Первые грозы

– Ладно, пошли отсюда! – не выдержал Лёша. – Или у тебя есть ещё знакомые?

Знакомые были, но менее любимые, и навещать их сегодня, к счастью, не требовалось.

С другими, уже своими собственными знакомыми, Лёша предпочёл бы и вовсе не встречаться. Особенно в этот день и при подобных обстоятельствах. Но он же «замечательный»! Вечно видит то, что не следует. Что ему стоило, ожидая когда загорится зелёный, смотреть вперёд или хотя бы на изнывающую от тоски Ню, а не осматривать окрестности. Чего вокруг интересного? Дома как дома.

Тогда, быть может, он не заметил бы парня в ярко-жёлтой куртке, выскочившего из кафе и энергичной походкой зашагавшего к метро. Не повернул бы головы, из интереса взглянув на заведение, в котором тот был и не заметил бы за стеклом маму, сидящую за столиком и внимательно слушающую Шумакова. Лёша потряс головой, но ни Шумаков, ни мама никуда не делись. Мало того мужчина наклонился над столом, приблизил лицо к спутнице и… в этот момент Ню со всей дури дёрнула Лёшу за руку, чуть из плеча не выдернула, и с криком «Переходим!» потащила его через дорогу.

Глава 13

Всё случилось из-за той девчонки. Откуда она только взялась такая? Подошла к самому забору, уставилась своими чёрными глазищами на склонившегося над крыльцом Витю (вторая ступенька в очередной раз сгнила, будь она неладна!), заулыбалась.

Витя разогнулся, окинул недовольным взглядом. Ничего девчонка! Худенькая, в обтягивающих чёрных джинсах и кургузой красной курточке. На ногах, не по погоде, босоножки из трёх узких полосок. Куда ей в таких по деревне шастать? Ещё и осенью. Завязнет в грязи. Хорошо сейчас сухо, а если дождь пойдёт? Дурочка, что скажешь. И улыбка у неё странная. Ну, кто станет минут пять просто так улыбаться?

– Ты здесь живёшь? – спросила девчонка.

– Нет, просто мимо проходил, – Витя терпеть не мог дурацких вопросов.

Девчонка не обиделась. Только улыбка стала ещё шире.

– Ты забавный, – сказала она. – Я вот там живу. У бабушки.

И неопределённо махнула рукой в сторону леса. Её звали Лида.

– По-стариковски, – невежливо буркнул Витька. – Бабку мою так зовут.

Лида расхохоталась, а отсмеявшись спросила:

– А животные у вас есть? Ну, там куры, коровы…

– Козы, – Витя и сам не заметил, как подошёл ближе и очень эмоционально начал рассказывать о бабушкином хозяйстве. Он изображал в красках драчуна петуха, глупых кур, меланхоличных коз. Когда тем почти не осталось, он вдруг взял да и рассказал новой знакомой о том, как отрубил курице голову, а та вырвалась и побежала как есть без головы. Ему это показалось очень забавным.

Лида замерла, улыбка сошла с её лица.

– Ты что, правда кур убиваешь?

– Ага, – радостно подтвердил Витя. – И поросёнка раз зарезал!

– Какая же ты сволочь! – Лида спрятала лицо в ладонях. – Они же тоже живые. Они же жить хотят!

Витя разозлился:

– Можно подумать, ты мяса не ешь! Не ешь? Да?

– Ем. Просто это не то…

– Чистоплюйка! – не унимался Витя. – Зверьков ей жалко! Сама жрёт за обе щёки! И сандалетки вон кожаные!

Лида истерично хихикнула:

– Гад! Сволочь! Живодёр! И вообще… вообще… нет такого слова «сандалетки»!

Она повернулась и побежала прочь. Метров через пятьдесят остановилась и закричала:

– Ничего они не кожаные!

Витя плюнул и повернул уже было к дому, как заметил бежавшего по другой стороне улицы Мишку Горбача. Мишка резво нёсся к сараям, из кармана торчало бутылочное горлышко. Забыв про крыльцо, Витя рванул следом. В голове стучало дурацкое слово «сандалетки».

