Черный парусник

– Что? – не понял Флинн.

Он пытался припомнить, когда это он мечтал отрастить длинные волосы, но этот момент все никак не хотел вылезать из комнаты «Забытых воспоминаний» в его голове.

– Мой старший сын, когда ему было лет десять, увлекся роком и загорелся идеей стать одним из тех длинноволосых размалеванных музыкантов, одетых черт-те как! В кожу, блестки и шипы! Я целый вечер бегала за ним с ножницами, чтобы привести его волосы в божеский вид! – хохотнула мама. – Сейчас очень жалею, нужно было разрешить ему, – вздохнула она. – Он, наверное, до сих пор помнит об этом и сердится на меня. Я многое ему запрещала, думая, что воспитываю его, но сейчас понимаю, что я не всегда была права… Как жаль, что осознание некоторых вещей приходит так поздно…

– Уверен, что он тоже многое понял и не сердится, – тихо сказал Флинн.

– А хотите, я вам покажу его фотографии? – вдруг предложила мама, и ее лицо засияло.

– Дорогая, может, в следующий раз? – подал голос Лютер, покосившись на Флинна. – Наш гость не может засиживаться у нас, он ведь сам сказал, что его где-то ждут.

– Ой, Лютер, это ведь минутное дело, – отмахнулась мама. – Я быстро! Одна нога здесь, другая там!

Она торопливо встала из-за стола и ушла в другую комнату.

– Твоя мама всем рассказывает о тебе, – негромко произнес Лютер. – Она очень тоскует.

– Слушай, мне нужна твоя помощь. – В голове Флинна созрела одна мысль.

– Я весь внимание, – откинувшись на спинку стула, сказал Лютер.

– Напиши ей письмо от моего имени, скажи, что со мной все хорошо, что я путешествую по миру, знакомлюсь с кучей интересных людей, что я жив-здоров и вполне себе упитан. А, и еще: не забудь написать, что я отрастил волосы, как и мечтал.

– Почему сам не напишешь?

– Шутишь? – хмыкнул Флинн. – Граф Л, если узнает, точнее, когда он узнает, шкуру с меня спустит! Да и боюсь, что письмо, написанное мертвым, может исчезнуть. Или она просто-напросто забудет его содержание, как только прочтет.

– Да, это вполне возможно, – согласился Лютер. Он пристально посмотрел на Флинна, что-то прикидывая в голове, а после сказал: – Хорошо, я напишу письмо. Но что будет, если вдруг твои останки найдут? Ты об этом не думал? Они ведь до сих пор где-то в реке.

Флинн представил, как выглядит его тело после года в воде, и его передернуло. Жуткая картина.

– Уверен, что от меня ничего не осталось, – отправился на корм рыбам, как говорится.

– Извините за задержку! – запыхавшись, сказала мама.

Она ворвалась в столовую, держа в руках толстый фотоальбом, на котором было написано «Мои счастливые моменты». Уронив его на стол рядом с Флинном, она отодвинула стул, села на него и принялась листать страницы.

– Вот, взгляните, тут Флинн совсем маленький – недели три, не больше. Он такой потешный! Правда, на моего младшего похож?

Она указала на фотографию, где Флинн, будучи младенцем, лежал в полосатом комбинезоне и с перепуганным видом смотрел в объектив фотокамеры.

– Очень похож, – ответил Флинн, хотя мысленно отметил, что все новорожденные для него на одно лицо. Они, как и сказал Лютер, похожи на старые картофелины – темно-розовые и морщинистые.

– А здесь ему два года, – мама ткнула пальцем в фотографию, где он сидел на деревянной качалке в виде лошади. – Однажды он упал с нее и так сильно расшиб лоб, что пришлось ехать в больницу и накладывать швы. Остался шрам.

Мама повернулась к нему лицом и, широко заулыбавшись, сказала:

– Ой, а у вас есть похожий шрам на лбу. Вы тоже когда-то падали с качалки?

