Игра на выживание. Часть I. Серая книга

«Мы тут пьем, у нас хорошо и много места! Мы творческие, веселые и ничего не боимся, если ты такая же, то айда к нам, в наш пир во время чумы! Пропьем последние дни уходящей в конец света весны!» – или что-то в этом духе. Батарейка села, холод добрался до последней теплой частички зареванного тельца, выветрив алкоголь вместе с остатками разума и логики. Сценарист возбудился, Рената заискрилась радостью предстоящих мужиков, Колдушка почуяла кров и лес. Я быстро собрала свои 24 вещи, тем более, почти все были в машине. Запрыгнула в остывшую железку.

Вывалился сонный шаман: «Что же получается, что мы тебя вот так выгнали на улицу, в неизвестно куда? Как собаку?». «Наверное, так и получается…» – я захлопнула дверь, выехала на обледенелую дорогу. Машину вело во все стороны, после бессонной ночи руки дрожали, на глаза выпотрашивались как требуха из распоротой рыбы слезы страха и детской обиды, телефон нехотя заряжался, ехать было до руля и еще немножко. Полиция, какие-то люди, хлопья снега, обрывки мыслей – все смешалось в подобие сна, вот только страшно было наяву: а если остановят? А алкоголь в крови? А запреты? А кто эти люди? А не померещилось ли все это?

Глава 8. Run, Forrest, run!

Чую-вангую твои сомнения в истинности прочтенного, о мой всепрощающий читатель, о, романтичная телочка, ждущая, когда же про секс и лирику; о, стареющий вуаерист, хейтящий на мои откровенные фото; о, друг мой подгадывающий, правда ли это или все же очередная выходка безумной артистки; о, родственник…. Но тут уже слишком смелые мечты, ведь все мои родственники давно и свято уверены в моей неспособности написать, сочинить, доделать хоть что-то до конца. И они правы! Есть один шанс на миллион, что я допишу эту странную, слишком откровенную повесть, что ее издадут, что ее прочтут больше, чем три моих самых преданных поклонника, которых я, скорее всего, тоже выдумала.

Но если вы все не только плод моей уставшей от просекко головы, то возрадуйтесь – дальше будет все: и лирика, и секс, и драки, и скандалы, и прочая чушь, с покушением на правду. Реальны ли эти персонажи? Есть ли хоть толика искренности в моих откровениях? Если это будет интересно, то разницы нет, если скучно, то тем более – зачем в этом разбираться? Вы просто поверьте – а поймете потом: мой внутренний колхоз не даст вам расслабиться.

Если вы думаете (конечно, не вы, а мои внутренние мама, тетя, бесконечные педагоги, орущие, что «мы стоим на страже искусства, чтобы такие музытутки, как ты, не пробрались в него!»), что я пишу этот роман под воздействием общечеловеческого чувства спасения, желания донести доброе и светлое и причинить прочую мудрость и добро перекормленным информацией потомкам, вы, во-первых, пошли вон из моей головы, а, во-вторых, меня двигают, даже, скорее, загоняют, как красные флажки волка, злость, зависть, обида и желание вылезть и снять ярлык мелкой бездарной неудачницы, которая не достойна написать ничего, кроме утонувшего через минуту поста.

Так вот, идите вы все на дикпик той горы, что считается искусством и которую вам никогда не одолеть, как и мне. Но меня это просто бесит, а вам – глубоко фиолетово, только этим мы и отличаемся, ибо я не перестаю на нее лезть, спотыкаясь о бездарность, падая в бездну неверия в себя. А вы можете только наблюдать за моими содранными кожами, править ошибки и судить о моей вменяемости. И вам до меня, в общем, нет никого дела, а мне – настоящей мне – есть! Я хочу вашей любви, вашего внимания, ибо больше ничего и нет в моей жизни настоящего, кроме этой горы, голосов воображаемых оппонентов, и странного дара попадать в истории и рассказывать их тем, чья жизнь не столь стремительна, как моя.

***

Через два часа исполнения произвольной программы на льду я-таки доехала до этого дома искусства и алкоголя, но на последнем метре парковки силы и разум оставили меня, из-под колес вылетел мальчик лет десяти, и я, криво поставив заснеженную машину, почти упала на порог странноприимного дома.

