Чёртов узел

Замочив грибы, он упал на нары, предполагая утром отправиться туда же и все выяснить. Стрелок опасен, когда о нем не знаешь. Когда знаешь, где он, его можно обмануть… «Но почему меня опять заметили? Поджидают, что ли? А если следят?!» – сказал вслух. И осенила догадка: не может снайпер в безлюдном месте с утра до вечера сидеть на посту. Но если они видят его постоянно? Если всегда знают, где он… Тогда… Тогда наблюдают за ним с Башни.

Утром Алик почистил и засолил грибы, но вместо того, чтобы резать эфедру, решил запутать снайпера: дать круг, обойти его и появиться неожиданно за его спиной возле самой Башни. На этот раз в рюкзаке вместо выварки был спальный мешок, бинокль и продукты.

Он остановился на левом берегу Байсаурки, напротив пади Аурулы, в которой так и не побывал весной. Когда-то здесь была долгая стоянка туристов: чернело сложенное из камней кострище, среди камней валялась груда ржавых банок. Где-то в этом месте был вход в скрытую от глаз падь, высмотренную весной с вершины хребта. Наверно, он бы и не нашел его, если бы не запомнившаяся причудливая осыпь. Она была двух цветов: серые и коричневые полосы сыпучего камня спускались за лесом почти к воде.

Алик бросил на туристской стоянке рюкзак, стал подниматься вверх и вскоре увидел прерывистые стежки тропы. Она завела его в непролазный кустарник и пропала. Воды в пади не было, но осталось поросшее мягким мхом старое русло ручья. Потом снова появилась чуть приметная тропа. Алик продрался через чащобу и остановился, ошеломленный. Оскалив желтые клыки, прямо у него под ногами лежал мертвый волк. Его голова была неестественно задрана к спине, отчего мощная шея выгибалась, как колено. На сером боку зверя темнела огромная черная куча медвежьих катыхов.

Алик присел на корточки, потянул волка за ухо. Еще не застывшая голова легко откинулась к окровавленной спине. У зверя был переломлен позвоночник. Чикиндист обследовал местность вокруг побоища, наткнулся на медвежьи следы в старом русле. Похоже, медведь бежал здесь во всю прыть, и сорванный когтями мох висел на кустах. Алик долго шнырял среди бурелома и кустарника, пока не нашел наполовину съеденную тушу марала. Над ней поднялись потревоженный рой зеленых мух и обленившееся воронье.

Стало все понятно: медведь задрал марала, припрятал мясо, а волчишка повадился ходить к чужой добыче. Разъяренный медведь подстерег волка, свернул ему шею и в сердцах испражнился на вора: пусть все знают, чье здесь мясо. Мелькнула подленькая мыслишка ободрать волка, ведь за полторы сотни рублей можно и постирать шкуру. Но Алику стало стыдно: в медвежьих глазах он бросал тень на весь человеческий род. Скорей всего, медведь и думать-то не умеет, но все равно нехорошо.

Алик вернулся за рюкзаком и провалялся двое суток на желтой хвое под ветвями раскидистой ели, откладывая дело, ради которого шел. Место было удивительным. В падь спускались горные бараны, по-местному – теки, паслись маралы, царили же в ней, не опасаясь друг друга, лохматый медведь и большеголовый секач. Алик просидел бы здесь и еще сутки, хотя иссмолил последний окурок, но с юга потянуло холодом и сыростью. Тяжелые облака вылезли из-за хребта, пришлось возвращаться. На половине пути его накрыл ливень.

Почти не переставая, дождь моросил три дня сряду. Так и не добравшись до загадочной Башни, Алик валялся в теплой избушке и все реже вспоминал странную женщину у озера. «Да было ли?» – спрашивал себя и чувствовал, как разливается в груди томительное тепло несбывшихся снов.

Зима в горах началась слишком рано: в октябре выпал снег на северных склонах и уже не таял. Алик любил эту пору года, когда каждый зверь оставляет свой след, и мог часами бродить, разбирая путаную вязь отпечатавшейся жизни леса, читать рассказы о рыси, волке, кабане или медведе.

