«Последний Хранитель Многомирья». Книга третья. «Возвращение»

– Нет книг, нет добра, нет и свода добрых законов! – громко крикнул Рыжик Роу, и с разных сторон полетели вопросы и резкие, грубые ответы:

– Где же Хранитель?

– Не искал никто, надо отыскать…

– Лучше еду будем искать, книгами сыт не будешь!

– К нам все муфли съехались, и ни один не привез с собой едьбы!

Гул нарастал. Множились шепотки: «Самим жрать нечего. Брюхо пусто, а когда брюхо пусто, к чему расшаркивания?» – «И то, ни к чему», – «Одна солодрянка дикая и осталась. Не особо-то и вкусная. Но иной еды поди сыщи…»

Тем временем рыжеголовый муфель пробрался ближе к остаткам храма и ловко вспрыгнул на первую ступень, встав впереди мамуши Фло.

– Чего разглагольствовать? – выкрикнул он, кривя рот. – Книг нет. Еды нет. Хранителя нет, а чужаки есть. Эй, Вака, ты вон сколько ртов привез, а едьбы привез ли? – Вака Элькаш развел лапами. И Рыжик Роу выпятил грудь и выпучил левый глаз, что пылал странным желтым огнем. – О чем и толкую. Прогнать всех пришлых!

Мамуша Фло сгорбилась, сжалась и глядела, как заколебалась площадь.

Вака Элькаш с недоумением застыл, как и Фрим Габинс. Рыжик Роу же, словно опившийся эля, взбивал воздух ершистой головой и лапами:

– А чего?! Лучшего не жди, когда жизнь впроголодь и в худых жилищах, – незабинтованный глаз его сверлил прихожан, губы дрожали, голова потрясывалась. – Вот я. Были у меня золотые волосы да пухлые щеки. Что ж теперь?! Жалкие рыжие колючки, да лицо бугристое от порезов, да глаз один. Дальше дурнее будет. Мне ли не видеть? Я вот что мыслю. Если муфли выращивали поля радости, то кто-то выращивает Черный Хобот, который питается всем плохим, вытягивает это от земли и становится больше и больше. Кто выращивает? Ведмеди, что появились? Великантеры, что по лесам шастают? Или муфли, что к нам прибились?

Муфли, собравшиеся перед храмом, стали крутить головами и разделяться на группы. Одни жались друг к другу, другие словно ждали какой-то команды.

– Не по нам это! Ты же наш, деревенский! Пожалей мамушины уши и свою душу! – вдруг опомнилась мамуша Фло, оттолкнула Рыжика Роу и выдвинулась вперед. Она взяла громыхало, что протянул ей Фрим, и голос зазвенел над гудящей и клокочущей толпой. – Сты-до-ба! Законы добрых муфлей не отменят никакие мороки! Или не муфли мы? Вот отчего все сбледнели?! Ни одного яркого муфля нет. Гляди, еще чуток, и бесцветным станет каждый муфель Многомирья!

Рыжик Роу попытался было вновь начать свои недобрые речи, но Вака Элькаш схватил крикливого муфля за грудки и спустил по ступеням. Рыжик вздрогнул, оказавшись в толпе, встряхнулся, как от наваждения, и стал недоуменно озираться. Его повязка съехала, обнажив заплывший глаз.

– Чего со мной такое было? Чего? Я ж ничего! Я чего?.. – спрашивал он блеющим голосом, но все посчитали верным отойти подальше от оскандалившегося. И несчастный муфель, вжав голову в плечи, остался стоять один. Здоровый глаз его, светившийся желтым огнем, потух, вернул свой прежний цвет, и весь рыжеголовый словно сдулся, скрючился и стих. – Хранитель раньше посылал мудры с Радужной горы. Кто ж теперь их будет слать? Все оттого, что живем и без благости, и без радостецветов, – сам себе оправдывался Рыжик Роу чуть слышно, глядя, как спускается к нему храмовница.

– Пока муфель жив, жива и радость, – твердо произнесла Фло Габинс и обняла несчастного. – Все доброе вернется, если каждый сохранит добро внутри своего муфликового сердечка.