Мальчик побежал в дом, живой и отчего-то улыбающийся. Я, не разбирая лиц и людей и так же криво улыбаясь, поволоклась вслед за мальчиком и уже совсем выпадая в туман сна, повалилась на детскую кровать с короной в изголовье. «Откуда же в нашем колхозе такая принцесса?», – произнес в моей голове ироничный голос мамы, и я окончательно утонула в беспокойном, полном заносов, возможных аварий, шаманов и зябкости, сне.

Глава 9. Как жрешь, так и живешь

Не только моя комната, но и весь дом, был лучшей декорацией для спектакля, который уже начал свою первую сцену.

Меня окружали феечки всех размеров и фасонов: феечки на полу, феечки на зеркале, крылья на потолке, резной шкаф в росписях тех же феечек. Даже кровать была ложем принцессы. Атмосферу дополняли сказочные цветы на занавесках, подушечки с кружавчиками – сказка обрушилась на меня со всех сторон, вытеснив остатки кошмара из похмельной головушки.

Я с замиранием сердца пошла дальше, и дом продолжал радовать моего Сценариста все новыми подробностями. Витые перила, ковры, пыльные цветы, ангелочки всех мастей, тыквы, замки, лягушки, игрушки, роскошь – пыльная, странная, хаотичная, – пропитала дом, как радиация.

Кто мог собрать все это под крышу трехэтажного особняка в элитном поселке со славным именем великого русского писателя? Поселок был закрыт, умыт и прекрасен, как мираж среди подмосковных застенков с заборами тюремных размеров и однообразных шедевров всех мастей. Он был очарователен и воздушен. Легкость живых изгородей была неожиданна для воинствующих первооткрывателей капитала, привыкших тщательно охранять свои пещеры. Он выходил одним концом в шикарный сосновый лес, другим – на волшебную помойку, больше похожую на сказочный терем, полный неизведанных подарков, и впоследствии полностью оправдавшую свой элитный look.

Дом был странной, запутанной архитектуры, примыкавшая к нему банька была также мила и странна и расположением, и видом. Маленький прудик, пихты, беседки и гномы, выглядывающие из-под каждого куста, дополняли нереальность моего нового места бытия.

С опаской спустившись в кухню, полную бутафорских тыкв, картин, картинок, картиночек и людей, я тихо представилась и замерла.

Общество было разношерстное и удивительное настолько, что Сценарист тихо завопил, Рената была слегка разочарована: ни одного прописного прынца, Колдушка молчала, чуя «своего»: не волка, но бурого косолапого, двух молодых ведьмочек, не догадывающихся о своих способностях, вампиршу, демона, жабу, сына жабы, на всех порах становившегося подобием бородавчатого отца, и маленького гнома.

Все оторвались от еды и ласково, но снисходительно обнюхивали меня, как все мы и всегда, слишком быстро делая выводы. Кто сказал, что первое впечатление – самое верное? Например, нарциссы и психопаты настолько искусно владеют магией очарования, что ни один ведьмин мóрок не идет в подметки. Вердикт: я – ведьма, подвид «ипанутая», в любом случае пить будет точно, а может, кому обломится и что поинтересней.

Единственное платье было фиолетовым, волосы тоже, взгляд загадочным – все подтверждало то, что прибыла новая рабочая сила, которую легко будет приспособить к быту, а если что – быстро нагнуть и заткнуть. Роста я невысокого, телосложения хрупкого, пока я в одежде. Когда я снимаю с себя и одежду, и маски, внезапно выясняется, что плечи широки и рельефны, грудь больше, чем кажется, из-за торчащих больших сосков, которые острыми ушками, вечно встающими то от холода, то от волнения, торчат, никогда не стесняемые ни бра, ни пушапами, ибо и не имеют намерения познакомиться с гравитацией. Еще более обманчив низ – моя упругость, окружающая муладхару, на самом деле набита мышцами. Короче, без одежды отовсюду проступает моя четвертая сущность – Серая. Но для этого надо меня раздеть, а пока перед всезнающими похмельными обитателями дома стояла просто хрупкая, испуганная незнакомка, и будто даже опасалась спускаться к ним в душистые градусные объятья.

– Ну, ты же сыграешь нам обнаженная на виолончели? – ухмыляясь, потирал короткие волдыристые лапки-ручки Жаба. Это и был тот самый организатор концерта, того, последнего, пригласивший меня сюда. – Готовить можно не каждое утро, но я люблю оладушки и блинчики со сгущенкой, – круглые глаза в оправе по-жабьи же круглых и пятнистых очков, смотрели потно, липко, уверенно и моляще одновременно.

