«Последний Хранитель Многомирья». Книга третья. «Возвращение»

Муфлишка вздрогнула, и ее мысли вернулись в тело. Она наконец глянула на старика после некоторого молчания.

– Спросила б, да не можно.

– А деревне Больших пней, а храму Радости нужна такая храмовница?

Мамуша молчала, и дедуша ответил за нее:

– Не нужна ни живым, ни ушедшим. Ни деревне, ни Многомирью не нужна твоя слабость. Всем нужна твоя сила. Не песнянка ты горемычная, чтобы петь песню печали. Хватит печали и слез в разрушенных жилищах. Глянь, сколько гнезд навили. Эх! Раньше за храмами и над каждым жилищем радованки гнездились. Что за времена?.. Куда ни глянь – птицы беды множатся. Гонять их надоть.

Словно соглашаясь со словами дедуши, за спинами сидящих чихнула дверь из казьминного дерева.

– Наши храмы… – вырвалось у мамуши, и она оглянулась. Глаза двери смотрели на нее со скорбью. – Храмы, – продолжила муфлишка, и грудь ее вздыбилась и опала, – храмы, как и самые высокие деревья нашего мира, сломаны и сровнялись с землей.

В печальный разговор ворвалась суетливая норна Рох. Она только что не влетела в ухо храмовницы с криком:

– Пришли, пришли! Муфли пришли!

Мамуша Фло отмахнулась от норны и увидела, как на площадь медленно втягивается обоз.

Глава 7. Чужаки

Дедуша Пасечник вытянул шею, сам же остался сидеть на месте. Храмовница нетерпеливо встала. Она опять отмахнулась от норны, что кружила вокруг непокрытой головы, и, приложив лапку ко лбу, прищурилась.

Обоз двигался, сотрясая воздух. Колеса скрипели, телеги гремели и подпрыгивали на камнях. Сердце Фло Габинс ухало. Муфли, сидящие и лежащие на телегах, болтались и поругивались, но с удивлением разглядывали новую деревню, а по мере приближения к ступеням храма поднимались и поправляли помятую одежу и растрепанные волосы.

Муфлей пришлых в обозе было не меньше двадцати. Их каняки едва переставляли ноги, но не от того, что груз был тяжел. Длинные шеи их клонились. Впалые бока, запавшие глаза, грязная шерсть, весь вид каняк вызывал желание поскорее их покормить и отмыть. Такое же чувство вызывали путники.

Дыхание храмовницы участилось, муфлишка засуетилась и спустилась на три ступени вниз. Так было и в позапрошлый вечер, когда в деревню Больших пней пришла пешком пара муфлей, за ними прибыли еще. Всех приютили.

В каждом входящем в деревню муфле Фло Габинс высматривала Хомиша, и каждого расспрашивала о сынуше и Афи.

Другая бы кто, может, и отчаялась уж, но не мамуша Фло. Она была уверена: Хомиш ее живой, просто заплутавший.

И вот новая надежда шумно двигалась по выщербленной храмовой площади.

Первую в обозе каняку вел под уздцы высокий бородач с мясистым носом. Поседевшая борода его была знатной, перекрывала всю грудь и ниспадала до кожаного ремня. Мягкий ветерок трепал ее и такие же, как и у мамуши Фло, всклокоченные волосы, лежащие по спине незнакомца. Муфель был могучий и широкий в плечах.

На каняке, что тяжко ступала за тянувшим ее за поводья бородачом, сидела молодая муфлишка. Ее длинные ноги, обутые в высокие сапоги, прижимали худые бока животного и свисали чуть ли не до земли.

Мамуша Фло спустилась еще на ступень. Дедуша Пасечник последовал за ней и встал слева от мамуши.

Обоз остановился в нескольких шагах от первой ступени, ведущей к храму.

– Норны слухи носят, что в этой деревне могут найти приют пострадальцы, – прокричала довольно лихо сидевшая на скотине муфлишка и вытянула шею. Левый глаз ее немного косил и был другого цвета, нежели правый.