Глава 9. Последнее волшебство исчезло

Ночью Фло Габинс ворочалась. Забросив пустые попытки заснуть, муфлишка встала, надела теплое серое платье, накинула сверху легкую душегрею, собрала волосы за уши, протянула лапу к круглому светильнику, что недавно изобрел Фрим. Потрясла его, как растолковывал изобретатель, но металлический предмет не выпустил ни одной искры света. Мамуша отложила светильник и взяла проверенный надежный стеклянный фонарь, что стоял на табуретке у двери, торопливо зажгла внутри его стенок свечу да и вышла из дома.

Жилище дедуши Пасечника было на другом конце деревни. Дорога туда проходила через храмовую площадь, мимо развалин, что провожали фигуру муфлишки, закутанную в душегрею, черными окнами. На душе было тяжко. Но свет, что горел в окнах уцелевших и новых, наскоро собранных подобий жилищ, разгонял наступающую густую темень. Где-то, как и в фонаре мамуши Фло, мерцали свечи. А где-то дрожали тускло «фримовы светильники».

Во всей деревне мало кто спал. Вспоминали, что случилось утром на площади, и много разного шептали, о чем цветные муфли и подумать бы не осмелились. Но нынешние муфли с побледневшими шкурками не молчали.

Если бы храмовница слышала, о чем шушукаются деревенские жители под покровом ночи, она бы шикнула на каждого и топнула на каждого ногой. Но сейчас ей важно было услышать, что может рассказать о ее пропавшем Хомише бородатый рослый муфель Вака.

Фло Габинс не пришлось будить ни хозяина жилища, ни его гостевых обитальцев. В просторном пне, что пропах медом и цветочной пыльцой, было шумно.

За поздним столом сидели Вака Элькаш, храмовница Жоли, еще один взрослый муфель с серым бугристым лицом и дедуша Пасечник.

Едва Фло Габинс открыла дверь, как их голоса, громкие до того, смолкли. По испуганным глазам было понятно – они обсуждали то, что обсуждает вся деревня. Они говорили о рыжеголовом Роу, о его странной выходке. О том, как дурно меняются муфли и все Многомирье.

– Не время для бабочек снов и в этом жилище? – замерев на пороге, оглядела всех Фло Габинс, задула свечу в своем фонаре и, не решаясь занести ногу в комнату, уточнила у хозяина уютного пня: – Буду ли доброй гостьей, если войду?

– Так не видал тех бабочек уж сколько ж времени никто и нигде, – кивнул головой муфлишке старый хозяин. Он встал со стула навстречу поздней гостье, поманил ее лапой. За столом переглянулись и улыбнулись входящей.

– Не видела и я, – поддержала дедушу Пасечника мамуша Фло и подошла к большому столу. – Дурно, что исчезли яркие и светлые. Хорошо, что не стало черно-красных. Глазели они своими глазищами мутными, мучили и меня, и всю деревню.

– Вот и добро, что исчезли, – покашлял в кулак Вака Элькаш и тоже встал. Мамуша вгляделась и увидела изменения. Его борода стала намного короче и аккуратнее, как и волосы. Росляк любезно выдвинул пустующий стул, и мамуша Фло, разгладив юбку, присела.

Середину круглого стола украшали высокий, крупный глиняный кувшин и круглая хлебница, наполненная с горкой сухарями и мореными корешками. Перед каждым муфлем стояла глубокая кружка с напитком.

– Доброй ночи всем, добрые муфли, – поздоровалась Фло Габинс, обежав глазами собравшихся, и чуть приклонила голову. – Благодарю и самого доброго хозяина за то, что пустил и вас на поселение, и меня в гости.

– Что ж не пустить? – раскинул лапы дедуша Пасечник и пересел на табурет, что стоял рядом с мамушей. – Это печаль на порог не верно пущать. А добрых муфлей, как и радость – впущу завсегда. Один добрый муфель – всегда хорошая беседа. А одна радость сможет звездаллион печалей низвергнуть.