Вот есть такие взгляды, которые липнут, от которых хочется отмыться, и, вывернув душу наизнанку, помыть с содой и ее. В них есть и доброта, и даже нежность, но столько неизрасходованной злости и зависти, что хватило бы взорвать весь этот домик-пряник.

Я согласилась иногда играть в белье, и не очень рано утром, ведь меня же за этим и пустили в этот балаган, где нужна была птичка певчая, иначе клетка не золотая. Готовить я отказалась, есть со всеми – тоже. Оправдав это диетой и сверкая преданным глазом, пообещала мыть посуду, дабы быть полезной ячейкой общества. На самом деле есть со всеми значило есть ночью, есть сгущенку, пить с утра до ночи, набивать животы макаронами и бутербродами, и бесконечно все это покупать на всех и готовить. У меня же были совсем другие планы, режим и диета.

Но самое противное, что человек, когда ест, раскрывает свое нутро больше, чем в сексе, исповеди, бане и опасности. То, с какой жадностью или отвращением человек поедает пищу или просто закидывает в себя, как в топку для паровоза уголь, говорит о его отношении к себе и другим ярче и честнее любого откровения у дорогого психолога.

Жаба ел все подряд, сопя, облизывая пальцы, роняя крошки на растянутые джинсы, сквозь чавкание пробивались слова, слюни, жесты и мысли. Еду он любил, но она будто была чем-то большим, чем еда, чем-то почти порнографически желанным и запретным. Наверное, в детстве дразнили его жирные формы, и поглощение еды для него превратилось в постыдное и неприличное таинство.

Юные ведьмочки что-то схватили и потащили в норку, прятать и грызть. Было понятно, что всех этих взрослых они считали тупыми, скучными неудачниками, включая отца одной из них. Они были абсолютно правы, вот только не понимали, что гены возьмут свое, а уже очертившиеся, как их маленькие грудки, злость и пошлость будут разъедать по капле и ум, и колдовские чары, пока они не уравняют корону с родителями.

Отец одной из них был хозяином дома, вернее, надзирателем. Настоящий владелец дома, миллионер-режиссер угнал с семьей переживать трудные времена в американские степи, а дом оставил в починку и надзор своему разорившемуся, но не до конца опустившемуся другу Ванечке.

Его медвежья сущность уже начала растворяться в дешевой водке, милом презрении дочери и судах, которые так яростно разжигала дочерина мать. Свою же ярость он пытался утопить в питие и спасении друзей. Ему нравилось быть хорошим и честным, чтобы никому и в голову не пришло, что хлопок получается только у двух ладошек. И главное было – ни в коем случае не догадаться об этом самому.

Серо-голубые глаза ласково и по-хозяйски ощупывали новую самочку. Похоже, она могла быть горячей штучкой, но медведь внутри тревожно дыбил холку, чуя зверя за зеленью покорных глаз.

– Ну что вы так набросились, дайте человеку осмотреться, а потом решим, что кому и когда должен играть, – миролюбиво остановил он продолжение обсуждения меня и моих обязанностей.

Ванечка ел молча, аккуратно, даже слишком, как едят деревенские дети в богатых домах. Периодически машинально вытирая руки о скатерть, он никогда не путал нож с вилкой и не тянул суп из ложки. Еда почти не значила для него ничего: какая разница, чем набивать это стареющее брюхо, еще недавно гордо вздымавшееся над миллионами, а теперь обиженно сникшее над судебным долгом и потерянными машинами, мотоциклами и яхтами. Но ясные, почти детские глаза, нежные губы, руки, умеющие укрощать материалы и собак, – все это придавало трогательности этому большому усталому ребенку в теле сорокаплюслетнего мужчины средней полосы России.

Вампирша, как и все кровососущие днем, начала изображать подружку, спрашивать советов, восхищаться, но ела она хищно, рвала зубами еду, и глядела, как едят другие, будто смотрела, как откармливаются молочные телята к забою. Иссушенная наркотой блондинка была по-своему красива, но желание сосать все, что движется – чужие таланты, внимание, доброту, сперму на худой конец, – заостряло скулы, заставляло губы нервно скатываться то в улыбку, то в зубы. «Ее – первой», – шепнула ведьма в глубине головы. Я еще не понимала плана, но чувствовала опасность всем телом. Вампирша была бывшей девушкой и бывшим менеджером еще одного неординарного персонажа.

