Первые грозы

– Яр! Смешное имя, правда? – вышло вымученно и неубедительно. – Я никого не знаю с таким чудным именем, а вы? – и бросил взгляд на родителей.

– Яр – это Ярослав, – сказал отец. – Вполне себе нормальное имя.

– Так ты никого не знаешь с таким именем? – продолжал допытываться Лёша.

– Никого. И, вообще, почему тебя это так интересует? Что за допрос?

– Просто так, – Лёша перевёл взгляд на маму. – А ты знаешь?

– Что? – вздрогнула та. – Нет, нет… конечно, не знаю.

Утром отец, отправляясь на работу, обронил два слова «квартальный отчёт», и остатки сна с Лёши будто ветром сдуло. Конец квартала в середине октября? Показалось спросонья. И что в конце-концов за подозрения? Паранойей попахивает. В последнее время Лёша увлёкся книжками про людей с психическими отклонениями, вот и навеяло, наверное.

Он пошёл на кухню попить воды, когда в коридоре на тумбочке завибрировал мамин телефон. Лёша хотел пройти мимо, но остановился и уставился в горевшее на экране имя «Яр». Медленно на цыпочках он пробрался обратно в комнату.

– Мам, у тебя телефон, – закричал он оттуда.

Лёша ненавидел узнавать чужие секреты. Они не приносили ничего кроме огорчения. Лет в восемь он вбежал домой с улицы и услышал, как мама говорит отцу, что у тёти Веры рак. Лёша убежал тогда в подъезд и долго плакал под лестницей. И все те дни, которые он мог счастливо провести с тётей, сохранившей бодрость почти до самого конца, оказались отравлены ненужным знанием.

Мама долго говорила по телефону, закрывшись в ванной. Оттуда слышался её мелодичный голос и заливистый смех. Слов Лёша разобрать не мог. Он сидел на кровати, закутавшись в одеяло, когда мама приоткрыла дверь и сообщила, что должна уйти.

– Нужно позаниматься с одним мальчиком, – сказала она.

Лёша вздрогнул. Мама работала логопедом в детском саду и иногда занималась на дому с детьми. Всегда по будням. Выходные предназначались для семьи, а семья – это святое.

– Ты не заболел? Неважно выглядишь.

– Всё нормально, – Лёша с трудом разлепил губы. – Просто ты такая красивая сегодня.

Мама улыбнулась:

– Правда?

– Правда.

В этом крылась ещё одна проблема. На работу и к ученикам мама одевалась очень скромно, считая, что ничто не должно отвлекать от занятий. Сегодня она нанесла яркий макияж, достала из шкафа красные туфли на высоком каблуке, замотала шею прозрачной косынкой.

– Ну что? Я побежала?

– Беги!

Лёшу затошнило. Едва мама прикрыла за собой дверь, он начал судорожно одеваться, а когда она вышла из квартиры, он, выждав пару минут, бросился следом, не понимая до конца, что делает.

Они шли по улицам просыпающегося города. Шли долго, незнакомыми дворами. Мама торопилась, Лёша пыхтел сзади. Через полчаса он выдохся, остановился перевести дух и замер.

«Это же подло!» – пришло ему в голову. Подозревать непонятно в чём собственную мать, следить за ней. Лёше стало противно. Он резко развернулся и зашагал прочь.

Странно, но двор, через который он направился, был ему незнаком. А он-то думал, что исследовал все закоулки небольшого городка. Оглядевшись, Лёша понял, что находится позади «китайской стены», длинного десятиподъездного дома.

«Летом здесь всё в зелени, – с завистью подумал Лёша, – не то, что у нас – асфальт и чахлые тополя».