– Верно заметил хозяин наш, – прицокнул языком довольно Вака Элькаш и хлебнул из своей кружки. Мамуша Фло почувствовала сразу знакомый сладковато-едкий аромат. Вака Элькаш поднял еще раз кружку. Хмельная пена осталась на губах и пролилась на бороду.

Сердечко храмовницы сжалось, и кружка запела голосом Фио Габинса: «Эль, эль, эль! Эль, эль, эль! Моя Флошечка готовит славный эль, эль, эль…»

Песня прозвенела как мелодичные, но печальные колокольцы. Мамуша Фло даже закивала головой в такт звяньгающему «эль, эль, эль». Колокольцы звенели и готовы были уже оглушить, но их прервало громкое «дук» тяжелой кружки, что опустилась на деревянный стол. Мамуша Фло вздрогнула, и песня печальных колокольцев вместе с голосом Фио Габинса смолкла.

На плечо муфлишки опустилась мягкая морщинистая лапка дедуши Пасечника.

– Наша Фло не только достопочтимая храмовница. Много у нее талантов, – говорил старый хозяин жилища. – Фло, гости наши не ведают, позволь, им скажу? – мамуша кивнула, и дедуша продолжил: – Эль ее знатен, как и твой, Вака Элькаш. А уж иные настои да травы и эля ядренее. Мамуша наша ими и славится на все Многомирье. Она всем поможет. Всегда помогала.

Храмовница Жоли протяжно выдохнула и уставилась на Фло Габинс. Муфель с серым лицом подался вперед. Лапа Ваки Элькаша сама собой опустилась вместе с кружкой, и та опять издала громкое «дук».

В глазах каждого, кто сидел за столом, отразилась надежда. Но Фло Габинс поспешила резко перебить дедушу:

– Ох-ох-ох, лишнее завернул. Не давай хода пустым обещаниям. Не дари надежду зазря. Нет чаев более, как и не было. Знаешь ведь, – и мамуша Фло закусила губы до красноты.

– Нет, значит? Мда. Даже в нашей деревне любили лечиться и бодриться чаями Фло Габинс. А моим сынушам мы в квартале торговцев особливо покупали чай добрых снов, – проговорил с нескрываемой горечью муфель с серым лицом.

– Силы в цветах нет или в лапах моих, неведомо, – сказала виновато храмовница. – Вместе с цветом шкурки и силы травницы покинули меня. Сколько ни пыталась, не возвращаются вспять.

Дедуша Пасечник прихлебнул из своей кружки, и лицо его передернулось. Он сжал кулачки, похвалил заново эль Ваки Элькаша и заговорил:

– Что ж, скажу вот чего. Большого волшебства подавно нет, забыл уж даже, было ль оно. Ничего, жили – не тужили. Мир без волшебства – это непростой, но живой мир. А вот мир без радости – такому миру долгой жизни не пожелаешь. Дурной такой мир. Жить в нем лихо лихое.

– Дедуша, дедуша, ох-ох-ох!– покачала головой Фло Габинс. – Ты ли такое говоришь? Уж не та ли окаянная морока тебя накрыла, что и несчастного Рыжика Роу на площади скрутила?

– А чего? И ничего не морока. Пороки то. Неведомы они были добрым ярким муфлям. Так вот сызнова поползли, – громко хлебнул дедуша эля, утер губы. – Старый я и помню окаянные времена, те, про какие вы и в книгах читать страшитесь. Дурно было. Пороки поднялись из нижнего мира и чуть не одолели всех. Но, хвала нашему Хранителю, все переменилось. Радостецветы повсюду зацвели. Вот разве есть такие богатства, что дороже радостецвета? Скажи, Вака Элькаш, – обратился он к рослому муфлю.

Тот помотал головой и приложился к своей кружке. Вака пил эль как воду. Жадно. И большие глотки проходили по его горлу и падали внутрь, но не утоляли жажды.

– Скажи ты, достопочтимая храмовница Жоли, – теперь хозяин жилища глянул на муфлишку в желтой юбке и платочке.

Та показала на горло, пожала плечами и отрицательно покачала головой.

