Игра на выживание. Часть I. Серая книга

Голова работала отлично, образование было достаточным много для чего, очарование пропало далеко не сразу, и довольно быстро появились и должность директора, и деньги, и женщины, и связи, вот только все это было мелко и не имело никакого величия и даже смысла. Тут и возникла я – муза, в меру странная, в меру доступная.

Внутренний голос, продираясь через перипетии наших чувств, мужа, неразделённых постельных интересов, все настойчивее говорил мне: «Год, ему остался год, он подписал контракт». Только не спрашивайте меня, какой контракт, с кем и как он подписал. Вероятно, это какое-то образное бессознательное отображение скрытых психосоматических тенденций в человеке – я не знаю. В моей голове это звучало как внезапный голос, из-за которого я теряла нить разговора и спотыкалась между слов внезапно и нелепо. «Год, год, год…» – твердил голос. Никакой надежды объяснить человеку из науки, что, как и почему я вижу и слышу, я не питала – мое детство доказало мне это во всей полноте устами каждого родственника.

Я чувствовала, что его назначение – это действительно «борьба с костлявой». Он создан именно таким, со всеми садо-мазо желаниями, нарциссическим комплексом говна, но великого и несравненного говна; именно такой человек и будет испытывать радость от чужой боли и своего величия над смертью. Мне, например, никогда не были интересны чужие страдания, да и смерть, ведь это было вполне понятно и обыденно. Я готова была стереть пальцы до крови ради изумительного оттенка звука, но всякие телесные страдания не увлекали моего мышления ни в какой мере.

Я чуяла, что он был на своем месте и есть способ, как его вернуть туда. Но нужен жесткий контракт, ведь по доброй воле у него не хватит веры, чтобы вернуться на свой путь, ибо путь обратно пролегал через смирение, прощение и любовь к жизни и к себе. Но как умного, взрослого, достаточно жесткого мужчину свернуть с решения убить себя, «ибонефиг» бессмысленно топтать землю, а способов вновь вернуть смыслы точно нет?

Мы пожали руки: «Ты точно согласен на контракт? Когда ты заключишь его, обратной дороги не будет. Запустится вереница событий, и отказаться от них будет так же невозможно, как размотать обратно снежный ком, несущийся с горы. Можно его только разрушить – весь ком».

Он сощурился с легким сожалением: ну как такая умная барышня городит такую милую бредятину? Он не верил ни в бога, ни в черта, ни в судьбу, с какой стати он отнесется серьезно к словам какой-то музыкантши, пусть даже ее глаза на секунду превратились в две абсолютно пустые дыры. Он тряхнул головой: «Это виски, показалось, наверное, что за дичь?». Но…

«Черт с тобой! Подавай свой контракт!»

По его пальцам прошла легкая волна, а ее глаза окончательно потеряли очертания, чернота сгустилась и превратилась в тоннель. Игра началась.

***

Через месяц у него на работе началась очередная аудиторская проверка. «Проверь все и вся! На этот раз у тебя все гладко не получится!» – предупреждала я. «Десять лет получалось, а тут не проскочим? Не нагнетай, чего не знаешь, все будет хорошо!»

Но ком уже летел с горы. Выявились недостачи, хозяйка не перенесла предательства лучшего друга, но и следующий салон не оказался удачнее. И следующий, и следующий за ним: то подставили, то не открылся, то прогорел. Я устала повторять, что на этом пути стоит шлагбаум и он больше не поднимется, а он продолжал пытаться, пока не поступило приглашение на должность реаниматолога в хорошую клинику.

Бинго! «Борьба с костлявой» во всей красе, латекс не обязателен, а «внедрение» в больного – только по взаимному согласию, и вуаля – все на своих местах.

Да, возвращение шло через унижения, потери, и добровольно такой путь пройти не согласился бы никто в здравом уме и светлой памяти, но на то он и контракт, что все происходит неотвратимо, негласно и в соответствии с предметом контракта.

Таким образом, дружба наша оказалась много глубже многих отношений другого толка. Не признавая это в действительности, Дубровский все же знал, что я чувствую некоторую ответственность за те перипетии, которые выпали на его долю, а подаренный им серебристый Шевроле и вовсе делал нас «старыми добрыми друзьями».

Глава 3. Бегство от реальности

«Посмотри на результат и увидишь, в чем была цель».