На скамейке перед домом сидели двое – пожилой мужчина и девушка лет четырнадцати. Она была странно одета в длинную клетчатую юбку, бежевый свитер крупной вязки и распахнутое зелёное пальто. Девушка запрокинула голову, наслаждаясь лучами неяркого октябрьского солнца. Искорки света играли в её отливающих рыжитой волосах, блестели на оправе чёрных очков. Мужчина рядом с ней смеялся, но его радость казалась наигранной. Девушка сдержано улыбалась.

«Красивая!» – подумал Лёша. В тот же момент ему до безумия захотелось увидеть её глаза. Только бы не зелёные. Рыжие волосы и зелёные глаза – слишком банально. Таких полно в его фантастических книгах. Голубые или серые было бы здорово.

Лёша стоял и гадал, желая чтобы незнакомка сняла очки, когда сидевший с ней старик повернул голову и заметил случайного наблюдателя. Наклонившись к девушке, он зашептал ей на ухо, и она залилась звонким переливчатым смехом. Лёша покраснел: не над ним ли смеются? Старик снова посмотрел на него и призывно махнул рукой: подходи, не бойся! Лёша ещё больше смутился, резко развернулся и пошёл прочь. Сердце билось как бешеное, и он вместо того, чтобы сразу идти домой, нарезал пару кругов по городу. У автовокзала остановился перевести дух и заметил у одной из лавочек Витю, уничтожающего свой рюкзак.

Лёша замер. Ни сам Витя, ни его действия не вписывались в нормальную картину Лёшиного мира. Парень подбежал к другу.

– Ты чего? – спросил он. – Что случилось?

– Отвали! – огрызнулся Витя, продолжая терзать рюкзак. – Иди, куда шёл!

Оторвав от рюкзака собственноручно пришитые заплатки, Витя со злобой пихнул его в урну да ещё и ногой придавил сверху, чтобы не высовывался. Потом собрал вываленные из рюкзака вещи, положил их на свитер, завязал тот в виде узелка и, даже не попрощавшись, полез в автобус, оставив Лёшу в одиночестве гадать над причинами произошедшего.

Глава 10

У отчима всё всегда решалось в последний момент. Обдумывал-то он свои действия скорее всего раньше, а вот до остальных доносил перед самым их выполнением и плевать, что у кого-то могли быть собственные планы. Особенно плевать было на Витю.

– Эй, таракан! – позвал он в пятницу утром, мстительно дождавшись, пока пасынок до конца утрамбует любимый рюкзак. – Слышь! Ты вещи не бери, сегодня не поедешь никуда. После школы – сразу домой! Я отгул взял, обои клеить будем. Надо мебель отодвигать.

Витя выругался про себя. Во-первых, он терпеть не мог позорной клички, которой наградил его отчим. Во-вторых, подумалось, что пятницей дело не ограничится, и они ещё надвигаются и наклеются на все выходные, а бабушка станет сидеть и ждать внука. Пирогов напечёт, а он и не приедет. Расстроится старушка. Жалко, что мобильным пользоваться так и не научилась, а стационарного телефона у неё отродясь не было.

Витя вздохнул. Отчим понял вздох превратно:

– Что, таракан, неохота? Конечно лучше пузом кверху лежать, пока тебя бабушка охаживает!

Чтоб он понимал! Это ведь Витя заботился! Чинил покосившийся забор, латал прохудившуюся крышу, выгребал уличный туалет и полностью занимался огородом. Деревенский дом – не квартира. Там поклейкой обоев не отделаешься. Бабушка только есть готовила и пирогов пекла целую гору. Ну, это ей только в радость.

Витя подумал про пропавшую выпечку и так ему грустно стало, просто невмоготу. Получится, что бабушка зря обрадуется и наготовит, а он очень хорошо знал, что значит долго ждать того, что в конце-концов не случится. Потом перед глазами появились наличники, которые он хотел покрасить в белый цвет. Даже баночку краски прикупил. Сегодня не поедет, глядишь, зарядят через неделю дожди. Какая уж там покраска. Витя не сдержался, почти вслух выругался.