В ноябре приморозило. Ручей возле избушки застыл толстыми голубыми наплывами льда, под которыми журчала теплая черная вода. Что всегда раздражало Алика зимой, так это заготовка дров, которых уходило много. Но пока еще тепло доставалось малыми трудами: рядом с избушкой были валежник, сухостой и хворост.

В долине реки появилось много волчьих следов. У здешнего лесника каждый год пропадал скот, и он обещал Алику восстановить его в Союзе охотников, лишь бы тот убивал хищников. На этот раз и в этом месте Алик был под его надежным прикрытием, хотя браконьерствовать опасался, стараясь не нарушать законы, даже если они глупые. Осмотрев места, он выварил и расставил петли.

В конце ноября в гости пожаловал Виктор с тяжелым рюкзаком и двустволкой.

– Не ждал? – спросил, посмеиваясь и поглядывая на присыпанную снегом избушку.

– Не ждал! – признался Алик. – Думал, к зиме свалил в город, на квартиру… А я таскаюсь с твоими деньгами и боюсь их потерять. Да и что я о тебе знаю: появился – исчез!

– Узнаешь еще! – сказал Виктор таким тоном, словно предупреждал, что это знание, возможно, не сулит ничего хорошего, при этом даже как-то странно усмехнулся.

– Живи! – обрадовался Алик. – Вдвоем веселей. Только дуру спрячь, – кивнул на ружье, вдруг инспекция…

– У меня все по закону! – успокоил его Виктор. – Взносы за год оплачены, две лицензии на кабана отмечены у лесоинспектора.

Весь вечер они пили чай и беседовали. На этот раз Двойной Вибрам был разговорчив и даже весел. Алик внимательно разглядывал его и находил все больше сходства с котом, скорей с рысью: небольшая голова, круглое лицо, круглые кошачьи глаза, длинные ноги и руки.

– Охотник из меня хилый, я занимаюсь фотографией. Да вот беда, второй год здесь, и ни одного приличного кадра, только пейзажи.

– Понятно! – зевнул Алик. Не много же он узнал о таинственном соседе с его слов, а назойливо расспрашивать на чикинде не принято. – Волка и рысь я тебе обещаю. Можно и кабана. Только хрюша – парень серьезный, при охоте на него травм и неприятностей больше, чем от медведей. Не знаю, как будешь охотиться на него с ружьем и фотиком… – А медведя не снимал? – спросил, как бы невзначай. – Тут неподалеку один все лето шлялся.

– Снимал, только издали. На слайде пятно получилось. Ты-то, конечно, с медведями бывал в самых близких отношениях? – Чуть уловимая насмешка прозвучала в голосе гостя, и Алик бросил на него настороженный взгляд. Показалось, что в глазах Виктора еще искрились игривые лучики. Может быть, только показалось. Он уже с кошачьей вальяжностью растянулся на нарах, чистоплотно подложив под голову самосшитую альпинистскую пуховку, и аккуратно разгладил ворот свежей рубахи. Даже кошка эдак по-свойски приткнулась к нему и смежила веки.

Алик заволновался, соскочил с нар, подбросил дров в печку. Вспомнил, что не ответил на какой-то вопрос Виктора, переспросил и что-то ляпнул невпопад. «Неужели он знает о том случае, у озера, неужели между ним, стрелком и той женщиной есть связь? Кто она Виктору? Жена, сестра, подружка?» Так и не решившись спросить об этом напрямую, он полез в свой спальный мешок.

На охоту они пошли через день после снегопада, Виктор с ружьем и фотоаппаратом в громоздком кофре на боку, впереди Алик, налегке, с дубиной вынюхивал, высматривал следы и метки. Они спустились в пойменный лес. Несколько ворон, терпеливо нахохлившись, сидели на верхушке дерева, в небе ястреб делал круг за кругом.

– Кажется, кто-то есть! – оживился Алик. Прислушался, каменея лицом. – Слышал?