Альфонсо был альфасамцом, кубинцем, музыкантом, дреды были длинны, голос расщеплен, пальцы усыпаны перстнями, взгляд покорял с первого взгляда амбивалентным сочетанием превосходства и страха.

– Я не для того уехал от коммунистического режима и чистки рыбы, чтобы подчиняться здесь какому-то еще более странному режиму! Я как снова на Кубе, (дальше какие-то испанские горячие ругательства) – рычал он гордо с легким чарующим акцентом, потом уходил готовить очередной стрим, ведь деньги кончались, а концерты не начинались.

Сын Жабы был просто подростком, страдающим от первого похмелья. «У него же алкоголь детский, всего 40 градусов», – булькал Жаба, когда я пыталась отодвинуть очередной коктейль от парня, ведь утром всем спать, а молодежи – выходить на дистанционное обучение.

Я чуть не забыла про сына Ванечки Юрасика, но для меня он был стерт, размазан, милое, никому не нужное создание, попадающееся то под ноги сестре, то под колеса моей машины, то под рюмку папе, ломающее вещи, руки, не со зла, просто существо не стало даже животным, оставшись одушевленным ветерком. Хотелось вдохнуть его в какую-то плоть, но это могли бы сделать только родные, а родные судились, ненавидели, делили, сыпали угрозами, манипулировали на все лады и безладово, и было им не до погодных явлений.

***

Ах, в этой главе опять не будет секса и действия. Обещаю, мои хорошие, все будет в следующей! Ну нельзя же спать с незнакомыми людьми, даже на страницах романа!

Глава 10. Секс, драгз и рок-н-ролл

Печаль… мартини на исходе!

А книга пишется как ком,

Несущийся с горы, и ходит

Все по цепи, как дуб с котом.

И буквы льются в мрак экрана,

Как пузырьки… и пишешь, бл. ть,

Все в этом мире бренно, странно,

Мартини кончился, опять ….

***

На нашей неистово мчащейся в неясные дали планете все обитатели делятся на еду и тех, кто ее ест. Если только не увлекут с пути истинного нас великие идеи, такие как стыд, вина, страх или «sex, drugs & rock’n’roll». Коли человек так и не определился, согласен ли он кормить сограждан за поглаживания и бесплатные объедки, или он достаточно наделен генами самых агрессивных самцов и похотливых самок, оприходованных этими нехристями, то его желеобразное, колышущееся нутро заполняют всякие сущности (как называют их ведьмы), или всякие зависимости (по лексике психологов). Формулировки сути не меняют, коли нет идеи – у Коли есть похмелье.

Например, маленькие ведьмочки, поступающие в институт, и Юрасик – 10-летний сын Ванечки, – были заполнены, кто ветром, кто знаниями и гормонами, вздымающимися прыщами на пышущих юностью лицах.

Коллективный похмельный разум был заполнен пузырями вялой тоски и дряблой ненависти на всякий случай ко всему и всем, но к себе – в первую очередь.

Меня же с детства наполняло и так столько сущностей, субличностей, музыки, видений и психосоматических экзерсисов, что места другим идеям и зависимостям уже почти не оставалось. Религии, культы, травы, грибы, марки, вина, игры проходили сквозь меня, оставив легкое недоумение – неужели люди покупают за деньги то, чего у меня бесплатно, беспохмельно и совершенно законопослушно и так намешано в крови и мозгу?

Скорее, сложно мне было собраться, выбрать более-менее человеческий паттерн поведения, логику, которая пригодится в данный момент: если про чувства – лучше подходила женская, интуитивная, если про решения – лучше мужская, векторная и монополярная.

На второй день гостеприимства, как и было обещано, я спустилась в нежнейшем пеньюаре, сонно обняла виолончель, грудь послушно примялась под деревом обечайки*, ноги приняли дрожь разгоняющегося смычка, и над пивными бутылками, опухшими лицами, гномами и остатками хлеба понеслось нежное «Улетай на крыльях ветра». Постепенно лирика в мутных глазах сменилась на лёгкое возбуждение, нарастающее от ее дерзких пальчиков, елозящих по струнам. Было открыто новое пиво, музыкально-эротический акт свершился, и я была отпущена в свои покои, свободная и оплатившая искусством свое пребывание под этим сводом.

