Игра на выживание. Часть I. Серая книга

Размахивая тряпкой и шваброй всем по ногам, заталкивая крошки еще дальше и глубже, сопя и матерясь, вампирша Танюша доказывала всем, что только она волочет весь дом, кормит, моет и вообще все только на ее хрупких, дрожащих от отходняков плечах, все это безделье и держится. Наши тихие попытки напомнить про готовку себе, про отмытые ночью ванны, сортиры, наконец, протертые тыквы и гномы, натыкались на презрительный кашель, бросание моющих средств посреди кухни и завершались торжественным выходом курить!

Медведь пытался помирить непримиримое, Жаба прыгал курить следом, Альфонсо не понимал по-русски, был занят своими стримами, юные ведьмы хлюпали носами, искали защиты, но не находили ни поддержки, ни справедливости, ибо и сами были грешны крошками и кружками, оставляемыми во всех ареалах обитания их учебников.

Когда обижают меня, я молча колдую проклятье во весь род или камлаю над своими эмоциями, как всякий более-менее скомпенсированный почетный невротик. Иногда это помогает, если нет, то сначала – мантра «ХЗ», а потом – шах и мат, резвый и чистый как ля в четвертой октаве у контртенора. Но когда доводят до слез юное поколение и его плач Ярославны достигает полков моих защитников истины – тут я неумолима. Серая выходит на арену молниеносно, не спрашивая, а утверждая свои порядки или выдирая повиновение с клоком шкуры соперника.

Я держала Серую на поводке до последнего, шутила, разряжала, зажигала свечи, создавала уют, но целью Вампирши была кровь девственниц (эмоциональная кровь, конечно), а заодно и моя, вот только шкурку никак не удавалось прокусить. Струйки жалости, конечно, были не сильно питательные, но на бескровье и жалость – белок.

Приглаживая встающую у Серой на холке шерсть, уже щекотавшую меня изнутри, я села за стол. «Ноги поднимаем! У бедных слуг нет! Жрать будете, что накупили! Мне эти ваши ученья, концерты – знаю я таких, лишь бы ничего не делать! Да и кому нужны ваши эти стоны и зауми!» – девчонки тихо попятились от стервомагии Вампирши, на лице Жабы можно было отчетливо прочесть: «Так их! Все бухают – и ты бухай, не выбивайся из коллектива, который тебя приютил!».

Ванечка попытался разрядить уже ощутимую густоту атмосферы: «Доброе утро всем! Искусство – искусством, а кушать хочется всегда!». Но Серая уже не желала быть безгласной, зыркнув на остальных обитателей моих внутренних покоев, она будто спрашивала: «Можно?». Ренате было обидно за искусство, Сценарист ждал новой поставки попкорна: «Уж моя Серая раскрасит эту обитель печали настоящим хоррором!». Короче, все дали добро, Серая рванула с поводка, мои глаза, как обычно в таких случаях, превратились из морской волны в волну моря штормового, темного и непредсказуемого.

То, что происходило дальше, я объяснить могу много как, но ни одно объяснение ни подтвердить, ни опровергнуть вы не сможете, а я не хочу. Серая – это Серая: «Ату ее!».

Глава 11. «Десять негритят решили пообедать, один из них довыёживался, и их осталось девять…»

Но какая же все же это скука и тоска – пытаться что-то объяснять тем, у кого животные на уровне тотема, или собаки мордой вниз, тигра рррр, котёнка, зайки и барана! Им никогда не понять, что это – иметь внутри что-то такое же живое, как и ты, но древнее и ни с чем не сравнимое в осязаемом мире! Серая – это не волчица, волки наиболее близки к этой сущности по повадкам и образу мышления, но Серая – ни черта не волк.