Отчим прищурился, взглянул пристально и добавил:

– Сегодня всё сделаем, покатишься завтра с утра в свою деревню. Понял?

«Ну да, конечно! – подумал Витя. – Он ведь из вредности не отпустит».

Ведь и правда лучше бы не отпускал. Тогда не узнал бы Витя ничего о своём прошлом и жил бы согреваемый мыслью о героически погибшем отце.

Дело в том, что была у Вити тётя Лена, сестра отца. Жили они в одном городе и сотни раз встречались на улице. С её дочкой Таней Витя и вовсе учился в одной школе. Встречаться они встречались, а друг друга не узнавали. Витя вообще не знал, что у него есть родственники кроме мамы и бабушки, а тётя Лена понятия не имела как выглядит выросший племянник да и общаться с ним и его мамой ей совсем не хотелось.

Так получилось, что в ту субботу, когда Витя ни при каких обстоятельствах не должен был остаться в городе, у тёти Лены был день рождения, да не простой, а юбилей. По этому поводу она собирала гостей, и приехали даже те, кого она годами не видела. Приехал и высокий мужчина лет сорока. Он шёл через вокзальную площадь с букетом цветов в руке, когда в него со всего маху влетел лопоухий подросток с радостно-пронзительным криком: «Батя!»

Если бы Витю попросили назвать самый радостный момент своей жизни, то он непременно вспомнил бы про те несколько секунд между узнаванием своего якобы погибшего отца и горьким пониманием того, что тот не желает иметь с ним ничего общего.

Отец был легко узнаваем. Тот же взгляд что на старом фото, только усы исчезли, поредели волосы, наметилось небольшое брюшко. Позднее Вите станет стыдно. Как мог он, четырнадцатилетний пацан, представить, что его отец инсценировал свою смерть, потому что выполнял задание государственной важности и теперь, когда секретность снята, поспешил наконец к любимой жене и сыну, даже цветы прихватил.

Жизнь оказалась банальней и грустней выдумки. Мужчина мягко отцепил от себя Витю, вгляделся в его лицо и, скривившись то ли от боли, то ли от досады, произнёс:

– Ну, ты что в самом деле?

Из этих его слов было совершенно непонятно, как относится он к нежданной встрече. Ясно одно – радости в них не слышалось. Витя застыл.

– Витя? Да? – произнёс отец, как будто у него в городе жила целая рота сыновей. – Видишь ли, в чём дело…

– Ты не погиб? Да? – стоило остановиться и промолчать, но Витю понесло. – К нам с мамой вернулся?

Отец потёр переносицу:

– Ты же взрослый мужик… да… а глупости какие-то… погиб, скажешь тоже. Впрочем, она тебе ничего не говорила?

– Чего не говорила? – у Вити пересохло во рту.

Отец вздохнул:

– Ладно, давай по-взрослому. Без мамочек всяких. Сказать не могла… в общем, слушай. Твоя мама меня очень сильно обидела. То есть не обидела, я думал, что обидела… фу, сложно-то как…

Витя ощутил досаду. Взрослый мужик, военный, а мнётся как стыдливая девчонка.

– Ладно, давай откровенно, – отец присел на лавку, отложил букет и запустил ладони в поредевшую шевелюру. Ухватился за остатки волос и таким нехитрым способом придал себе решительности.

– В общем, я решил, что она мне изменила, – выпалил он на одном дыхании. – Потом выяснилось, что нет, но я уже не хотел возвращаться.

– Другую нашёл? – со знанием дела спросил Витя.

– Да, нет, – отец принялся теребить манжет куртки. – Просто ты знаешь, я такую свободу ощутил, как будто из многолетнего плена вышел. Понимаешь?

– Не понимаю.

– Как не понимаешь? Взрослый уже. Просто твоя мать, она такая, такая… только не обижайся, мямля. У неё и мнения своего нет. Ходит только в рот заглядывает. Как у Райкина, впрочем ты не знаешь… она тебя с открытым ртом слушает и во всём соглашается. Не обижайся только.

