Система мира

– Картечь имеет свои достоинства, – кивнула Элиза, – но ведь корабль ею не потопишь?

– Да, миледи.

– Так вот, мы выпустили достаточно картечи. Большего мы ей не добьёмся. Теперь, Даппа, нам нужно ядро.

– Один невольничий рассказ, который тронет всех?

– Да. Вот почему меня не огорчает, что вы не собрали в Бостоне ещё картечи. Разумеется, обработайте то, что у вас уже есть, и пришлите мне. Я напечатаю. Но потом – никакого рассеянного огня. Примените свои критические способности, Даппа. Найдите тот невольничий рассказ, который будет больше, чем просто душещипательным. Тот, что станет нашим пушечным ядром. Пора топить невольничьи корабли.

Клуб «Кит-Кэт»

Вечер того же дня

Даниель и Даппа в клубе «Кит-Кэт»

– Я СОВЕРШЕННО УВЕРЕН, что за нами наблюдают, – сказал Даниель.

Даппа рассмеялся.

– Вот почему вы так старались сесть лицом к окну? Думаю, за всю историю клуба никому ещё не приходило желание смотреть на этот проулок.

– Можете обойти стол и сесть рядом со мной.

– Я знаю, что увижу: множество вигов пялятся на дрессированного негра. Почему бы вам не обойти стол и не сесть рядом со мной, чтобы вместе полюбоваться голой дамой на этой удивительно большой в длину и маленькой в высоту картине?

– Она не голая, – резко отвечал Даниель.

– Напротив, доктор Уотерхауз, я различаю в ней неопровержимые признаки наготы.

– Однако назвать её голой – неприлично. Она одалиска, и это её профессиональный наряд.

– Может быть, все взгляды, которые, по вашему мнению, устремлены на нас, в действительности прикованы к ней. Картина новая, от неё ещё пахнет лаком. Пожалуй, нам лучше было сесть под тем пыльным морским пейзажем. – Даппа указал на другое длинное и узкое полотно, изображавшее голландцев за сбором съедобных моллюсков на очень холодном и неуютном берегу.

– Мне случилось видеть вашу встречу с герцогиней Аркашон-Йглмской, – признался Даниель.

– «Де ля Зёр» – менее официально, – перебил Даппа.

Даниель на мгновение опешил, потом скроил кислую мину и покачал головой.

– Мне непонятно ваше веселье. Напрасно я заказал вам асквибо.

– Я слишком долго на суше – видимо, меня слегка укачало.

– Когда вы отплываете в Бостон?

– Значит, переходим к делу? Мы намеревались отплыть во второй половине апреля. Теперь думаем в начале мая. Что вам нужно оттуда забрать?

– Работу двадцати лет. Надеюсь, вы обойдётесь с ней бережно.

– Что это? Рукописи?

– Да. И машинерия.

– Странное слово. Что оно означает?

– Простите. Это театральный жаргон. Когда ангел спускается на землю, душа воспаряет на небеса, извергается вулкан или что-нибудь ещё невероятное происходит на подмостках, люди за сценой называют машинерией различные пружины, рычаги, тросы и прочее оборудование, посредством которого создаётся иллюзия.

– Я не знал, что у вас в Бостоне был театр.

– Вы ошибаетесь, сэр, бостонцы бы такого не допустили – меня бы выслали в Провиденс.

– Так как же у вас в Бостоне оказалась машинерия?

– Я употребил слово иронически. Я построил там машину – вернее, за рекой, в домишке между Чарльстауном и Гарвардом. Машина не имеет ничего общего с театральной машинерией. Её-то я и прошу забрать.

– Тогда мне нужно знать, по порядку: опасная ли она? Громоздкая? Хрупкая?

– Отвечаю по порядку: да, нет, да.

– В каком смысле опасная?

– Понятия не имею. Однако она станет опасной, только если повернуть заводной рычаг и дать ей пищу для размышлений.

– В таком случае я буду держать заводной рычаг у себя каюте и по мере надобности бить им пиратов по голове. И я запрещу команде вести с вашей машинерией разговоры, кроме самых безыскусных: «Доброе утро, машинерия, как здоровье? Не ноет ли в сырую погоду коленный вал?»

– Я бы посоветовал упаковать детали в бочки, переложив соломой. Ещё вы найдёте тысячи прямоугольных карточек, на которых написаны слова и числа. Их тоже надо упаковать в водонепроницаемые бочонки. К тому времени, как вы доберётесь до Чарльстауна, Енох Роот, возможно, это уже сделает.