– Нет, с качели, – прохрипел Флинн. Его горло высохло и, казалось, потрескалось изнутри, как почва на палящем солнце.

Мама все листала альбом и показывала фотографии, каждую сопровождая историями из его жизни. А он все слушал и слушал, глядя то на себя из прошлого, то на нее. Сейчас она так отличалась от той несчастной, озлобленной женщины, которой она стала незадолго до смерти отца. Счастье расцвело в груди матери и раскрасило ее прежнюю тусклую жизнь в сочные цвета. Любящий муж, маленький ребенок – это ее яркое настоящее, которое затмило мрачное прошлое. А Флинн стал для нее лишь воспоминаниями. Эти фотографии – все, что осталось от него. И большего у нее не будет…

Ему казалось, что он отдаляется от реальности – и теперь сидит не в просторной столовой, а в темном кинотеатре в последнем ряду и смотрит на все происходящее оттуда. Сейчас он уйдет, и мама забудет об этой короткой встрече и снова погрузится в свое яркое настоящее, а Флинн останется там – в мрачном прошлом.

– Простите, мне пора, – опомнившись, сказал Флинн и мельком глянул на часы, висевшие на стене.

– Ох, я заболталась и отняла у вас столько времени, прошу прощения, – смутилась мама и захлопнула альбом.

– Нет, что вы, было очень интересно узнать о вашем сыне, – проговорил Флинн и, отодвинув свой стул, поднялся на ноги.

Из детской раздался плач – пронзительный и требовательный.

– Иди, дорогая, я провожу нашего гостя, – сказал Лютер, тоже поднявшись.

– Не нужно, я сам найду выход, – ответил Флинн.

– Что ж, спасибо, что навестили нас, – произнесла мама. – Приходите к нам в любое время, будем всегда рады видеть вас, Тайло. До скорой встречи.

Она встала, прижала Флинна к себе и поцеловала в щеку. В нос ударил сладкий персиковый аромат духов, и распущенные светлые волосы коснулись его кожи, отчего по ней побежали мурашки. Сердце, казалось, не выдержит всех тех чувств, которые переполняли его, и просто разорвется на части.

– Обязательно приду, – солгал Флинн и направился к выходу.

Он так и не осмелился оглянуться и посмотреть на свою мать. Какой-то необъяснимый страх овладел им: в голове засела мысль, что если он хоть раз обернется до того момента, как окажется в мире мертвых, то исчезнет – попросту растворится среди улиц Инферсити. И его больше не останется даже в воспоминаниях матери.

7 Сделка с дьяволицей

– Флинн, ты ведь тоже там был и все видел!

Это было первое, что сказал Тигмонд, когда Флинн переступил порог его комнаты. Интерьер немного изменился: четыре дивана и низкий стол пропали, и теперь вместо них стояла кровать, а над ней возвышался темно-зеленый бархатный полог.

Тигмонд лежал, укрытый черным одеялом, посреди которого золотыми нитками был вышит герб: равносторонний крест, оплетенный ветками терновника. Флинн уже и забыл, что парень происходил из знатного рода и был настоящим герцогом.

– Что я видел? – спросил он, хотя догадывался, о чем шла речь, но, увидев грозное лицо Хольды, которая сидела на стуле рядом с Тигмондом и держала в руках ложку и миску с какой-то сияющей жидкостью, решил изобразить потерю памяти. Ему не хотелось, чтобы содержимое миски оказалось у него на голове.

– Видел, как Холли поцеловала меня! – воскликнул Тигмонд и резко приподнялся. – Она говорит, что все это мне привиделось! Но это невозможно! Я четко помню тот поцелуй в мельчайших подробностях. Это был лучший момент в моей потусторонней жизни!