«Сам-то кто! Сидишь, мнёшься!» – подумал Витя. Его начала накрывать злость. Не из-за того ли, что отчасти отец был прав. Мама своего мнения никогда не имела. Вон как на отчима смотрит! Что скажет, то и сделает! Витю самого частенько бесила мамина беспомощность. Один раз он даже накричал на неё в порыве гнева, а она заплакала. Тогда Витя грохнул об пол чайник. Мамины слёзы раздражали его больше беспомощности. Потом стало стыдно. Ему всегда бывало стыдно за свои приступы агрессии. Он выскочил из квартиры и, сидя во дворе, смотрел на окна и думал о том, как она плачет. Но подняться и успокоить не мог, просто не умел.

– Хорошо, – с трудом сдерживаясь, сказал Витя. – С этим ясно. А как же я?

– А что ты? – отец искренне удивился.

– Её ты бросил, а я? Любил и разлюбил?

– Вить, но всё ж не так…

– Как? – Витя не отступал.

– Она не позволяла.

– Она же мямля! – засмеялся Витя. – Как она могла запретить?

Отец беспомощно развёл руками. Ответа у него не было. Тут на Витю накатило.

– Сволочь! – прошипел он. – Катись отсюда!

– Ты чего? – отец поднялся, схватил букет. – Чокнутый!

– Катись! – ещё громче заорал Витя. – Катись, пока не вмазал!

– Точно псих, – отец зашагал прочь.

– И запомни, – неслось ему в спину. – Ты мне никто! Мой отец был героем и погиб, выполняя задание! Другого у меня нет и не будет!

Мужчина прибавил шагу, а Витя вывалил содержимое рюкзака на лавку и принялся отрывать от него заплатки. В этот момент к нему и подбежал Лёша. Потом Витя ехал в автобусе, пытаясь забыть, и ему это почти удалось. По крайней мере о той встрече он никому никогда не рассказывал.

Глава 11

Ню была человеком увлекающимся. Порой даже слишком. В шесть лет выучила все до единого названия динозавров, в десять могла начертить по памяти карту звёздного неба. Увлечения накрывали её волнами, погружали в самую глубину, а примерно через год они становились скучны, и Ню вгрызалась во что-то новое, например в корейский язык, который неожиданным образом не казался скучным. «Корейский» период её жизни длился уже третий год, грозя стать делом всей жизни. После школы Ню мечтала поступить на востоковедческий факультет.

Она уже умела бойко писать на корейском с кучей ошибок, а произношение довело бы до обморока любого корейца, хоть южного, хоть северного. Ню иллюзий не строила и занималась языком в любое свободное время. К сожалению, школьные предметы ей были полностью заброшены. Что поделать? Заставить себя заниматься чем-то, что ей не нравилось, Ню не могла и не хотела.

Мать высоких оценок не требовала, считая дочь глуповатой, а выше головы, как говорится, не прыгнешь. На второй год не остаётся и слава богу! Что думал отец оставалось неясно. Если у него и было мнение по поводу учёбы Ню, то он держал его при себе.

Другим непреходящим увлечением девочки были музеи. Она любила ходить по залам, рассматривая экспонаты, особенно её привлекали картины. Пока одноклассники зевали на экскурсии, она с жадностью впитывала каждое слово.

В этот раз снова намечалась поездка с классом. Уже целых две недели Ню выпрашивала у родителей деньги, но те не сдавались.

– Что там делать? – недовольно говорил отец. Он был не в духе. Его мучило похмелье. – На что смотреть? В интернете смотри! Зря что ли деньги платим.

Мнение отца ничего, впрочем, не значило. Финансами в семье распоряжалась мать, а то немногое, что отец мог от неё спрятать тратилось исключительно на спиртное.