При упоминании Еноха Даппа отвёл глаза, как будто его собеседник брякнул что-то неосторожное, и поднёс к губам стаканчик. Этой паузы маркизу Равенскару хватило, чтобы ворваться в их разговор. Он возник так внезапно, так ловко, как если бы некая машинерия втолкнула его в клуб «Кит-Кэт» через люк.

– От одной одалиски к другой, мистер Даппа! Гм! Я ведь не ошибся? Вы – наш литератор?

– Я не знал, что я ваш литератор, милорд, – вежливо отвечал Даппа.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что не читал ваших книг.

– Отнюдь нет, милорд. Наивысший успех – когда тебя узнают в общественных местах как автора книг, которых никто не читал.

– Если бы мой добрый друг доктор Уотерхауз соблаговолил нас отрекомендовать, мне бы не пришлось пускаться в догадки; однако он получил пуританское воспитание и не признаёт учтивости.

– Теперь уж не до церемоний, – сказал Даниель. – Когда новоприбывший начинает разговор с загадочного возгласа про одалисок, что диктуют правила учтивости остальным?

– И нисколечки не загадочного! Ни на понюх! – возмутился милорд Равенскар. – Сейчас, в… – (глядя на часы), – девять часов, весь Лондон уже знает, что в… – (снова глядя на циферблат), – четыре часа мистер Даппа приветствовал герцогиню Аркашонскую и Йглмскую!

– Я вам говорил! – сказал Даниель Даппе и коснулся пальцами глаз, а затем указал через комнату на предполагаемых соглядатаев и любопытствующих.

– Что вы ему говорили?! – вопросил Роджер.

– Что за нами наблюдают.

– Наблюдают не за вами, – объявил Роджер с преувеличенной весёлостью, от которой за милю разило фальшью. – Кому вы интересны? Наблюдают за Даппой, совершающим обход одалисок.

– Вот снова… соблаговолите объяснить, что вы имеете в виду?

Объяснил Даппа:

– Подразумевается своего рода легенда, которую благовоспитанные лондонцы передают шёпотом, а подвыпившие лорды – во весь голос, будто герцогиня некогда была одалиской.

– Фигурально?..

– Буквально наложницей турецкого султана в Константинополе.

– Бред! Роджер, что вы себе позволяете?

Маркиз, слегка уязвлённый словами Даппы, поднял брови и пожал плечами.

Даппа продолжил:

– Англия, страна рудокопов и стригалей, всегда будет крупнейшим импортёром фантастических бредней. Шёлк, апельсины, благовония и диковинные рассказы – всё это заморский товар.

– Вы глубоко заблуждаетесь, – отвечал Даниель.

– Я согласен с мистером Даппой! – натужно выдавил Роджер. – История о его свидании с герцогиней распространяется по Граб-стрит как холера и будет в газетах с первым криком петуха!

И тут же исчез, как будто провалился в люк.

– Вот видите! Будь вы осмотрительнее…

– Газетчики с Граб-стрит остались бы в неведении. Ничего бы не написали, ничего бы не напечатали ни обо мне, ни о герцогине. Никто бы не узнал о нас и не купил мою новую книгу.

– А-а.

– На вашем лице, доктор, брезжит понимание.

– Это новая диковинная форма коммерции, о которой я до сегодняшнего дня ничего не слышал.

– Немудрено – она существует лишь в Лондоне, – вежливо заметил Даппа.

– Однако в этом городе процветают и более диковинные, – многозначительно произнёс Даниель.

Даппа сделал преувеличенно наивное лицо:

– У вас есть фантастический рассказ в пару к тому, что распространяет маркиз Равенскар?

– В высшей степени фантастический. И заметьте, отечественного производства. Даппа, помните, как у мыса Кейп-Код нас атаковала пиратская флотилия мистера Эдварда Тича и вы отправили меня работать в самую нижнюю часть трюма?

– Это была средняя часть. Мы не отправляем престарелых учёных в самый низ трюма.

– Хорошо, хорошо.

– Я отлично помню, что вы любезно расколотили несколько старых тарелок, чтобы подготовить заряды для мушкетонов, – сказал Даппа.

– А я отлично помню, что местоположение ящика с тарелками было весьма точно отмечено на плане, прибитом рядом с трапом. Там же было указано, что хранится в разных частях трюма, включая самую нижнюю.