Я полностью принимаю все обвинения в безумии, шизофрении, магическом мышлении, диссоциации личности, ЛСД и ПТСР, МDMI, АСМР, ДТП и любому вашему ярлыку! Хотя многочисленные психиатры, психологи и прочие ученые мужи, к которым без устали таскала меня за шкирку мама, а потом таскалась я сама, в бесконечной надежде, что все-таки найдется диагноз, таблетки, хотя бы объяснения – не шаманские, не религиозные, а хоть как-то научные – все было тщетно. Я была и, видимо, останусь обычным невротиком, с нарциссической и истероидной компонентой, но не переходящей в девиантное поведение, если вы понимаете, о чем я.

Увы и ах – Серая осталась, мужи ученые и мужи официальные менялись, а она только снисходительно взирала из своей темноты на мои неблагодарные попытки укатать ее в объяснимость. Это было так же невозможно, как посадить в клетку тучу или песчаную бурю. Можно было увидеть ее, почувствовать, иногда вызвать, или она сама решала, что пора вступиться и вернуть равновесие сил. Механизм этот не написан в инструкции по эксплуатации меня, моих сторон и явлений бытия, не предусмотренных господом ГОСТом. Каюсь, я не могу вам объяснить, что это и как оно действует, но последствия совсем скоро мы увидим и ощутим все вместе, со всей однозначностью реальности.

***

Что есть интуиция, связана ли она с вибрациями струн мира, древними рептильными стратегиями выживания суки в условиях как всеобщих, так и мелочных опасностей? Сколько великих и мелких умов разбились о медикаменты, общество потребления, законы рынка, верования, ритуалы и прочие попытки объяснить сложность этой нереальной реальности, сочащейся изо всех дыр, точно стены советской палатки из детства.

Маленькая, я была в экспедиции с родителями, мы копали под Астраханью древний город Сарай Бату. Детям было поручено расчищать сырец (тонкие наслоения, обозначающие контуры домов, проступающие сквозь две тысячи лет истории борьбы пустыни и людей), с рассвета до полудня мы что-то копали. В основном запомнилась страшная пустынная жара, но иногда на наш лагерь обрушивался ливень. Беспощадный и многочасовой, он хлестал советский брезент всю ночь. Было по-настоящему страшно. Взрослые тихо спали, попев песен у костра и успокоившись нехитрым алкоголем, а я лежала и слушала, как шепчет вода: «Давай, сделай это, прикоснись к тонкой перегородке между нами. Пусти меня к себе, ну, давай же, не трусь!».

Хитрость была в том, что натянутый брезент не пропускал даже самую настойчивую воду, но стоило коснуться пальцем темно-зеленого прохладного, дрожащего от топота тысячи мокрых ножек, полотна, и пятнышко наливалось темнотой, набухало, пропитываясь в позволенное место, и постепенно тонкая струйка начинала сочиться сквозь напущенную упругость ткани. Принцип капилляров был не очевиден, но неумолим. Это было так же волнующе и запретно, как коснуться языком металлической ручки подъезда. Да, все знают, что ты прилипнешь, но как это – прилипнуть к ручке? «Давай, лизни, – шептало железо, как пузырьки Алисе. – Выпей меня, съешь меня!».

Очень похожее чувство и действо у этой сочащейся нереальности. Стоит лишь прикоснуться к контурам дозволенного, и они начинают впускать в нашу жизнь и сознание совпадения, случайности, и….

Интуитивно я знала, что Серая не поведется на всякие провокации и детские травмы, но что в этой ситуации заставило ее выйти из тени? Можно было не скандалить, но Танюша ждала именно бабской бойни. Можно было терпеть, но предел терпению не беспределен. Танюша принимала терпение и вежливость за страх и слабость.

Серая глянула из моих глаз на брызжущую обвинениями Танюшу, по моему лицу прошла темная улыбка, чуть обнажающая клыки. Внезапно наступила тишина. Будто темная призрачная косынка слетела с моей шеи и накрыла Вампиршу с головой. Образ косынки соткался из воздуха сам собой. Я не представляла и не придумывала ее, я просто увидела ее боковым зрением: едва различимое движение воздуха, колебание луча света. Что это было?