– Эка выскочка! Дай старший скажет, – сипло перебил ее бородатый муфель и, приложив правую лапу к левой стороне своей груди, обратился к храмовнице: – Мамуша Фло? Верно?

Крупность его поразила дедушу Пасечника и Фло Габинс. Они переглянулись, и мамуша Фло согласно кивнула головой незнакомцу.

– Приветствуем, добрые муфли, – крикнул переглянувшимся с телеги сморщенный муфель. – Тяжко нам в пути пришлось. Где б воды испить? И на ночлег бы…

Бородач согласно угукнул и повторно склонил голову перед Фло Габинс и дедушей Пасечником. Те молчали и внимательно всматривались в лица пришлых.

Словно испугавшись, что им могут отказать, разноглазая муфлишка засуетилась, вытянулась на каняке вперед.

– Гляньте на н-н-нас, – она, немного заикаясь, ткнула лапкой на бородача, на себя и на всех, кто разместился в телегах. – Не спали м-м-мы, не мылись и не грелись столько н-н-ночей, что пальцев на наших лапах не хватит сосчитать.

– И не ели целый последний день пути. Найдется ли еда в деревне Больших пней для скитальцев? Вспомните законы добрых муфлей, – подхватил слова заикающейся муфлишки бородач.

Мамуша Фло шагнула еще на ступеньку ниже. Ее глаза смотрели поверх головы высокого муфля и впивались в каждого прибывшего. Все муфли были незнакомы, и все как один бледны. Ни один не мог похвастаться былой знаменитой муфликовой яркостью.

Бородач ждал, когда храмовница снова взглянет в его сторону. Лишь это случилось, он отпустил вожжи, приказал молодой выскочке жестом молчать и подошел вплотную к ступеням.

– Простите нам нашу нечистоту и незванность, – теперь уже весь муфель согнулся в неглубоком поклоне. – Запах, верно, от нас идет, как от великантеров. Никого такой тяжкий путь не украсит. Если оскорбили ваши глаза и носы, прощения просим. Здравия вам, храмовница, – глаза бородатого обратились к дедушке Пасечнику, – и вам, седой житель деревни Больших пней, здравия.

Дедуша кивнул, и бородач вернулся взглядом к Фло Габинс.

– Я Вака Элькаш, – муфель хлопнул себя по груди. – Это моя дочуша Бусля, – показал он на егозу, что сидела на каняке, свесив длиннющие ноги. – А в обозе все, кто смог и захотел собраться и отправиться за доброй жизнью.

– Здравия нынче дороже любой монеты. Благодарствуем, – в ответ приложила к груди лапку мамуша Фло и спустилась, поравнявшись с Вакой. Теперь храмовница глядела на него снизу вверх. Вака Элькаш на полторы, а то и две головы был выше ее. Да и выше любого муфля.

На площади стали собираться жители деревни Больших пней. Норны вмиг разнесли по жилищам, что снова появились беженцы.

– Пришли вот к вам, – просипел Вака извиняющимся тоном и оглянулся на свой обоз, муфли в нем притихли и ждали.

– Чего ж к нам? – решила уточнить мамуша Фло, хотя уже знала ответ.

– Норны слух принесли, что у вас тут много еды, все сыты. Да и жилищ много выстояло и муфлей уцелело, – поспешил ответить Вака. – Или жилища у вас были крепче иных. Или Черный Хобот на излете сил к вам прилетел. Или защита Хранителя вас спасла. Нам так не свезло. Времена морочные, а тут норны натрекотали, что в деревне Больших пней добрые муфли собираются, чтобы прокормиться и защититься. Примете ли и нас?..

Пришедшие в обозе стали сползать с телег. Лежнем лежали лишь совсем немощные и старые.

Мамуша Фло неторопливо обходила повозки. Муфли деревни Больших пней повытягивали шеи, шушукались и переглядывались, но никто не произносил ни слова. Никто не мешал говорить с незнакомцами своей храмовнице.