– Тигмонд, я в сотый раз повторяю, – сквозь зубы начала Хольда, сжимая ложку так сильно, что та чуть не погнулась, – не было никакого поцелуя. Ты был в таком ужасном состоянии, что твоему отравленному сознанию и голый Граф Л, жонглирующий яблоками, мог бы привидеться!

Флинн представил эту картину и прыснул от смеха. Поймав на себе убийственный взгляд разноцветных глаз Хольды, он кашлянул и сразу же натянул на лицо маску серьезности.

– Флинн, умоляю, признайся, что Холли врет! Она ведь и дальше будет отрицать, что любит меня.

– Так, мне это надоело, – прорычала Хольда и толкнула Тигмонда в плечо, чтобы тот снова лег на подушку. – Ты сегодня какой-то слишком взбудораженный. Понимаю, что тебе пришлось пережить нечто поистине ужасное, но давай-ка ты побережешь силы и наконец-то примешь лекарство.

Она зачерпнула из миски немного жидкости (тягучей, серебристой, словно это была расплавленная звезда) и поднесла ложку ко рту Тигмонда. Он с подозрением покосился на Хольду, но все-таки разжал губы и выпил лекарство, а вот от следующей порции отказался, повернув голову в сторону.

– Твое упрямство убивает меня, Холли. Ты ведь понимаешь это? – тяжело вздохнув, сказал Тигмонд. – Ты лишаешь счастья не только меня, но и себя тоже.

Флинну стало жалко Тигмонда. Он никогда прежде не видел его таким взвинченным и одновременно расстроенным. Ему всегда казалось, что этого парня невозможно вывести из равновесия, что он подобен скале, о которую бьются неистовые волны, а она тысячелетиями продолжает держать удары, оставаясь нерушимой. Но сегодня Флинн увидел первые трещины.

– Она действительно тебя поцеловала, – произнес он – тихо и спокойно. – Знаешь, Тигмонд, в тот момент я впервые позавидовал тебе… Я подумал: вот бы однажды меня тоже поцеловали так.

– Ненавижу тебя, – прошептала Хольда, явно обращаясь к Флинну.

После этих слов она положила миску с сияющей жидкостью на край постели и закрыла глаза ладонями. Девушка покраснела так, что невозможно было различить веснушки на ее коже, и в комнате остались лишь два звука: шипение кометы, которая парила в камине, и едва слышные всхлипы.

– Почему ты плачешь, Холли? – спросил Тигмонд, прикоснувшись к ее лицу. – Разве любить – это плохо?

– Я не люблю тебя, – покачав головой, ответила Хольда. Ее дыхание сбилось. Она плотно сжала губы, а потом приоткрыла рот и дрожащим голосом добавила: – Я поцеловала тебя из жалости, думая, что это были твои последние мгновения.

– Лжешь, – заулыбался Тигмонд. – Как всегда – лжешь самой себе. Из жалости ТАК не целуют. – Он провел кончиками пальцев по ее виску, затем по подбородку. – Холли, я люблю тебя. Слышишь? Я безумно люблю тебя.

Хольда отняла руки от лица. В ее мокрых глазах отражался белый свет камина, из-за чего казалось, что в них сверкают звезды.

– За что? – почти беззвучно спросила она.

– За тот огонь жизни, который горит внутри тебя. Даже мир мертвых не смог погасить его.

Тигмонд взял ее руку и положил себе на грудь – туда, где билось сердце. И увидев то, как Хольда смотрит на него, Флинн позавидовал ему во второй раз.

Оставив Хольду и Тигмонда наедине (им было о чем поговорить), Флинн вместо нее отправился на обход одержимых. И хотя больше это не входило в его обязанности, ему захотелось сделать доброе дело: эти двое заслужили несколько мгновений счастья в этом бесконечном кошмаре. Впрочем, если уж начистоту, у Флинна была и другая причина подменить Хольду: Граф Л вряд ли будет искать его здесь. А если и будет, то не скоро найдет: территория вокруг Хебель поражает своими размерами.