Какой-то тихий, странно-шутливый голос, ниже и грубее моего, произнес моими губами спокойно и неспешно: «Тебе бы очень пошел фингал под глазом, прямо дополнил бы твой образ новыми красками! Еще пошла бы нога на бочок, чтобы было меньше суеты и беготни по ночам». Девочки испуганно хихикали, ожидая ответа. Но ответа не дождались. Вампирша доедала еду молча, не глядя на меня. Это было странно: вдруг такая тишина после шума, звона тарелок, стука швабры. Ванечка удивленно положил вилку на колени, забыв, для чего перед ним стол.

В моей голове образовалась радостная пустота и покой. Ощущение силы и свершённости было таким ясным и простым, что я вся превратилась в наблюдателя, Сценариста, не в силах понять, что происходит.

Мы разошлись по своим комнатам. Уснула я внезапно и глубоко, как давно не засыпала, сработала кнопка «ВЫКЛ.». Спала я тоже удивительно долго. Проснувшись ближе к полудню, я спустилась на кухню. Девчонки тихо засеменили со мной с заискивающими улыбками.

– Ты какой кофе любишь – черный или с молочком? – тихо спросила Ниночка.

– Хлеб будешь с маслом? Или тосты, может быть? – вторила подружке Мила, дочь Ванечки.

Я отстранилась от них, быстро проснувшись.

– С молочком…. Да стойте! Какой кофе? Что происходит? Что с лицами? – я почти кричала от нахлынувшего предчувствия.

– Так ты ничего не слышала ночью? Ты ничего не знаешь?!

Кухня постепенно наполнялась шорохом, какой-то возней, и наконец взорвалась воплем Танюши:

– Да она это специально!!! Вы же слышали, что она вчера сказала! – слезы стекали по синему глазу на синий нос.

Ванечка откровенно веселился, и, кажется, даже был рад такой внезапной движухе. Жаба шипел хором с разъярённой Танюшей. Даже Альфонсо оторвался от стримов и музык и кричал что-то на своем кубинском наречии, явно в мою сторону.

Я продолжала ничего не понимать, слабо оправдывалась перед Альфонсо, что, мол, я убиралась, но ночью и не при всех. Пыталась угадать смысл происходящего по лукавым глазам Ванечки, смотрящим на меня с каким-то странным восхищением. Я-то видела, что этот медведь учуял свою, слышал запах, оставшийся после Серой, ворочался в теле этого искреннего, но заплутавшего мужика, выглядывал черными бусинами из-под серо-голубых глаз.

События той ночи до сих пор остаются для меня загадкой и чередой совпадений, но решать, что это было – вам, и только вам.

Глава 12. Diminuedo, Stringento, Tremolo Apofeoso!

Как же непривычно мне, привыкшей пользоваться языком нот, образов, поэзии или просто теплым языком любви, понятным на всех наречиях и диалектах, описывать буквами эту череду необратимых событий!..

На миг время остановилось, но в следующий момент «дождь разорвал весь брезент палатки и затопил всех невинно спящих».

– Суууукаааа! – все набирал обороты рев Танюши. Ее едва держали Альфонсо и Жаба.

Девчонки утащили меня прочь из кухни, ибо мои ноги вдруг перестали гнуться и забыли, зачем выросли из моих волшебных булок.

– Ночью она опять чего-то наглоталась, – тараторила Нина.

– Да это была «скорость», точно, я видела пакетик! И зрачки видела потом у неё! – вторила Мила.

– Она вошла лицом прямо в бойлер и вырвала сережку из носа. Все, как ты сказала, ей так идет эта синева! Но как ты это сделала? Ты же ушла раньше всех, мы думали тебя разбудит шум! Тут такое было! Вата, нашатырь, слезы, она хотела тебя убить!