– Как ваша деревня прозывалась, бедные бледные муфли? – решился спросить у Ваки дедуша Пасечник.

– Деревня Кривой осины.

– Эко дело… Эко дело… Слышал. Хорошая деревня была, – покачал дедуша головой в дырявой соломенной шляпе.

– Была, – не скрывая горечи, подтвердил Вака.

– Не клони голову так низко, – мамуша Фло, обойдя обоз, вернулась и дотронулась бережно и мягко до лапы Ваки, что прижимала сердце. – Приняли уж столько. Никого не выгнали. И вас накормим, согреем и жилища подберем. Вместе не так беда страшна. Ваша храмовница жива ли?

В глазах рослого Ваки сверкнула слеза благодарности, ноздри и без того крупного носа раздулись, покраснели, и мягкая улыбка озарила большое рыхлое лицо.

– Вот благодарствуйте, муфли добросердечные, – он склонился перед храмовницей и в знак признательности положил большую ладонь на плечо дедуши Пасечника. Голос его приободрился. – Верно норны трекотали, что мамуша Фло – самая добрая муфлишка из всех наидобрейших муфлишек. Наша храмовница спит вон на телеге, слаба она, едва дышит, но, хвала Хранителю, жива.

– Хвала Хранителю, – сложила лапки мамуша Фло. – И ваша храмовница уцелела. Чудо. Где ж поселить вас? – она глянула на собравшихся и державшихся поодаль местных муфлей, потом на дедушу Пасечника, тот по-прежнему был рядом. – Жилищ восстановили немного, да и то худо-бедно.

– Где поселить, где поселить… – почесал голову под шляпой Пасечник. – А-а-а, ко мне давайте. У меня никого пока. Разместим. Соседские два жилища без хозяев поостались. И там можно. Там поселим.

– Там печей нет, да и окна не устояли, – сокрушенно хлопнула себя по бокам мамуша Фло. – И такому знатно-высокому муфлю будет ли там вольготно?

– Будет-будет! – спешно схватился за предложение бородатый Вака. – Главное, стены есть. Нам переночевать, а поутру придумаем. Я рослый, силы во мне звездаллион. Не по моему хотению, но мало какое жилище меня легко вместит. То не беда. Это дело порешаемое. Сделаем, построим, а сейчас бы отдохнуть нам.

– Двигайся за мной, Вака. И обоз свой двигай, – поманил уже подавшийся вперед Пасечник. – Айда, покажу. В тех стенах добрые муфли жили. А где добро жило, там все добром проросло. Стены согреют.

– Норны трещат, что еще муфли идут, – спохватилась мамуша Фло.

– Так чего? – вставил словцо Вака Элькаш. – Вы есть. Мы есть. Лапы у нас целы. Головы на местах. Полезными вам будем. Задаром хлеб не станем есть. У нас и каняки, и лап вот сколько. Все в вашем распоряжении. Только покормите да согрейте.

– Каняки – это славно. Каняки в деревне нужны, – пробормотал Пасечник, похлопывая животину, что была ближе к нему. Пегая каняка стояла понуро.

– Ладно, идите с дедушей. Думать буду, а завтра и решим, – наконец произнесла мамуша Фло, не отпуская взглядом бородача Ваку.

Егозливая разноглазая муфлишка, что терпеливо молчала, наконец свистнула, прижала ногами бока худой каняки, и обоз медленно тронулся за Пасечником.

Зеваки, что шушукались на площади, заговорили громче и тоже пошли за обозом, держась на расстоянии, но с любопытством рассматривая чужаков.

Вака Элькаш встал самым последним в немногочисленном остатке когда-то доброй и шумной деревни.

Мамуша Фло смотрела вслед уходящим, как вдруг ноги сами ее понесли, и она догнала бородатого муфля. Ее иссохшая лапка, что ухватилась за рукав суконной рубахи, как за спасительную веточку, дрожала, но держала крепко.