– Нет!

– Вроде треск. – Он прошел вперед, остановился, нагнулся и выпрямился, разглядывая что-то за деревьями.

– Сидит… Живой… Ты мой хороший! Первый в этом году и в этих местах.

Алик торопливо зашагал, проваливаясь в снег. Изжелта-серый волк лежал под деревом. Поняв, что замечен, он встал, рванулся. Петля держала его за живот. Чикиндист, азартно поблескивая глазами, остановился метрах в десяти.

– Фотать будешь?

Виктор передал ему ружье и открыл кожаный футляр камеры, блеснувшей холодом хирургического инструмента.

– Петля ненадежная, – предупредил Алик. – Перекручена вся… В каком стволе пуля?

Виктор пружинисто подошел к зверю метра на три, неуверенно припал на колено. Волк отступил, насколько позволял поводок. Овчарка и овчарка, показалось ему в первый миг, но зверь в упор взглянул на человека тяжелыми светло-коричневыми глазами. Спокойная, далеко не собачья истерично-боязливая, готовность дать отпор была в этом взгляде, на узкой морде приметными светлыми полосами по брылам была выписана лисья проницательность. Зверь с молчаливой угрозой показал клыки.

Виктор щелкал и щелкал камерой, увлекаясь и продвигаясь вперед. Ему хотелось спровоцировать зверя на выпад и снять его в броске. Никогда и ни у кого он не видел такого кадра. Волк прыгнул, вытянув вперед лапы. Было мгновение, когда петля должна была подсечь его, но этого не случилось. Прогорклый запах псины и костлявый удар сквозь шерсть пришелся прямо по лицу. Виктор кувыркнулся через голову, выпустив из рук фотоаппарат. И только тут ему в ноздри ударил едкий дух пороха, а по перепонкам пронзительно хлестнул звук выстрела.

Алик привстал с колена и, глупо хихикая, спросил:

– Не задел случаем? Пришлось стрелять картечью. – И расхохотался.

– Ты чего? – растерянно спросил Виктор.

– Показалось, что на дерево сиганешь!

И только тут его взгляд упал на волка. Зверь, изогнувшись, вцепился зубами в рану на боку, хрипло тявкнул и вытянул в судорогах лапы. Его желтоватый бок со свалявшимся мехом опал в выдохе.

Виктор встал, стряхнул снег с лица, дрожащей рукой вынул сигарету из помятой пачки Алика.

– Осмотрись, не задел ли картечиной? – еще раз настороженно спросил Алик. – Сгоряча можешь не заметить…

Виктор выковыривал снег из пазов фотокамеры. Сигарета дергалась в его губах. Парила свежая кровь зверя, протаяв красное отверстие в снегу.

– Что, не нравится? – перехватил его взгляд Алик. – Привыкай, если хочешь стать охотником.

Наспех ошкурив добычу, вырезав желчь и внутренний жир, они бросили тушу заждавшемуся воронью, перекусили возле костерка. Алик то и дело поглядывал в бинокль на южный склон. В очередной раз, отставив в сторону кружку, приложил окуляры к глазам:

– Ну, наконец-то! – пробормотал радостно. – Уж боялся, вдруг что случилось… – Передал бинокль Виктору, указывая пальцем: – Секач до снега бичевал. Думаю, куда делся? А он теперь вверху землю роет. Видишь, сколько копок? Далековато лезть придется! – Так как Виктор не отказывался от охоты, вытряхнул из котелка заварку, сунул его в рюкзак. – Только с кабаном не проканает охота и фотик. Слух и нюх у него дай бог любому зверю…

Они вернулись в избушку, поужинали, легли спать пораньше и поднялись до рассвета. Алик повел охотника на гору, где показывал кабаньи копки, но с другой ее стороны, да еще под ветер. Резиновые литые сапоги то и дело скользили по снегу и примороженной траве, он спотыкался и тихо чертыхался.