Оказалось, что ночью Вампиршу накрыл такой приход, что произошло все это мракобесие, и теперь встал вопрос о моем проклятии, изгнании и тотальном уничтожении, ведь именно я, а не её эксперименты и бойлер, были причиной происшествия. Я не могла вспомнить прошлого вечера, и искренне ничего не понимала. Выйдя на середину гостиной, я предстала перед достойными судьями. Я готова была собрать вещи и удалиться в новое никуда. Жаба, которого все остальные называли Олег, – хотя, ну какой он был Олег? – наседал на Ванечку:

– Когда она появилась, вся наша идиллия пошла по узде! Мы так волшебно пили! Мы были единым целым! Неужели ты не видишь, что она – ведьма! Кто разрешил ей отнимать у моего сына алкоголь? Только я отец и знаю, что можно в 13 лет, а что нельзя!!!!

– Она сглазила меня!!! – продолжала гнусавить Танюша.

– ¡Santa madre, es una bruja! – Или что-то непереводимое в этом роде, сипел Альфонсо.

– Всем тихо! Всем сидеть! – неожиданно мирно сказал Ванечка. – Она останется. Она не сделала ничего такого, а твои ночные похождения – это точно перебор. Хозяева дома и так разрешили мне только детей моих тут поселить. Не дай бог, кто узнает. – Все было сказано спокойно, но так, что спорить больше не хотелось. Так пахнет Медведь. Более мелкие сущности цепенеют только от одного запаха и взгляда этого зверя.

Вчерашний вечер всплыл в моей голове. Серая равнодушно махнула хвостом Медведю. Но она вчера не сделала почти ничего, она лишь заложила цепочку действий в замутненном рассудке Вампирши. вос

Много позже я узнала, что боевое НЛП использует похожие методы. Ты сталкиваешь человека в секундный разрыв реальности чем-то абсурдным, резкой сменой темы, неожиданной реакцией, непоследовательным высказыванием, и в образовавшуюся замешательством щель бессознательного вкладываются команды, образы, установки. Да, конечно, можно объяснить все и так – так точно привычнее, а значит, спокойнее. Аминь, блин.

Я неосознанно сделала все именно так: вместо ответной агрессии – внутренний покой, вместо страха и раздражения – легкая улыбка и странные, ломающие поток речи слова: «Пойдет… Синева…. Лучше…. Всем…».

Если ты зависим, ты открыт для любых проникновений. Если ты в плохой компании, не стоит пить в короткой юбке – это может быть вызовом проникнуть в нутро, покинутое сознанием. Да, это не повод для оправдания ни насильника, ни жертвы, но таков закон волчьей стаи. Если волк болен, он ослабляет всю стаю на охоте. Как минимум, его не позовут охотиться, а чаще и прикончат, без стыда и совести, отсутствующих напрочь у волков по воле эволюции.

В экстазе бешенства собрав чемодан за минуты, Танюша вылетела из дома, за ней выбежал и Альфонсо, прихватив гитару и комп. Жаба Олег еще долго сопел и кряхтел, звал Ванечку выпить и расслабиться после всей этой суеты, устроенной «этой неблагодарной мразью». Ведь должна была молча играть на виолончелях своих всратых, тихо готовить, убираться и благодарно поднять хвост для проникновения благодетеля, в конце-то концов!!!

Ванечка пить отказался.

***

Забегая вперед, спешу поделиться восхитительно черным юмором небес – жизнь прекрасна именно контрастами драмеди, комеди, триллеров и триггеров.

Через пару дней Нору, сонно спускающую себя в новый день, опять встретили притихшие девочки, опять неуверенно ее обступали:

– Норочка, добренькое утречко! – защебетали самыми сладкими из подростковой палитры голосочками Нина и Мила.

– Кошечки мои, что на этот раз? – пошутила Нора, но улыбки девочек стали еще менее естественными.