***

Концерты отменились, ученики напугались, но вдруг вылупился новый жанр – онлайн концерты. Ты с группой собираешься перед камерой, вокруг, конечно, есть и живые люди, но их не должно быть в кадре. К трансляции прикрепляется счет или номер телефона, музыканты играют, люди за камерой стараются не кашлять и не хлопать. Нужно все время говорить про счет и про деньги, таким образом музыкант из существа надмирного, надсценного, парящего на крыльях искусства, превращается в рекламную побирушку, внезапно и бесповоротно потерявшую весь статус, пиитет и права. Люди негодовали: «Вы подвергаете людей риску! Вы не придерживаетесь правил!».

Лауреаты международных конкурсов играли на ступеньках дорогих ресторанов (внутри по закону было нельзя), под минус и на айфоны нервно проходящих мимо одиночек с собаками. Играли они великолепно, но ЗАГСы закрылись тоже, и в море столицы ломанулись косяки хищных недоучек, место которым и было на свадьбах и поминках. Они готовы были играть за копейки, под свои колонки и по 10 часов в день. Изнеженные талантом лауреаты, не привыкшие бороться за место под солнцем, если только это не конкурс Чайковского, были вытеснены голодным и беспощадным провинциальным плебесом из колеи доходов.

Всесильные шаманы, великие знахари, просветленные, исцеляющие силой духа любую хворь, заперлись по норам. На вопросы мои: «Что сидим, когда человечество в опасности? Чем отличается для светлого бессмертного духа всесильного именно этот вирус от остальных?» – они мудро, как всегда, улыбались и надевая еще одну маску на обычное разукрашенное смирением лицо, углублялись в молитву за все человечество сразу и за меня, неразумную, отдельно.

До того исторического отъезда в баню, у меня был крайне страстный, но неудачный роман с одичавшим от семейной жизни айтишником. Диагноз у него был официально подтвержден, но я, во-первых, стремилась сразу переболеть этой страшной заразой, ибо интересно до жути, во-вторых, пусть эта срань пободается с моими тараканами, глистами, грибами, и прочими законно проживающими по прописке бактериями. Сношались мы исступлённо, как перед смертью, по много часов, сходя с ума от нежности, риска и температуры, его температуры, а я, увы, так ничем и не заболела. Видимо, первичный половой инстинкт был сильнее, чем возможность сдохнуть, ведь секса до него не было полгода, а если вычесть секс с мужем, который за секс примет лишь престарелая монашка, которой и спазм в ноге секс, то, в целом, получалось, что года три не посещал меня упругий лингам, достойный размером моей муладхары. Поэтому я отрывалась по полной программе, и во время вынужденной миграции я вспомнила, как нам было хорошо, и взяла айтишника в союзники по бесстрашному выживанию.

***

Но, вернемся к нашим баранам, вернее медведям и жабам, и прочей нечисти.

С тех пор, как я покинула родной причал, прошла неделя, слухи крепчали, люди дичали и становилось понятно, что это все надолго, если не навсегда. Я, кстати, давала этой истерике максимум год, потом олигархам станет скучно без Мальдив, кубинских шлюх и вьетнамских домработниц, и все легализуют обратно, так же внезапно и хаотично, но уже без слухов, молча и тихо.

Альфонсо старался изо всех сил, терзал гитару, глядя в экран телефона со слезой и сексом в темном, лошадином зрачке. Поклонницы слали донаты, которые он никогда не тратил на общий стол или бухло, ведь все шло на новые приблуды для стримов.

Внезапно, на полном безрыбье и затишье и мне и выпало счастье провести такой онлайн концерт!

О чудо! Собрав таких же бесстрашных и стремительно нищающих музыкантов, мы при технической поддержке экс-любовника и гуру Интернета ринулись в зону радиации развлекать народ нежными напевами. Первые несколько дней я была так занята дорогой, освоением на новом месте, потом подготовкой к концерту, что и забыла про умирающего в моей квартире Дубровского. Пришлось вспомнить, потому что две тысячи рублей заначки разлетелись на бензин и едовой сбор в общий котел.

«Умоляю, еще недельку! Мне совсем худо!», – скрипел тихий голос через всю Москву, заставивший меня липко и холодно вспотеть. «Нет, перевести не могу, я же не могу пойти на улицу до банкомата! Ты хочешь убить меня насовсем?!?! А у меня на карте почти ничего, я же в отпуске типа. Да, анализы уже хорошие, но никто ничего не знает, а я чувствую, смерть рядом! Передать тебе наличные? Но они заражены! Я – переносчик смерти!» – истерил мужчина в самом расцвете сил.