– Скажи, добрый муфель Вака, не видел ли ты в пути или не слышал ли о потерявшемся муфле? – Фло Габинс заглянула прямо в глаза бородача. – Ямочка на подбородке у него. А сердце, что сердце скоропрыга, трусливо, но доброта его, что крылья большого глифа, необъятна. Это сынуша мой, Хомиш. Малуня мой младшенький. Ищу его везде. Черный Хобот как на нашу деревню налетел, так многое унес. Куда унес, одному Хранителю ведомо. Вот и Хомиша моего куда-то забросило, может. Он, может, заплутал. Может, в вашу деревню?.. Не видал?

– Хомиш, говоришь? – задумался на мгновенье Вака Элькаш. Мамуша сжала лапки и задержала дыхание, но рослый бородач помотал головой. – Прости, добрая храмовница Фло. Не упомню. Много мы видели в пути. Но о Хомише твоем ничего не слыхал я. Мы вам расскажем, что видели и знаем. С нами норны, может, они что-то больше расскажут.

Лапка Фло Габинс упала беспомощно, и взгляд почернел. Ничто из этого не ускользнуло от бородатого муфля.

– Знаю, что значит потерять самое дорогое, – сказал Вака. – Хоть и уцелела моя Бусля, – он кивнул на муфлишку, что оглядывалась на них с каняки и махала папуше лапкой, – но я потерял мою дорогую женушку.

Мамуша Фло ойкнула, и лапки ее сложились крест-накрест на груди.

– Я буду вспоминать, – заверил ее бородач. – Обещаюсь! Путников много мы встречали, и добрых, и недобрых. Все, что вспомню, расскажу. А сейчас отдохнуть бы нам.

И Вака Элькаш кинулся догонять обоз.

Глава 8. Большая беда всегда общая

В новое утро деревня Больших пней, все ее норны и гости проснулись от оглушительного незнакомого звука и последовавших за ним воплей. Встревоженные муфли выскакивали из жилищ и смотрели вверх. Но редкие ранние облака мирно покоились на небесах и равнодушно плыли по направлению к когда-то Радужной, а ныне Бесцветной горе.

Деревенские жители разводили лапами, кутались в одежу и пытались было вернуться в кровати, но звук и вопли повторились снова. Голос, что разносился по всей округе, был довольно противным и с металлическим звоном, словно кто-то верещал из медного таза.

– Каждый муфель, просыпайся, на площади перед храмом собирайся! – вещал скрежещущий голос. Он проникал в каждое окно, каждую дверь и в каждую расщелинку. Едва проснувшиеся муфли терли уши и пытались расспросить таких же недоумевающих соседей.

Норны сновали туда-сюда и, как и муфли, пытались выяснить, не знает ли кто, что за напасть? Все сошлись во мнении, что ясности нет, кто или что их побудило соскочить с кроватей.

Жители деревни, поругиваясь, начали стягиваться на храмовую площадь.

Улочки еще полностью не расчистили, и то здесь, то там мертвыми грудами возвышались завалы из поломанных Черным Хоботом стволов, скамеек, крыш, остатков заборов и хозяйственных построек. Толпы муфлей пробирались сквозь них. Кто-то возмущался, кто-то пытался по дороге все же узнать причину такого раннего переполоха, кто-то зевал и молча двигался в потоке.

На круглой площади, на крыльце разрушенного храма в ожидании стояли Фрим и Фло Габинсы.

Фрим держал у рта трубу от патифона и продолжал будоражить деревню:

– Каждый муфель, просыпайся, на площади перед храмом собирайся! – кричал он, и начищенная до блеска труба из желтоватого металла преображала его голос, добавляя те самые препротивные звяньгающие ноты.

Фрим был горд своим новым изобретением и тем, как ловко он удумал оповестить всех, используя храмовый патифон.

Площадь наконец заполнилась и тихо гудела. По воздуху плыли паутины пауков-вышивальщиков. Взошедшее яркое солнце освещало стены, землю, мостовые и деревья вокруг дивным бело-желтым теплым светом, но утренний ветер оставался пока прохладным и порывистым. Все кутались в пледы, одеяла, наспех накинутую одежу.