– А ты хочешь омлет? Или яичницу? – девочки уже даже под локоток взяли сонную коррлевишну, и тарелочки уже сами собой появлялись на столе.

– Милые мои, мне все тревожнее! Колитесь! Это ваше «мимими» неспроста, чую всей задней сущностью.

Девчонки переглянулись. Не успели они начать сказ, как вышел Ваня с какой-то кривенькой улыбкой:

– Норочка, а ты сегодня как спала?

Нора вскочила:

– Вы договорились все издеваться надо мной или запас Танюши опустошили, и теперь вас плющит? Что, в конце концов происходит? Я люблю омлет, я спала, как обычно спят тонкострунные истерички, я терпеть не могу всякие тайны и намеки! – она даже ногой топнула, уже не понимая, сердится или все еще шутит.

– Норуся, только не волнуйся! – Девочки усадили ее на стул, Ваня суетился над кофе. – Сейчас сначала покушай, потом все расскажем!

– Помнишь, ты говорила, что и ножку бы сломать Танюше, чтобы меньше бегать, суетиться да людей добрых доставать? – начал Ваня, осторожно подбирая слова.

– Помню, но это же все было шуткой! И она же уехала и, вроде, вам писала, что еще лучше нашли они с Альфонсо квартиру, и теперь все у них тишь да гладь, ведьмы благодать?

– Да… – Ваня чуть отступил от стола и посмотрел в пол, будто что-то искал там важное. – А сегодня она звонила и орала, что подвернула ногу, и что это твоя работа, и тебя надо сжечь. Ну, я не совсем дословно, чтобы тебя не нервировать, а то вдруг и мне прилетит «в шутку», – Ваня улыбался полу и продолжал поиски невидимого важного под столом.

– Да вы с ума сошли все! – крикнула Нора гневно. – Взрослые люди, а верите наркоманке, которая может на отходняках и подвернула свою кривую ногу!

Нора гневалась, но торжество разливалось теплым сиропом по ее холодной крови. «Вот же, могу же, я лучше, я сильнее, слова мои на все золото и меч копающий! Я спасена!» – шептал ее внутренний убийца.

«Фи, какая жалость! Могла бы и зад ей перекосить для смеху, а то как-то не иронично все это, грубо!» – хихикала в тонкие пальцы Рената.

«Да к херам ее вообще сразу надо было, чего ты исподтишка-то?» – присвистнул Вася.

Серая чуть подняла уши: да, о ней.

Короче, весь внутренний шабаш был удовлетворен и доволен.

Омлет пыхтел, кофе кипел, Ванечка тер ножку, Жаба скрежетал зубом, что было еще милее Нориному просвеленному местью Вселенной сердечку.

***

Но тогда так просто все это не далось моей человеческой сущности. Уж я-то могла испытывать стыд, вину и прочие чувства, так свойственные невротическим барышням в пылу атаки!

Я поднялась в ванну. Умылась, опять умылась, пытаясь смыть с себя все эти крики, напряжение последних дней, мамины слова, ледяную дорогу. Но смыть никак не получалось! Вместо этого потекли слезы, теплые, сочные, они стекали по носу, затекали в рот, захотелось завыть, спрятаться, раствориться, но ничего этого было нельзя. Это бы напугало еще больше оставшихся жителей нашей маленькой вселенной.

Я смотрела в зеркало, там было опухшее лицо, волосы, потерявшие цвет – краски в закрытых магазинах не купишь, особенно голубой. Губы дрожали. Где она теперь, эта Серая?! Где Сценарист!? Почему не придумает Рената изящный ход, не сочинит гениальный стих? Да где они все сейчас, когда я одна в этом странном месте, когда сил больше нет, даже чтобы уехать?! Когда деньги опять кончаются? Где они? Где все? Темнота наваливалась неотвратимо, воздух был, но почему-то больше не вдыхался, или это уже был не воздух…

Глава 13,5

Ложное я, ложное ты, ложная глава, ложный мир ложной книги.