– Вы снова путаете! Самая нижняя часть трюма заполнена тем, что эвфемистично называют трюмной водой. В ней ничего не может храниться, только портиться. Если вы сомневаетесь, мы можем погрузить туда вашу машинерию, а вы по нашем возвращении её осмотрите. Знали бы вы, какое неописуемое зловоние…

Даниель поднял ладони:

– Нет надобности, любезнейший. Однако, если меня не подводит память, на схеме укладки груза была и самая нижняя часть трюма, и то, что хранится в неописуемом зловонии.

– Вы про балласт?

– Наверное, да.

– Размещение балласта отмечено на схеме, поскольку от него зависит остойчивость и дифферент корабля, – сказал Даппа. – Время от времени нам приходится перекладывать несколько тонн балласта, чтобы скомпенсировать неравномерность загрузки, и потому мы, разумеется, должны знать, где что лежит.

– Если я правильно помню схему, сразу на обшивке, как половицы, уложены чугунные чушки.

– Да. А также треснувшие пушки и негодные ядра.

– Сверху вы насыпали несколько тонн округлых камней.

– Галька с малабарского побережья. Некоторые насыпают песок, но мы предпочли гальку, поскольку она не засоряет помпы.

– На гальку вы ставите бочки с пулями, солью, водой и прочий тяжёлый груз.

– Это распространённая – нет, универсальная практика на всех кораблях, которые не опрокидывает первой же волной.

– Однако мне помнится, что на схеме был указан ещё один слой. Под бочками, под галькой, даже под металлическим балластом. Тончайший слой, почти плёнка – на схеме он выглядел как луковая кожура, прижатая к осмолённым доскам днища, и проходил под названием «листы обшивки от обрастания ракушками».

– Что с того?

– Зачем защищать корпус от ракушек изнутри?

– Это запасные. Вы должны были заметить, что у нас всё в двойном количестве, доктор Уотерхауз. «Минерва» снаружи обшита металлом – чем и славится среди моряков. Когда мы последний раз обращались к меднику, то заказали вдвое больше листов, чем нужно, чтобы сговориться на более выгодную цену и получить запас.

– Вы не путаете их с теми запасными медными листами, что сложены в ящике у степса фок-мачты? Помнится, я как-то на нём сидел.

– Одна часть хранится там. Другая – под металлическим балластом, как вы описали.

– Странное место для хранения чего бы то ни было. Чтобы до них добраться, надо разгрузить корабль, выкачать неописуемо зловонную трюмную воду, перекидать лопатами тонны гальки и лебёдкой поднять одну за другой многочисленные чугунные чушки.

Даппа не ответил, только принялся нервно барабанить пальцами по столу.

– Наводит на мысль скорее о спрятанном сокровище, нежели о балласте.

– Вы сможете проверить свою гипотезу, доктор, когда мы следующий раз будем в сухом доке. Не забудьте принести лопату.

– Так вы отвечаете дотошным таможенникам?

– С ними мы обычно вежливее – как и они с нами.

– Но, если отбросить вежливость, ситуация не изменится. Когда некое облечённое властью лицо потребует освободить трюм, это придётся сделать. «Минерва» будет прыгать на воде, как пробка, но не перевернётся благодаря балласту. Однако, чтобы осмотреть запасную обшивку, надо поднять весь балласт, что возможно только в сухом доке – где «Минерва» была всего неделю назад. Ни один таможенный инспектор такого не требует, верно?

– Очень странный разговор, – заметил Даппа.

– По десятибалльной шкале странности разговоров, где десять – самый странный разговор, какой я когда-либо слышал, а семь – самый странный разговор, какой мне обычно случается вести за день, этот потянет не больше чем на пятёрку, – отвечал Даниель. – Однако, чтобы уменьшить для вас его странность, буду говорить прямо. Я знаю, из чего эти листы. Я знаю, что, заходя в Лондон, вы иногда достаёте часть металла, и он со временем становится монетами. Меня не интересует, как это происходит и зачем. Однако я хочу предупредить, что вы подвергаете себя опасности всякий раз, как тратите своё сокровище. Вы думаете, что в тигле монетчика оно смешивается с металлом из других источников и уходит в мир, лишённое всяких признаков, указующих на связь с вами. Однако по меньшей мере одного человека не обмануло это смешение, и сейчас он очень близок к тому, чтобы разгадать вашу тайну. Вы можете найти его в лондонском Тауэре.