– Куда поедете? – спросила мать.

– В Пушкинский, – ответила Ню и сразу же испугалась.

Как она и ожидала, мать начала сердиться:

– Ты там была уже! Не могла за один раз всё посмотреть?

Ню была в Пушкинском четыре раза, но в целях самосохранения решила промолчать.

– Мам, ну мне очень хочется. Все же поедут!

– Все может богатые, – голос матери звучал всё громче. – А у нас нет лишнего, чтобы на ерунду тратить! Скажи спасибо своему отцу-пьянице!

Отец оторвался от тарелки с солянкой:

– Не зли меня.

– А то что? Что? – завелась мать. – Деньги вам нужны, деньги? Вот забирайте! Последние забирайте!

Побежала в комнату, достала из сумки кошелёк и швырнула на пол.

– Мало вам? Мало? Так нет больше! – мать истерически захохотала.

– Да мне дадут пожрать спокойно или нет! – не выдержал отец и грохнул кулаком по столу. Из его открытого рта вывалились непережёванные куски капусты. Ню отвернулась.

«Отвратительно», – подумала она. Её трясло.

После обеда мать снова принесла кошелёк и уже спокойно достала из него пару купюр.

– Вот, возьми на поездку.

Ню замерла в нерешительности.

– Бери, бери! Не то передумаю!

Ню схватила деньги. Главное теперь продержаться до понедельника. Мать может и передумать.

У Лёшиного отца имелось своеобразное хобби. Раз в неделю, в воскресенье он «делал из сына мужчину». В остальные дни Лёше позволялось «обабиваться» в атмосфере маминых стихов. Процесс превращения в мужчину состоял всего навсего из занятий спортом, который отец обожал (раз в неделю), а Лёша люто ненавидел (раза три в неделю, включая уроки физкультуры в школе).

В чём смысл вставать в выходной ни свет ни заря, тащиться на стадион, чтобы намотать там десяток кругов, повисеть на турнике и поотжиматься от лавочек? Отец считал, что Лёша похож на бабу не только внутренне, но и физически. Фигура Лёшу и правда подводила. Плечи у него были узковаты, а весь жир скапливался исключительно в районе бёдер. Ходил Лёша этакой грушкой, и в школе только ленивый не шутил про его объёмную задницу.

Не сказать, чтобы Лёша сильно переживал из-за своей фигуры. Большую часть времени он просто о ней не думал. И если бы окружающие не заостряли на ней внимания, он чувствовал бы себя вполне комфортно. Намного больше его заботили очки и собственная неуклюжесть.

Отец думал иначе, поэтому Лёша и пыхтел, пробегая по дорожкам стадиона. И кто только решил, что спорт приносит пользу? Бег вообще самое противное. То в боку кольнёт, то горло перехватит. Пот градом льёт, а польза сомнительная.

Лёша как-то услышал, что во время бега нужно повторять про себя «лесом-полем, лесом-полем». Так вроде бы отвлекаешься, и уже не так тяжело становится. Лёша попробовал, а потом ещё весь день до вечера ходил и повторял про лес и поле. Поэтому он и решил во время тренировок стихи декламировать, благо что знал он их достаточное количество, чтобы не заскучать. Благодаря маме, конечно же!

В этот раз стихи не понадобились. Лёша думал о другом, точнее о другой, о девочке с золотыми волосами. Интересно, какого цвета у неё глаза? Это был не праздный интерес и не любовный (так он себе говорил). Дело касалось искусства.

