Первые грозы

Глава 6

Нужно что-то делать. Куда-то идти. С кем-то говорить. Остановка подобна смерти. Стоит остановиться, и что-то произойдёт. Плохое, непоправимое. Ни в Бога, ни в дьявола Ню не верила, но точно знала, что существует нечто более огромное и могущественное, чем целая вселенная. Эта сила не знает жалости, ей неведома справедливость. Её мотивы трудно понять. Известно лишь одно – она не выносит счастья. Попробуй успокоиться, улыбнуться и поверить, что всё хорошо, как вездесущая сила нанесёт сокрушительный удар. Кому-кому, а Ню это хорошо известно.

В третьем классе её пригласили на день рождения. Одноклассница, которая раньше и не смотрела в её сторону, протянула розовый конверт, украшенный миниатюрными розочками. И пусть на празднике оказался почти весь класс, Ню была счастлива. Впервые она играла наравне со всеми, её никто не обзывал и не смеялся над её костлявыми коленками.

Дома мать накинулась прямо с порога.

– Нагулялась! Хорошо тебе!

Словно завидовала свалившемуся на дочь счастью.

– Отец твой тоже веселится! Такой концерт закатил, сиди и радуйся! – мать повернулась. Под левым глазом расцветал синяк. – Хоть бы сдох, пьянь проклятая!

Ню тихонько пробралась в комнату, села на кровать и заплакала. Тогда она ещё жалела мать.

– Иди полюбуйся! Вон на кухне валяется! – показалась в дверном проёме мать, растрёпанная, красная от криков. Схватила зарёванную дочь за руку и потащила в кухню. – Гляди, какой папка у тебя красивый! Хороший папка, да? Лучше мамки?

Вспомнила, значит, как в ответ на вопрос одной особенно дотошной тётки, кого Ню любит больше, папу или маму, растерявшаяся девочка прошептала: «Папу».

– Какая нехорошая девочка, – засмеялась тогда тётка. – Любить надо обоих, одинаково.

Сунула в руки шоколадку и ушла. А мать запомнила, носила в себе, чтобы однажды упрекнуть, ткнуть носом в нерадивого папашу.

– Нравится? Нравится? – кричала она, а Ню замерла от страха. Ей показалось, что отец в самом деле не дышит. С тех пор в ней прочно укоренилась привычка несколько раз вставать по ночам, пробираться на цыпочках к спящему отцу и, затаив дыхание, прислушиваться: дышит? Или нет? Знать необходимо заранее, чтобы подготовиться, иначе слишком страшно.

Раньше Ню любила играть в одну игру. Выбирала понравившихся ей людей и шла за ними. Следила, в какой магазин они зайдут, что купят, о чём станут говорить. Шла поодаль, выбирая окружные пути, чтобы «объект» не замечал её слежки. Больше всего ей запомнились мать с дочкой и высокий старичок с пышными усами. Мать и дочь обе были круглые и румяные словно булочки. От них даже пахло как от выпечки ванилью и корицей с тонкой ноткой карамели. Они всегда смеялись, обнимали друг друга толстыми белыми руками. Мать целовала дочь в макушку, а та в ответ хихикала, прижимаясь к пышной груди матери.

Жили они в частном доме со светло-зелёными стенами и кружевными наличниками под старину. В саду цвели гортензии, а из окон доносились звуки пианино. Как можно издавать такие прекрасные звуки такими толстыми пальцами для Ню осталось загадкой.

Старичок тоже жил в собственном доме. Не таком красивом и музыка из него не лилась. Каждую субботу он длинным окружным путём отправлялся в кондитерскую. Обходил почти весь город, а в конце заходил в магазин, где выбирал шесть пирожных и уже коротким путём возвращался домой, где ему навстречу выбегали шестеро ребятишек. Каждому доставалось по пирожному.