Фло Габинс увидела, как к храмовой лестнице пробирается бородатый рослый муфель, что прибыл вчера. Когда он приблизился и вскинул приветственно лапу, храмовница молча кивнула и задержала взгляд.

Вака Элькаш смотрел на нее, словно что-то наконец мог ответить на вчерашний вопрос. Сердечко муфлишки застучало чаще.

Фрим было снова поднес трубу ко рту, но мамуша остановила его лапку на полувзмахе.

– Фрим, довольно уж. Все, кто мог спозаранку подняться, перед нами. Опусти свой прибор.

– Этот прибор, мамуша, имеет название, – провозгласил Фрим. Ему не терпелось похвастаться своей находчивостью. – И название я удумал. Логично, когда все с названием. Сейчас расскажу.

Фло Габинс покачала головой и лишь попросила, чтобы сынуша был краток. А Фрим сделал попытку поправить очки на думательной своей шапочке, как в былые времена, но, едва подняв правую лапу, вспомнил – нет больше на его макушке ничего. И, отмахнувшись от старой привычки, как от назойливого насекомого, уже обратился к большому гудящему собранию:

– Муфли, не сердитесь, что рано вас поднял мой новый прибор. Он называется «громыхало».

Фрим выставил трубу, сверкнувшую на солнце, окинул глазами площадь и увидел Каву, что подошла одной из последних, но тоже пробралась к самым ступеням храма. Его молодая женушка широко улыбалась и глаз не сводила со своего избранника. Фрим засветился ярче, чем сверкало его «громыхало», и продолжил, выпятив грудь:

– В громыхало мы теперь будем оповещать обо всем и собирать собрания. Прошу всех, кому оно занадобится, обращаться. Всякому этот прибор для дела дам.

Фрим повторно поднял свое изобретение. Муфли перестали негодовать и одобрительно закивали.

– Так а сегодня чего всех собрали? – выкрикнул звонкий голос из плотной толпы. Головы муфлей прокрутились в поисках выскочки, но к первому выкрикнувшему добавились новые голоса:

– Да, что ж молчите?

– Шибче молвите, не томите!

Все уставились теперь на Фло Габинс. Мамуша спустилась на несколько ступеней вниз, чтобы быть слышнее. Ей не хотелось брать громыхало, что протягивал Фрим. И она заговорила своим голосом так громко, как могла:

– Фрим всех собрал по делам важным, – неторопливо повела свой рассказ храмовница. – Не спала я всю ночь, добрые муфли.

Фрим в это время тоже спустился и присел на ступень, бережно положив на колени свое изобретение.

– К нам пришли уже муфли из деревни Кривой осины, – вещала Фло Габинс, глядя поверх голов. Всех выше стоял рослый вчерашний муфель. – Из деревни Кузнецов, из деревни Мшистых камней, из деревни Ткачей и Рыбаков. Простите, если кого не упомнила из деревень, много пришлых, могла и позабыть. Но точно помню – трем лишь деревням, кроме нашей, свезло, и их храмовницы выжили. Храмовница деревни Кузнецов здесь ли? – спросила муфлишка и замерла в ожидании ответа.

Из толпы выкрикнули:

– Больна храмовница деревни Кузнецов! Лежит. Выживет ли, не ведаем.

Мамуша склонила голову и сложила лапки.

– Береги ее Хранитель! Прошу подняться ко мне храмовницу Жоли. А муфли из деревни Кривой осины…

– Мы это! – поднял лапу Вака Элькаш, что было и без надобности для такого верзилы. – Мы не одни сюда шли. Норны трекочут, что еще и еще идут со всех сторон Многомирья.

– Всех приветим. Где ж ваша Храмовница? Поправилась?– спросила Фло Габинс.

– Наша храмовница плоха, но жить будет.

– Тогда поднимись к нам ты, Вака Элькаш, – попросила мамуша Фло, и бородатый росляк охотно поднялся и встал рядом с муфлишками.