Лёша всегда любил рисовать. И только людей. Они получались у него на удивление похожими. Портретами восхищались, приписывая Лёше чуть ли не гениальность, но пару лет назад рисование ему наскучило. Не осталось тех, кого хотелось бы изобразить. Он уже и думать забыл про это своё увлечение, но вчера вечером, размышляя над особо сложной задачей по математике, Лёша задумался и начал рисовать прямо в тетради увиденное утром лицо: острые скулы, длинноватый нос, ямочка на подбородке и вокруг копна развевающихся от ветра волос. Только глаза зияли пустыми провалами. Лёша попытался представить себе её взгляд, но ничего не выходило. Вздохнув, он нарисовал очки и заштриховал стёкла. Потом отыскал в столе краски и попытался изобразить девушку в цвете. Он перевёл всю бумагу, что была в доме, но так и не решил, что делать с глазами. Задача по математике была благополучно забыта.

Сейчас Лёша бежал по стадиону и думал. Почему бы не сходить на автовокзал и не встретить Витю? Друг он или не друг? Витя всегда приезжает на последнем автобусе. Во сколько это? Что если пойти днём и посмотреть расписание, а заодно пройти через тот двор? Погода пасмурная, и девушка наверняка снимет свои солнечные очки. Тогда он увидит её глаза, завершит портрет и сможет спать спокойно. Или всё же не сможет?

Лёша отогнал от себя шальные мысли. Дело в искусстве и ни в чём другом. Потом ему пришла мысль, что девушки может и не быть в том дворе. Не может она сидеть и ждать, пока Лёша притащится смотреть на её глаза. И живёт она наверняка в другом доме или даже в другом городе, а сюда попала по своим личным делам и никогда уже не вернётся.

Дорогу преградил отец.

– С ума сошёл? Какой круг наматываешь?

– Какой? – удивился Лёша. Погрузившись в себя, он совсем забыл о времени.

– Угробиться хочешь? – неужели отец проявил-таки заботу? Только в этот раз она была ни к чему. Лёше было вовсе не тяжело.

Глава 12

За мутно-серым окном проплывали поникшие, потерявшие почти всё своё одеяние, деревья. «Берёз изглоданные кости» неожиданно ворвалось в мысли. Лёша вздрогнул. Есенин. Всё из-за мамы с её стихами. Всплывают в голове в самые неподходящие моменты жизни.

Что он здесь делает? Куда едет? Зачем? Ну, со вторым понятно: в Москву едет, в музей. А вот зачем, вопрос сложный. Мог бы сейчас снова пойти в тот двор. Кто знает, может быть, девушка с золотыми волосами там. На прошлой неделе её не было, а сегодня могла прийти. Сейчас, в этот самый момент. Лёша вздохнул.

– Ещё немного осталось! – с энтузиазмом воскликнула сидящая рядом Ню и так близко прижалась к Лёше, что белобрысая Юлька Савченко противно захихикала «любовь-морковь».

В прошлое воскресенье, когда вернувшийся со стадиона Лёша открыл дверь, чтобы отправиться на автовокзал узнать расписание автобусов, а заодно пройти через тот самый двор, он чуть не убил этой самой дверью притаившуюся за ней Ню.

– Я поеду в музей, – вместо приветствия заявила она, потирая ушибленное плечо.

– Поздравляю! – Лёша поморщился. Он-то тут при чём?

– Поедешь со мной?

– Подожди! – он опешил. – Ты же с классом поедешь?

– Ну, да! – протянула Ню.

– Вот и езжай! Я тебе зачем?

– Не хочу одна!

Так спокойно. Досчитать до пяти. Медленно. Потом выдохнуть.

– Ты. С классом. Поедешь. Не одна.

– Они придурки! – Ню почти плакала. – Это всё равно что одна.

– Не поеду! – Лёша решил проявить настойчивость. Закрыл дверь и побежал вниз по ступенькам.

За спиной раздался всхлип, тонкий как плач ребёнка или писк котёнка. Лёша обернулся. Ню стояла, отвернувшись к стене и ковыряла краску.

– Перестань! – закричал Лёша. – У своей двери наковыривай!

– Иди-иди! – она повернула к нему обиженное лицо. – Я сама как-нибудь разберусь.

