Система мира

Даниель натянул штаны и двинулся к корме. У трапа, ведущего вниз, он едва не налетел на человека, который поднимался из каюты подышать воздухом. Не столкнулись они лишь потому, что у человека были белые волосы, и Даниель успел приметить их сияние в лунном свете.

Он отступил на шаг, пропуская Исаака на палубу.

– Мистер Хокстон полностью себя разоблачил, – заметил Исаак.

– Чем? Тем, что сбежал?

– Разумеется.

– Если бы он остался, чтоб его протащили под килем, вздёрнули на дыбу, выпотрошили и четвертовали, мы бы знали, что он – честный малый, да?

Лицо Исаака выразило лёгкое недовольство.

– Ничего такого с ним бы не случилось, если бы он выказал готовность служить королеве.

– Единственное, что может Питер Хокстон делать для королевы – и для вас, – доставлять мне сведения из воровского подполья. Если бы он не сбежал, то провозгласил бы себя предателем воровского мира и утратил всякую для нас ценность. Скрывшись вместе с Энгусом, он значительно упрочил свою репутацию.

– Не имеет значения. Ваша роль сыграна. И сыграна неплохо. Благодарю.

– Зачем вы послали дымовой сигнал, не дожидаясь, что выболтает Бейнс?

– Он и так сказал больше, чем следовало, – ответил Исаак, – и, поняв свою ошибку, перевёл разговор на вашу историю. Я знал, что истории у вас нет, во всяком случае такой, в какую поверит однорукий иностранец или хотя бы мистер Бейнс. И принял решение: наступаем!

– Что вам нужно от мистера Бейнса, дабы продолжить наступление?

ПО НАСТОЯНИЮ ДАНИЕЛЯ Чарльз Уайт и его молодчики на несколько минут оставили мистера Бейнса в каюте, правда, сковав его по рукам и ногам, чтобы он не избежал правосудия, покончив с собой.

Даниель выждал под дверью каюты, когда мистер Бейнс перестанет рыдать и всхлипывать, медленно сосчитал до ста (поскольку ему самому надо было успокоиться), отодвинул засов и вошёл, неся зажжённую свечу.

Мистер Бейнс сидел на скамье, уронив голову на стол; руки его были скованы за спиной. В первый миг Даниель подумал, что он скончался от удара, потом заметил, что плечи арестанта медленно вздымаются и опускаются, как мехи ирландской волынки.

Даниель почти позавидовал спящему. Он сел за стол и несколько минут сонно клевал носом в неярком свете свечи. Однако стук сапог и звяканье шпор над головой напоминали, что они не в какой-нибудь тихой бухте, а всего в нескольких ярдах от Блекфрайарз, бывшего монастыря Чёрных братьев в Лондоне.

– Проснитесь.

– Э?.. – Мистер Бейнс дёрнул скованными руками, но тут же об этом пожалел.

Он выпрямился, и спина его захрустела, как старая мачта под порывом шквального ветра. Рот был сухой дырой, разверстой, как рана. В глаза Даниелю мистер Бейнс старался не смотреть.

– Вы согласны поговорить со мной?

Мистер Бейнс промолчал. Даниель поднялся из-за стола. Мистер Бейнс искоса наблюдал за ним. Даниель сунул руку в карман. Бейнс съёжился, готовый к страданиям. Даниель вытащил кулак, разжал и протянул на открытой ладони деревянные зубы мистера Бейнса.

У того расширились глаза. Он метнулся вперёд, как кобра, разинув рот. Даниель скормил ему зубы, и Бейнс всосал их дёснами и губами. Даниель отступил на шаг, вытирая руки о штаны. Мистер Бейнс сел прямее, преображённый.

– Вы добрый джентльмен, сэр, добрый джентльмен, я сразу это понял, как вас увидел.

– На самом деле я не джентльмен, хоть и могу быть добрым. Мистер Чарльз Уайт – вот кто джентльмен. Он уже объяснил, как намерен с вами поступить. Таких слов на ветер не бросают – я удивлён, что у вас по-прежнему оба уха. Спасите свои уши и себя – расскажите мне, где и когда должны встретиться с одноруким иностранцем.

– Конечно, вы понимаете, что меня убьют.

– Не убьют, если вы исполните свой долг перед королевой.

– Тогда меня убьёт Джек-Монетчик.

– А если не Джек, то старость, – отвечал Даниель, – а может быть, тиф или апоплексия. Если бы я знал способ избежать смерти, я бы поделился им с вами и со всем миром.