Это от мамы и от бабушки тоже. Передалось по цепочке. Витя, конечно, выучился по-правильному говорить, а вот у мамы в речи постоянно «звОнит», «пОняла», «ложит», «кухонный», «морква» да «свикла». Отчим бесится. Говорит, что она его позорит. Он-то себя городским считает, образованным. Ну, да высокообразованный охранник на проходной. Понятно, что в городе кроме завода и пойти некуда и все профессии важны, но гонору у отчима сверх меры для своего положения.

Витя думал, что мама оттого так мало говорит, потому что не может запомнить, как правильно. Сидела один раз в комнате и сосредоточенно какую-то книжку изучала. Читала старательно по слогам, учила. Витя увидел, что это школьный словарь и сразу взбесился. Нашло на него то чёрное, чего он всегда боялся. Выплеснулось яростью. Он выхватил из её рук книжку и порвал на две части. Потому что не мог видеть, как она себя ломает. Ладно бы сама решила речь исправить, так ведь отчим настоял. Какое у него право командовать? Мама тогда в слёзы, а Вите от отчима досталось так, что он неделю сидеть не мог.

«Сандалетки» в голове слегка притихли, когда Витя распахнул дверь сарая и увидел Горбача сидящего в круге деревенских пацанов. Их было пятеро. Все изрядно навеселе. По кругу плыла длинношеея бутылка с мутной жидкостью.

– Угостите? – прохрипел Витя, испугавшись собственного голоса. На душе было так погано, что выть хочется.

Горбач заржал и протянул бутылку:

– Давай, плюгавый, покажи класс!

Витя не обратил внимания на плюгавого. Только стиснул пальцами нагретое горлышко, сделал глубокий вдох и глотнул. Горло и лёгкие словно огнём опалило. Он закашлялся. Вокруг начали смеяться.

– Придурки! – засипел Витя и почему-то тоже начал смеяться.

Они сидели наверное уже полчаса, Витя потерял счёт времени, когда Горбач завёл разговор о брате. Витю совсем развезло, лица вокруг расплылись и ужасно хотелось спать. Он плохо понял, что именно сказал Горбач про брата. Вроде бы тот пострадал от одного урода. Машиной что ли тот его переехал. Стал инвалидом, а урод этот потом умер, так что отомстить гаду не получится.

– А он где похоронен? – внезапно спросил Губа, прервав стенания друга. – На нашем?

И тут кому-то, попробуй вспомни кому, пришла в голову идея идти и мстить могиле урода. Витя тоже пошёл, не совсем понимая зачем.

Первым начал Горбач. Свернул калитку и пройдя прямо по могиле плюнул в фотографию на памятнике.

– Улыбается, урод! – выкрикнул он и со злостью ударил ногой по изображению. Сила тяжести потянула его вниз, но и памятник не устоял, покосился. Губа заорал: «Вперёд!», и вся шайка ломанулась за ним, едва не затоптав Горбача. Общими усилиями повалили на землю памятник, повыдёргивали из земли цветы, вырвали и выбросили в кусты деревянный крест.

Потом произошло то, что всегда происходит в пьяной глупой неуправляемой толпе. Неутихшая ярость обрушилась на соседние могилы, и Витя, сам не понимая как, уже повалил хлипкую серую плиту, опомнившись лишь тогда, когда обнаружил под своей ногой улыбающееся лицо бабушки. Конечно это была не она, а кто-то очень похожий. Быть может, сестра или другая родственница, но Витю она остановила. Он словно протрезвел, и на душе сделалось ужасно гадко.

Спотыкаясь, он выбрался на дорогу, прислонился к сосне. Мир вокруг крутился как на карусели. Его вырвало, и сразу стало легче. Шатаясь, Витя побрёл домой. Но не успел он сделать и пары шагов, как заметил в придорожной канаве велосипед с погнутым колесом, а рядом Лиду.

– Навернулась? – позлорадствовал он.