Ню ходила за старичком всё лето, а в конце августа кое-что произошло. Ню «нарвалась». Лет до десяти она часто «нарывалась». Так называла мать неприятности, в которые попадала дочь из-за своего острого языка. В тот день Ню сцепилась с мальчишками, гонявшими в грязной луже бумажные кораблики.

– Чего брызгаетесь? – закричала она. Ей до смерти захотелось научиться делать точно такие же кораблики, а выразиться мягче она не умела.

Нечего и говорить, что её не поняли и целиком окунули в злосчастную лужу. Ню сидела на скамейке и ревела, когда заметила знакомую фигуру. Старичок продолжал свой ежедневный обход. Девочка отправилась следом. К её удивлению он купил в кондитерской не шесть, а семь пирожных, и выйдя на улицу, предложил одно из них Ню. Она протянула руку и тут же заметила в стеклянной витрине отражение нечёсаной девочки в спущенных колготках и с грязными разводами на лице. Точь в точь маленькая попрошайка в одном из фильмов. Он и принял её за нищенку, никогда не пробовавшую сладкого. Ню стало стыдно и она убежала.

В следующий раз она увидела дом старика накануне нового года. Было тихо и красиво как в сказке. Снег заметал дорожку из еловых лап, ведущих к входной двери.

«Кто-то умер», – поняла Ню. Она знала, что такими ветками указывают путь покинувшей тело душе.

В толпе шептали: «Учителя хоронят. Видишь, сколько молодёжи. Хороший человек был. Теперь таких нету».

Ню охватило чувство тоски и обречённости.

– Чего ноешь? Помер кто? – поинтересовалась дома мать.

– Умер. Учитель, – Ню сидела в прихожей не в силах раздеться.

– Твой?

– Мой, – зачем-то соврала девочка. – По рисованию.

– Понятно.

Мать смотрела на дочь со снисходительной усмешкой.

– А когда я умру, так же рыдать будешь или поменьше?

Зачем она так говорит? Давит на больное место, расковыривает зудящую рану, ведь больше всего на свете Ню боится не ссор и не драк, а того, что не станет близких ей людей. Она не могла объяснить, почему её так пугает их смерть. Если бы её спросили, как она относится к родителям, то в ответ услышали бы резкое «я их ненавижу». «Ненавидела» Ню слишком многих, чтобы принимать её слова всерьёз. В душе у Ню царствовал и процветал раздрай. Она металась от любви к ненависти, от страстного желания объять вселенную до отвращения к окружающему миру. Ню то жаждала любви и дружбы других людей, то презирала их за невнимание и равнодушие.

В данный момент она переживала очередную пору увлечения. Не сойдясь с Машей Коноваловой, она зацепилась за Лёшу, на которого до этого времени даже не смотрела. В такие моменты она вела себя как маленькая, пряталась по кустам, преследовала жертву. Чаще всего её грубо прогоняли, а иногда, как с Машей, Ню сама разочаровывалась в своём идеале, погружаясь в пучину ненависти к миру.

Лопоухий Ню раздражал. Чего он прицепился к Лёше? Друг что ли? Вон как болтают. Она напрягла слух, но ничего не услышала. Мальчишки засмеялись, а Ню сжала кулаки. Зачем он потащил Лёшу на автовокзал? Если б не он, давно бы уже шли домой и болтали. А тут этот, с ушами. Рюкзак уродливый тащит, ещё и радуется чему-то.

Ню засела в кусты, наблюдая, как лопоухий садится в автобус, прижимается к стеклу, корчит смешную рожицу, машет рукой. Лёша тоже машет. Детский сад какой-то! Ню фыркнула и, подождав, пока автобус скроется за поворотом, предстала перед Лёшей в помятой юбке и с головой полной увядших листьев.

– Привет!

– Привет! – Лёша был явно ошарашен.

– Домой?

– Ну, да.

– Пошли вместе?

– Ну… давай!

Лёша с недоверием смотрел на случайную попутчицу. Она-то откуда здесь взялась? Разговор не клеился. Ню волочила левую ногу, загребая опавшую листву, и это ужасно раздражало.