Лёша молча выругался. Ему ужасно не хотелось никуда ехать, но в то же время он не выносил, когда кто-то страдал, особенно женщина. Даже если она маленькая, худая и нервная.

– Ладно, не плачь! – он уже смирился со своей судьбой. – Поеду!

Ничего. Один день как-нибудь перетерпит.

Лично для себя смысла в музеях Лёша не видел. Одно дело картины или статуи. Разок глянуть можно, восхититься талантом да и пойти себе дальше. Только не стоять, как любят некоторые, по десять минут, разглядывая детали. Чего там разглядывать?

Есть ещё залы со всякими черепками, украшениями и всем тем, что отыскали в земле упорные археологи. Они только для особо увлечённых, таких как Борька Козловский. Сидел позавчера на уроке, под столом книжку читал «Мундирные пуговицы времён Александра Второго». С увлечением читал, а в книжке страниц пятьсот, не меньше. Неужели всё про пуговицы?

В некоторых музеях ещё и иконы имеются. Вот чего Лёша совсем не понимал. Эстетической красоты он в них не видел, но вполне мог принять их красоту духовную. Для кого-то, не для него. Потому и висеть они должны в соответствующих местах, церквях и монастырях. Там им место, среди верующих, а не рядом с атеистическим Лёшей и толпой иностранных туристов, для которых иконы всего лишь местный колорит наряду с балалайкой и матрёшкой.

К счастью Ню, не отходившая от Лёши ни на шаг, оказалась не склонна выслушивать лекцию экскурсовода и следовать за ним определённым маршрутом. Она потянула Лёшу за собой со словами:

– Пойдём, кое с кем тебя познакомлю!

Лёша насторожился. Какие у неё тут знакомые? Ещё больше он напрягся при входе в египетский зал, в прохладном полумраке которого бродил старичок с бородой-клинышком, а в углу на стуле дремала его ровесница в форменном пиджаке, призванная сохранять порядок

Ню подвела Лёшу к низкой застеклённой витрине.

– Вот она. Моя принцесса.

Ню наклонилась:

– Здравствуйте, ваше высочество.

Лёша наклонился тоже, встретился взглядом с широко открытыми глазами мумии, и окончательно убедился в том, что Ню чокнутая.

– Настоящие! – восхищённо выдохнула она. – Видишь, как сохранились?

– Муляж! – отмахнулся Лёша.

– Да нет, смотри, настоящие. На радужке пятнышки…

Он пригляделся. И правда чудно. Стекло, наверное.

– Мне её жалко, – вздохнула Ню. – Лежит одна, а все на неё смотрят. Я бы так не хотела.

– Она здесь не лежит, – возразил Лёша. – Она умерла. Это тело. Просто тело.

– Вот так лежать одной, и никто не пожалеет, только таращатся, – Ню будто его не слышала. – Я бы так не хотела. Пусть меня в крематории сожгут, а прах развеют.

Разговор принимал неприятный поворот. Лёша отошёл к витрине с украшениями от греха подальше. Он стоял и рассматривал древние кольца и цепочки, а сзади слышалось негромкое бормотание – Ню разговаривала со своей принцессой.

Потом она повела его в зал голландской живописи и «познакомила» с маленькой, весьма упитанной девочкой. Та была изображена на картине Сваненбурга (Лёша впервые слышал про такого). В одной руке она держала пару вишен, в другой куклу. Внизу на задних лапах стояла собачка, видимо тоже хотела вишен. Девочка выглядела не весёлой, а сосредоточенной и немного грустной. Словно и ягоды ей не в радость и собака надоела, и кукла наскучила.

– Бедная! – сказала Ню. – Тяжело наверное в таком длинном платье с таким-то воротником да ещё и в чепчике. Поиграть нормально не поиграешь.

Сама она была одета в короткую клетчатую юбку, шерстяные гольфы и огромный не по размеру вязаный свитер. Смотрелось нелепо, но должно быть удобно.