– Скажи ты, папуша Ронз, – дедуша обернулся к муфлю с серым уставшим лицом. Муфель посмотрел исподлобья на всех и сказал глухим голосом:

– Есть. Дороже всего моему сердцу мои пропавшие сынуши.

Все приложили кружки к губам. Все, кроме мамуши Фло. За стенами жилища завыл ночной ветер, и где-то далеко застрекотала песнянка горемычная.

– Давай и мне кружку, – внезапно попросила гостья хозяина. – И эля давай. Спробую твой эль, Вака Элькаш.

Пока дедуша искал кружку в деревянном шкафу без дверец и наливал янтарную жижу из небольшой бочки, мамуша Фло решилась обратиться к незнакомому угрюмому муфлю.

– Чует сердце, велика твоя беда. Как зовут тебя, добрый муфель?

– Меня кличут папуша Ронз, – представился тот. Вся его одежда была сера, как и изможденное лицо. Глаза были блеклы и неживы. – Я и храмовница Жоли, мы из деревни Мшистых камней. Я бригадиром тамошним был.

– Верно ты сказал, бригадир Ронз, – мягко поддержала его Фло Габинс, – что толку от монет да украшений, когда они не помогут, не заговорят с нами голосами любимых, не обнимут их лапками. Все померкло. И солнце душ наших, и солнце Многомирья.

– Не от такой ли печали чаи твои, мамуша, силу потеряли? – предположил дедуша Пасечник и поставил перед ней кружку. – Не одна радость ушла, она и волшебные способности увела.

– Нет Хранителя, нет волшебства, нет Многомирья, – согласился с горечью бригадир Ронз и поднял кружку со вздохом. В ответ на эти слова тяжелая лапа Ваки Элькаша вместе с кружкой резко ударила по столу. Эль выпыхнул из нее и обдал стол и всех сидящих янтарными каплями и пеной.

– Нос кверху! Уши востро! – почти прорычал Вака. – Пока живы законы добрых муфлей, пока мы заодно, никто нам не страшен. Не дело такое трекотать. Утром об том говорила на площади наша почтенная Фло Габинс, и на том завсегда стоять и я буду. Ежели надо, с ней рядом буду стоять. Как дерево арбор!

Дедуша Пасечник одобрительно кивал головой, вытирая разлившийся эль.

Лапки мамуши Фло сами потянулись к кувшину. Она решительно наполнила кружку, сделала жадный глоток и прыснула, словно напиток из кувшина обжег горло. Эль с пеной вновь разлетелись во все стороны, а мамуша Фло закашляла и замахала лапами. Остальные незло рассмеялись.

– Ядреный эль, Вака Элькаш, у тебя, – скорчила гримасу и прижала лапками губы Фло Габинс. – Ох-ох-ох, и хороший эль, но я для своего Фио варила эль покрепче.

– И то верно. Эль нашей Фло покрепче твоего будет, – подмигнул дедуша Пасечник и забрал у храмовницы кружку, продолжая усмехаться беззубым ртом.

В окно постучались, и смех смолк. Муфли тревожно переглянулись: кому-то опять нужна помощь.

Глава 10. Лалань Сия

Длинное тело Шэма безвольно свисало. Руки, ноги и голова его вскидывались каждый раз, как самец лалани, что нес ведмедя, спотыкался или перепрыгивал очередную ветку, земляной вал либо другое препятствие.

Хомиш и Лапочка, которых следом несла на своей спине прекрасноглазая самочка, встревоженно крутили головами. Муфли глядели по сторонам и вперед в туман, но ни один из них не осмеливался оглянуться. Хоть густое облако, стелящееся по земле, и обещало скрыть их, но страх, что догонят, был больше тумана и много темнее.

Лалани стремительно бежали, как одно целое. Они старались держаться как можно ближе друг к другу. В морды их бил влажный ветер, копыта оставляли глубокие следы в мягкой земле, покрытой тонким снежно-ледовым настом. Сверкающее шерстью и камнями стадо уносило беглецов все дальше от преследующих великантеров, и все ближе к холодной и гремящей на перекатах реке.