– Это твой друг?

– Одноклассник.

– Понятно…

Лёша смотрел на спутанные волосы Ню, на синюю прядь, и ему ужасно хотелось их расчесать, вытащить грязные листья. Ещё хорошо бы подтянуть сползший гольф на правой ноге, кроссовки почистить. Думал он об этом без нежности, давало о себе знать привитое с раннего детства стремление к чистоте и порядку. Даже крохотное пятнышко выводило маму из душевного равновесия, что уж говорить про Лёшу, выросшего под её широким крылом.

– Стой! – скомандовал он и, взяв себя в руки, потянулся к синей макушке. Ню замерла. Лёша аккуратно вытащил пару листочков. Её затопила волна нежности. Ему не всё равно, он хочет о ней заботиться, а Лёша ощутил брезгливость. Немытые волосы напомнили ему жирных червяков.

У автобусной остановки они почти наткнулись на Жвалевского. Он шёл впереди, слегка покачиваясь на полусогнутых ногах. Ню замерла, раздумывая, и вдруг побежала, не обращая внимания на отца и ураганом ворвалась в подъезд.

– Сумасшедшая! – вырвалось у Лёши.

Жвалевский ткнулся в закрытую дверь подъезда, прислонился лбом.

– Здравствуйте, Леонид Анатольевич! – в окне показалась рыжая голова Тамары. – Что-то вы сегодня рано и уже нажравшись. Праздник какой?

И не дождавшись ответа, повернулась к Лёше:

– Вот так и живём, Лёша Бочкин. Каждый день, если не цирк, то зоопарк. В общем, туши свет, Лёша Бочкин. Сейчас такое начнётся!

Тамара скрылась в квартире, зашуршала бумагой. Перебирает пластинки, понял Лёша. Он был у неё в гостях лишь однажды, но успел заметить гору пластинок в углу и старенький проигрыватель на прикроватном столике.

В окне шестого этажа замаячила шатающаяся фигура, а из Тамариного окна полился глухой потрескивающий джаз со старой пластинки.

Глава 7

Ню жаждала дружбы. И в жажде этой не знала покоя, не жалея ни себя, ни окружающих. Изводила потенциального друга многодневной осадой и изматывающим преследованием.

К четырнадцати годам Ню начала разочаровываться в столь неэффективном методе поиска друзей. Проще и безболезненней стать причастной к какому-нибудь большому делу, вступить в команду, получив иллюзию дружеского общения. Спорт для этого подходил идеально. Командный дух и воля к победе – вот тот цемент, скрепляющий людей и дающий желанное чувство сопричастности.

Только со спортом у Ню ничего не вышло. Оказалось, что у неё совершенно не развит глазомер да и с координацией движений полная беда. Во время игры в баскетбол она постоянно поскальзывалась, сбивала с ног других игроков и упрямо бежала в противоположную от броска сторону. Волейбол, в котором не требовалось носиться по всему залу, тоже подвёл. Ню тянула руки к мячу, промахиваясь буквально на пару сантиметров.

Как-то раз она стояла у самой сетки, когда мяч полетел ей прямо в руки. Нужно было всего лишь подпрыгнуть. С неведомым прежде счастьем Ню подняла руки и оторвалась от земли, готовясь к удару ладонями о шершавый волейбольный мяч. Внезапно сзади на неё налетела чья-то фигура и легонько шлёпнула по рукам. Ню дёрнулась. Мяч отлетел в сторону. Раздался протестующий звук свистка. Ню обернулась – Ковалёва!

– Ты чего влезла? – не выдержала Ню. – Больше всех надо?

– Жвалевская, успокойся! – закричала учительница физкультуры. – А ты, Ковалёва, не лезь туда, куда не просят! Она бы и так отбила!