Именно Дубровскому я и доверила котов, цветы и недвижимость, уезжая с подругой за город на 3 дня, как я тогда думала. Потому с собой я взяла всего 24 вещи. А что еще нужно на дачу в баню?

Машина, права, ключи, виолончель (а куда без нее?), ботинки, колготки, носки, платье, спортивный костюм, куртка и шапка. Вот и всё, что было со мной. Кошелёк – незачем. На что там тратить? Да и на карте есть пару тысяч на бензин и ништяки.

Если бы уезжая в начале марта, я знала, что вернусь в октябре, наверное, я бы взяла что-то еще, но никаких предположений, что такое вообще может случиться, мне в голову не приходило, хотя чуй говорил мне, что снежный ком уже слетел с горы в черную дыру и горизонт событий отныне так же не изучен, как тайны этой самой дыры.

Дубровский что-то там говорил про какой-то вирус, какие-то больницы, какой-то конец света, но мало ли что говорят эти тревожные реаниматологи? У них профессия такая – всюду видеть смерть и возможную беду.

***

Память выдергивает куски из реальности, чтобы сложить ту картинку, которая оправдает нас или сделает виновными – смотря какая цель. Если цель – обвинить мир, снять ответственность и жить дальше, не меняя ничего, ибо все ясно (а если что не ясно, так это мир такой!), тогда герои будут однозначны, ущербны, все, кроме главного – тебя. Если цель – обвинить себя и страдать (а значит, можно ничего не менять, опять же, а тихо плакать в подушку, ибо ты ничего не достоин), тогда герои все – Истинные Герои, а ты – жертва обстоятельств и высших сил.

Вывод: Посмотри на результат и увидишь, в чем была цель.

Если тебе захочется вникнуть поглубже в эту предположение, то станет яснее, как мог убить старушку чувствительный студент Раскольников. А возможно, этот мир убил его этой старухой, которая привела его, неповинного, к злодеянию. Или зерно слабости и звериной жестокости уже жило в нем, и мир отразил, как в зеркале, этот оскал. Каждый увидит свой угол комнаты: кто сидит лицом к окну – небо и звезды, кто лицом к стене – стену. Кстати, его еще и в поясницу продует до кучи.

Вот и задаюсь вопросом: я уехала, чтобы скрыться от реальности, которая пугала меня настолько, что я отчаянно бежала в искусство, в баню и в чужие горести? Или я сама создавала свою реальность, выбирала, что чувствовать, какую информацию впитывать и с кем общаться? А может, мои «мистические» загоны и способности – всего лишь неумение общаться по-человечески? Мистическое мышление вообще свойственно инфантильным личностям, как считают многие великие научные умы.

Так или иначе, я оставила моего спасенного друга с котами и, прихватив подругу-альтистку Эльвиру, уехала в глухое Подмосковье.

Глава 4. Шаман, психолог и беда

Баня топилась, костер горел, разговоры становились все глубже и инфернальнее с каждой выпитой рюмкой.

Шаман был велик, во всяком случае, в размерах. Его благоверная, психолог, тоже велика, и тоже в размерах. Музыка озаряла ночь и переплеталась с тенями, скачущими по оживающей весенней земле. Мы состязались в историях жизни, безусловно характеризующих нас как высокодуховных, высокоразвитых и глубоко чувствующих людей.

Пройдя бедность, армию, практики, осознания, озарения шаман осел на даче женщины своей судьбы, начал готовить неистово здоровую пищу, все увеличивая объём талии, но уменьшая объём доходов. Двухлетняя общая дочь скрепила сомнительный союз науки и осознанности. В душе не скребу, как такие далекие социальные дискурсы смогли ужиться под одной крышей. Вероятно, оба смиряли свой нрав в надежде обрести на деле плоды «осознанных, взрослых отношений». Вероятно, легче было терпеть рядом чужой мир, чем принять свой. Вероятно, ими двигал страх, ибо годы уже не те. Вероятно, все, что угодно.

Семья улыбалась нам пирогами и детским смехом. Мы улыбались музыкой и поэзией.

Покой нарушал круглосуточный грохот неизвестного происхождения, но вскоре выяснилось, что рядом строится ковидный центр. Но что нам какой-то странный вирус, когда есть практики и психосоматика, а мы все – взрослые люди – вне зоны опасности, ибо ни патологий, ни еще каких старостей в обозримости не наблюдалось?