Сверху в бинокль Алик разглядел свежий след, уходивший под скальный выступ, обернулся к Виктору, указал пальцем и приложил его к губам. Оба охотника спрятались за лиственницей и долго мерзли, наблюдая за зверем, который показался из-за скалы и, вспахивая клыками землю с камнями, постепенно приближался.

Виктор вопросительно кивнул, указывая на ружье.

– Далеко! Карабин бы! – шепнул ему Алик на ухо. – Или хотя бы мелкашку с оптикой. Неужели нет нарезнухи?

Пришлось ждать на ветру, пока секач не подошел к ним метров на сорок. Алик указал взглядом, что пора взять его на мушку. Виктор прицелился и ждал, когда зверь подставит под выстрел свой бок. Подставил. Виктор выстрелил. Кабан упал, но тут же вскочил, бросился на стрелявших и, кажется в следующую секунду, распластавшись в воздухе, оказался в десяти шагах от охотников.

Виктор охнул, уронил ружье и сиганул куда-то в сторону. Алик попытался укрыться за стволом лиственницы, резиновые сапоги заскользили на одном месте, прыжок за дерево удалось сделать не сразу и с большим трудом. Первое, что Алик увидел, обернувшись, это кабаний след. Понял, что зверь пролетел мимо, а он даже не заметил этого. Потом увидел на коре и древесине лиственницы глубокий запил, как от бензопилы. Удивился, что его не было минуту назад. И только потом, почувствовав боль в голени, спохватился, где товарищ? С бледным лицом и огромными глазами, Виктор подполз к дереву.

– Живой?

– Не помню, чтобы так высоко прыгал! – чуть заикаясь, просипел он. – Думал, тебе хана!

– Ишь, какой шустрый попался! – пропыхтел Алик. – Чуть не вдул… Потоптал только! – Скинул сапог. Голенище было распорото. Кабаний клык разорвал портянку и штанину, прорезав неглубокую царапину. Алик приложил к ней зарозовевший снежок. – Спасибо лиственнице, – кивнул на глубокую борозду, – не то остался бы без ноги.

Виктор неловко топтался рядом.

– Давай хоть чистым платком перевяжу?

– Пустяк! – Алик пожевал хвою эфедры, плюнул на рану. Оторвал грязный подол рубахи, стал перетягивать ее. – Пустяк! – пробормотал еще раз и стал обуваться. – Прикури-ка мне сигарету! – глубоко затянувшись, указал на размашистый след с брызгами крови: – Где-то залег. Надо преследовать. – И спросил с насмешкой: – А что не стрелял из второго ствола?

– Увидел – летит, забыл. Да и не успел бы.

– Мог не успеть, – согласился Алик. – Ладно, надо идти по следу. Перезаряди мультук.

Кабан лежал в тридцати метрах от них и был мертв.

– Не промахнулся?! – виновато взглянул на товарища Виктор.

– Не промахнулся! – согласился Алик. – Мясо куда потащим?

– Половину тебе, половину нам.

– Вам это в какую сторону? – спросил, почти не сомневался, что его жилище где-то возле Башни.

– К лавинному кулуару, где вчера проходили. Весной ты по моим следам там лазил.

– Вон что?! Вы там трос натягиваете?.. Хитро… Значит так, к речке хряка дотянем волоком. А как выволочь к елке, сам думай… Забирай всего, целиком. Мне бочок с ребрышками – пока хватит, свою долю возьму со следующего.

– Как хочешь.

Кабану накинули на клыки петлю, туша легко заскользила вниз по склону. Под кулуаром Алик прикинул расстояние до елки с меткой. – Тут надо полдесятка бичей, чтобы выволочь тушу в гору.

– А мы закажем лифт! – загадочно промурлыкал Виктор.