Рев воды то приближался, то исчезал.

От душащего страха и безвестности Лапочка прижалась к спине Хомиша и не могла вымолвить ни слова. Хомиш тоже молчал. Уши его стригли воздух и иногда направлялись назад: услышать, далеко ли погоня.

Рваные клочья трепетали в воздухе и ниспадали, волочась по земле, как извилистые хвосты зыбкого облачного чудища.

Наконец туман будто затрещал и сжался непроницаемо плотным, холодным кольцом. Но ни Лапочке, ни Хомишу спокойней не стало. Они дрожали каждой частичкой тела. Афи тоже требушилась под одеждой Хомиша.

– Смирно сиди там. И без того боязно да гадливо, – бранил норну муфель, то и дело прижимая осторожно лапкой полы кафтана.

Афи было не унять. Она трекотала без остановки, запрятавшись за пазухой своего хозяина:

– Что ж там, душечка Хомиш-ш-шек? Что ж? Где мы? Скажи хоть что-то Афи!

Хомиш лишь сильнее прижимал лапкой место, где бились норна и его сердце.

Мощные и гибкие торсы лаланей стали скользкими, одежда и волосы наездников прилипали к телу.

Сквозь сизое марево Хомиш вдруг заметил впереди неясное движение. Кто-то ростом чуть ли не до небес манил их. То ли это было туманным видением, то ли чем-то иным.

Муфель вытянул шею. Исполинская темная фигура расплывалась на горизонте. Ветвистые лапы ее были раскинуты во все стороны, и эти лапы словно хотели либо разорвать, либо обнять. Лалани бежали прямо к темной громадине.

– Глянь, гля-а-а-ань, Хо-о-омиш! – кричала истошно Лапочка сквозь мокрый ветер, бьющий в лицо, выглядывая из-за плеча муфля. – Кто-то машет! Ма-а-ашет! О-о-о, какой громадный. Ви-и-идишь?!

Муфлишка щурилась, Хомиш тоже смотрел вперед. Но ветер и туманный влажный кашеобразный воздух мешали разглядеть того, кто призывал.

– Душечка мой Хомиш-ш-шек, скаж-ж-жи уж! Что там? Чего она трекотит? Кто маш-ш-шет? – беспокоилась под кафтаном Афи, но выглядывать не спешила.

Хомиш и сам желал понять, что их ожидает. Первое чувство – бежать к неясной фигуре – сменилось иным: а не новая засада ли там? А не громила ли великантер их поджидает? Или один из сбежавших из великантерских загонов ведмедей? Хомиш уже не понимал, что лучше, что хуже: остановить бегущих лаланей – или вжать лапы в бока и крикнуть, чтобы мчались еще прытче.

– А чего туда? – закричал Хомиш сам себе. – Кто б это был? Вдруг великантер? – теперь обратился он к Лапочке, не сводя глаз с фигуры, что стремительно приближалась и становилась все больше и все невероятней. Туманная кисея была такой густой, что даже голоса сквозь нее пробивались, как сквозь толщу озерной стоячей воды. А приближающемуся неясному существу туман прибавлял веса, роста и таинственности. Силуэт на горизонте словно покачивался и плавился, не обещая ничего хорошего измученным, голодным и замерзшим беглецам.

– Мы поги-и-и-ибли, Хоми-и-и-иш!

Лапочка вжалась щекой в его спину и зажмурилась. Ее примеру последовал и Хомиш: он припал всем телом к шее лалани, и оба муфля, чувствуя тепло друг друга, приготовились принять погибель.

Они смиренно ждали, что вот-вот очнутся в брюхе чудища, или их разорвет лесной дикий житель, или посадит на копье рогатый громила ростом до небес.

Знаешь ли ты, мой дорогой читатель, что на самом краю гибели вдруг перестаешь ее страшиться? Перестаешь ей сопротивляться и принимаешь ее, как приглашение на танец. Самый последний танец.

Холодный туман скрывал истинные черты чудища. Такие туманы могут быть защитниками, а могут обладать губительной силой. Такие чудища могут обладать злобной мощью или бескрайней добротой.