Мамуша кивнула ему еще раз и вновь обратилась к площади. Лапки ее сжались, шея напряглась. Волосы стягивала темная лента, и вся она, похудевшая и осунувшаяся, была что натянутый канат.

– Можно всем и молчать до поры. Молчать, сбиваться в жилищах и горевать. Но, добрые муфли, не по нам это. Не только наша это беда. Это беда общая.

Площадь загудела громче прежнего.

– Тише, тише, жители и гости деревни Больших пней. Хочу, чтобы ты, храмовница Жоли, и ты, Вака Элькаш, – мамуша Фло положила лапку на грудь, – рассказали, что случилось с вашими деревнями.

Храмовница в очках, в белом платочке, повязанном под крупным подбородком, и в желтой юбке, чем-то схожая с Фло Габинс, заговорила почти шепотом. Ее было не слышно, и Фрим повторял за ней в громыхало слово в слово, до самой последней фразы:

– Храмовница Жоли извиняется. Но пока тяжело ей говорить. Когда на их деревню напал Черный Хобот, достопочтимой муфлишке передавило горло, и голос ее еще слаб. Но она благодарна мамуше Оливе за то, что та приютила их, и каждому в деревне Больших пней за доброту и пропитание.

Местные муфли приложили лапки туда, где бьются муфликовые сердца.

– Никак иначе и быть не могло, – Фло Габинс ответила за каждого муфля своей деревни. – Пусть времена морочные, но законы добрых муфлей никто отменить не может. А по этим законам муфель муфлю всегда в помощь.

Следующим слово взял Вака Элькаш. Фрим было протянул ему трубу, но бородачу не нужно было громыхало. Его зычный голос раздавался повсюду. Муфли не дыша слушали о том, как смело вихрем жилища деревни Кривой осины, как напали болезни, голод да уныние, как тоска стала проедать сердца выживших, и шкурки их бледнели, а после и вовсе становились бесцветными. И тогда те, кто отважился искать прежней доброй жизни, собрались в обоз. Путь обоза был тяжелый и опасный. Они прятались от громадных свинорылов, но еще страшнее было увидеть в лесах охотящихся на этих свинорылов великантеров.

Муфли на площади вздохнули. Вака Элькаш рассказывал, как несколько раз обозники видели в небе беснующийся Черный Хобот и укрывались в пещерах. Но в одной из пещер они столкнулись с такими же испуганными лесными бесцветными муфлями.

– Теперь-то не понять, что за муфли, – говорил Вака Элькаш. – Всех беда яркости лишила, но лишь посмотрели они на нас, а мы на них, и разошлись. Решили, что это те, что раньше всех бесцветными стали. Только злобы от них не было. Лишь печаль. Да и мы уже, сказать верно будет, почти и не отличаемся от них.

Воздух над площадью зашевелился и вновь гулко вздохнул, и Вака Элькаш продолжил:

– Не гневайтесь, но еще одну дурную весть принесли мы. Норны лесные трекотали, что в леса вернулись ведмеди.

Мамуша закрыла лапкой рот. Муфли прижали уши и переговаривались: «Мало нам Черного Хобота, так новая напасть», – «Ведмедей испокон века не видали!» – «Кого не удавил Черный Хобот, теперь ведмеди или великантеры удавят».

– Откуда ж они на наши головы? – обратилась мамуша к бородачу. – Не знаешь ли, добрый муфель Вака?

– Норны трекотали еще. Битва была в Загорье. Великая битва. Наша деревня, все знают, недалеко стояла от Великих гор, пока Черный Хобот не снес ее. В тот день мы искали раненых и живых. Небо вмиг потемнело, и тени схватились в небесах. Мы посовались кто куда в ужасе, что вновь Черный Хобот. Но наутро норны принесли вести. Великантеры с ведмедями сражались.

Храмовница Жоли закивала головой и попыталась тоже что-то добавить, но лишь залепетала, и за нее из толпы закричал дородный муфель:

– И мы видали! Нам из деревни Мшистых камней все видать было. Не лукавит муфель Вака. И мы видали!