Занимать не хотелось, нужно было найти нелегальные источники дохода. Государство разрешало работать всем, кроме творческих, а самозанятым везде у нас дорога, но по сути, это дорога только в сторону налога.

Потом начали просыпаться ученики, днем мы гоняли по опустевшим улицам, на одолженном мотоцикле, то к ученикам, то на концерты, то просто повидать напуганных друзей. Времени готовить, пить, мыть сортир за всем семейством не стало совсем. По ночам я успевала что-то помыть и убрать, но этого никто никогда не видел, потому что моя застенчивая творческая натура считала чем-то неприличным бегать с тряпкой или шваброй перед отдыхающим народом.

Еда начала расти прямо всюду! С детства я ела почки на березах, сладковатые и склизкие, юный подорожник был слегка горьковат, но горечь была нежная и сочная, щавель, осока, одуванчики – все это либо смешивалось в салаты и коктейли, либо поедалось прямо на месте срыва. Может, деревенская бабушка, выросшая в небогатом Угличе, а может, дворовые мальчишки, с которыми мы делили четвертинку черного, купленную на мелочь из-под ларьков, наградили меня «геном выживалы». Особенно было хорошо весной, мелочь оттаивала, выплывала из-под рифлёного брюха палаток, и можно было купить даже половинку «бородинского»! Денег на гульки, как и разрешения, тогда мне никто не давал, но первый этаж, постоянное отсутствие дома родителей и слуха у бабушки, позволяли мне узнавать удивительный мир войнушек, помоек, заброшек и мальчишек. Выживальщик из меня получился знатный! Вот и теперь он проснулся, взялся за копье и добыл мне пропитание прямо из титьки, растлевающей почву весны. Сама природа позаботилась обо мне, и я наслаждалась ее заботой, так что есть общие сгущенки и пить самогоны я не собиралась!

Вечером, вернувшись с Ванечкой, взявшимся меня иногда возить, так как пьянка шла уже месяц и довольно приелась, мы сели со всеми смотреть кино. С одной стороны, привалился испуганно Юрасик, с другой – Ванечка. Я осторожно потрогала волосы желтые цыплячьи и волосы жесткие седеющие. На экране актер, изображающий Элтона Джона, делал то, что делает Элтон Джон у каждого из нас в голове. Я невольно засмотрелась: я и не думала, что мужчины вообще могут такое! С анатомической достоверностью режиссер запечатлел самые волнующие моменты лучших пятиминуток Элтона Джона. Мое мнение относительно «веяний гниющего запада», я позволю оставить не озвученным, но детям в подпитии смотреть такое кино?!?!..

Когда «секс, драгз и рок-н-ролл» входят в мир взрослого – это весело и задорно, как скачущий Элтон, но когда все это входит в детский мозг и тельце, еще не готовое переваривать сложные культурно-социологические конструкции, то это также неуместно, как использование недетских игрушек для смешивания коктейлей на светском рауте. Конечно, фильм был не про чистую мужскую дружбу, а про музыку, свободу и талант парня, вырвавшегося на свободу от бремени деспота-отца таким изящным способом. Вероятно, вскоре оправдают и скотоложество, когда пересадят в козла первое сознание человека и козел с приобретенными детскими травмами проблеет однозначное «Дэээааааа!».

Короче, я очешуела, убрала руки с волос моих соседей, выключила телевизор, и предложила досмотреть сей шедевр без детей. Все согласились, бутылку у детей отнять не вышло. «Пусть сами решают, алкоголь детский! Всего 40%!» – звучал знакомая мантра. Моя же мантра «ХЗ», которую я повторяла регулярно, медленно опуская руку на выдохе и плавно покачивая головой, не сработала. Усталость, гнев и, видимо, перевесившие толерантность сексуальные предпочтения, разобщали меня с широкоморальным обществом все боле.

Вампирша уже не надеялась сделать из меня жилетку, так как меня не сильно впечатлили рассказы про пьянство, в котором повинны решительно все, кроме самой пьющей, про жуткую мать, из-за которой она такая, про нелюбовь Альфонсо, которая индульгировала вредные вещества, ибо жизнь почти невыносима, а жить хочется. Но ночью и они шли в ход, потому с утра доставалось тем, кто не с нами – тем, кто продолжал учиться и работать. Прилетало чутка всем, но мужик – он же мужик, его не тронь, вдруг пригодится? Оставались мы – новопредставившаяся я, и две еще не нарастившие клыки ведьмочки.