Флинн еще не виделся с Графом Л после своего возвращения в мир мертвых. И этой встречи, надо признаться, он боялся больше, чем похода к зубному врачу в детстве, поэтому старательно избегал ее.

Одержимые находились так далеко друг от друга, что у Флинна складывалось впечатление, будто он бредет от одного одиноко стоящего в поле дерева к другому; причем делает это по знойной жаре, потому что уже через час на него навалилась такая усталость, что он почувствовал себя увядшим цветком. Но хуже всего было наблюдать за самими одержимыми, которые зачастую вели себя как умалишенные. Одни были поглощены самоистязанием (кусали руки, царапали кожу, оставляя на ней багряные дорожки, бились головой о невидимый пол), другие, выкатив глаза так сильно, что казалось, они вот-вот лопнут от напряжения, впадали в ступор, третьи громко выли, как истерзанные животные.

Это было царство тревоги. Она проникла внутрь Флинна, натянулась струной и начала звенеть. Он словно попал в один из тех черно-белых фильмов ужасов, где каждый шаг героя сопровождался тревожной музыкой. И сейчас эта музыка звучала в его голове.

Флинн шел и все ждал, что сейчас из черноты древнего космоса появятся руки Лимба и утащат его. Или внезапно Хебель потухнет и отпустит на волю всех одержимых, которые тут же соберутся в огромную дикую стаю и набросятся на него, разодрав на мелкие кусочки. Он уже чувствовал на себе их яростные взгляды и острые зубы, впивающиеся в кожу.

Тревожную музыку, звучавшую в его голове, внезапно заглушил самый мерзкий звук, который когда-либо слышал Флинн, – смех Безумного. Он бы узнал его среди тысячи других: то нарастающий, переходящий чуть ли не в истерический хохот, то затухающий до нервного хихиканья.

Ноги почти не гнулись: ему не хотелось встречаться с Безумным и смотреть в его горящие лихорадочным огнем глаза. Флинн был уверен, что если будет долго всматриваться в них, то его разум сгорит в этом огне – и останутся лишь угольки и пепел. Чем больше он приближался, тем сильнее все вибрировало вокруг: и невидимый пол, и воздух, и, казалось, даже сама тьма дрожала. Шаг и еще шаг – все ближе и ближе к источнику смеха и истинного безумия.

Сначала Флинну показалось, что он видит части огромной куклы, разбросанные по стеклянному полу: белое лицо, искаженное жуткой гримасой, кисти рук со скрюченными пальцами, босые стопы. Но затем кукла шевельнулась, и ее кривой рот приоткрылся, выпуская наружу хохот, от которого леденела кровь и все мысли прятались, уступая место страху. Пол задрожал так сильно, что готов был дать трещину.

У ног Флинна лежал Безумный – распластанный, находящийся в плену припадка. Его черная толстовка и штаны местами были изодраны, под ногтями багровела запекшаяся кровь, а между приоткрытыми губами виднелся кончик языка, вернее, то, что от него осталось. Как и многие пленники Хебель, он, судя по всему, на очередном допросе предпочел сожрать собственный язык, чтобы не сболтнуть лишнего. И что же заставляет одержимых совершать подобное зверство по отношению к себе? Чего они так боятся? Или лучше спросить – кого?..

Безумный замер: все его тело не двигалось. Все, кроме глаз. Они медленно устремились на Флинна, и в них он отчетливо прочитал лишь одно – издевку. Безумный насмехался над ним. Ему не нужно было кривить губы в злой усмешке или снова заливаться хохотом, чтобы Флинн понял это. И чем дольше он смотрел в эти сумасшедшие глаза, тем больше у него складывалось впечатление, что Безумному стало известно о его недавнем провале с Доггидом. Он будто бы знал, что Флинн не справился с заданием, и откровенно глумился.