Все становились веселее и увереннее с каждым днем. Природа расцветала, желтые звезды мать-и-мачехи загорались между жухлой травы, солнце манило их за собой, и они послушно летели по орбите дневного круга. Днем можно было высунуть часть руки из куртки, но ночью все покрывалось белым инеем, напоминая, что радоваться рано и март – еще не время для ночной романтики. Через пару дней мы, напаренные в бане, наснимавшие рилсов про судьбу классического музыканта во времена тотального закрытия музыкальных площадок, решили поехать восвояси.

Первой ласточкой, пробившей крышу нашего позитива, было известие о закрытии театров. Именно как я и хотела, как я и кричала тогда в темноту – не одного, а всех, не в России, а во всем мире! Я вздрогнула. Даже в самых смелых фантазиях, я не могла представить, как же это, что же должно такое случиться, чтобы театры, и чтобы все?! Да и кто когда-либо мог представить это в здравом уме и светлом неврозе столичном?

Дальше вести полетели одна за другой, и чем дальше, тем парадоксальнее! Моя маленькая внутренняя мистика уже не шла ни в какое сравнение с магическим реализмом Паоло Коэльо.

Стали поговаривать о том, что путь в Москву будет перекрыт, и я тоже спешно засобиралась. Подружка, подхватив альт, уехала сразу, я же, с позволения моих одухотворенных друзей, решила выждать еще денек на природе, преисполнившись звуками весеннего леса и практиками личной силы под разговоры мудрейшего.

Но всему приходит конец, жену-психолога посадили на работу из дома, что сразу же оголило камни их глубокой привязанности. Как в отлив оголяется мусор, водоросли и мертвые рыбы, вылезли незнание друг друга, раздражение на каждом шагу – семейной жизни все подробности. Дочка стала буфером и перетягиванием каната привязанностей. Уже через пару дней великий шаман стал тихо рыгающим по любому поводу мужиком, многоопытная психолог – нервной женщиной, беспокоящейся по любому поводу и не понимающей тихого рычания мужика в опасности.

Особенно раздражали я и дочка, мы обе не желали проникаться трагедией всеобщего масштаба и продолжали гулять, петь песни и радоваться удивительным событиям, которые происходили где-то, но не требовали ни нашего решения, ни нашего участия. Весна настолько восхитительно врывалась с каждым днем в серую жухлость трав, так щекотала в носу криками птичьей любви, что тысячи заболевших COVIDом казались просто выдумкой. Возможно, это и было настоящим желанием этих заболевших найти объяснения своим, и раньше бившим их со всех сторон, недугам, к тому же, всеобще объявленным! Конечно, находились безумцы, шептавшие, что до определенного возраста мы не входим в зону риска, что дети вообще не болеют или переносят легко, что главное – не паниковать, ибо паника разрушает иммунитет успешнее любого вируса, а здоровый иммунитет может успешно сражаться со всей этой хренью и зависит от степени твоей внутренней разрухи. Но их писк тонул в общем крике народной беды. Скупалась гречка – зачем? Туалетная бумага? Если не будет еды, то чем гадить? Пандемия безумия разливалась быстрее любого вируса и разила точнее любого орудия. Если искусственность вируса вызывала сомнения, паника была выстроена грамотно и успешно. Хочешь узнать цель – смотри на результат, помните?

Но оставим мировым правительствам, имперским замыслам, тревожным расстройствам и прочим неоспоримым истинам разбираться друг с другом и с теми, кто вовлекся в игру «покупай все, а то вдруг что?».

Люди действительно умирали, театры и залы закрывались, как и рестораны, как и прочие места, пригодные для заработка артистам.

Под угрозой не попасть домой собиралась и я. Тем более, что шаман без обиняков сказал, что почти готов убить и меня, и жену и съехать на второй этаж бани из огромного 2-х этажного дома, и это единственный способ нам всем выжить в этой непростой для великого духа ситуации. Пресвятая психолог улыбалась, но руки ее тряслись, и, когда я взяла поиграть гитару, стараясь не будить и не попасть под общий гнев, молча через мужа (что, конечно, соответствует всем принципам психологии и нетоксичного общения, искренности и осознанности), сообщила, что теперь мне не рады, потому что гитара – убитая советская трухля – была особенно ценной раритетной вещью и взять ее на полдня в соседний дом было верхом ужаса и непотребства, даже не обсуждаемым преступлением и подлежащим изгнанию проступком.