В начале этой речи Даппа встревожился, теперь выражение его стало рассеянным, как будто он просчитывает в уме, как быстро «Минерва» сможет поднять якорь и выйти из лондонской гавани.

– Зачем вы мне это рассказали? По доброте душевной?

– Вы были добры ко мне, Даппа, когда не выдали меня Чёрной Бороде.

– Мы поступили так из упрямства, а не по доброте.

– Тогда считайте моё предупреждение актом христианского милосердия.

– Благослови вас Бог, доктор! – сказал Даппа, однако лицо его оставалось настороженным.

– До тех пор, пока мы не придём к пониманию касательно дальнейшей судьбы золота, – добавил Даниель.

– Слово «судьба» внушает мне опасения. Что вы подразумеваете?

– Вам надо избавиться от золота, пока о нём не проведал упомянутый джентльмен. Однако перечеканить его на монеты – всё равно что пройти на «Минерве» под пушками Тауэра, неся эти листы на реях.

– Что от него проку, если оно не в монетах?

– Золото годится и для других целей, – сказал Даниель, – о которых я вам когда-нибудь расскажу. Но не сейчас. Сюда идёт Титул, и нам надо свести странность разговора к одному-двум баллам по той шкале, о которой я говорил.

– Титул? Кто это такой?

– Для человека, только что внушавшего мне, как важна печать, вы не слишком внимательно читаете газеты.

– Я знаю, что она существует, как она действует и почему это важно, однако…

– Я читаю газеты каждый день. Позвольте объяснить вкратце: есть газета под названием «Окуляр», которую учредили виги, когда были у власти. В неё пишут несколько умных людей; Титул к ним не относится.

– Вы хотите сказать, он не пишет для «Окуляра»?

– Нет, я хочу сказать, что он не умён.

– Почему же его пригласили писать в газету?

– Потому что он в палате лордов и всегда на стороне вигов.

– Так он – титулованная особа?

– Титулованная особа со страстью к бумагомарательству. А поскольку «титул» ещё и заглавие, то есть имеет какое-то отношение к литературной деятельности, он взял себе такой псевдоним.

– Это самое длинное предисловие к знакомству, какое я когда-либо слышал, – заметил Даппа. – Когда же он наконец подойдёт?

– Боюсь, что он… вернее, они ждут, чтобы вы их заметили, – сказал Даниель. – Держитесь.

Даппа сузил глаза и раздул ноздри. Затем он повернулся на стуле и, буквально следуя совету Даниеля «держаться», упёрся локтем в стол.

Лицом к ним на расстоянии примерно десяти футов стоял, плотно уперев ноги в грязные половицы, маркиз Равенскар; другой господин, ещё более роскошно одетый, висел рядом, уцепившись обеими руками за низкую потолочную балку; его щегольские башмаки раскачивались всего в нескольких дюймах от пола.

Поймав взгляд Даппы, господин разжал руки и с гортанным: «Хух!» спружинил на ноги. Он опустился почти в полуприсед, так что панталоны в паху угрожающе затрещали, и, пригнувшись, свесил руки с подогнутыми пальцами к самому полу. Ещё раз убедившись, что завладел вниманием Даппы, он заковылял к маркизу Равенскару, который стоял неподвижно, словно звезда на небосводе, скривив лицо в вымученной улыбке.

Титул покусал губы, вытянул их вперёд, насколько мог, и, поминутно оглядываясь на Даппу, с негромкими возгласами: «Хух! Хух!» двинулся в обход Равенскара. Сделав полный круг, он прошаркал ближе, так что почти упёрся физиономией маркизу в плечо, и принялся тянуть носом воздух, поводя головою из стороны в сторону. Видимо, он приметил что-то в Роджеровом парике, потому что поднял правую руку от пола, запустил её в густые фальшивые локоны, вытащил что-то маленькое, осмотрел, хорошенько обнюхал, сунул себе в рот и громко зачавкал. Потом, на случай если Даппа отвлёкся и не всё разглядел, Титул повторил представление ещё раз пять, пока Роджер, потеряв терпение, не бросил: «Да хватит уж!» – сопроводив свои слова раздражённым взмахом руки.

Титул отскочил подальше, упёрся костяшками пальцев в пол и принялся жалобно верещать (насколько для члена палаты лордов возможно изобразить такой звук), затем подпрыгнул и снова уцепился за балку. Пыль посыпалась на белый парик, превратив его в серый. Лорд чихнул – весьма неудачно, поскольку в носу у него была понюшка. Красновато-бурая сопля вылетела из ноздри и повисла на подбородке.