Ноги сами несли его подальше от этого места. Если бы Флинн еще хотя бы на мгновение задержал взгляд на Безумном, то, без сомнения, как и предполагал, сам бы сошел с ума. Тело точно пронзали сотни раскаленных игл, ничего не соображая, он мчался вперед, чувствуя при этом какое-то странное притяжение: Безумный словно бы не давал ему уйти, неведомой силой заставляя его находиться рядом. Флинн боялся, что стоит ему обернуться, и окажется, что он не продвинулся ни на метр и одержимый, все так же насмешливо глядя на него, лежит совсем рядом.

Остановился он только тогда, когда увидел знакомую фигуру. Впереди, одетая в белое платье, сидела девушка: ее острые коленки касались груди, черные волосы шелковыми нитями ниспадали на плечи и струились по голой спине, глаза были крепко зажмурены, а ладони сдавливали голову так сильно, будто пытались раздавить ее.

– Заткни-и-ись… – провыла Фанабер, качнувшись. – Ну заткнись же наконец!

Флинн огляделся по сторонам, не понимая, кому она это говорит. Кроме них двоих, здесь не было ни души. Может, Фанабер разговаривает с демоном Высокомерия, который живет внутри нее?

– Закрой рот! – выкрикнула она, раскачиваясь все сильнее.

Любопытство заставило Флинна остановиться. Он сел на пол, скрестил ноги и стал наблюдать за одержимой. Ему хотелось узнать, что с ним будет, когда какой-нибудь демон рано или поздно овладеет его разумом. И чем дольше он смотрел на то, как мучается Фанабер, тем невыносимее становилось на душе. Перед глазами появился образ Доггида. Бедняга тоже страдал, подвергаясь страшным пыткам, ведь демоны не терпят неповиновения. Если человек захочет дать им отпор, они начнут грызть его душу до тех пор, пока от нее ничего не останется. Флинн вспомнил о Лимбе. Это многорукое чудовище ведь тоже уничтожает души, растворяя их. А что, если Лимб – это просто гигантский демон? А скверна – его суллема? Надо бы спросить Графа Л об этом.

Флинн достал из кармана штанов перстень со скверниумом, который так и не осмелился надеть после встречи с Доггидом и его демоническими крысами, и повертел его в пальцах. Черный камень блестел, отражая свет звезд. Как-то давно Глэдис гадала ему не на картах, а на хрустальном шаре. Вглядываясь в его глубины, она рассказывала Флинну о будущем. Вот только Глэдис, несмотря на ее врожденный дар, не увидела, что он умрет. Или увидела, но не захотела расстраивать его, потому что, зная такое печальное будущее, он бы не смог спокойно жить в настоящем. Иногда неведение спасает от лишних переживаний. Ведь если нельзя что-то предотвратить или исправить, то зачем страдать? Лучше не знать и спать спокойно.

Он никак не мог отвести взгляд от треугольного камня. Скверниум будто заставлял смотреть на него, и Флинну уже стало казаться, что он видит свое будущее в его темных глубинах. Слышит собственные крики отчаяния, ощущает вкус крови во рту и чувствует, как от ужасной боли горит сердце, терзаемое демоном. Все вокруг завертелось, и Флинна точно засосало внутрь камня. Он все падал и падал в этой кромешной тьме. Что-то глубоко внизу с такой силой притягивало Флинна к себе, что его тело не выдержало и начало распадаться на звездную пыль.

– Эйд, да захлопни ты уже свою поганую пасть!!!

Истеричный возглас Фанабер вернул его в реальность. Быстро спрятав перстень, Флинн взволнованно посмотрел на девушку. Он моментально поднялся на ноги и подошел к ней, но не очень близко: так, чтобы она слышала его, но все же не смогла дотянуть до него когтистые пальцы.

– Фанабер! Эй, Фанабер! – пытался докричаться до нее Флинн. – Повтори то, что сказала!