Каждый из муфлей мысленно принял со всем мужеством свою судьбу и простился с жизнью.

Хомиш оглянулся, чтобы посмотреть в последний раз в самые красивые во всем Многомирье глаза. Лапочка будто этого и ждала. Она глядела в упор. Но не на Хомиша. Она глядела прямо в его сердце. Несмотря на скорость лаланей и на туман, мысли и желания муфлей встретились и уже не расцеплялись.

В своих желаниях Хомиш дарил Лапочке любоцвет.

В своих мечтах она брала цветок и обвивала лапками шею избранника.

Лалани бежали без страха и без остановки.

«Хомиш, выживем ли мы? Если не сгинем, я навсегда твоя муфлишка».

А Хомиш мысленно обнимал Лапочку, и это наполняло его изнутри и грело. Волна за волной нежности и любви накатывали и отступали. И вот очередная волна захлестнула, дернула позвоночник. Хомиш перестал дрожать, резко выпрямился, впился ботинками в бока лалани и крикнул во весь голос:

– Поостерегись, страх!

Что-то мягкое и теплое коснулось его, как слабое свечение во тьме, как родной голос, едва различимый и успокаивающий, и муфель почувствовал – опасности нет.

Хомиш смело смотрел вперед, на мелькающее нечто.

– Это не великантер, – сказал он так громко, чтобы услышали и муфлишка, и Афи, и даже лалань-самец, который бежал рядом и нес Шэма. – Это не чудище! Нет! И не ведмедь.

Лапочка тоже выпрямилась и выглянула из-за его плеча.

– Не великантер! Не бывает великантеров с такой огромной головой и бескрайллионом лап, – согласилась Лапочка и подскочила вместе с Хомишем на спине лалани, перепрыгивающей ствол поваленного дерева.

Теперь уже оба муфля поняли: их не пугает этот неизвестный. И на смену ужасу пришли другие чувства – любопытство и нарастающая уверенность в том, что впереди не враг, а друг.

Лалани остановились и разом фыркнули. Беглецы оказались у корней исполинского дерева, недалеко текла горная река. Холодный поток несся с шумом и пеной через валуны и пороги. По течению мимо проносились, кружась, бревна, щепки, сухая трава, мелькали каменные осколки.

Сиятельная самочка чуть согнула задние ноги, немного откинулась, и Хомиш с Лапочкой сползли с нее. Самец, что все время бежал рядом, упал коленями на землю и аккуратно сбросил тело Шэма.

Муфли поежились от холода. Самка-лалань нагнула голову.

– Благодарю за то, что спасли нас, – сказал Хомиш, его ушастая голова тоже непроизвольно наклонилась. Вдруг к позвоночнику снова прикоснулось что-то теплое, и незнакомый кроткий голос раздался отовсюду, словно заговорили небо, деревья, вода реки и все, что река несла с собой:

«Ты муфель Хомиш, верно? А с вами ведмедь Шэм? Верно?»

Хомиш вздрогнул, кивнул головой и глянул на Лапочку. Муфлишка словно пребывала вне этого голоса. Она не отводила взгляда от бурной реки. Хомиш спросил у своего кафтана:

– Афи, ты слышишь?

Спустя мгновение норна выглянула и посмотрела вопросительно. Хомиш понял: никто, кроме него, ничего не слышит. Он повертел головой. Голос снова раздался:

«С тобой говорю я, лалань. Мое имя Сия».

Хомиш уставился на животное. Лалань подошла ближе и коснулась горячим дыханием его лица.

«Я дивная, и у меня есть имя. Мне его дала великантерша, что пала в неравной битве. Мое племя будет помнить ее. Она спасла нас. Вы ее друзья, нам это известно. И мы посчитали верным ответить спасением за спасение. Теперь же вашему другу нужен лекарь, а нам – свобода».

Муфель не верил сам себе. Он слышал голос лалани?! Такого не бывало. Хомиш понимал, о чем шепчутся травы и цветы. Но зверей он не понимал никогда, это не под силу ни одному муфлю.