– Говорят, сэр Исаак знает.

– Нести алхимическую дребедень – не лучший способ подольститься ко мне. Скажите, где найти однорукого иностранца.

– Вы правильно напомнили, что все мы смертны. Я боюсь не за себя.

– А за кого же?

– За дочь.

– Где она?

– В Брайдуэлле.

– Вы боитесь, что месть падёт на неё?

– Да. Подполье про неё знает.

– Уж, наверное, мистер Чарльз Уайт в силах вытащить одну девушку из Старой Несс, – задумчиво проговорил Даниель и осёкся, поймав себя на том, что говорит как преступник.

– Да, прямиком оттуда в свою спальню, дабы затем, пресытившись, достойно похоронить её во Флитской канаве!

Вообразив эти ужасы, мистер Бейнс пришёл в такое состояние, как будто наблюдал их воочию. Его била дрожь, деревянные зубы стучали, из одной ноздри текло.

– А в мою порядочность вы, значит, верите?

– Я уже сказал, сэр, вы человек добрый.

– Если я дам слово, что пойду к Пряхам и позабочусь о вашей дочери…

– Умоляю, не так громко! Если мистер Уайт узнает о её существовании…

– Я опасаюсь его не меньше вашего, мистер Бейнс.

– Тогда… вы даёте слово, доктор Болторот?

– Да.

– Её зовут Ханна Спейтс, она треплет пеньку у мистера Уилсона, ибо она девушка сильная.

– Договорились.

– Зовите курьеров королевы.

ЗА ИМПРОВИЗИРОВАННЫЙ АКТ милосердия Даниель был вознаграждён бесплатным катанием по залитой луной Темзе. Прогулка получилась на удивление идилличной. Больше всего радовало отсутствие Чарльза Уайта и его присных. Коротко переговорив с мистером Бейнсом, курьеры высыпали на палубу, как стая ворон, погрузились обратно в шлюпки и отбыли к пристани Чёрных братьев.

Даже проход под Лондонским мостом, приключение в лодке почти смертельное – из тех событий, которые джентльмен, пережив, описывает на бумаге в уверенности, что других заинтересует его рассказ, – не принёс с собой ничего волнующего. Дали выстрел из фальконета, чтобы разбудить смотрителя, и подняли флаг с серебристой борзой. Смотритель остановил движение по мосту, развёл пролёт, и шкипер позволил течению вынести «Аталанту» в лондонскую гавань.

Через полчаса они уже в свете факелов перебирались на мокрые ступени Тауэрской пристани. Как только голова Даниеля оказалась на уровне набережной, весь Тауэр предстал перед ним огромною книгой, написанной на чёрных листах дымом и пламенем.

Почти сразу над пристанью начиналась беспорядочная россыпь мелких строений, обнесённая частоколом. Часовой отпер калитку. Даниель вместе со всеми вошёл в здание, смущаясь чувством, что вторгся в чьё-то жильё. И впрямь, здесь жили (по меньшей мере) привратник, маркитант, трактирщик и различные члены их семей. Однако уже через несколько шагов под ногами запружинили доски: деревянный настил над коротким отрезком стоячей воды. Надо думать, подъёмный мост и Тауэрский ров соответственно.

Настил вывел их к отверстию во внешней стене Тауэра. Справа из той же стены клином выдавался бастион, но в нём не было ни единой двери, только амбразуры, из которых защитники Тауэра могли оказать губительные знаки внимания тем, кто пытается пройти по мосту. Сейчас мост был опущен, решётка поднята, из бойниц не сыпалось ничего смертоносного. Таким образом, прибывшие, растянувшись в цепочку, медленно вошли через что-то вроде потерны в основание башни Байворд.

Слева в неё вели ворота побольше – основной вход в Тауэр с суши; теперь они стояли на запоре. Потерну за вошедшими запер пожилой господин в ночном колпаке и домашних туфлях. Даниель, много знавший о Тауэре, сообразил, что это должен быть главный хранитель врат. Итак, крепость заперли на ночь.

При закрытых воротах нижний этаж Байвордской башни походил на гробницу. Исаак и Даниель поспешили выйти оттуда на угол Минт-стрит и Уотер-лейн. Здесь они постояли немного, глядя, как мистера Бейнса тащат в какой-то каземат.

Человек, который вошёл бы в Тауэр вслед за ними, ожидая увидеть просторный двор, обманулся бы в своих ожиданиях. Байворд был краеугольным камнем внешней части оборонительных сооружений. Дальше за узкой полоской земли вставала внутренняя стена, куда более высокая и древняя.