В клубе «Кит-Кэт» воцарилась монастырская тишина. Присутствовали человек тридцать, если не сорок, при обычных обстоятельствах склонные видеть смешное почти во всём. Редкая минута в клубе проходила без того, чтобы разговоры утонули в гомерическом хохоте из-за ближнего или дальнего стола. Однако кривлянья Титула настолько не лезли ни в какие ворота, что никто даже не прыснул. Даниель, воображавший, что многолюдство и гомон создают для них с Даппой хоть некое подобие приватности, окончательно почувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение.

Лорд Равенскар вразвалку двинулся к Даппе. Титул спрыгнул с балки и принялся утираться вышитым кружевным платком. После того как Роджер сделал несколько шагов, Титул, втянув голову в плечи, двинулся следом.

– Доктор Уотерхауз, мистер Даппа, – важно проговорил Роджер. – Я чрезвычайно счастлив снова вас лицезреть.

– Взаимно, – коротко отвечал Даниель, поскольку Даппа временно утратил дар речи.

Остальные члены клуба неуверенно возвращались к прерванным разговорам.

– Надеюсь, вы не сочтёте неучтивостью, если я не стану искать у вас в голове, как милорд Регби сейчас искал в моих волосах.

– Это даже не мои волосы, Роджер.

– Позвольте представить вам, Даппа, и заново представить вам, Даниель, милорда Уолтера Релея Уотерхауза Уима, виконта Регби, ректора Сканка, члена парламента и Королевского общества.

– Здравствуйте, дядя Даниель! – воскликнул Титул, внезапно выпрямляясь. – Как остроумно было нарядить его в костюм! Это вы придумали?

Даппа покосился на Даниеля.

– Я забыл упомянуть, что он мой двоюродный внучатый племянник или что-то в таком роде, – пояснил Даниель, прикрывая рот рукой.

– С кем вы говорите, дядя? – полюбопытствовал Титул, глядя сквозь Даппу, затем, пожав плечами, задал свой следующий вопрос: – Как вы думаете, моё представление подействовало? Я столько всего прочёл, пока к нему готовился.

– Не знаю, Уолли. – Даниель взглянул на Даппу, который так и застыл со скошенными глазами. – Даппа, поняли ли вы из увиденного, что милорд Регби – обезьяна из стаи маркиза Равенскара и полностью признаёт его доминирующую роль?

– С кем вы говорите? – повторил Титул и продолжил озабоченно: – Я всё ещё волнуюсь. Может быть, мне надо было шкуру одеть?

– Надеть! – поправил Даппа.

Титул несколько мгновений молчал, раскрыв рот. Роджер и Даниель безмолвно умирали со смеху. Затем Титул поднял руку, наставил палец на Даппу, словно пистолетное дуло, и повернулся к Даниелю. Рот он так и не закрыл.

– Чего вы не знаете, дорогой племянник, – сказал Даниель, – так это что Даппу в очень юном возрасте взяли себе пираты вместо обезьянки. Будучи представителями самых разных народов, они для забавы научили его бегло говорить на двадцати пяти языках.

– На двадцати пяти! – воскликнул Титул.

– Да. Включая лучший английский, чем у вас, как вы только что слышали.

– Но… на самом деле он ни одного из них не понимает, – проговорил Титул.

– Разумеется. Как попугай, который выкрикивает человеческие слова, чтобы заслужить печенье, – подтвердил Даниель и тут же выкрикнул не вполне человеческое слово, поскольку Даппа под столом пнул его ногой в щиколотку.

– Поразительно! Вам надо показывать его публике!

– А что я, по-вашему, сейчас делаю?

– Какая вчера была погода? – спросил Титул у Даппы по-французски.

– Утро выдалось сырым и пасмурным, – отвечал Даппа. – К полудню немного прояснилось, но, увы, к вечеру небо снова затянули тучи. Только укладываясь спать, я заметил в просветах между облаков первые звёздочки. Не угостите ли печеньем?