Он еще раз глянул на Лапочку, что отвлеклась от реки и смотрела то вверх, на дерево, то назад, в туман.

«Дерево вас защитит, а река утолит жажду», – произнесла сиятельная самка, сверкнула камнем во лбу, молча развернулась и исчезла в тумане вместе со всем лаланьим стадом.

– Убежали. Какие воспитанные животные, да, Хомиш? А как мыслишь, великантеры поотстали? – переживала Лапочка. Ее лапки теребили кафтан Хомиша, а ушки стригли воздух. – О, Хомиш, если б не лалани! Гляди, и Шэма принесли. Какие чудные они! Все красивые – чудные и добрые. По себе знаю.

Прихрамывая на больную ножку, муфлишка подошла к лежащему ведмедю. Шэм молчал. Хомиш тоже подошел к телу оборотня и прислушался. Афи, что высунулась из-за ворота кафтана, увидев Шэма в крови, с громким писком спряталась обратно.

Оборотень дышал тяжело, хрипло-сиплые звуки вырывались изо рта. Но Хомиша обрадовало, что эти звуки дыхания были. Он наклонился и положил лапку на лоб страдальца.

– Жив ли? – спросила Лапочка и присела осторожно рядом.

– Живой, – ответил Хомиш. И решил уточнить у Лапочки: – Ты не слышала сейчас, как с нами кто-то говорил?

Лапочка чуть наклонила голову и присмотрелась к муфлю.

– Кто же с нами мог говорить?

Хомиш хотел ей рассказать о своей новой способности, но далекие звуки заставили обоих подскочить и обернуться. Погоня не остановилась. Упрямые великантеры не желали оставлять ускользнувшую добычу. Они бежали по следам лаланей, по каплям крови раненого ведмедя, что падали, оставляя предательскую дорожку.

Хомиш и Лапочка завертели головами в поисках укрытия. Река и дерево. Оно по-прежнему раскидывалось и привлекало внимание. Хомиш резко встал, подошел к дереву и положил правую лапу на грубую кору.

– Дерево! – почти вскрикнула муфлишка. – О, Хомиш, разумно! Залезем на дерево! Оно высокое. Великантерам нас будет не достать. Но как с Шэмом быть? Он и не ведмедь теперь. Гляди, как людыш, – Лапочка посмотрела на оборотня, потом снова на Хомиша, и вернулась к своему предложению: – Залезем на дерево?

– Это дерево арбор, – исследовал сучковатый ствол Хомиш. – Помнишь, рассказывал про него?

– Дивно, что здесь мы встретили дерево арбор, – заметила Лапочка, но голос ее дрожал и выдавал нарастающий страх. – Я бы из него собрала зонтик от неприятностей, но мой чудный ум мне подсказывает, что не успеть моим чудным лапкам.

– Зонтики делают из листьев. – Хомиш насторожился, вслушиваясь в далекие голоса.

– И то верно, – вздохнула Лапочка.

– Дерево и не могло бы здесь расти. Но растет, – обошел ствол Хомиш. Вдруг он вспомнил об Афи, потрогал одежду. Комок под ней не шелохнулся. – Счастливая Афи, спит.

– Или смерла от страха. О, Хомиш, спробуй с этим деревом договориться, а! – молительно сложила лапки муфлишка. – Да живее спробуй. Сгинем! Громилы близки. Сам говорил, что дерево арбор упрятать может. Хоть правильнее бы было уговаривать мне, я красивая, а с красивыми всегда куда быстрее соглашаются. Но, боюсь, дерево не оценит моих чар.

Словно в ответ на ее слова дерево зашумело и даже как будто ухнуло.

– Оно с тобой согласилось, – удивленно произнес Хомиш и прислонил правое ухо к необъятному стволу.

– Вот, так и знала. Ну а что? И ни к чему мне это. Я же не собираюсь… – Но Хомиш уже не слышал, что лопочет прелестная муфлишка. Сейчас он слушал, что шепчет дерево. – Ты же умеешь разговаривать с растениями? – продолжала расспросы Лапочка, подходя к муфлю.