Однако даже специалиста по средневековой фортификации сбило бы с толку то, что предстало сейчас Исааку и Даниелю. Менее всего это напоминало крепость. Легче было поверить, что они стоят на углу двух улиц допожарного Лондона. Где-то за фахверковыми фасадами домов и таверн прятались каменные стены, до изобретения пороха практически неприступные. Однако, чтобы увидеть средневековые бастионы, амбразуры и прочая, пришлось бы соскоблить всё, построенное на них и перед ними, – задача, сравнимая с разграблением небольшого английского городка.

Башня Байворд, соединяющая двое главных ворот Тауэра с самой тесно застроенной его частью, сама по себе казалась настоящим гордиевым узлом. И это только первый её этаж – выше торчали две круглые башни, соединённые мостом-галереей, излюбленное место заточения знатных узников. Сейчас Байворд был по одну сторону от Исаака и Даниеля; по другую высилась громада Колокольной башни, юго-западного бастиона внутренней стены. О её существовании Даниель знал по старым гравюрам, видел же он более поздние постройки: две таверны справа от основания башни и прилепленные где только можно дома.

Всякий оказавшийся в таком плотно застроенном месте тут же принялся бы озираться в поисках выхода. Первой ему, как и всякому вошедшему через башню Байворд, предстала бы Уотер-лейн: мощёная полоса между внешней и внутренней стеной. Её частично перегораживали Колокольная башня и поздние злокачественные разрастания, однако она была по крайней мере широкой, а поскольку днём бывала открыта для публики, то и не особо загромождённой.

Можно было поступить иначе: свернуть налево и углубиться в то, что на первый взгляд напоминало стихийное поселение перед замком крестоносцев, наскоро выстроенное голытьбой, которую не пустили внутрь к рыцарям и оруженосцам. Осью этих трущоб служила одна узкая улица. Слева от неё тянулся ряд старых казематов, как на языке военных называются укреплённые галереи. Смысл их состоял в том, что противника, прорвавшегося за внешнюю стену, расстреливали в спину якобы запертые позади защитники. В новых крепостях казематы помещали внутри земляных валов, защищающих от артиллерии, в старых – с внутренней стороны куртин. Казематы с левой стороны Минт-стрит были как раз такие: они доходили почти до верха внешней стены, полностью её закрывая; глядя на них, легко было забыть, что всё это выстроено intra muros [7]. С изобретением пороха они утратили оборонительное значение и теперь служили мастерскими и казармами Монетного двора.

Справа, так тесно, как только можно, но никогда не поднимаясь выше определённого уровня – словно мидии на камне, – тянулись дома, пристроенные к внутреннему поясу крепостных стен.

От башни Байворд это выглядело так, будто руины сгоревшего города сгребли в каменный жёлоб и оставили дожидаться ливня, который потушит пламя, прибьёт дым и унесёт мусор прочь. Только мерный стук, гулко отдававшийся по всей длине улицы, и подсказывал, что здесь происходит нечто осмысленное. Это, впрочем, не добавляло желания вступить на Минт-стрит, даже если знать (как знал Даниель), что стучат молоты, чеканящие монеты.

Напрашивалось забавное сравнение с Флитской канавой.

Поскольку Флит состояла из стихий Земли и Воды, а Минт-стрит – из Воздуха и Огня, Даниелю не пришло бы в голову их сопоставить, если бы он не смотрел недавно на одну, а теперь – на другую.

Подумав ещё, он рассудил, что роднит их самая малость: обе ведут к реке, обе замусорены и смрадны.

Даниель знал Исаака пятьдесят лет и нимало не сомневался, что тот свернёт от чистой просторной Уотер-лейн в металлическое бурление Минт-стрит. Так Исаак и поступил к удовольствию Даниеля, никогда не бывавшего на улице Монетного двора дальше канцелярии при входе, на левой стороне Уотер-лейн. Разумеется, Исаак миновал её и пошёл дальше.

Лондонский Тауэр в плане имеет форму квадрата, хотя, если говорить совсем строго, излом северной стены превращает его в пятиугольник. Полоса между внешним и внутренним поясом укреплений тянется по всему периметру. Южная её часть, параллельная реке, зовётся Уотер-лейн; всё остальное – Минт-стрит, которая, таким образом, охватывает Тауэр с трёх сторон (точнее, с четырёх, если считать северный перегиб).