Оставался хор. Что может сплотить сильнее, чем пение в унисон? Руководитель хора Юлия Александровна Ню приняла. На самом деле она всех принимала. Было бы желание. И всё бы хорошо, только опять Ню ошиблась. Не совпали её ожидания с конечным результатом. Начать с того, что никто в хоре не желал сплачиваться. Скорее наоборот. Плелись непонятные интриги, смешки за спиной. После каждого выступления неизменно проходил «разбор полётов», во время которого находились виновные, которых третировали до следующего выступления и следующего разбора. Юлия Александровна то ли не замечала подобных распрей, то ли не хотела вмешиваться.

Но несмотря на то, что обстановка в коллективе была напряжённой, и никакой дружбой в нём не пахло, Ню неожиданно понравилось петь. Голос у неё был не слишком красивый, но в общем потоке звучал отлично. Её никогда не выбирали солировать, да она и не согласилась бы петь в одиночку. Умерла бы на месте от страха перед зрительным залом. Только одну ошибку совершила Ню, она позволила себе расслабиться. Почувствовала себя счастливой во время репетиции, растворилась в словах Николая Рубцова о горнице, в которой светло. И в тот же самый момент дверь актового зала открылась, и в него вплыла Ирина Витальевна.

Она, кивая головой, дослушала песню. Потом подозвала Юлию Александровну, пошепталась с ней пару минут. Уходя, ткнула пальцем в Ню.

– Жвалевская, а ты что здесь делаешь? – возмутилась она. Ню показалось, что от её громового голоса зашатались стены. – У тебя же «тройка» по математике!

– Я её исправила, – Ню лихорадочно сжимала и разжимала пальцы.

– Да? Я проверю. А с поведением что? Запомни, одно происшествие и никакого хора.

Директор величаво покинула зал, а Ню от стыда едва не упала в обморок.

И вот теперь над ней Дамокловым мечом висела угроза отчисления. Можно было уйти самой, но Ню так понравилось петь. Приходилось жить в постоянном страхе и неопределённости, что ужасно бесило. Выступать на Дне учителя ей, как и ещё двум девчонкам, не разрешили из-за той самой злосчастной «тройки».

Почти всю жизнь раздражение преследовало девочку. Сегодня, когда она стояла с сестрой у дома, степень раздражения грозила превысить все разумные пределы. Шёл дождь, а отец опять умудрился явиться пьяным. Пришлось выходить на улицу, нацепив на Шустрика дурацкий жёлтый дождевик. Дождевик как две капли воды был похож на тот, что носил маленький мальчик из фильма ужасов, который мать запретила смотреть. Ню посмотрела его позже и не поняла, почему его считают таким страшным. Как будто в канализации действительно сидит клоун, готовый затащить в своё логово невинного ребёнка. Ужастики Ню никогда не пугали. Она отлично понимала, что всё это выдумки. Она-то прекрасно знает, что страшно на самом деле.

Страшно – это когда отец хватает нож, приставляет к своему горлу и кричит, что сейчас зарежется. Страшно, когда мать, схватив Шустрика, встаёт на подоконник и заявляет, что прыгнет вместе с ней вниз. При этом они подначивают друг друга: «Давай, режь!» «Давай, прыгай!» Страшно, когда отец бьёт мать по лицу, и она отлетает в угол и лежит там словно мёртвая. Когда мать поднимается и втыкает ему в шею вилку, а глаза у него становятся большими и остекленевшими как у мертвеца. Однажды приезжает дядя Витя, и родители становятся добрыми и тихими. Выпивают втроём и совсем не скандалят. Думаешь, как хорошо, что есть дядя Витя. Вот бы он пожил у нас подольше!

Потом идёшь в туалет и наталкиваешься на его огромную тушу. Он прижимает к стене, говорит, какая ты красивая, шарит руками по телу, голым ногам, забираясь всё выше. Хочется кричать, но не можешь вдохнуть. Плачешь, но он не реагирует. В коридор выходит мать, и он разочарованно отходит от тебя, подмигивает и шепчет: «Продолжим позже».