В воздухе носилось столько керосина, что я бы уехала в ту же секунду, тихо извинившись и приняв все обвинения, ведь страх, проступавший сквозь мощные лица мудрейших, был уже мало скрываем и мало переносим.

Я набрала номер Дубровского, чтобы предупредить его о том, что через час я буду дома. То, что я услышала в ответ, заставило меня сесть прямо на желтую радость мать-и-мачехи, прямо под нежными лучами набирающего свою правоту солнышка.

Глава 5. Ведьмы не горят

Является ли неоспоримым, что семья – это то, что ты не выбираешь, твоя данность, судьба, предрешенность, корни, программы, сила и крест? Или можно отколоться? Или вас могут отколоть, если так лучше и спокойнее?

Друзья – это навсегда? Или пока не пересекается с вашей безопасностью или с безопасностью семьи?

Дочь, подруга – значимые ли это слова, дающие право на защиту, или просто слова, приятно ласкающие нежные уши до трудной поры?

Стоит ли доказывать, что ты значим, если действительные поступки доказывают обратное? Страх сильнее гордости и самоуважения? Или тоже эти слова – просто надписи на пустоте в отсутствии внутренней силы?

Никогда не задавалась этими вопросами, не хотела и вообще не любила думать, когда вокруг так много чувств и ощущений! Воздух, наполненный запахами, рифмы внезапных строк, понимающий взгляд ребенка, что знает больше, чем слова родителя. Все между строк, между снов, между пальцев.

– Я смертельно болен, да! Да! Именно этим! Анализы? Да какие анализы?!?! Я врач, я знаю! Слабость, кашель, виски почти безвкусный! Фенибут заканчивается! Как я вернусь к родителям? Ты хочешь стать их убийцей? Ну ты же найдешь, где побыть еще пару дней, ты же всегда придумываешь что-то, у тебя столько друзей, у тебя девять жизней! Да и как прекрасно на природе! И что ты будешь делать в городе? Все закрыто! – кричал Дубровский.

Я как-то заторможенно, как из-под воды, слушала и прикидывала, готова ли я стать убийцей, могу ли и в этот раз вывернуться, сколько у меня друзей, готовых взять в дом потенциально опасного носителя смертельного недуга? Готова ли я доказать истинность своих убеждений за счет чужого спокойствия? У всех ли выдержит кукушка такого потока тревожных убеждений, льющихся со всех сторон? Какие у них хронические заболевания? Кто мне Дубровский? Да, машина, да, дружба, да, контракт, но кто мне этот странный, слабый человек, так и не ставший мне ни другом, ни любовником, чья ложь самому себе для меня – самое обесценивающее для мужчины качество? Да никто. Но ведь я-то ведьма, ведьмы не гибнут, не топнут, не сгорают и не стареют. А если нет? Ну, вот и проверим.

Домой я не поехала. Договорились, что неделю я смогу найти, где пожить, а он пока подлечится.

В глубине души я и сама мечтала куда-то свалить, ведь не сидеть же в душной Москве без работы и выходить на улицу по расписанию? Да и что там делать, когда природа зовёт и события столь восхитительно безумны и пугающи! Значит, так тому и быть! Вперед и с музыкой. На карточке 2 тысячи рублей, 24 вещи на борту, включая виолончель и машину, но что еще нужно настоящему воину света?

Глава 6. Семьи, в которые играют люди

Есть одна мысль, которая сейчас снимет и вину, и заслугу сразу со всех наших героев.

Я поняла это далеко не сразу. Конечно, хотелось всех винить, гордиться собой или наоборот, но на самом деле, все обстоит несколько иначе.

Решения в моей голове принимает мой внутренний Сценарист. Этому тайному драматургу совершенно наплевать на мои удобства, счастья, логику, людей, их нужды и надежды, наши взаимные ожидания, ему глубоко, до последней клетки бессознательного монопенисуально на все эти эмоции, рационализации и прочий путь воина! Ему интересен захватывающий сюжет и интересные кадры – и все! Это все, сука, все!

Признаться себе в этом было довольно страшно. Может, это опять защитный механизм? Я прячусь от боли и бессмысленности в наблюдателя? Вполне возможно, кто знает наверняка – пусть докажет!