Алик прищелкнул языком: у них лебедка?! И подумал, что правильно сделал, не спросив о женщине у озера. Налегке они подошли к той самой елке с отметиной на коре. Виктор отодвинул сухую хвою у корней. Обнажилась, поблескивая черным пластиком, электрическая кнопка. Он нажал ее. Они подождали пару минут, и Виктор раздраженно заворчал: «Опять у Лехи батареи сели», сунул в рот пальцы, пронзительно свистнул. На скале появился человек, размахнувшись, швырнул вниз прочный тонкий шнур с грузом. Виктор выбрал его, наматывая на локоть, потянул тонкий стальной трос с карабином на конце и, держась за него, заскользил вниз по склону к кабаньей туше и к рюкзакам. Обернулся на ходу:

– Махну рукой два раза – нажми на кнопку!

Внизу он накинул трос на клыки кабана, перебросил через плечо ремень ружья и подобрал рюкзаки. Алик нажал кнопку – трос поднялся над склоном, напрягся и потянул секача. Виктор с ружьем сидел на туше и улыбался. Алик постучал пальцем по лбу: вши на кабаньей щетине с клопа, почешется потом, Котяра.

Туша подползла к ели, Виктор просигналил, остановив лебедку, скинул трос с клыков и пристегнул его к дереву в том самом месте, где был на коре след. Трос опять напрягся струной, и по нему съехал навесной блочок с беседкой. Беседку отстегнули, короткой петлей подтянули тушу, и она поплыла по воздуху, глядя в небо незрячими щелками глаз. Вскоре блочок вернулся, и Виктор пристегнул беседку.

– Ты – первый! Счастливого полета! Отталкивайся ногами от скал. И до встречи в колхозе имени товарища Ярилы. – В его голосе звучал смех.

Алик пристегнулся. Трос, привязанный к блочку, напрягся и потянул беседку вверх, к Чертовой Башне, не дававшей ему покоя с самой весны.

Он несколько раз оттолкнулся ногами от скалы, снова завис в воздухе и въехал в узкий, круто наклоненный книзу ход, который невозможно было рассмотреть с противоположного склона, потому что прикрывался карнизом. Беседка остановилась в небольшой пещерке, освещенной маленькой тусклой лампочкой. В полутьме два мужика, тяжело дыша, вращали ворот лебедки. Едва глаза привыкли к сумраку, Алик отметил, что одному из лебедочников около тридцати лет, он невысок, сухощав, в модной, яркой шерстяной шапочке, в альпинистской пуховке нараспашку, на ногах спортивные ботинки сорок первого или сорок второго размера. Таких следов он не встречал в округе. Другой, которого Алик не рассмотрел, вытер рукавом пот со лба и молча скрылся за тонкой фанерной дверью. Глаза привыкали к полутьме.

– С прибытием, лесовичок! – дружелюбно рассмеялся лебедочник, обернувшись светлым, чисто выбритым лицом. – Проходи в наши хоромы… – Взглянув на ноги чикиндиста, насмешливо кивнул: – Зимой – и в резиновых сапогах? Современная медицина не рекомендует, к сорока годам ревматизм обеспечен.

Алик не успел сообразить, что ответить, как мужик опять спросил:

– Знаешь, из какой ткани лучше всего шить одежду для гор?

Алик взглянул на него с недоумением и пожал плечами.

– Эх ты, сын леса! – рассмеялся, показывая золотые коронки. – Смотри, – похлопал ладонью по ляжке в просторных штанах со множеством карманов.

– Нам лишь бы не спадало. – Алик шагнул к стенке, перегораживающей пещерку. В ней была неказистая, но плотно подогнанная дверь. Потянув на себя ручку из причудливого березового сучка, он вошел в небольшую комнатку, вернее, в такую же пещеру, с двух сторон перегороженную бревенчатыми стенами. Окон в ней не было, освещалась она автомобильной лампочкой, с одной стороны лежак-лавка, в углу тихо гудела печь, работающая на солярке. Над тушей кабана сосредоточенно склонился парень лет двадцати пяти, похоже, тот самый, что ушел от лебедки. Он пытался сделать надрез, чтобы снять шкуру, брезгливо придерживая нож тремя пальцами.

– Помочь? – нагнулся Алик.