– Ну надо же! Пират-француз, научивший его этому трюку, наверняка был человек образованный! – восхитился Титул. Лицо у него стало такое, будто он задумался. Даниель за свои почти семьдесят лет научился не ждать много от людей, делающих такое лицо, поскольку мышление – процесс, который должен происходить непрерывно. – Казалось бы, нет смысла вести разговор с человеком, не понимающим собственных слов. Однако он описал вчерашнюю погоду лучше, чем это удалось бы мне! Наверное, я даже использую его слова в завтрашней статье! – Снова задумчивый вид. – Если он способен описать другие свои впечатления – например, тет-а-тет с герцогиней – так же чётко, моё интервью заметно упростится! Я-то думал, что мы будем говорить на языке жестов и фырканья! – И Титул похлопал по записной книжке в заднем кармане панталон.

– Полагаю, когда кто-либо говорит абстрактно – то есть в большинстве случаев, – он на самом деле осуществляет взаимодействие с неким образом, существующим у него в голове, – сказал Даппа. – Например, вчерашней погоды сейчас с нами нет. Я не ощущаю кожей вчерашний дождь, не вижу глазами вчерашних звёзд. Когда я описываю их вам (на французском или на каком-либо другом языке), я на самом деле вступаю во внутренний диалог с образом, хранящимся у меня в мозгу. Образ этот я могу затребовать, как герцог может приказать, чтобы ему принесли из мансарды ту или иную картину, и, созерцая мысленным взором, описать в любых подробностях.

– Прекрасно, что ты можешь вытащить и описать всё, что хранится в твоей мансарде, – сказал Титул. – Поэтому я могу спросить, как выглядела сегодня герцогиня Йглмская, и доверять твоему ответу. Однако, поскольку ты не понимал разговора, который вёл с ней, как не понимаешь сейчас нашего, любые твои суждения о том, что произошло в Лестер-хаузе, будут далеки от истины. – Он говорил сбивчиво, не зная, как общаться с человеком, не разумеющим собственных слов.

Воспользовавшись короткой паузой, Даниель спросил:

– Как может он судить о том, чего не понимает?

Титул снова растерялся. Повисло неловкое молчание.

– Я сошлюсь на труды Спинозы, – сказал Даппа, – написавшего в своей «Этике» (хотя для меня, конечно, это всё – пустой набор звуков): «Порядок и связь идей таковы же, как порядок и связь вещей». Это означает, что если две вещи – назовём их А и Б – неким образом соотносятся, как, например, парик милорда Регби и голова милорда Регби, и в мозгу у меня существует идея парика милорда Регби, назовём её альфа, и головы милорда Регби, назовём её бета, то соотношение между альфой и бетой такое же, как между А и Б. И благодаря этому свойству разума я могу выстроить в мозгу вселенную идей, которые будут соотноситься между собой так же, как вещи, им соответствующие; и вот я создаю целый микрокосм, ни бельмеса в нём не понимая. Некоторые идеи – впечатления, доставляемые органами чувств, как вчерашняя погода. Другие могут быть абстрактными понятиями религии, математики, философии или чего угодно – мне это, разумеется, невдомёк, поскольку для меня они – бессвязный набор галлюцинаций. Однако все они – идеи, а следовательно, обладают единой природой, все смешаны и переплавлены в одном тигле, и я могу рассуждать о теореме Пифагора или об Утрехтском мире не хуже, чем о вчерашней погоде. Для меня они ничто – как и вы, милорд Регби.

– Ясно, – неуверенно проговорил Титул, у которого глаза начали стекленеть примерно тогда, когда Даппа прибег к греческому алфавиту. – Скажи, Даппа, были на твоём корабле пираты-немцы?

– Носители верхненемецкого или Hochdeutch? Увы, среди пиратов они редки, ибо немцы боятся воды и любят порядок. На корабле преобладали голландцы, однако у них был пленник, которого держали скованным в самой нижней части трюма, баварский дипломат. Он-то и научил меня этому языку.

– Превосходно! – Титул достал записную книжку и принялся листать изрисованные странички. – Вот, Даппа, ты, наверное, не знаешь, что мы, англичане, живём на чём-то вроде песчаной отмели. Ты видел такие на своих африканских реках, только наша гораздо больше и на ней нет крокодилов… – Он продемонстрировал набросок.

– Мы называем это островом, – подсказал маркиз Равенскар.

– Есть большая-большая холодная солёная река. – Титул развёл руки. – Гораздо шире, чем от моей записной книжки до карандаша, и она отделяет нас от места, называемого Европой, где живут плохие-плохие обезьяны. В своей системе умственных идей ты можешь воображать их множеством обезьяньих стай, которые вечно швыряют друг в друга камни.