Первые грозы

Первой была сценка из классического произведения, названия которого Лёша не помнил. Но оно совершенно точно относилось к классике с таким-то витиеватым слогом! Актёры на сцене практически не двигались, но диалоги произносили хорошо, с выражением. Лёша даже заслушался. Он мог бы и восхититься, если бы фрагмент пьесы имел чётко выраженное начало и логичный финал. Ни того, ни другого не наблюдалось, отчего возникало чувство неловкости: будто зашёл в комнату посреди чужого разговора и теперь подслушиваешь.

Потом читали стихи. Очень хорошо и с чувством, но стихами Лёша был сыт. Он опустил голову, разглядывая щербатый пол под ногами.

– Помнишь небо голубое и высоких сосен шум? – девушка на сцене чистым уверенным голосом произносила строки неизвестных Лёше стихов. – Я всё помню. Очень долго по ночам мне снился гул. Гул летящих самолётов, свист далёких поездов. Может небо, может сосны тоже давний, странный сон?

– Смотри! Это же она! – Ню весьма болезненно ткнула его локтём в бок.

– Кто она? – не поднимая головы, спросил Лёша.

– Яна Залесская, Лиса.

– Лиса или Яна?

Ню шумно выдохнула. Вот ведь дурак!

– Лиса – это псевдоним. Она под ним стихи пишет. Блог так и называется.

– Очень оригинально! – усмехнулся Лёша. – Только как она его ведёт, если ничего не видит?

– А ты про современную технику что-нибудь слышал?

– Тихо вы! – зашипела с заднего ряда Стрельникова. – Ведите себя прилично! Не в деревне! И вообще, Бочкин, выпрямись! Чего согнулся? Живот болит?

– В деревне будто не люди! – возмутился Лёша, но всё-таки выпрямился, взглянул на сцену и обомлел. У микрофона стояла его Златовласка, та самая с рыжитой в волосах и тёмных очках, скрывающих глаза.

«Не может быть, – думал он. – Это невозможно». Сердце сжалось от непонятного чувства. Он не знал, что это. Жалость? Страх? Отвращение? Нет, точно не отвращение. Тогда что? Два разных мира, которые никак не могут соприкоснуться, казалось ему. Но почему так больно от этой мысли? Пока Лёша пытался определиться с чувствами, Яна дочитала стихотворение и ушла со сцены.

Внезапно Ню вздрогнула, подалась вперёд, а всё потому, что на сцену вышел Он. Он с большой буквы, главный и единственный. Высокий, красивый с длинными пальцами. Ню всегда обращала внимания на пальцы.

– Игорь Елисеев, – объявила ведущая, и он, усевшись перед фортепьяно, громко выдохнул, словно собираясь с духом, откинулся назад и заиграл. Ню сидела в первом ряду и могла видеть его тонкие пальцы, танцевавшие на клавишах изящный танец. Потом он запел, и Ню окончательно пропала. Это была старая песня об ожидании любви и счастья. Ню никогда не слышала её раньше, но была уверена, что песня из тех далёких времён, когда ещё были молоды её родители.

– Я верю, что любовь всегда права. Я ждать её всю жизнь могу. Мне так нужны сейчас твои слова как солнце моему цветку. (Стихи Дементьева)

«Я! Я стану твоим солнцем!» – едва не закричала девушка, но сзади кто-то презрительно хмыкнул:

– Нафталин! – и она обернулась, чтобы пристыдить говорившего.

Вторую песню Игорь исполнял под фонограмму.

– Разные, мечты у всех конечно разные. Но всё же самые заветные перекликаются мечты. Только бы над миром небо было ясное, над всеми небо было ясное, и на земле росли цветы. (Автор текста – И. Шаферан)

Ню никогда не слушала подобную музыку, но песня рождала внутри тепло и надежду. Что было тому причиной, романтичный и такой красивый Игорь или слова неизвестного ей автора, Ню не знала, но всей душой хотела сохранить внутри себя эти строки и теплоту надежды, чтобы в самые мрачные моменты жизни, доставать их из потайного места и находить силы жить дальше.

– Готовимся к чаепитию! – громогласно объявила Ирина Витальевна.