Берёшь сонную сестру, выбегаешь из дома и всю ночь ходишь и ходишь по улице, вытирая слёзы, шарахаясь от случайных прохожих. Утром мать кричит, что ты безмозглая дура и хочешь её смерти. Начинаешь объяснять про дядю Витю, путаешься, трясёшься. «Не могу больше слушать этот бред» – говорит мать. Не поняла? Или не поверила? Всю неделю ходишь за ней как привязанная, ждёшь пока уедет дядя Витя. А он всегда садится рядом и гладит своей ручищей твою ногу. Ты пытаешься рассказать, а тебе никто не верит. Потому что дядя Витя хороший. Его все любят, а тебя не любит никто. Самое страшное, что Шустрик тоже очень любит дядю Витю и постоянно норовит чмокнуть его в щетинистую щёку. К счастью, дядя Витя перебрался на Дальний восток и уже год, как не навещал подмосковных родственников.

Как назло сегодня, когда мать разошлась пуще обычного, Шустрик заупрямилась и никак не хотела идти в тайное место.

– Прекрасная погода! – на первом этаже отворилось окно. Тамара, протянув руки, начала ловить в ладони дождевые капли.

– Чего в ней прекрасного? – буркнула Ню, насупившись.

– Прекрасно в такую погоду сидеть дома, укутавшись в плед, пить какао, есть шарлотку и смотреть любимый фильм.

Ню даже спорить не хотелось, а Шустрик запрыгала и закричала, что хочет домой.

– Жаль, я совсем не умею готовить шарлотку, – вздохнула Тамара.

– Чего её готовить! – удивилась Ню. Надо же, взрослая женщина, а элементарный пирог испечь не в состоянии.

– Увы, моя голова всегда была занята другим. А сегодня мне уже поздно переучиваться.

Шустрик продолжала кричать, и у Ню начало покалывать в затылке. Ещё немного и она не выдержит, силком потащит дурёху подальше от дома. Не объяснишь мелкой, что домой нельзя.

Тамара ещё раз вздохнула:

– Ах, если бы кто-нибудь помог мне испечь шарлотку! – и хитро посмотрела на Ню. – Такая погода пропадает! Хочешь пирожок с какао, детка? – обратилась она к Шустрику.

– Хочу! – завопила та, и протянула руки к окну. Тамара легко схватила её, подняла и внесла в квартиру. Ню ничего не оставалось, как последовать за ней, только более цивилизованным путём, через подъезд.

Глава 8

Тамара давно жила в доме. Так давно, что знала всех жильцов. Знала она и то, почему почти каждый вечер Ню тащит сестрёнку на улицу. И каждый раз ей становилось их безумно жаль. Она всегда всех жалела эта Тамара. Даже залетевшую в квартиру муху не убивала, а ловила и выпускала на улицу. Много лет она жила одна, и никого в целом свете у неё не было. Только герань на окне да соседи, бросавшие пару слов перед тем, как войти в подъезд. Иногда казалось, что этого достаточно.

– Заходи, Аннетт, – сказала она Ню, протягивая ей красные тапочки с вышитыми на них блестящими бабочками.

Ню вздрогнула. Ещё одно имя и такое необычное. Шустрик уже забралась с ногами на диван и разглядывала висевшую над ним картину.

– Смотри, как красиво! – закричала она, обернувшись к сестре.

На холсте, а это был настоящий холст, на берегу речки сидела девочка и завороженно смотрела в воду, любуясь на своё отражение. Рядом лежала раскрытая книга и надкусанное яблоко. Речка блестела словно стеклянная, девочка загадочно улыбалась, а над всем этим раскинулось нежно-голубое небо.

– Это рисовал мой папа, – сказала Тамара. – А эта девочка – я. Только совсем ещё маленькая на нашей даче в Ольховке.