О, дражайший мой читатель, если ты все еще читаешь эти строки, это значит:

1) соседи не досверлили дыру в мою спальню, и я по-прежнему могу писать эти строки;

2) у тебя дурной вкус, порченный autofiction, захватившим современную литературу через соцсети. Мир нарциссического абсурда полностью заполонил интернет, экраны, сериалы, романы! Но было ли что-то, кроме этого? Просто у шизотипика Кафки внутренний диалог и цель одна, у Пелевина, порченного восточной философией, грибными откровениями, политикой и нравственным императивом Канта – другой. У Канта – еще один. Толстой вообще собирал реальность и выстраивал ее для причинения добра, как он его понимал. Но оставим эти обмусоливания и отступления, ибо страшно писать то, что даже перечитывать потом будет страшно.

3) не появилось достаточно интересной постельной возни, чтобы встать с дивана и пускать сопли не на экран своей превосходности, а в рукав самца, доведшего совершенно случайно меня до третьего оргазма за девять минут. Мастерство и длина его ммм… пальцев, языка и прочих отростков не имела значения (прости меня, мой любимый самец!). Имело значение то, что я чуяла, что этот секс с ним – последний именно с ним, что запястья его были точь-в-точь, как у моего отца, что месяц я не спала, гадая последний ли это секс, или я еще потерплю его качельки за напор стихов и подножный корм. Так что он, конечно, причина, но совсем не в том смысле, как он может предположить в своем скудном, но расчётливом уме поднявшегося до директора закупок гопника из Новосиба. Не спрашивайте меня, как его органы оказались в моих, об этом я напишу в следующем романе «Дно Норы, или 60 удачных неудач». А может я назову эту повесть «60 оттенков гопника». Но я снова не об этом!

Каково тебе осознавать, что ты – тоже выдумка? Именно ты и именно сейчас? Ведь ты -просто плод моей фантазии, воплотившийся на этих страницах. И читаешь про то, что ты -фантазия моя. Выпей кофию с мухоморами, и эта мысль вдруг обретет логику, смысл и вескую причину продолжить чтение.

Именно так я и поступила со своим приятелем, но он, конечно, никогда об этом не узнает, а продолжит думать, что я удивительно преобразилась, мои мысли тонки и гениальны, и смеяться над его разводом – лучшее времяпрепровождение для выходных.

Умоляю, не будьте такими как я, не подвергайте реальность сомнению. Вполне возможно, и этот кофий с мухоморами только вымысел, а я и правда забубенная сказительница, а развод – и правда развод, ведь они все равно поженятся опять.

Этой главой я хочу напомнить тебе, что ты читаешь всего лишь об образе, тобой же и созданном, наполненном твоими осколками зеркал, и поймешь ты все настолько, насколько позволит тебе образование, девиации и отсутствие хорошего секса в этом месяце. Если пару дней назад ты лихо поимел безопасного и веселого партнера или тебя – мрачный, но горячо любимый абьюзер, то твой мозг не заточен на сложноподчиненные предложения и малое количество диалогов, а также на погуглить «автофикшн» (нет, это не про рассказы о машинках), «абьюзер», «нравственный императив» и «почему революция в Германии, вероятно, началась из-за Канта, нарушившего свой ежедневный моцион» (если ты гуглишь слово «моцион» – брось эту книжку! Брось в огонь своего невежества и смешай с пеплом твоего интеллектуального ничтожества!).

4) Четвертая причина – ты меня знаешь и гадаешь, что тут правда и появишься ли ты в какой грани персонажа, или у меня хватит недостатка совести поплясать на костях твоих откровений?

Расслабься, все вымысел, и да, хватит, попляшем вместе под диско (включи Меджикул, композицию «Бывшим» и потанцуй три минуты, пока я дописываю эту главу). Ма-ла-дец!

