здесь почти как в кофейне.

– Да. Те, кто склонен порицать такого рода заведения, усмотрели бы предосудительность в самом этом сходстве.

– Впрочем, должен признать, что пахнет здесь не столько кофе, сколько дешёвой можжевеловой настойкой.

– Мы в таких местах называем её джином. Джин-то меня и губит, – лаконично пояснил Сатурн, глядя через плечо на мальчишку, который теперь вёл переговоры с толстым субъектом за угловым столом. Хокстон продолжил внимательно оглядывать помещение.

– Вы нарушаете собственные правила! На что вы смотрите?

– Припоминаю, где тут выходы. Если это и впрямь окажутся сети, я уйду, не откланявшись.