Общий шум заглушил его слова.

– Норны упоминали, что там были и муфли, – склонился Вака уже к самому уху Фло Габинс.

Колени муфлишки подкосились. Она еле сдержалась, чтоб не вскрикнуть. Фрим, заметив, что мамуша качнулась, бросил трубу и подскочил. Мамуша Фло оперлась о плечо старшего сынуши. Не отнимая лапы от трепещущей груди, тихо спросила, заглядывая прямо в глаза бородачу:

– А не припоминали норны имя Хомиша?

– Норны не припоминали, но сам я кой-что вспомнил. Был у нас муфель по имени Хомиш, задолго до битвы был. По белоземью приходил в мою пивальню.

Мамуша глянула на Фрима. Он взял лапку мамуши в свою и тихо погладил. Папуша Вака оборотился на площадь, что немного стихла, и вновь заговорил для всех:

– Еще норны донесли, что нет больше ни одной деревни целой. Все, кто не сгинул под налетами Черного Хобота, остались без крова, без скотины и без пропитания. Полей радостецветов тоже нет. Мало кому радость такая досталась, как выжить.

– Радость ли?! – выкрикнули снова из толпы, но в этот раз на голос не повернулся никто. Все глаза были направлены на Ваку Элькаша и Фло Габинс.

Муфли, что гудели и егозили до этого, вдруг замерли и словно дышать перестали. Они как будто именно в этот момент осознали всю необъятность их беды. До сей поры казалось, что беда есть, но она лишь беда каждого единичного муфля, и ничья больше. Но вот сейчас всем до самых шпор стало очевидно – беда пришла не размером с их муфликовые сердечки и даже не размером с их жилища или соседнюю деревню, а размером во все Многомирье.

Летающие до того паутины словно растворились в воздухе. Норны втянули хоботки, уселись кто где и даже не шуршали крылышками. Птицы замолкли. Кусты перестали шелестеть. Морочная тишина тяжестью упала на площадь.

– Что за радость видеть такое? – раздалось снова.

– Кто там затрекотал? – прищурилась мамуша Фло.

– Я сказал! Я, Рыжик Роу, – вспрыгнула над толпой рыжая, коротко стриженая голова и завертелась во все стороны. Рот муфля скривился, лицо его было все в шрамах, а через правый глаз проходила свежая повязка. – А как нам теперь без Хранителя? Где он?! – и муфель невпопад прокричал трижды на всю площадь: – Кто, может, знает какие вести о Хранителе?! Кто, может, знает? А? Чего молчите? Знает кто о Хранителе?

– Его искали, и ищут, и будут искать, – отрезала мамуша Фло.

– Верный вопрос этот рыжий задал, – толкнул Рыжика Роу одобрительно в бок муфель с длинными седыми волосами, завязанными в тугой хвост, что стоял рядом. – Где Хранитель? Нет его! Чего искать? Нечего искать!– говоривший демонстративно развел большими ладонями, и они, что весла, загребнули воздух, наполняющийся шушуканьем. – Глаза откройте! Шлюпка нам. Почернела гора Хранителя. Не светится. Бесцветная стала. Не переливается всеми семью цветами радости, как в добрые времена. Нет больше и самого Хранителя. Все-то шепчут по жилищам, а громко сказать трусят.

– Храм бы надо восстановить! – предложил звонкий голос из толпы, и вверх взметнулась лапа, но ее быстро одернули, а звонкий голос перебил другой, старческий и ворчливый:

– К чему нам храм? В иные времена там Хранителю отписывали свои просьбы, а ныне, когда Хранителя нет, к чему храм?

– А книги и праздники? – вновь раздался звонкий голос, и снова поднялась лапа, но эту поднятую лапу сразу опять стянули вниз.

– К чему нам праздники и книги, когда пуза пустые? – проворчал муфель с хвостом и глянул искоса на рыжеголового соседа, который раздулся, как воздушный шарик. – Говорю ж, все шлюпкой накроемся.