– Иди отсюда, убийца! – она тщетно пыталась выбраться.

– В канавах гадюк полно, – ехидно заметил Витя.

Лида завизжала, а он, воспользовавшись её испугом, сначала схватил её за талию и поставил на дорогу, потом выволок туда же покорёженный велосипед.

– Хоть бы спасибо сказала, – бормотал он, идя домой. Его снова начало мутить.

Весь вечер бабушка, причитая, ходила вокруг него кругами. Пыталась понять, чего такого несвежего съел внук, что его так выворачивает. А на утро пришёл участковый, а с ним ещё какие-то люди.

«Лидка заложила», – решил Витя. Остальных не выдал, молчал как партизан, хотя в душе не давала покоя совесть – неправильно это с мёртвыми воевать, какими бы они не были при жизни. Ответить-то они всё равно не могут.

Витя надеялся, что хотя бы в школе не узнают. Директор ладно, а перед одноклассниками неудобно. На самом деле новость распространилась по школе моментально. Лёша не успел в класс войти, как Танька Синицына тут же ему всё и выложила.

– Ерунда это, – сказал он. Но спросить было не у кого – Витя в школу не явился.

– Арестовали? – хихикали девчонки.

Вездесущая Танька пояснила, задыхаясь от волнения, что Витя совсем того. Ехал на велике и вмазался со всей дури в стену. Полрожи в синяках, челюсть едва ворочается. Угораздило же придурка!

На перемене Лёша позвонил другу. После долгого ожидания раздался приглушённый Витин голос:

– А?

– Вить, ты как? – Лёша понятия не имел, что спрашивать.

– Нормально, на велике навернулся.

– Где?

– С горки летел и в стену.

– В какую стену? – не унимался Лёша.

– В кирпичную! Чего привязался? – слова давались Вите с трудом.

– Вить, ты забыл, – осторожно начал Лёша. – Твой велик с весны в нашем подвале стоит, у тебя места нет. И цепь на нём мы так и не починили.

– Это другой велик! Понял? – громко как только мог закричал Витя. – Другой!

– Педагогическое рвение, да? – перешёл на шёпот Лёша.

На другом конце провода молчали. Наконец раздался вздох:

– Всё нормально. Я на велике навернулся. Понял? Скажешь кому другое, прибью! Понял?

– Понял, – ответил Лёша.

Глава 14

Ирреальность или страшный сон – вот те два слова, что вертелись в Лёшиной голове, пока он неподвижно сидел за кухонным столом, уставясь в дату «25 декабря» на висевшем на стене календаре. Он даже не знал, существует ли в природе первое слово. В любом случае оно было классным и очень подходило к его теперешней жизни. Новый год меньше, чем через неделю, а он вынужден будет встретить его вдали от дома. Придумают тоже – зимний лагерь! Лёша и летний-то не особо любил.

Казалось, Лёша сам виноват в случившемся, но на самом деле он послужил лишь катализатором. Рано или поздно всё завершилось бы так, как завершилось, а он просто оказался не в том месте в не то время. Или всё-таки в то?

Весь октябрь ему не давала покоя Златовласка, и Лёша как заколдованный ходил и ходил в её двор. Неудачи лишь распаляли, и ему казалось, что ещё чуть-чуть, и они непременно встретятся. В итоге Лёша наткнулся на отца, целовавшего на той самой лавочке рыжеволосую женщину. Поцелуй был всего один, в щёку, но Лёша застыл как статуя, не в силах пошевелиться.

– Здравствуйте, – машинально сказал он.

Рыжая засмеялась, отец нахмурился, а Лёша повернулся и быстро как только мог побежал домой.

В тот же день вечером он услышал доносившиеся из кухни громкие голоса родителей.

– Мне это надоело! – раздражённо произносил отец. – Если ты думаешь, что я испугался, когда встретил его там, то это не так. Я просто вспомнил, что прячусь по углам как крыса. Чего ради? Из-за тебя? Нет! Из-за твоих глупых фантазий!

– Тише, тише! – шептала в ответ мама. – Лёша услышит!