Как ни странно это может показаться в отношении города с одной улицей, здесь ничего не стоило заблудиться. Обзор заслоняли десять разных бастионов внутренней стены. Даниель, разумеется, знал, что находится в подковообразном континууме, но поскольку он сразу потерял счёт башням, проку от этого знания было мало. Честно идя вперёд или назад, он рано или поздно вышел бы к тому или иному краю подковы, в тот или другой конец Уотер-лейн. Однако длина Минт-стрит составляла четверть мили, что для лондонца было равнозначно дистанции от Осло до Рима. Столько же отделяло Флитскую канаву от здания Королевского общества или парламент от живодёрен Саутуарка. Пройдя вслед за Исааком мимо двух бастионов и повернув раз-другой, Даниель попал в город, диковинный, словно Алжир или Нагасаки.

Через двести футов проход частично перегораживал изящный полукруг башни Бошема. Прямо напротив к внутренней стене прижимались длинные казематы, где в огромных печах плавили золото и серебро. Дальше к северу начинались казематы чеканщиков. Здесь они с Исааком обогнули первый угол, сужение между башней Деверо и фортом на выступе внутренней стены, называемом горкой Легга. И башня, и форт были надёжно укреплены и снабжены гарнизоном (в них квартировался Блекторрентский гвардейский полк) для защиты от вечной угрозы – Лондона, подступавшего тут к Тауэру совсем близко.

Исаак замедлил шаг и посмотрел на Даниеля, как будто собирался что-то сказать.

Даниель с любопытством оглядел открывшийся впереди отрезок Минт-стрит. Его огорчило, что всё так тихо, почти покойно. Он надеялся, что улица Монетного двора будет чем дальше, тем жутче, подобно Дантову Аду, а в самом последнем тайном кругу сыщется огнедышащий горн, в котором Исаак творит из свинца золото. Однако теперь стало ясно, что пекло уже пройдено: всё большое, шумное и жаркое располагалось ближе к входу (что, если подумать, вполне объяснимо в рассуждении подвоза материалов), а северная часть вполне могла сойти за обычный жилой квартал. Инфернального здесь было не больше, чем в Блумсбери-сквер. Это лишь доказывало, что англичане могут жить где угодно. Отправь англичанина в ад, он разобьёт клумбу с петуньями и устроит лужайку для игры в шары на горящей сере.

Исаак что-то говорил. Точные слова не суть важны, общий же смысл сводился к тому, что дальнейшее присутствие Даниеля помешает Исааку в его тайных ночных занятиях, и не соизволит ли он валить на все четыре стороны. Даниель ответил какой-то любезностью. Исаак поспешил прочь, оставив Даниеля в одиночестве бродить по четверти мили Минт-стрит.

Он окинул её взглядом, просто чтобы перебороть ощущение покинутости. Северный отрезок начинался с двух домов, вероятно, служащих резиденциями главным чиновникам Монетного двора. Дальше слева тянулись казармы для рабочих, справа – какие-то машины, возможно, те самые, что наносят надписи по ободу монет, чтобы предотвратить подпиливание.

Даниель забрёл туда, где было много солдат, и думал уже, что заплутал, но сразу за поворотом вновь начались дома для рабочих слева и мастерские справа. Судя по всему, превращение военных казематов в монетный завод ещё не завершилось.

Следующий крутой поворот был зажат между бастионом, где хранят сокровища короны, и ещё одной оборонительной насыпью у внутренней стены. Дальше начинался восточный отрезок Минт-стрит, ведущий прямо на юг до Уотер-лейн. За уютными домиками вновь потянулись дымные, жаркие и зловонные мастерские. Судя по всему, это был Ирландский монетный двор, который тянулся до самого конца улицы.

Даниель должен был устать, однако неумолчный шум Монетного двора бодрил кровь, так что он прошёл всю улицу несколько раз, прежде чем почувствовал тяжесть долгого дня.

Он третий раз огибал северо-западный угол у горки Легга, когда во Внутреннем дворе колокол пробил полночь. Даниель счёл это знаком и юркнул во дворик у внешней стены. Какой-то чиновник Монетного двора придал своему каземату и дворику под окнами такой уютный и обжитой вид, какой только возможен на последнем оборонительном рубеже. Во всяком случае, тут была скамья. Даниель сел на неё и внезапно уснул.

Если верить его часам, было два, когда всех на Минт-стрит разбудило своего рода римское триумфальное шествие со стороны башни Байворд. Во всяком случае, звуки были такие же громкие и победные. Однако, когда Даниель наконец встал со скамьи, задеревенелый, как труп, и выглянул из дворика посмотреть, то увидел, скорее, похоронный кортеж.