– Он был художником? – спросила Ню, охваченная чувством несоответствия между Тамарой и девочкой на картине. Неужели, это и правда она?

– Нет, просто рисовал иногда… писал, как говорят художники. Ничего и не осталось, только это, – Тамара с нежностью погладила раму. – Ну, что, идём печь?

В кухне нашлось большое яблоко с красными полосками, немного муки (Ню сунула нос в пакет, сказала: «Хватит»), пара яиц, сахарный песок и пакетик слипшейся от времени корицы (Ню понюхала, чихнула, сказала: «Сойдёт»).

– Создадим подобающую атмосферу! – Тамара склонилась над стопкой пластинок. Странная. Ну, у кого в наше время есть пластинки?

– И вновь Шопен, баллада соль минор, – пропела она одновременно с первыми звуками фортепиано и, кружась, вернулась в кухню.

Ню с опаской посмотрела на соседку. Она и правда чокнутая. Даже яблоко почистить не может, ножик с каким-то вывертом держит, а кожуру такую толстую срезает, что на пирог ничего не останется. Ню со злостью взбивала яйца с сахаром, брызги так и летели. Шустрику досталось самое сложное – смазать маслом форму и аккуратно выложить на неё кусочки яблока.

После того как пирог был осторожно помещён в духовку, Тамара поинтересовалась, любят ли девочки фиалки.

– Одна моя приятельница подарила мне замечательный набор, – сообщила она, – пену для ванны, гель для душа и шампунь. К сожалению, с запахом фиалки. А я, знаете ли, старовата для фиалок. Поэтому предлагаю, пока выпекается наша замечательная шарлотка, вам девочки погрузиться в фиалковую ванну. При условии, конечно, что вы любите этот запах.

Ню понятия не имела, как пахнут фиалки, но всё-таки уговорила отвести себя и сестру в ванную. Сразу вспомнился дядя Витя, и настроение улетучилось. Чего ради эта старуха потащила их в квартиру? Пирожка поесть? Держи карман шире! Сейчас ввалится в ванную, извращенка старая! Ню внутренне приготовилась сопротивляться. «Глаза выцарапаю!» – решила она. Но Тамара только наполнила ванну, растворив в ней пену, поставила сиреневые флаконы на её бортик и, сказав «Мойтесь, девочки!», вышла.

– Это наше новое тайное место? – спросила Шустрик, когда сёстры уже сидели в ванной друг напротив друга. Между ними прозрачной горой возвышалась пена, цветочный запах заполнял помещение.

– Да, – прошептала Ню, наклоняясь к сестре. – Новое и очень-очень тайное. Если расскажешь кому-нибудь, то больше никогда не сможешь сюда вернуться.

– Даже маме?

– Даже маме.

«Особенно маме», – подумала Ню. Она представила, что за ор поднимет мать, когда узнает, что они шляются по чужим квартирам. Скажет, что дочь её позорит да ещё и Шустрика за собой таскает, учит плохому. Проходили уже! Один-единственный раз Ню зашла к однокласснице после уроков, посидела у неё полчаса, чай попила с вареньем. Варенье вкусное, необычное, из лепестков роз. Вечером взяла да рассказала матери про варенье. Та сразу, где ты его ела? А потом длинная лекция о том, что не надо навязываться в гости и мешать нормальным людям. Ню и не навязывалась, мама одноклассницы её сама пригласила.

– Сделала вывод? – спросила тогда мама.

Ню кивнула. Вывод-то она сделала да не тот, что требовался. Она решила никогда не говорить матери о том, где бывает и что делает. От греха подальше. Мало ли что той взбредёт в голову.

У Тамары оказалось так хорошо и необычно. У неё были пластинки с музыкой, которую Ню никогда не слушала, кассеты с фильмами, которые Ню никогда не видела и большой кувшин с носиком, в котором так удобно варить какао на настоящем молоке. Ню обожала какао, но дома редко бывал этот напиток. Дорого. А если и появлялся, то растворимый и молока в него следовало добавлять чуть-чуть, тоже из экономии.