Но одержимая вела себя так, словно он был пустым местом. Быстро сообразив, что нужно делать, чтобы привлечь внимание Фанабер, Флинн достал из внутреннего кармана куртки заколку-бабочку, которая вызывала у девушки какой-то нездоровый интерес, сравнимый с настоящей манией. Это сработало: Фанабер отняла руки от ушей и, замерев, огромными глазами уставилась на заколку.

– Красота-а-а… – прошептала она и, встав на колени, попыталась дотянуться до нее, но белый глаз на ее ошейнике засиял ярче: Хебель не позволила одержимой сдвинуться с места. – А-а-а!!! Отпусти, мерзкая звезда! – крикнула она, вытянув обе руки вперед.

Ее пальцы то сжимались, то разжимались, и Флинну представилось, что перед ним свирепая росомаха.

– Фанабер, быстро повтори то, что сказала!

Он медленно водил перед ее глазами заколкой, будто гипнотизируя.

– А что я сказала? – процедила Фанабер сквозь зубы, стараясь схватить желанную вещицу.

– Ты назвала одно имя: Эйд. Я не ослышался? – спросил Флинн.

– Не знаю, может, и назвала, а может, и нет, – прорычала Фанабер, когда он отвел заколку подальше от нее. – Верни! Быстро верни эту прелесть!

– Верну, если ответишь на мой вопрос.

Флинн повернул заколку-бабочку так, что ее синие крылья отразили свет Хебель, из-за чего глаза Фанабер стали как блюдца. Ее грудь вздымалась от частого дыхания, а руки напряглись так, точно мышцы окаменели.

– Изверг! Изве-е-ерг!!!

– Ответь! – потребовал Флинн.

Красивое лицо Фанабер исказилось, и, вцепившись в ошейник, она попыталась его снять, но у нее ничего не вышло.

– Хебель, помоги мне, – обратился Флинн к белой звезде, которая сияла позади одержимой.

Хебель на мгновение засияла чуть ярче, безмолвно давая понять, что да, она сделает все, что в ее силах.

– Можешь немного сжать ошейник нашей строптивой Фанабер? – попросил он.

Флинн прекрасно осознавал, что поступает жестоко, но другого выбора у него не было: Фанабер понимала только грубую силу.

– Ах ты, тварь! – прохрипела одержимая, схватившись за ошейник. – Я тебя уничтожу!

– Да, конечно, – спокойно проговорил Флинн. – Только сначала скажи, откуда знаешь Эйда.

– Я не знаю никакого Эйда! – выплюнув черную слюну, ответила Фанабер.

– Врешь. Ты не просто так назвала его имя. – Он сощурился. – Ты слышишь его смех, верно? Ты слышишь, как смеется Безумный?

– Ни черта я не слышу! – зарычала она.

– Хебель, – не сводя глаз с одержимой, произнес Флинн, – сделай ошейник туже.

Фанабер вся напряглась, открыла рот, похожий на бездну, и начала страшно и протяжно хрипеть, как умирающее животное.

– Х-х-х… – только и смогла выдавить она.

– Что? Повтори, я не расслышал. – Он немного повернул голову и приставил ладонь к уху. – Ты все-таки хочешь ответить на мой вопрос, да?

Флинн не знал, откуда у него вдруг взялось столько хладнокровия. Он будто превратился в ледяную глыбу: в его сердце не нашлось ни капли жалости, которую можно было подарить Фанабер. Наверное, он настолько устал от всего происходящего, что больше не мог разбрасываться эмоциями направо и налево.

– Х-х-х… х-х-хва-а-атит…

– Если ты скажешь, откуда знаешь Эйда, все прекратится, – сказал Флинн и вздохнул. Ему так хотелось пойти в свою комнату, упасть на кровать и забыться сном.

– Он… он… – прошептала Фанабер и закатила глаза.