Чарльз Уайт ехал на крыше чёрного фургона, который сопровождали всадники в плащах – курьеры королевы и пехотинцы: два взвода Собственных её величества Блекторрентских гвардейцев, составляющих гарнизон Тауэра и обязанных (как заключил Даниель) являться к Чарльзу Уайту по первому зову. Чёрный фургон был теперь заперт снаружи.

Странный то получился парад, однако куда более подходящий этому подковообразному городу, чем любой праздничный марш в солнечный день, с музыкой и цветами. Даниель, не утерпев, пошёл рядом с фургоном.

– Итак! По всему сдаётся, что наш гость сказал правду! – воскликнул он и тут же почувствовал взгляд Уайта на лице, как солнечный ожог.

– Ясно только, что наша курочка прокудахтала и снесла яйцо, неизвестно пока, какое на вкус. Мы ждём ещё яиц, и, если они не окажутся лакомыми, Джек Кетч разберёт курочку по косточкам!

Шутка была встречена с одобрением.

– Как велите подать вам свеженькое яичко, сэр? – спросил один из пехотинцев.

– Надо его прежде расколоть, – отвечал Уайт, – а там решим, зажарить его с салом, сварить вкрутую… или съесть живьём!

Новый взрыв смеха. Даниель пожалел, что не остался во дворике. Впрочем, они были уже на перегибе улицы, впереди показались новые здания и бастионы, а Чарльз Уайт утратил интерес к разговору.

– Мы его взяли! – прокричал Уайт, обращаясь, по всей видимости, к луне.

Впрочем, проследив его взгляд, Даниель различил в узкой арке справа тёмный силуэт Исаака на фоне горящих факелов – или то был отблеск плавильной печи?

Фургон приближался к самой фешенебельной части Монетного двора – здесь по левую сторону улицы располагались дома директора и смотрителя. Исаак стоял на правой стороне в арке прохода, ведущего во внутреннюю часть Тауэра.

– Он сражался, как Геркулес! – продолжал Уайт. – Даром что однорукий! И по той же причине мы не смогли надеть на него ручные кандалы!

Все рассмеялись.

– Однако отсюда не сбежишь! – Уайт хлопнул по крыше фургона.

Процессия остановилась под амбразурами Кирпичной башни. Теперь Даниель видел, зачем она выстроена: здесь сходились перед вылазкой самые отважные, самые пьяные или самые глупые рыцари лондонского Тауэра. Приготовившись, они сбегали по каменной лестнице, круто поворачивали влево, преодолевали второй пролёт и через арку, в которой стоял сейчас Исаак, выскакивали на врага, пробившегося за внешнюю стену и не скошенного огнём из казематов. Что происходило дальше, покрыто мраком.

Всё это теперь представляло чисто исторический интерес, за одним исключением: под лестницей расположился большой каменный склад, а рядом с ним – конюшня, принадлежащая Монетному двору. Строения закрывали нижнюю половину Кирпичной башни и, насколько Даниелю удалось разглядеть, соединялись с нею сквозным проходом; впрочем, чего только не вообразишь, щурясь в два часа ночи на старые закопчённые здания.

Так или иначе, лошади, запряжённые в чёрный фургон, явно считали, что вернулись домой и труды их на сегодня окончены. Фургон вкатили в тёмное здание. Курьеры последовали за ним. Стражники разбрелись по казармам.

Даниель остался один на улице. По крайней мере, так он думал, пока не разглядел на другой стороне Минт-стрит прыгающий алый огонёк. Кто-то наблюдал за ним из тени под стеной, покуривая трубочку.

– Вы участвовали в аресте, сержант Шафто?

Он не ошибся в догадке: огонёк отделился от стены, и луна осветила сержанта Боба.

– Должен признать, что я уклонился, вашблагородь.

– Такие поручения вам не по душе?

– Надо дать молодым случай отличиться. Они не так часты теперь, когда война поутихла.

– В другой части города, – сказал Даниель, – говорят не «поутихла», а «закончилась».

– В какой такой части? – переспросил Боб, разыгрывая старческую непонятливость. – В Вестминстере? – произнёс он с безукоризненным выговором, но тут же вновь перешёл на жоховский кокни: – Вы ведь не о клубе «Кит-Кэт»?

– Нет, но в клубе говорят так же.

– Учёным, может, говорят так. Солдатам – иначе. Язык вигов раздвоен, как у змея-искусителя.