А пока мой Сценарист упивался опасностью, картинностью, героями, выпуклыми и неожиданными, и всеобщей невероятной неразберихой, которая делала возможным абсолютно все, включая уже точно совершенно невозможные вещи, проверяя на прочность узы, устои, мировоззрения, религии, гвоздестояния, солнцеедения, прививки, кордоны, волшебную силу коитуса, витаминов, позитивных убеждений и токсичных родителей.

Вот теперь открывались и проявлялись все. Характеры, мысли, страхи проступали как изображения на бумаге, чернота негатива пёрла поверх белых позитивных улыбок и постов, как проявленная пленка. И это было только начало.

Если, по счастливой случайности, вы еще не знаете, откуда берутся такие «сценаристы» в головах вполне вменяемых барышень, так я попробую вам объяснить.

Вот вы любите свою маму? А она вас? А папу? А он вас? А вы уверены? А они? Для вас эти вопросы полная дичь? И это прекрасно! Я страшно, чудовищно, непоправимо завидую вам!

Я вполне понимаю, почему мои родители такие как есть, ни вопросов, ни претензий к ним, лишь лёгкое сожаление и попытки. Совершенно безнадежные, яростные, длиною в жизнь, тягучие, запутанные попытки почувствовать, понять, осознать, что это такое – когда тебя любят и любишь ты? И не так – сквозь страх быть ими не понятой. Сделать что-то не так – и получить усмешку и молчание. Взбунтоваться – и быть отчитанной и выкинутой, с диагнозом «ты больше не дочь, не сестра, просто кусок обиженного дерьма». Как это – быть собой, и чтобы тебя любили – не знает, скорее всего никто в нашей семье, вот такая семейная традиция. «Будь таким, как надо (нам!), и (возможно!) будешь частью нашей (пожирающей себя и друг друга) стаи». А постоянные «покусывания» лишь подкрепляют степень родства. «Шрамы украшают мужчин», «женщина должна терпеть и молча страдать», «настоящая интеллигенция должна рефлексировать вечно», «художник должен быть голодным». Если кто-то радуется – это незаслуженно и тревожно, если пытается написать книгу, песню, поменять мужа, работу, себя, мир – это все безумие, болезнь и мракобесие или неблагодарность, как минимум.

Если ты сражаешься с кем-то одним, то есть шанс выжить, но, если одновременно и со всей стаей, и с собой – шансов на победу нет, так как проиграешь тоже ты и твоя мама в голове, которая всегда права и всегда любима, что бы она ни сказала. Срываясь с поводка, рискуешь оторвать руку держащего.

Вот такие петли Мёбиуса кружились в голове с детства, как же можно любить ненавидеть, и от этого так хорошо? Как же можно ненавидеть свою любовь и…. вот именно тут и возникает Сценарист, ибо никакие внутренние взрослые родители и дети не могут справиться с родителями и детьми, которые никогда не станут взрослыми, они просто не дадут друг другу вырасти, только путы зависимости удержат их союз, даже если это колючая проволока, сжирающая кожу при любом порыве друг от друга. Она же не даст и обнять друг друга, ведь это тоже больно.

А Сценарист, смиренно снимает этот терновый венок, ибо он не его, а Иисуса из Назарета. «Был ли мальчик Иешуа?» еще надо доказать, но – какая сцена! Какой разворот сюжета!

***

Мой Сценарист довольно потирал ручки, запасаясь попкорном, пока я набирала номер мамы.

– Мама, можно я приеду? Дома у меня Дубровский, ну, ты помнишь, да, тот самый. Тут остаться? Но я почти не знаю этих людей, они даже не друзья мне, просто так получилось. Друзьям? Звонила ли я друзьям? А ты – мы же семья, вроде? А…. Да…. Конечно, я понимаю, опасно… Но ведь у меня нет никаких симптомов, как и у тех, кто вокруг! Но к тебе же ездит мой брат, племянники?!? То есть мы не будем видеться, пока длиться пандемия? Это сколько? Год? Два? Десять? Кто докажет, что она прошла? Ага… да, хорошо, позвоню брату. Все хорошо, удачи. Но…. Мама, я ведь тоже семья?… А, да, я не буду опять начинать свою песню… Да. Пока, мама….

Я сидела на бревне в весеннем пальто. В бане спал шаман, который настоятельно попросил уехать меня незамедлительно, на просьбы дать мне хотя бы остаться до утра, он ответил довольно угрожающе и безапелляционно, как и полагается благородному мужу, коли встретит на пути он девицу бездомную да испуганную.

Я не знаю и не предполагаю, какие страсти разворачивались в этой ячейке просветления за моей спиной, но найти куда мне «свалить, вот прямо щазззз, нахрен, вот, прямо ночью» сразу не получилось. Вариант с мамой обломался. Друзья, – ох, да я даже не могла представить, кто пустит меня, если даже мама отказала в ночлеге.

Таким образом я и очутилась ночью в минус 5 на бревне, ибо портить сон истерикой добрым людям негоже. Белые хлопья последнего снега слегка рассеивали темень и оправдывали такой тусклый кадр. Брату было звонить поздно, да еще сказывались три рюмки самогона, выпитого, чтобы хоть немного согреться, и чтобы перестало трясти от осознания того, что мне, вероятно, нужно будет ночевать в машине на дороге, полной полиции, и, судя по доносившимся новостям, перекрытой.

Брат был истинным сыном своей матери: «Не тащи заразу в дом, мы не знаем, где ты шлялась!», – произнес он как всегда иронично и добивающе спокойно. Уже не было сил что-то объяснять, дурацкие детские слезы замерзали на весеннем морозе, рассвет слегка начинал подсвечивать дрожащие капельки на белом испуганном лице ведьмы. Какой кадр! Какой драматизм! Какая хлесткая реплика! Браво!

Сценарист не подкачал и на этот раз, стало пьяно, смешно и как-то безрассудно дико, и даже интересно! Что же будет с беглянкой дальше? Сможет ли она простить своих родных? Узнают ли они, куда же подалась их горячо любимая, но небанутая дочь и сестрица? Заночует ли она в машине? Придушит ли ее шаман? Устроит истерику опытный психолог? Опомнится ли ее друг и вернет ли ей ее квартиру? Найдет ли она верных друзей, бывших любовников или прекрасного принца, на худой конец, что спасет ее от смертельной опасности?

Маленький спойлер: ни одно из этих предположений не подтвердится. У вселенной свои причуды, а сюжеты моего Сценариста много интереснее всех ваших самых смелых фантазий!

Глава 7. Странный дом, странный день, странные «я»…

Кстати, а вы уже заметили, что появились уже три персонажа, которые называются мной?

Есть странная, сбегающая, творческая, «Рената Литвинова с виолончелью», есть Колдушка, ведьма, загадочная и неистребимая, и есть Сценарист, цинично-восторженно наблюдающий за танцами первых двух и толкающий их на все более тяжкие телесные приключения.

Может, именно эта троица заменила мне Взрослого, Ребенка и Родителя? Предположим, Взрослый – это Сценарист, наблюдатель, мудрая Родитель – Колдушка, а взбалмошная, творческая, капризная «Рената» – это Ребенок? Может быть и так, но подождите, скоро на нашей сцене возникнут и другие очаровательные обломки моей планетарной системы.

***

Ночь, лес, без фонарей, замерзла,

Сижу в похмелье на суку,

Куда опять я вся полезла?

Не много ль на одном веку

Мне приключений, ебанатства,

Любви, соплей и самогона?

И «самогона» с переходом плавным в блядство?

И все это теперь без дома….

…..

Как пездонно!

Ирония не покидала меня даже сидя на суку, даже в полном понимании, что, похоже, ни семьи, ни дома у меня теперь нет. Можно, конечно, было нагрянуть к Дубровскому, вышвырнуть его из моей квартиры, или свалиться на голову к маме – и уж принимай как есть, родная.

Но я просто листала фейсбук1 и смотрела, как батарейка переползала из зелени в желтый, а потом и вовсе покраснела. Лента полнилась криками, стонами, пьянками, девками в масках, масками в девках, каждый пиарился по-своему на такую уникальную ситуацию, каждый мечтал монетизировать чужой страх, но стыдливо прикрывал это тряпочкой сочувствия или знаменем советов.

Внезапно – о, чудо! – задорные лица, красивый дом, дорогое бухлишко! И я даже знаю автора этого поста!

Я выступала у него на мероприятии, к слову, последнем, и от того особенно прекрасном, отчаянном и давшем организатору призрачную надежду однажды получить комиссарское тело, конечно же, неразборчивое в связях и доступное, как и многие певичьи тела, тем более, что на ее страничке по праздникам мелькали то контуры упрямой грудки, то плавный переход талии в точку жопы.