– Устроим пир! – возвестила Тамара, ставя на поднос хрустальную тарелку с кусками шарлотки, три большие чашки какао и кувшин, чтобы наливать себе сколько угодно напитка. Поднос опасно кренился, когда она несла его в комнату, но всё обошлось, и он занял почётное место на журнальном столике у кровати.

– Теперь нужно выбрать фильм, – Тамара присела у полок с видеокассетами. – Дождливая погода напоминает мне о финале «Завтрака у Тиффани». Барышни, вы не имеете ничего против «Завтрака у Тиффани»?

Ню не имела, потому что не знала, что это за фильм. Спросила только, можно ли его смотреть Шустрику.

– Ах, Аннетт, в то время снимали такое кино, которое можно смело показывать даже младенцам!

Тамара всё никак не могла отыскать нужную кассету.

– Проще в интернете найти! – сказала Ню. – Сейчас кассеты никто не смотрит.

– Как никто? А я? – улыбнулась Тамара и победно вскинула руку. – Нашла!

Ню плохо запомнила фильм. В её голове блуждали другие мысли и чувства. Происходившее с ней было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Вкуснейшая шарлотка, горячее какао, тёплый плед. Слева, вся в крошках от пирога, дремала Шустрик, пуская слюни на руку сестры. Справа Тамара сидела словно королева, с идеально прямой спиной. Ню украдкой взглянула на её профиль. Раньше она думала, что старики страшные. Тамара не красивая, ей не подходит это слово. Она благородная. Ню смотрит и не может насмотреться. Какой станет она сама в старости? Точно не такой как Тамара. Мать говорит, что из неё вырастет вредная, вечно недовольная старуха с отвисшей грудью. У Тамары грудь совсем маленькая, а кожа почти прозрачная, и под ней видны переплетения тонких синих вен.

Ню придвигается ближе и чувствует запах пудры. Поэтому Тамара такая бледная? А рыжие волосы? Неужели настоящие? Тамара кладёт руку на её плечо и слегка прижимает к себе. У Ню начинает щипать в глазах. Почему её раньше никто не обнимал? Это же так важно, чтобы тебя иногда кто-то обнимал. Без слов, бесконечных претензий и увещеваний. Ню не помнила, когда в последний раз обнималась с матерью. Наверное, никогда.

Рука у Тамары холодная. Кровь у стариков постепенно остывает. Так говорил дедушка, которого Ню почти не помнит. Остались от него пара фраз и любимая материна присказка, упрёк отцу: «Весь в своего алкаша-папашу!» На руке у Тамары кольца, все с кроваво-красными камнями. Свет отражается от них и, преломляясь, сверкает словно крохотное пламя. Впервые в жизни Ню хочется, чтобы время остановилось.

Глава 9

Суббота началась тревожно. Не потому что Лёша проснулся в семь утра в выходной, и не потому что отец засобирался вдруг на работу. Он трудился главным бухгалтером на заводе, откладывал написание отчётов и прочей документации на последний день и часто не успевал закончить их в рабочее время.

Тревога начала зудеть ещё накануне, когда Лёша, садясь вечером в кресло перед телевизором почувствовал в заднем кармане твёрдый прямоугольник визитки с телефоном незнакомого Яра. Он таскал её с собой уже больше недели и всё никак не решался отдать маме. Было что-то неправильное и в этом имени, и в том, что мама ни разу не спросила, не видел ли он визитки. Может, она ей больше не нужна, а он мучается.

По телевизору шёл сериал, бесконечно нудный, про жизнь полицейских. Никому не интересный, он служил прекрасным фоном для добровольного мучения под названием «тихий семейный вечер».

– Яр! – выкрикнул толстый полицейский с круглым как блин лицом. Лёша вздрогнул. Призвав на помощь весь имеющийся у него актёрский талант, он хихикнул: