Первые грозы

Ню словно окоченела. В груди беспокойно билось сердце. «Не отпустит! Не отпустит!»

– Тамарочка, да мы не против! – мать смеялась. – Как раз думали, что с детьми делать, а тут вы. Так удобно. Будем очень признательны.

Ню ушам своим не верила. Да что случилось-то? Земля перевернулась? Все медведи передохли? Мать с ума сошла? Ню схватила таз и выбежала из ванны, но Тамара уже ушла.

– Чего замерла? – вмиг переменилась мать. – В унитаз свою гадость сливай! Ещё не хватало после тебя ванну отдраивать! И аккуратней лей! Туалет не забрызгай!

Ню вздрогнула, попятилась назад. Таз выскользнул из её рук и полетел на пол, орошая стены тёмно-зелёной жидкостью.

– Идиотка косорукая! – заорала мать, подбежала к дочери и принялась хлестать её кухонным полотенцем, так кстати оказавшимся на её плече.

– Достали! – заорал отец, накинул на плечи куртку и, хлопнув дверью, выскочил из квартиры.

– Ботинки надень, пьянь! – закричала вслед мать, но того уже и след простыл.

Вечером выяснилась причина материной любезности.

– У этой Тамары родственники-то есть? – спросила она дочь.

Ню вытаращила глаза:

– Нет, кажется.

– Хорошо. Ты ходи к ней почаще, будь повежливей. Да и я ей кое-чего на ухо напою. Глядишь, квартиру тебе и отпишет. Интересно, она у неё приватизированная?

Мать задумалась, а Ню собралась с силами и выкрикнула:

– Не хочу никакой квартиры! Подло это!

– Подло, дорогая моя, в нищете с алкашом жить. Тебе о будущем думать надо. Умом не блещешь, так хоть какое имущество будет.

У Ню защипало в носу. Зачем мать так сказала? Теперь никакой радости от общения с Тамарой не будет.

Но в тот день радость всё же была и огромная. От снега, свежего воздуха, смеха Шустрика и даже от ворчания лопоухого Вити. Так хорошо, что даже совсем и не холодно.

От основной дороги к калитке вела широкая расчищенная тропа. Витя первым шагнул в огород и увидел орудовавшую лопатой бабушку. Он подошёл и тихонько дотронулся до её плеча. Бабушка вздрогнула и разогнулась:

– Как вас много! – улыбнулась она.

– Мы решили вас навестить! – возвестила Тамара. – Вы не против?

Бабушка продолжала улыбаться.

– Она не слышит, – пояснил Витя. – Глухая.

Идея с приездом нравилась ему всё меньше. Станут смеяться над старым человеком. Эта с зелёной чёлкой первая ржать начнёт. Опустив глаза, он взглянул на бабушкины ноги. Так и есть – опять без обуви.

– Ты зачем босиком вышла? – заорал Витя ей в левое ухо. – Простудишься! Чистила зачем? Сил много?

Его начала охватывать злость.

– Как не почистить, Витенька, – также громко ответила бабушка. – Завалило. Не пролез бы.

– Ну а босая! Босая-то почему?

– Для здоровья конечно! – Тамара подбежала к бабушке, схватила её под руку и заговорила, уткнувшись той в правое ухо:

– Знаете, Лидия Павловна, я бы тоже пробежалась бы босичком да по белому снегу, но город, грязь…

– Инфекции, – подхватила бабушка.

– Инфекции, – повторила Тамара. – А вы, Виктор, прекращайте задавать глупые вопросы. Вам не идёт. Возьмите лучше сумки да пойдёмте наконец в дом. Холодно.

Глава 17

Это должно было быть скучно и по-стариковски: стол с салатами, приготовленными Ню и Тамарой, бабушкины пирожки на широком подносе, выключенный сразу после боя курантов чёрно-белый телевизор, шипящие пластинки со старой музыкой. Праздник просто обязан был провалиться, но всё получилось лучше, чем ожидалось.

Спать легли под утро. Витя лежал на сундуке в углу и чувствовал, что его немного отпустило. Напряжение и злость ушли. Он вслушивался в бабушкин богатырский храп и понимал, что ему больше не стыдно.

Ещё вчера он не мог представить Тамару, такую аристократичную и утончённую, рядом с простой и бесхитростной бабушкой. Вот уж кто посмотрит свысока, начнёт усмехаться. Не вслух, а так, вроде про себя, но очень заметно. Как та девчонка в сандалетках. Войдёт в дом, сморщит нос и с презрением окинет взглядом покрывало с оленями на стене, пару сундуков по углам. Про уличный туалет Витя даже думать не хотел.

Или та психованная с чёлкой, Ню. Что за дурацкое имя! Эта в открытую ржать начнёт, а после ещё разнесёт по школе. Хоть под землю проваливайся! Лёша понятно. Лёша вежливый. Не то что не скажет, не подумает ничего плохого.

Вышло всё наоборот. Несмотря на свои заумные разговоры, Тамара оказалась самой обыкновенной, простой и открытой. Она легко нашла общий язык с бабушкой, отважно отправилась в туалет на задах и собственноручно вымыла в ведре посуду.

Ню эта тоже ничего. Жалко только, что пришибленная. Спит на кровати в обнимку с мелкой и ревёт. Чего ревёт, спрашивается. Хорошо ж всё. Не хотела бы ехать, не ехала бы. За столом сидела, улыбалась. На улице хохотала так, что под конец осипла. Теперь ноет.

Витя не выдержал, подошёл к кровати, пнул ногой ножку.

– Эй, – прошипел он. – Чего ноешь? Живот болит?

– Ничего у меня не болит, – возмутилась Ню. – Уже и поныть нельзя!

– Да бесит! Понимаешь? Бесит! Достали все!

Витя развернулся и пошёл на кухню. Ню замерев, задумалась: лучше бы Лёша её пожалел. Он хороший. А этот Витя лопоухий какой-то и вредный. Плакать он запрещает! Не знает, дурак, что от хорошего тоже плачут. Особенно, если хорошего в жизни по пальцам перечесть можно.

На кухне Витя засунул руку в дыру под подоконником и вытащил на свет помятую пачку.

– Вредные привычки, да Виктор? – раздалось над его ухом.

У Вити чуть сердце не остановилось. Тамара. Прислонилась к стене. В полутьме и не заметишь.

– Ну и что? – спросил он с вызовом. – Учить будете? Сами вон с сигаретой!

Тамара поднесла к лицу правую руку, взглянула словно впервые на зажатый пальцами предмет, вздохнула.

– Мне уже поздно бросать. А вот вам бы бросить не мешало. В юности очень вредно курить.

Витя хмыкнул:

– Знаю-знаю. Волосы выпадут, лёгкие отвалятся, не вырасту и прочая хрень. Говорили уже. Плевать!

– Как же можно плевать на своё здоровье? – удивилась Тамара.

– Вы же плюёте. У нас в школе одна училка была. Она, знаете, что говорила? Говорила, что нельзя требовать от других того, чего сам не делаешь. Вот вы не бросаете, почему я должен?

– Хорошо! – оживилась Тамара. – Давайте вместе! Одновременно! С этого момента я не курю!

Тамара достала из кармана пачку и сжала её в кулаке.

– Теперь ты!

– Ага, – возмутился Витя. – А как я узнаю, что вы и правда бросили!

– Слово даю!

– Ага! Знаю я ваши слова! Хотите – даёте! Хотите – назад забираете!

– Виктор, я вас хоть раз подводила? – Тамара наклонилась к нему близко-близко, тёплое дыхание опалило щёку.

– Нет, но… – он хотел сказать, что и повода не было. Знакомы-то они всего ничего, но не успел.

– Вот и замечательно! Значит не курим! Оба!

– Только пачку за окошко не кидайте, – сказал Витя. – Не вам убирать потом.

– Я похожа на того, кто бросает за окошко мусор?

– Нет, но…

– Вот и замечательно!

Витя постоял, переминаясь с ноги на ногу. Делать было нечего. Спать не хотелось, а до утра ещё времени полно.

– Ночь располагает к разговорам, не находите? – произнесла Тамара.

– Рассвет скоро! – буркнул он скорее по привычке. – Вон уже пробудряется!

Сказал и сам испугался сказанного. Снова старушечье словечко. Как там говорит отчим? «Нужно выдавливать из себя деревенскую необразованность, выжимать по капле. Простота хуже воровства».

– Мило! – улыбнулась Тамара. – Это наверное от слово «бодро». Удивительный у нас язык. Вы не находите?

Витя не находил. Так и сказал, а она рассмеялась. Он подумал, что у неё очень милый смех. Если бы не знал, что ей сто лет в обед, то наверняка бы влюбился. Может быть из-за этого смеха или по другой какой причине Витя вдруг разоткровенничался и начал рассказывать про скрытую внутри него черноту, про то, как лезет она подлая наружу стоит только дать слабину. Даже про кладбище рассказал, а после устыдился: ну, зачем? Почему этот дурацкий язык никак не хочет держаться за зубами? Видимо Тамара и впрямь ведьма. Все ведьмы рыжие.

– Тьма есть во всех, Виктор, – Тамара вздохнула. – Главное уметь её сдерживать.

И вдруг без всякого перехода спросила:

– Валерий Смирнов твой отец?

– Отчим, – вот о ком говорить совсем не хотелось.

– Хороший человек?

– Замечательный! Аж зубы сводит!

Тамара помолчала, а после сказала словно что-то знала:

– Ничего. Закончишь школу, уедешь из дома, заживёшь своей собственной жизнью. Там и тьма затаится.

– Никуда я не уеду, – буркнул под нос Витя. Ему не нравился этот разговор. – Я – громоотвод.

– Что? – не расслышала Тамара.

– Да ничего! – он не выдержал. – Да отвяжитесь наконец со своими откровениями! Достали!

Витя рванулся от окна, забежал в свой закуток в углу, бросился на сундук, заколотил в безмолвной злобе по его крышке. Что она может знать эта ведьма? А если знает, то никогда не поймёт, что деваться Вите некуда. И тьма, она ведь не от отчима, а от него самого.

Глава 18

Про отца Витя придумал сам. Тогда он ещё умел фантазировать. Бабушка, улыбаясь, говорила, что вырастет из него писатель, не иначе. С таким-то воображением! Старушка ошиблась: к пятнадцати годам её внук растерял последние крохи фантазии, став непроходимым реалистом. Но тогда, в шесть лет, когда уехал в очередную командировку отец, Витя принялся создавать новую реальность.

– Мы больше не будем здесь жить, – сказала мама, раскладывая вещи по трём большим сумкам. Ночью она долго плакала, и теперь её глаза, щёки да и всё лицо было красным и слегка опухшим.

«Это необычная командировка», – понял Витя. Отец отправился на спецзадание в далёкую страну, где идёт война. Наверняка в Африку. В Африке, говорят, всегда идут войны.

– Папа с нами поедет? – небрежно поинтересовался Витя. Мама замерла.

– Нет, – ответила она дрожащим голосом. – Мы одни.

– А где он?

– В командировке.

– В Африке? – он не отставал.

– С чего ты взял… впрочем, какая разница. Пусть будет Африка.

– Секретное задание, – решил Витя и улыбнулся. Ему нравилось то, что его папа герой, а секретность грела изнутри. Жаль только рассказывать никому нельзя.

Переезд из просторной трёшки в тесную однушку легенде не противоречил. Папино задание настолько секретное, что его семья может быть в опасности, поэтому её нужно спрятать. Точно так всё и происходило в том самом фильме про шпионов, который Витя не так давно смотрел по телевизору и название которого не мог вспомнить.

Новая квартира была маленькой и захламлённой. Куча старых вещей, затхлый запах и чёрно-белый кот.

– Бабки моей жильё, – сообщила хозяйка. – У нас так-то своё есть. Потому эту и сдаём. Вывозить-то тяжко, вещи-то, но я с вас поменьше возьму. Чего хотите, выбросьте или себе возьмите. Кот вот тоже. Куда его девать-то? Нам не нужен. Если вам нужен, берите. Нет – чего хотите с ним делайте. Только на улицу не гоните – всё равно вернётся. Пробовали. Усыпить его хотела, а тут – вы. Но если так-то, то можно и усыпить.

– Не надо никого усыплять! – сказала мама. – Нам кот нравится. И квартира тоже.

– Так-то его Тишкой звать, – хозяйка отдала ключи и ушла, а Витя присел рядом с котом, обнял его, уткнувшись носом в длинную шерсть и прошептал:

– Не бойся, Тишка! Вот приедет папа, заберёт нас и тебя тоже заберёт. Нужно только немного подождать.

Многого не знал тогда Витя. А если б и знал, то вряд ли бы понял в силу своего возраста. Не знал он, что отец специально отложил объяснение с мамой на вечер перед командировкой, потому что не хотел видеть «сопли, слюни» и слушать мольбы о прощении. «Чтобы духу вашего в квартире не было к моему возвращению!» – сказал он. Мама кинулась в слёзы, а он рубанул ладонью в воздухе прямо перед её лицом: «Будешь реветь, сейчас же на улицу вылетишь!»

Витя так и не узнал, что родители никогда не были женаты. «Пустая формальность», – утверждал отец. Мама послушно кивала: «Главное – любовь, а не бумажки». Мальчик всерьёз думал, что прочерк в его свидетельстве о рождении в графе «Отец» (увидел случайно в семилетнем возрасте) объясняется всё той же секретностью, а на самом деле: «К чему эти формальности? Будешь матерью-одиночкой. Пособие получишь. Любая копейка не лишняя». Мама послушно кивала. И в квартиру отец их не прописал, потому что «в деревне коммуналка копейки стоит, а в городе разоришься за троих платить». Мама всё также кивала. И докивалась она до того, что в один непрекрасный момент оказалась чужой человеку, которого считала мужем. И сын стал ему чужим. Может быть, поэтому она не выдержала и сказала Вите, что его отец умер.

Она была уверена, что никто не раскроет её обман. Тот, кого она называла мужем, продал квартиру и уехал, а его сестра Татьяна никогда не любила ни свою невестку, ни племянника. Больше родных у них не было. И даже Витина бабушка не знала всей правды. Она пару раз ставила в церкви свечки за упокой души зятя. Узнавший об этом Витя как мог объяснил ей, что отец на секретном задании. Бабушка заплакала от облегчения, пообещала молчать, а свечи за упокой превратились в свечи за здравие.

Витя дёрнулся, едва не свалившись с сундука. Затряс головой, прогоняя воспоминания. В горле саднило. Не заболеть бы! Поднялся и потащился в кухню. Пить хотелось ужасно. Тамара всё так же стояла у окна.

– Правильный значит, – произнесла она, продолжая разговор.

Витя замер от удивления. Странная какая. Делает вид будто он на пять минут отошёл, а не дремал несколько часов в соседней комнате.

– Отчим твой.

– Идеальный! – усмехнулся Витя.

– Не люблю таких. Знаете, Виктор, святых среди живущих нет. Все грешники. А самые великие те, кого потом в святые вознесут. В каждом есть что-то плохое, дикое. Только у большинства на виду всё, а у вот таких идеальных… иногда я думаю, какая же огромная червоточина внутри них. Так тщательно скрывать можно лишь что-то по-настоящему страшное.

Витя в сотый, наверное, раз подумал, что она ведьма. В очередной раз оказалась права. Отчим был идеален, и от других требовал того же. Он всегда носил костюм, белые, голубые и бледно-розовые рубашки. О стрелки на брюках можно было порезаться, галстуки поражали своим разнообразием. Работа его, а трудился Валерий Смирнов обычным охранником, костюмов не требовала, но он, презирая униформу, являлся на завод словно на бизнес-встречу, поражая работников предприятия ослепительной улыбкой.

Его считали эксцентричным, странным, но чертовски привлекательным. Отчим не курил, не пил, не ругался матом. И уже за одно это слыл мужчиной мечты, от которого сходили с ума все женщины завода, от молодой стажёрки Кати до восьмидесятилетней уборщицы Лидии Петровны. Он сразу женился на маме и усыновил Витю. Потому что так правильно, потому что они семья, а жить без росписи – распутство.

В день свадьбы Витя ревел. Как же папа? Он вернётся, а у них семья? Отчим сказал, что мужчины не плачут. Это неправильно. Сказал спокойно, но в голосе послышались стальные нотки, и Витя мгновенно замолчал. Прошептал про себя только:

– Ничего, вот вернётся папа, и прогонит тебя!

Тишку отчим забрать не разрешил. Он не признавал животных в квартире. И это стало для Вити настоящей трагедией. Он ревел так, что даже хозяйка квартиры растрогалась, пообещав не усыплять кота, а пристроить в добрые руки. В тот раз отчим впервые его ударил, отвесив звонкую пощёчину.

– Подбери сопли! – прошипел он. – Мне не нужен сын-размазня!

– Я тебе не сын! – закричал Витя. Крик разнёсся по подъезду, наверху приоткрылась дверь, а мама дёрнула его за рукав:

– Ты что делаешь? Успокойся!

Отчим ударил ещё раз:

– Буду бить пока не успокоишься, понял?

Витя кивнул, душа слёзы.

– Вот и ладненько! Пойдёмте домой!

С этого всё и началось.

– Гречка, – сказал Витя. – Терпеть её не могу.

– Невкусная? – сочувственно переспросила Тамара.

– Колючая. Стоишь на ней коленками и сначала смешно, а потом очень больно. Она впивается в кожу, залезает внутрь. Приходится потом выковыривать. До крови ковыряешь, а она всё глубже лезет…

Витя прикусил язык. Куда его понесло? Ведь пожалеет о сказанном, к гадалке не ходи.

– Но ведь не могут все хорошо учиться, – продолжал он. – Не всем же даётся алгебра или геометрия. Кому от этого плохо? Зачем на гречку-то сразу? Или ремнём с пряжкой. Тяжёлая такая пряжка… всем идеальными быть, да? В институт идти? А если я не хочу? Если не получается? Бить-то зачем?

С надеждой посмотрел на Тамару, словно та должна была понять его сумбурное признание и придумать тот единственный выход, который решит всё.

– Я однажды пришёл из школы, а он стоит рядом с мамой. Она у стены, а он рядом, лицо перекошено. Я в него ботинком кинул, специально. И он сразу от неё отстал. Я громоотвод, понимаете? Пока есть я, маму он не тронет.

Тамара вздохнула:

– И всё-таки тебе придётся уехать. А мама – взрослый человек. Она сама выбирает свою жизнь.

– Да ничего она не выбирает! – в сердцах выкрикнул Витя.

Он вспомнил одну из ночей, когда отчим поставил его на гречку в углу кухни, а сам ушёл в ночную смену. Витя постоял совсем немного, боясь, что отчим вернётся. После встал, аккуратно прибрал крупу и отправился в комнату. Мама лежала на кровати и, кажется, спала. Он залез к ней под одеяло. Мама поморщилась:

– Витя, гречка же! Всю простынь измусолишь!

Он заплакал. Так, как не плакал уже давно:

– Мама, давай уедем! – просил он.

– Куда же мы уедем? Нам идти некуда.

– К бабушке уедем.

– И что я там буду делать в деревне? – спросила мама.

– Огород сажать, за животными ухаживать.

– А работать где? В город-то не наездишься. Ты просто веди себя хорошо, учись и всё нормально будет. Валера тебя зря не наказывает. А без него, как мы жить будем? Плохо без мужчины в семье.

И второй случай вспомнил Витя. Совсем недавний, когда отчим ударил его головой о стену да так, что искры из глаз посыпались. Он лежал потом пластом и его рвало. Наверняка сотрясение мозга. Отчим запретил вызывать скорую, потому что он не хотел позора, а Витя тогда всерьёз думал, что умирает. И когда мама положила ему на лоб прохладную руку, он на миг решил, что всё будет хорошо. Но потом она заговорила.

– Витя, Витя, – шептала она. – Ну, почему ты не можешь вести себя по-человечески. Зачем нужно было разбивать окно у соседки.

Он почувствовал, как внутри него что-то разорвалось, и даже не попытался объяснить, что окно разбилось нечаянно во время игры в футбол и что по мячу ударил вовсе не он, а Толик Фирсов. Зачем говорить, если никто не поверит?

Оба этих случая он и рассказал Тамаре, а та лишь задумчиво кивала, не произнося ни слова.

Днём, когда уже собирались в обратный путь, Витя отвёл Тамару в сторону и шепнул:

– Я, это, ничего не говорил ночью… во сне просто бредил…

Она понимающе улыбнулась.

Глава 19

– Это несправедливо! – закричала Ню, вскакивая с места. – Почему только отличники едут?

Ирина Витальевна шумно выдохнула:

– Жвалевская! Опять! Когда же ты угомонишься со своей справедливостью!

– Если хочешь, то можешь вместо меня поехать, – сказал Лёша, надеясь, что его предложение посчитают благородством, а не попыткой трусливо сбежать, чего на самом деле очень хотелось.

– Никто ни с кем меняться не будет! – отрезала директор. – Нечего выдумывать!

– Это дискриминация! – не унималась Ню.

– Да что с тобой делать-то! – не выдержала Ирина Витальевна. – Езжай, если хочешь! Только помолчи!

Собрание в актовом зале, названное по старой привычке линейкой, Лёшу не радовало. Душно. За окном апрель месяц с ярким солнцем. Самое время идти по улице, подставляя лицо солнечным лучам, мороженого купить. Можно велик из подвала вытащить. Снег-то растаял. Да много чем ещё можно заняться вместо занудной болтовни, а главное вместо предстоящей поездки, в которую только Ню и рвётся.

Дело даже не в погоде и не в том, что всю затею Лёша считал глупой, а в том, что он боялся ехать туда, к ним. Те, другие, жили в своём собственном мирке, «за линией», то есть за железной дорогой. Там, у них была своя школа, Елисаветинская гимназия, свой театр, завод по сборке электроприборов и всё остальное, что необходимо для жизни. Им вовсе не нужно пересекаться. И они бы никогда не пересеклись, если бы не седьмая школа, ставшая школой-побратимом для детского дома из соседнего посёлка. Ирина Витальевна не смогла принять поражения и объявила сегодня на линейке, что отныне их школа становится побратимом для Елисаветинской гимназии.

– И пусть седьмая утрётся! – шёпотом продолжил директорскую фразу Витя. – Мало нам Коноваловой.

В пятницу после уроков намечалась поездка-знакомство. Особая честь предоставлялась отличникам. Лёшу пробрал холод. «За линией» он бывал лишь раз, лет в шесть. Тогда казалось, что идти нужно далеко-далеко, крепко держась за мамину руку, словно за волшебную нить. Отпустишь – навсегда потеряешься в чужом незнакомом месте. А вокруг никого. Только они.

Первым делом посетили театр, артисты которого много говорили и почти не двигались. Следом – кафе. Мама хотела научить Лёшу толерантности и сочувствию, но кафе вызвало лишь страх. Тёмное помещение, в которое их за руку проводил официант.

– Мама, мама, – заволновался Лёша. – Почему здесь так темно? Включи свет, мама!

Она сказала, чтобы он не боялся, что со светом конечно же всё в порядке. Просто это особенное место. Здесь можно погрузиться в их мир, понять, как живётся им. Лёша не хотел понимать. Он хотел на свет, на волю. Долгие полчаса он просидел за столом, даже не попытавшись отыскать в темноте тарелки с едой.

– Ты понял? – по дороге домой спросила мама. – Что они чувствуют?

Лёша кивнул и прошептал:

– Это очень, очень страшно.

– Зачем нам эти слепые? – выкрикнул с последнего ряда неизвестный.

– Правильно говорить не слепые, а незрячие, – поправила его Кристина Стремоусова, умница и отличница.

– Одна фигня!

– Ребята, как вам не стыдно! – не выдержала учительница литературы Инесса Львовна. – Это же очищение души! Возможность не зачерстветь в своём цинизме! А вы! Эх, вы…

– Заставить полюбить невозможно. Также как насильно взрастить в человеке сочувствие, гуманизм, патриотизм и прочие «измы».

Ню внимательно вслушивалась в разговор. Автобус только-только отъехал от школы, а она никак не могла успокоиться. Раздавшийся позади голос отвлёк от волнительного предвкушения новой встречи. Физик Андрей Павлович имел склонность к философским рассуждениям, отчего его уроки превращались в настоящие диспуты, где каждое мнение имело право на существование. Сама физика от диспутов страдала. Ему бы вести литературу или историю. Но судьба распорядилась иначе.

– Но разве не должна школа воспитывать своих учеников? – робко возразила сидевшая рядом Ирина Анатольевна. – Прививать им нормы морали, уважения и любовь к своей родине?

– Сеять разумное, доброе, вечное? Должна! И просто обязана! Только исподволь через литературу, историю, природу родного края, а не в лоб – вот, тебе, дорогой мой, человек с инвалидностью! Давай, люби его и не притесняй! Смешно!

Ню жадно вслушивалась в разговор, впитывала всей душой. Не столько из-за высказанных физиком мыслей, сколько из-за того, что вёлся этот разговор с Иришкой (а как иначе называть молодую неопытную учительницу?). Уже давно ум Ню будоражила фантазия на тему запретной любви между пожилым Андреем Павловичем и юной Иришкой. Да и как было не возникнуть подобным фантазиям, если эти двое большую часть времени проводили вместе.

Ню не сиделось на месте. Она вскочила, подбежала к сидевшему возле Лёши Коротаеву, потянула того за рукав:

– Давай поменяемся!

Коротаев безропотно согласился. Ню плюхнулась рядом с Лёшей, быстро зашептала:

– Как думаешь, они и правда встречаются, а?

– Кто? – не понял тот.

– Иришка с Павловичем. Смотри, сидят вместе, ходят парочкой…

Лёша с удивлением посмотрел на Ню:

– Племянница она его.

– С чего ты взял?

– Да это все знают.

Ню сникла. Романтическая история оказалась всего лишь выдумкой, а ей так хотелось верить во что-то искреннее и настоящее.

Позднее, когда подъехали к гимназии, она повеселела. С восторгом оглядела здание с колоннами, бывшую городскую усадьбу. С раскрытым ртом прошла по ярко украшенным коридорам.

– Зачем им стены крашеные? – фыркнул за спиной кто-то. – Они ж слепые!

Ню обернулась, чтобы отчитать глупца, но так и не поняла, кто произнёс эту фразу.

Первым пунктом культурной программы, как водится, был концерт. Лёша и не сомневался. Устраивать концерты по любому поводу, неважно трагическому или праздничному, любимое занятие директора. Сегодня выступали елисаветинцы. Лёша приготовился страдать.