Но вернемся к нашей промерзшей до дна Норе.

Глава 14. Сколько волка не корми, все равно less смотрит

Когда ты не знаешь, что делать, ничего делает тебя. Ничего не бывает, бывает, что начинаешь делать то, что ты не ожидаешь от себя.

Сначала я услышала этот звук откуда-то сбоку, точно не из меня. Кто-то тихо скулил, не по-человечьи, тихо и страшно.

– Нора, перестань! Ты пугаешь себя! – попыталась приказать себе я.

Вообще-то, меня зовут Элеонора, но Эля не прижилась, осталась Нора. Нора Львовна. Какая-то нора льва сквозила из моего полного имени, лес пер и из фамилии – Чащина. Будто я предлагала что-то чаще, или чесалась о сосну.

В детстве мне часто прилетало за эту чехарду букв, вместо нормального Лена Иванова или даже Любовь Калякина, как звали одну мою знакомую. И то было бы понятнее, Калякина любовь – что тут уж такого непонятного?

Но сейчас вместо слов из меня вырвался вой. Настоящий, утробный, он набирал силу и забирал ее из тела. Захотелось встать на четвереньки, чтобы не упасть. Так было надежнее. Горло вытягивалось, так было проще выпускать из себя этот густой поток боли и бессилия, звучавший все мощнее, отраженный кафелем и ванной. Я испугалась! Ну ладно в трипе, ладно в глуши удмуртских степей, ладно в маске из перьев, вызывая духов прошлых перевоплощений – так еще можно это всё понять и простить. Но женщина на полу, воющая на кафель, в незнакомом почти доме, с незнакомыми почти людьми? Это -край! Да, господа присяжные заседатели, я двинулась!

Я раньше пыталась представить: вот как люди сходят с ума? Постепенно? Резко? Осознают ли? Можно ли расслабиться и получить удовольствие от потери себя?

Нет, все случилось быстро, резко и никакого кайфа, только липкий страх! Если я пыталась остановить этот поток – воздух сразу кончался, и все начинало перетекать в паническую атаку. Один раз, после аварии, у меня была такая, но там было другое. Я прослушала, проревела эти судороги нервов, села за руль своей расплющенной, но функциональной машины и поехала, наблюдая со стороны, как крутят руль мои руки, как проникают в голову знаки и повороты.

На этот раз ничего не получалось. Я слышала, как кто-то поднимается по лестнице, и поняла: спасение только одно – бежать, бежать вон из дома, от этих людей, от себя, от Серой, от пандемии, от всего этого безумия, разорвавшего мой мир на «до» и «после».

Я рванулась, не надевая куртки, лишь успев сунуть ноги в кроссовки.

Дома, заборы, лакшери помойка, детская площадка – все мелькало мимо меня, воздух заканчивался все быстрее, вой уже ничем нельзя было сдержать.

Еще в первые дни я бегала в этот неожиданно дикий для Подмосковья сосновый бор, чтобы дышать. Много лет, еще со времен занятиями тай-чи, я занималась всякими несложными дыхательными практиками. Они позволяли мне курить, но не задыхаться, в общем-то, с этой целью я и начала их делать. Курить я любила, но бегать и танцевать тоже. Странное решение примирило две противоположные мотивации.

Под ногами захрустели сучья, ветки, ветер весны обжег лицо, птицы разлетались от вихря платья. Я, наконец, смогла вдохнуть. Лесной воздух, полный кислинки хвои, прелой осоки, легкой сладости первых цветов, талого снега, коры, смолы – весь этот букет заполнил легкие, насытил тревогу серпантином оттенков запаха. Остатки воя унеслись к подернутому дымкой небу. Сердце стучало рывками, руки сдирали кору, постепенно стало холодно, очень холодно. Я вспомнила, что я без телефона, что не помню сколько и откуда бежала, что голос почти пропал, что я опять в жопе полной неизвестности.