Концерт едва закончился, зрители даже с мест не успели подняться, а она уже оглушила, распорядилась, принялась командовать. Маленькая и худенькая блондинка, директор гимназии, казалась ещё меньше и незаметней на фоне активной горообразной Ирины Витальевны. Ольга Леонидовна не произнесла ни слова, передав бразды правления шумной гостье. Быть может, ей тоже не нравилась эта затея с шефством и чаепитием.

– Дурдом! – произнёс кто-то, кажется Юрка Слоневский, но директор отчего-то решила, что это Лёшины слова.

– Стыдно! – сказала Ирина Витальевна. – Стыдно говорить подобные вещи. Между прочим, даже сам президент встречается с людьми за чашкой чая.

– Так и мы не президенты! – точно Слоневский. Директор уже набрала в грудь воздуха, чтобы отчитать хама, но тот не стал дожидаться отповеди и ловко протиснувшись между дородной фигурой директора и стеной зала, юркнул в открытую дверь.

«И правда дурдом», – думал Лёша, сидя за столом между директором и Ню. Напротив чуть наискосок сидела Яна, и он никак не мог оторвать от неё взгляд. Всё потому что рядом был Игорь. Они сидели так близко, касаясь друг друга плечами. Игорь повернул голову и прошептал что-то ей на ухо. Яна засмеялась, а у Лёши неизвестно почему сжалось и заболело сердце.

Ню начинала закипать. Её всё раздражало: директор, которой вдруг вздумалось толкать речь, и речь эта длилась без малого полчаса, дурацкое чаепитие (как в детском саду, честное слово!), Яна, так непринуждённо прильнувшая к Игорю. Он что-то говорил, она улыбалась. Справа ввинчивался в уши противный голос Ирины Витальевны. Ню принялась дёргать ногой.

– Не надо! – прошептал Лёша и положил руку ей на коленку. Ню вытаращила глаза. С одной стороны жест выглядел неприличным, но с другой… Лёша, словно обжёгшись, отдёрнул руку. Ему всего лишь хотелось прекратить навязчивый стук, а вышло двусмысленно.

Ню снова взглянула на сидевшую напротив парочку. Ладонь Игоря лежала на ладони Яны. Он слегка пожал её… Ню не выдержала и вскочила с места.

– Мне тошно! – закричала она.

Ирина Витальевна прервалась:

– Если тебе плохо, иди в медпункт!

– Я провожу, – приготовилась помочь Ольга Леонидовна.

– Мне тошно от всего! – не обратила на них внимания Ню. – Приехали как в зоопарк. Посмотрите на неведомых зверушек! Любите их! Заботьтесь о них! Дружите! А они не звери, они – люди! Если будет нужно, мы и сами… – она запнулась. – Мы сами полюбим. Без всяких дурацких чаепитий и концертов.

Она уже жалела о сказанном, не смея поднять глаза.

– Садись! – шепнул Лёша, но она продолжала стоять.

– Какой стыд! Какой стыд! – шипела Ирина Витальевна.

На глаза Ню навернулись слёзы. Ну, куда она вечно лезет! Могла бы и промолчать! И когда первая слезинка уже была готова заскользить по щеке, раздались аплодисменты. Ню подняла голову – Игорь.

– Браво! – произнёс он. – Молодец! А что она разве не права? Мы же для вас для всех словно звери неизвестной породы. Приехали полюбоваться, как нам живётся несчастным. Посмотрели? Пожалели? Прониклись к убогим? Только мы не убогие и жалость ваша нам не нужна! Пошли!

Он потянул Яну за руку, и они вышли в коридор. За ними потянулись остальные елисаветинцы.

– Ирина Станиславовна, даже не знаю, как это произошло, – принялась извиняться Ольга Леонидовна.

– Ничего страшного, – ответила та, но голос у неё прозвучал жёстко. – Все собираемся! Домой едем! Чтобы я ещё раз…

Директор не договорила, непедагогично погрозив кулаком своим ученикам.

Часть вторая

Три года спустя

Глава 20

– Мне не нравится моё имя! – заявила Ню. – Оно какое-то дурацкое.

Лёша вздохнул. Опять она что-то придумала! Витя захихикал. Они втроём шли в школу, ужасно хотелось спать, но Ню никак не могла угомониться и помолчать.

– Нюта, – произнесла она, словно пробовала на вкус новую вариацию своего имени. – Нюта.