– Лёша, Лёша! – передразнил отец. – Носишься с ним как с писаной торбой! Растишь размазню!

– Саша, ещё немного. Подожди немного! Ему только четырнадцать… он не переживёт…

– Чего ждать? Пока твой птенчик оперится, вылетит из гнезда и ему будет глубоко плевать на то, что его родители не хотят жить вместе? – отец шумно выдохнул. – Он страдалец, значит, а мы? Нет, тебе нравится страдать, поэзия и всё такое… но я-то на это не подписывался! Я жить хочу! Понимаешь? Жить! А не ныкаться по подворотням!

– Саша, прошу, – мама всхлипнула. – Не ради меня, ради Лёши!

У стоявшего в коридоре Лёши перехватило дыхание, во рту пересохло. Меньше всего ему хотелось, чтобы из-за него кто-то страдал. Лёша собрался с духом и, глубоко вдохнув, переступил порог кухни.

– Не надо из-за меня, – сказал он.

Мама ахнула, прикрыв рот руками. Отец бросил сердитый взгляд и сказал, что у них взрослый разговор, Лёшу никак не касающийся.

– Иди к себе! – приказал он. – Ну! Я жду!

Лёша пошёл, сел на кровать да так и просидел до полуночи, пока мама не пришла и не начала его успокаивать. А он и не расстроился. Только впал в ступор и полночи лежал, не сомкнув глаз. Задремал лишь под утро.

На следующий день родители сообщили ему о том, что разводятся. Говорила мама, отец лишь закатывал глаза, повторяя, что не детское это дело вникать в причины взрослых решений.

Оказалось, они давно не любят друг друга. У мамы есть Ярослав Шумаков, (сообщила она, отец хмыкнул), у отца – рыжая (это Лёша домыслил сам). Шумаков жил в Зеленограде, и мама переезжает к нему.

– Какой Ярослав, – удивлённо произнёс Лёша. – Он же Миша.

– Миша – это псевдоним, – объяснила мама. – Ему не нравится сочетание с Ярославом, так не звучит.

В течение нескольких секунд в Лёшиной голове промелькнула туча мыслей. Он подумал о том, что придётся переехать, поменять школу, оставить друзей (пусть это всего лишь Витя и психованная Ню). Как он станет жить на новом месте? С каким-то Яриком вместо отца, пусть даже его собственный уделяет ему не так много внимания. Лёшу начала охватывать паника, и в этот момент выяснилось, что мама уезжает одна.

После её отъезда квартира превратилась в пещеру, холодную, чужую, в которую совсем не хочется возвращаться. Отец сразу открестился от дома, приходя поздно вечером только чтобы переночевать, как в какую-нибудь общагу. Питался он на работе или, как подозревал Лёша, у своей рыжей. Сам он первые две недели объедался чипсами, газировкой и прочими «вкусностями», которые ни мама, ни отец никогда бы не одобрили.

К началу третьей неделе у Лёши заболел живот. Он пробовал было сварить макароны, и они даже получились не совсем липкими, но есть их не хотелось. Лёша навострился брать специальный пакет, засовывать в него всё, что находилось – курицу, мясо, овощи – и запекать в духовке. Получалось очень даже неплохо, только вот поглощение пищи в одиночестве напрочь отбивало аппетит.

Сначала мама звонила несколько раз в день. Лёша упрямо молчал, либо мычал в трубку что-то неопределённое, и она сдалась, стала звонить раз в неделю. Все темы их прежних разговоров внезапно испарились, оставив вместо себя холодную пустоту.

Потом явилась Ню и стала его утешать. Он не нуждался ни в жалости, ни в утешении. Ню пёрла как танк, не понимая намёков, а Лёша не мог прогнать. Спасением могло бы послужить её новое увлечение кулинарией, но кухню Ню выбрала специфическую, азиатскую с огненной остротой и огромным количеством риса.

Она взяла в привычку приносить по утрам Лёше небольшую коробочку, которую она называла «бенто». В неё она клала несколько роллов, свежие и маринованные овощи. Лёша покорно брал коробочку в школу, но всегда съедал содержимое дома, после уроков. Иногда бывало вкусно.

Неделю назад Ню притащила контейнер с плавающими в соусе макаронами.

– Токппокки, – сказала она.

– Макароны, – возразил Лёша.

– Да, нет же! Токпокки! Корейское блюдо!

– А похоже на макароны, – Лёша зачерпнул полную ложку, засунул в рот и едва не выплюнул обратно – жгло неимоверно.

– Вкусно? – улыбалась Ню. Ему захотелось её стукнуть, лишь бы не улыбалась.

Вчера она притащила к нему ведро и пакет китайской капусты.

– Будем кимчи делать! – сообщила она. Лёша седьмым чувством понял, что кимчи – это квашеная капуста со специфическим запахом и послал Ню… к себе домой.

– У меня мама против, – вздохнула та. – Ну, давай хотя бы баночку заквасим!

– Давай-давай! – сказал Лёша только чтобы она отвязалась.

Сегодня Ню притащила пятилитровую «баночку» для кимчи и попыталась намекнуть на маринованные яйца. Лёша свалил на отца. Тот как будто будет против.

– А мы в твою комнату спрячем, возле батареи, за шторой.

Лёша очень убедительно сверкнул глазами, выражая всё возмущение, что накопилось внутри, и Ню сдалась.

– Ну, ладно. Давай хотя бы гёдза сделаем, – и ткнула ему под нос фото на телефоне.

– А, жареные пельмени! – сказал Лёша.

– Да нет же! Гёдза! Японское блюдо.

– Жареные пельмени, – так и не сдался Лёша.

Сегодня он сидел за заляпанным столом с полным животом жареных японских пельменей и с тоской оглядывал припорошенную мукой кухню. Его слегка мутило. Не только из-за съеденного. Не давал покоя сотворённый Ню беспорядок. Как только он предложил прибраться, Ню горестно вздохнула, поковыряла пальцем засохший кусок теста и внезапно вспомнила, что как раз сейчас должна бежать в детский сад за сестрой.

– В следующий раз уберёмся! – бойко сказала она и выскочила за дверь.

Глава 15

Вите снился арбуз. Большой, с тёмно-зелёными полосками он призывно хрустнул под ножом, мелькнула красная мякоть. Витя нетерпеливо облизал пересохшие губы, наклонился ниже… вдруг арбуз ожил, подскочил и продекламировал Лёшиным голосом:

– Сел я в белый автобус, в белый, тёплый, хороший, – там вертелась, как глобус, голова контролёрши.

Витя моментально проснулся и увидел салон всё того же старенького автобуса.

– Молодец! – захлопала в ладоши сидевшая справа от него Тамара. – Кто написал?

Напротив ковыряла в носу чокнутая с зелёной чёлкой. В самом деле ковыряла, руки ей оторвать! Лёша рядом сидит, лыбится. Нет бы толкнуть!

– Я знаю! Знаю! – продолжила Тамара. – Это же Рубцов! Кто ещё знает стихи про автобус?

Никто не знал.

– Ну, хорошо, а какие ещё стихи Рубцова вы знаете? Лёша, молчи! Ты у нас поэтический мозг. Пусть другие подумают.

«Как на детском утреннике в дурдоме!» – мрачно подумал Витя.

Чокнутая отлепила наконец палец от носа и принялась скрести стекло. Уж, лучше бы ковырялась, честное слово!

– Я уверена, что знаете, – не унималась Тамара. – Песня есть.

И как затянет:

– Я буду долго гнать велосипед. В глухих лугах его остановлю. Нарву цветов и подарю букет той девушке, которую люблю.

К несчастью чокнутая песню знала и тоже заголосила. Витьке захотелось выйти. Через окно. На ходу. Неважно как. Главное подальше от этого дурдома.

Это случилось неделю назад. Витя сидел на заборе у рынка вместе с Колькой Суворовым и братьями Портнягиными. Братья с Колькой потягивали пиво (в морозный день!), Витя пить отказался. Хватит с него кладбищенских приключений. Вылезет снова из глубины души чёрная мразь, таких дел наворотишь, что не отмоешься.