– Хебель, отпусти ее, – произнес Флинн. – Пусть немного кислорода поступит в ее мозг, может, память к ней вернется.

Металлический ошейник щелкнул и расширился. Фанабер тут же сделала резкий глоток воздуха и, вытянув перед собой руки, упала на четвереньки. Она долго кашляла, и едкая слюна, капавшая из ее рта, прожигала пол. Когда же наступила тишина, Флинн в который раз задал свой вопрос:

– Расскажи об Эйде. Как вы с ним познакомились?

Фанабер подняла полные ненависти глаза и медленно ответила:

– Все одержимые знают друг друга.

Ядовитая улыбка расколола ее фарфоровое лицо, точно трещина.

– И снова врешь, – не отрывая пристального взгляда от Фанабер, сказал Флинн.

Он понимал, что это вполне могло быть правдой (почему бы и нет?), но внутренний голос кричал ему, что она многое недоговаривает. Поэтому Флинн с бесстрастным лицом решил делать вид, будто сразу раскусил ее.

– У вас с ним явно особые отношения. Вряд ли бы ты запомнила имя обычного одержимого. Сколько их было за все время? А? Тысячи? – Он присел на корточки. – Нет, Эйд для тебя не просто знакомый. Вас что-то связывает.

– Нас связывает лишь то, что мы оба отринули смерть! – засмеялась она, оскалив зубы, испачканные черной слюной.

– Значит, продолжаешь упрямиться, да? Хорошо. – Флинн поднялся на ноги и повернулся к девушке спиной. – Хебель, сожми ошейник так сильно, чтобы изящная шея нашей дорогой Фанабер хрустнула и разломилась. Все равно она бессмертная – восстановится.

Это были не его слова. Он просто представил, что бы сказал Граф Л в такой ситуации. И это подействовало – сзади послышался испуганный крик:

– Не надо! Не надо! Я знаю Эйда, потому что мой кузен работает на его отца!

Флинн медленно и с трудом, будто находился по горло в болоте, снова повернулся к Фанабер лицом.

– Кузен?.. Как его зовут? – проглотив колючий ком, спросил он.

Одержимая кинула на него взгляд исподлобья и небрежно произнесла:

– Баттори. Эту сволочь зовут Баттори. Именно из-за него я попала в плен к этой дурацкой звезде.

Это было как вспышка: все в мгновение ока стало на свои места. Сначала Флинн не мог поверить собственным ушам, но, когда волна потрясения откатилась назад, он посмотрел на сияющую вдалеке белую звезду.

– Хебель, немедленно свяжись с Графом Л и сообщи ему, чтобы он как можно скорее пришел сюда. Это очень важно!

Затем он подошел ближе к растерянной Фанабер, наклонился и сказал:

– А с тобой, видимо, нам придется заключить сделку. И поверь мне, отказаться ты никак не сможешь.

8 Мертвый и бессмертная

– Если это не что-то по-настоящему серьезное, клянусь, я тебя развею по ветру, – сказал быстро приближающийся Граф Л.

Он шел размашистым шагом, лицо его было наполовину закрыто черным шарфом, а фиолетовые глаза метали молнии из-под густых бровей. Но решимость Флинна не дрогнула при виде грозного стража порядка. Он точно знал, что та информация, которую он выбил из Фанабер, изменит все.

– Если учесть, что на данный момент это наш единственный шанс воплотить в жизнь твой грандиозный план, то думаю, что это можно назвать чем-то по-настоящему серьезным, – ответил Флинн.

Граф Л остановился и сурово свел брови.

– Ты хочешь сказать, что с Доггидом ничего не вышло и в твою голову каким-то чудом пришла гениальная идея, которая поможет нам выбраться из этого болота сплошных неприятностей?

– Что-то вроде того, – кивнул Флинн. – Доггид сошел с ума, поэтому толку от него никакого.

– Все одержимые сбрендившие, – сказал Граф Л, убрав шарф с лица.