Какая-то нехорошая возня происходила в конюшне у основания Кирпичной башни, где, покуда доктор Уотерхауз и сержант Шафто разговаривали, успели зажечь факелы. Грохнули снимаемые замки, и тут же раздались крики, каких Даниель не слышал с медвежьей травли в Ротерхите. Здесь, на удалении, они звучали не слишком громко, но самая их пронзительность заставила Боба и Даниеля умолкнуть. Внезапно голоса стали выше и громче. Даниель втянул голову в плечи: ему подумалось, что узник вырвался. Застучали сапоги, раздался возглас-другой, и наступила короткая тишина, которую сменили вопли на языке из чудных гласных и непривычных слогов.

– Я слышал брань на многих языках, но этот для меня внове, – заметил Боб. – Откуда арестант?

– Из Московии, – заключил Даниель, послушав ещё немного. – И он не ругается, а молится.

– Если так московиты говорят с Богом, не хотел бы я услышать, как они чертыхаются.

После этого все движения в конюшне сопровождались звоном железа.

– На него надели ошейник, – с видом знатока объяснил Боб. Звуки стали тише, потом смолкли. – Теперь он в Тауэре. Да смилуется над ним Бог.

Боб вздохнул и посмотрел вдоль улицы в направлении полной луны, висевшей низко над Лондоном.

– Пойду-ка я отдохну, – сказал он. – И вам советую, если вы собираетесь туда.

– Куда?

– Туда, куда направит нас русский.

Даниель не сразу сообразил, что это подразумевает.

– Вы имеете в виду, его будут пытать… он сломается… и сообщит, где…

– Теперь, когда он у Чарльза Уайта в Тауэре, это вопрос времени. Идёмте, я найду вам место подальше от шума.

– От какого шума? – удивился Даниель, поскольку Минт-стрит в последние несколько минут была на удивление тиха.

Однако, пока он шёл вслед за Бобом Шафто, из амбразуры Кирпичной башни начали доноситься крики.

Река Темза

на следующее утро (23 апреля 1714)

На борту «Аталанты» I. Исаак

– В КОНЦЕ КОНЦОВ МОСКОВИТ добровольно сообщил нужные сведения, – сказал Исаак.

Они с Даниелем стояли на юте «Аталанты». С того времени, как русского привезли в Тауэр, прошло двенадцать часов.

В первый из них Даниель тщетно пытался уснуть в офицерском помещении Собственного её величества Блекторрентского гвардейского полка. Затем весь Тауэр подняли по тревоге. Во всяком случае, так показалось донельзя раздражённому старику, который мучительно хотел спать. На самом деле подняли только Первую роту. Для остальных обитателей Тауэра это была приятнейшая разновидность ночной тревоги – такая, что позволяет перевернуться на другой бок и вновь уйти в сон.

После недолгой суматохи, которую он почти не запомнил, потому что засыпал на ногах, Даниеля выпроводили из Тауэра тем же путём, каким сюда провели, и погрузили на «Аталанту». Отыскав каюту, он рухнул на первый же предмет, видом напоминавший койку. Некоторое время спустя его разбудило солнце; выглянув в окно, Даниель увидел, что они всё ещё в четверти мили от Тауэрской пристани. Обычное дело: их сперва торопили, теперь заставляют ждать. На пути к неведомой цели произошла какая-то заминка. Он натянул одеяло на лицо и снова уснул.

Когда он проснулся окончательно, разбитый, грязный и с дурной головой, и вышел на палубу помочиться за борт, то с удивлением увидел вокруг открытую местность. Судя по тому, что ширина реки здесь составляла не меньше мили, они приближались к концу отрезка между Эритом и Гринхитом, то есть одолели почти половину расстояния от Лондона до моря.

Чтобы добраться до борта, ему пришлось с извинениями протискиваться через целую толпу драгун. На «Аталанту» погрузили всю Первую роту – более ста человек. Даже если половину затолкали в кубрик, на верхней палубе осталось столько, что солдаты не могли даже сесть. Матросы, чем пробивать себе дорогу, бегали, как пауки, по снастям над головой. По счастью, как на всех приличных кораблях, ют был отведён офицерам; этот высокий статус распространялся и на членов Королевского общества. Вскарабкавшись по трапу на ют, Даниель обрёл и свободу движений, и местечко у борта, чтобы подышать свежим воздухом, помочиться и сплюнуть липкую гадость, скопившуюся во рту за время сна. Юнга, возможно, встревоженный количеством жидкости, которую отправил за борт и без того иссохший старик, принёс ему черпак воды.