– Эй, рыжая! – закричал Колька. – А ты ничё такая! Мож замутим? Заходи вечерком!

Девушка и правда была ничего, если судить со спины – высокая, стройная с пышными рыжими кудрями. Она осторожно шла по узкой тропинке нечищеного тротуара. Витя даже засмотрелся – упадёт или нет? Каблуки-то немаленькие по такой погоде!

– Э, ну ты чего? – не унимался Колька. – Крутая типа, да?

Он слепил снежок и бросил в сторону девушки. Снежок угодил ей чуть ниже лопаток.

Девушка обернулась и оказалась старушкой. Высокой, стройной с красивыми волосами («Парик» – разочарованно подумал Витя), но всё-таки старушкой. Колька даже с забора грохнулся, увлекая за собой братьев. Потом произошло странное: старушка поставила на землю сумки, наклонилась, слепила снежок и метнула в Витю.

– Вы чего! – заорал тот. – Это ж не я бросался!

Старушка улыбнулась и начала смеяться. Её смех был таким заразительным, что и Витя захохотал. В это время из-за угла показался Лёша. Он шёл, сосредоточенно изучая снег под ногами.

– Лёша Бочкин! – закричала старушка, а Лёша подошёл, молча подхватил её сумки и двинулся дальше, как будто так и надо.

– Эй! – заорал Витя. – Это кто ещё? Бабка твоя?

Лёша остановился. Посмотрел укоризненно:

– Это Тамара, – сказал он и протянул Вите сетку с апельсинами. Тот зачем-то взял, попутно припоминая, что такие, кажется, называются авоськами и сто лет уже не продаются.

Она, по-видимому, оказалась ведьмой. Говорят же, что они рыжие. Как начала выспрашивать, кто такой, откуда, где Новый год встречать будет. Витька возьми да и выложи и имя с фамилией, и адрес, и то, что на каникулы в деревню поедет. Умолчал только, что жутко боится приехать, протоптать тропинку к старенькой избушке, долго стучать по окнам и не достучаться. Возраст как никак, что угодно может случиться.

– Заметёт её там по самую крышу, – буркнул Витя. – Сама не откопается.

– Вы, Виктор, одни поедете? – поинтересовалась Тамара.

– Один.

– Не скучно?

Так и родился сумасшедший план поехать в деревню «всем колхозом», как выразился Витя. Кажется, он сам предложил взять с собой Лёшу с Тамарой, но как это случилось, он, хоть убей, не помнил.

– Отпрошу Лёшу Бочкина на пару дней, – болтала Тамара. – Ничего страшного не случится. Потом в свой лагерь отправится.

– Классная она, да? – шепнул другу Лёша.

– Ей бы в разведке служить, – поворчал Витя. – Кого хошь разговорит.

– Да, кстати, у меня на примете есть ещё пара очаровательных дам, – проворковала Тамара. – Их тоже нужно пригласить.

По поводу очарования Витя бы поспорил: одна «дама» оказалась дёрганой, вторая – мелкой. Знал он эту мелочь. Всё им не так. То, жарко, то холодно, то есть хотят, то пить, а то – ой, я описалась! Чуть что сразу в рёв, не заткнёшь! Пока, правда, вроде спокойно сидит, дрыхнет.

В ногах у Тамары стоял объёмный короб. В нём – граммофон, патефон… в общем то, на чём пластинки слушают. Витя не знал точно, как назвать это чудо техники.

– У вашей бабушки есть электричество? – первым делом поинтересовалась Тамара.

Витя обиделся: есть конечно! У кого сейчас электричества нет? И вода есть из скважины. Только туалет на улице и печка вместо отопления.

– Вот и замечательно! – воскликнула Тамара. Пассажиры автобуса дружно повернулись в её сторону. – Кто-нибудь знает песни на стихи Есенина?