– Нюта в валенки обута! – подколол Витя.

Ню поморщилась:

– Или Нюра.

– Вот это бери! – не унимался Витя – Точно тебе говорю. Будешь Нюрок из журнала «Огонёк».

– Из какого журнала?

– Так моя бабушка говорит, – чуть было не произнёс Витя, но вовремя одумался.

– Можно просто Аней.

– Баб Аня, круто! Ещё можешь Нюшей стать. Нюша-хрюша! Звучит!

– Дурак! – возмутилась Ню. – Лёш, скажи ему!

Что он должен сказать? Почему?

– Аня – хорошее имя, – выдавил из себя Лёша. – Зачем что-то придумывать?

– Отлично! Буду Аней! – Ню вцепилась в его руку, навалилась всем телом, а вес у неё немаленький несмотря на худобу. Лёша чуть на землю свалился. И чего она к нему липнет?

Последние три года он жил в состоянии странного возбуждения. Его всё время тянуло куда-то бежать, что-то делать. Казалось, он заразился этим от Ню, точнее уже Ани. Только причина была в другом. И в этой причине он сам себе боялся признаться. Потому что если это то, о чём он думает, то всё очень серьёзно. Иначе за три года он бы давно забыл, зажил собственной жизнью, но он не мог.

Эксперимент Ирины Витальевны с шефством над Елисаветинской гимназией надежд не оправдал. Время от времени ученики ездили друг к другу в гости, устраивали концерты и редко чаепития. Вот и всё. Особого рвения мало кто проявлял. В шестой школе бывал лишь Герман, парень в очках с толстыми линзами, увлёкшийся моделированием и не вылезающий из одноимённого кружка и Яна, певшая в школьном хоре.

«Всё из-за неё!» – думал Лёша, в очередной раз трясясь в автобусе по пути в гимназию. Ирина Витальевна удивлялась его рвению. Да он и сам удивлялся.

«Из-за неё!» – проносилось в его голове, когда он снова сидел на репетиции хора. Он бы и сам начал петь, но медведь наступил ему на ухо, и он только слушал. Аня довольная как никогда прежде смотрела на него, улыбаясь, а в конце неизменно подбегала, хватала сумку и говорила:

– Ну, что, пойдём!

Она думала, что он ходит на репетиции ради неё. А Лёша не мог признаться, что смотрит на другую. Он мог бы подойти к Яне, заговорить о чём угодно, может даже о всякой ерунде, но его останавливала не робость, а совсем другие причины. Быть может, дело было в том, что она выглядела старше своих лет: очень высокая, на полголовы выше Лёши, худая, одетая в старомодную одежду вроде длинной юбки и «бабушкиного» свитера, которые впрочем вовсе её не портили. Но самым главным препятствием стала её слепота. Лёша сколько угодно мог себя убеждать, что нет никакой разницы, но сердце чувствовало преграду. Ему казалось, что миры их настолько различны, что об общении и думать не стоит. И он искал точки соприкосновения. Порой до изнеможения просматривая сайты о шрифте Брайля, о паралимпийских играх, о собаках-поводырях и наконец о способах лечения слепоты.

Неделю назад Лёша снова посетил День поэзии в ДК. Приезжала мама, но ему вдруг захотелось сходить одному. Он знал, что будет выступать Яна, а он был не готов выслушать мамино мнение, каким бы оно ни было. Нельзя сказать, что их отношения испортились. Они просто сошли на нет. Редкие звонки, короткие фразы. Он не обижался на неё и не любил её меньше. Просто слова не шли.

На Дне поэзии мама говорила много. Охотно критиковала молодых и не очень поэтов, разъясняла Лёше их ошибки в стихосложении, хвалила за удачно подобранную рифму. Когда на сцену вышла Яна, произнесла что-то о толерантности, невольно подчеркнув разницу между сыном и девушкой. У Лёши в очередной раз перехватило дыхание, а когда мама вздохнув, сказала, что стихи у Яны посредственны, но ей можно простить из-за её трагедии, Лёша не выдержал и вспылил. Первый раз в своей жизни он очень эмоционально возразил маме, что слог не важен, важны чувства, а чувств у Яны много. Неужели у Шумакова стихи лучше?