Глава 16

Ню ожидала сугробов выше головы, холодного снега за шиворот, ледяного ветра и прочих «прелестей» деревенской жизни. Она уже приготовилась тащить на спине Шустрика, когда оказалось, что от автобусной остановки вьётся пусть узкая, но расчищенная тропинка. Витя с сомнением взглянул на худые Тамарины ноги, обутые в короткие сапожки на тонком каблуке.

– Ноги переломаете, на себе не потащу! – не выдержал он.

– Почему, интересно мне знать, я должна переломать ноги? – улыбнулась Тамара. – Не собираюсь я их ломать!

– Бабка со второго подъезда тоже не собиралась!

– И что?

– Ничего. Упала прошлой зимой, а бедро пополам. Шейка бедра то есть. Теперь вообще не встаёт.

– Я что по вашему бабка?

– А кто ещё? – усмехнулся Витя.

– Знаете, Виктор, – обиделась Тамара. – От вас я такого не ожидала.

Она расстегнула молнию большой спортивной сумки, извлекла из неё валенки с розовыми цветочками на голенищах и, оперевшись на Лёшино плечо, быстро переобулась.

– Готово! – провозгласила она. – Вперёд, дорогие мои!

И смело зашагала в сторону деревни. Ню шагала следом и думала, как здорово, что она встретит Новый год здесь, а не за столом с вечно ворчащей матерью и вусмерть пьяным отцом. При этом её не просто отпустили, а буквально заставили поехать с Тамарой.

В тот день Ню, склонившись над старым тазом, красила чёлку. В ярко-зелёный ядовитый цвет. За стеной переругивались родители. Мать хотела поехать на праздники в санаторий, отцу было лень.

– Все заводские едут! – кричала мать. – Всего-то пять тыщ с человека. Остальное завод оплатит! Что ж не поехать? Не дураки люди-то!

– Не все, – устало бубнил отец. – Макаров, начальник цеха в Египет собрался, зам в Турцию.

– А Бочкин? Бочкин? – не успокаивалась мать. – В санаторий! Сама слышала!

– Ты Бочкина не равняй. Бочкин – главбух и санаторий у него не наш, а другой совсем. Наш задрипанный никому на фиг не нужен.

– Да хоть задрипанный! Хоть какой-то! Я нигде никогда не была, ирод проклятый! Пьянь! Похоронила себя заживо! Ради кого? Пьяной рожи ради?

Материн крик становился всё громче и протяжней. Ню с досадой подумала о том, что его слышит теперь весь подъезд – стены в доме тонкие как бумага. Да и по вентиляции в кухне звук здорово разносится.

– Кончай ныть! – на кухне грохнуло. Ню замерла. Видимо отец стукнул кулаком по столу. Мать завелась пуще прежнего.

– Девок куда денем? – отец почти не кричал.

– В лагерь можно. Бочкин сына в лагерь отправляет.

– Где деньги, Зин? – усмехнулся отец. – А Шурку в лагерь не возьмут. Мелкая слишком.

– Ох, – заголосила мать. – Связали по рукам и ногам. Да зачем я замуж-то вышла! Дура я неотёсанная! Жизнь свою девичью сгубила!

– Достала! – заорал отец, кинул в стену что-то металлическое ( – Кастрюля, кастрюля! – запричитала мать) и громко топая, пошёл в прихожую одеваться.

– Катись и не возвращайся! – неслось вслед. – Упейся до смерти, тварь! Я плакать не буду!

В этот момент в дверь позвонили.

– Тамарочка! – мать как подменили. – Мы вам так рады!

– Да уж рады, – добавил отец. – В самый подходящий момент припёрлись.

– Шутить изволите, Леонид Анатольевич? – рассмеялась Тамара. – Я к вам по делу. Хотела отпросить девочек. Хочу к старой подруге съездить на празднике да тяжело одной в дороге. Годы, знаете ли. Мои года – моё богатство, но и они же тяжкий груз. О чём это я? Ах, да! На несколько дней всего. И мне не скучно, и девочки развеются. Вы же, я слышала, в санаторий едете?