Парень улыбнулся, отчего его глаза на вполне европейском лице превратились в две щелочки, перекинул окровавленный нож в левую руку и протянул правую, не запачканную кровью.

– Малик! – представился.

– Алик! – в тон ему сказал чикиндист и, опустив глаза, отметил, что «хирург» в клееных резиновых сапогах, и след их похож на тот, весенний, возле скотопрогонного моста, когда обыскивали милиционеры. «Однако давненько бичуешь здесь, парень… с девицей в кроссовках!» – подумал.

– Помогать не надо, сами управимся. Иди прямо и отдыхай. Мы вам баню организуем.

Парень понравился Алику. Он осторожно толкнул следующую дверь из досок, вошел в зал и разинул рот. Мать честная! Сколько раз, там, внизу, глядя на Башню, пытался представить дом на этом самом месте, но на такое у него не хватало воображения. Зал был огромен: метров пять на шесть. Двумя стенами ему служила чисто промытая скала. Стена напротив набрана отструганными бревнами со вполне городскими дверью и двумя окнами. Справа, в углублении скальной стенки, искусно выложенный камнями небольшой камин. Из угла за ним, наверх, за потолок, поднималась крутая лестница из строганых и лакированных досок. Видно, дворец был в два этажа. Пол застлан двумя вышарканными красными паласами. И скала, и бревенчатые стены, лавка, сам камин – все грубоватое, даже топорное, но в этой грубости был какой-то шик, будто делалось так нарочно, не от недостатка денег и материалов.

Вид немыслимой в горах чистоты и роскоши потряс Алика. Он испуганно посмотрел на свои сапоги, с тающим снегом на голяшках, торопливо скинул их, не находя куда поставить, подхватив в одну руку, портянки в другую и прошел на середину зала.

Две деревянные стойки напротив камина поддерживали балку потолка. На одной, лицом к огню, в полный рост была вырезана тоненькая девушка, почти подросток: широко открытые, наивные глаза смотрели в скальную стену с детским восторгом. На другой, лицом к противоположной стенке, вырезан лохматый, бородатый мужик. Его рот скалился в диком, яростном крике, глаза лезли из орбит. Между ним и скальной стенкой тянулся длинный стол из досок, покрытый пластиком, за ним – скамья такой же длины. На полке, прикрепленной к скале, поблескивал дорогой стереомагнитофон с усилителем и большими колонками. Под ним несколько изящных табуреток с пуфиками. Их было шесть и седьмое, еще не обтянутое обивкой. Если бы не оно, Алик не догадался бы, что табуретки самодельные. Он подвинул одну из них к камину, сел, разложив у огня сапоги, развесив портянки. Они запарили.

Как всякому бездомному человеку, ему часто приходилось жить в чужих домах и семьях. Он легко приспосабливался к незнакомым людям и обычаям, быстро усваивая отведенную ему роль. Подавив невольное смущение, он раскованно, почти нагловато, вытянул босые ноги, вытащил из кармана помятую сигарету, закурил, выдыхая дым в камин, обдумывая свое странное положение. Прошло минут пять. Алик бросил окурок в огонь, бесшумным плевком цыкнул за каминную решетку. Над его головой скрипнула лестница, зацокали женские каблучки. Алик задрал голову, увидев черное платье, голые ноги, сдернул теплые портянки и засунул их в сапог. Куртка валялась у ног, повесить ее было некуда.

С лестницы спустилась молодая женщина в платье с длинными рукавами, с глухим кружевным воротничком. Модная стрижка, подкрашенные глаза. Алик встал не из вежливости – это получилось само собой, он узнал ту, которую встретил на берегу озера, и оторопело уставился на нее.

– Здравствуй! – болезненно улыбнулась она, и Алик засомневался: да та ли это, загадочная незнакомка, до сих пор являвшаяся в снах? Ее глаза были не то чтобы холодными или безразличными, они были пустыми.

– Подвинь пуф. Пожалуйста.

Алик поставил у огня вторую табуретку, тоже сел, застенчиво улыбнулся. Этого он не хотел, так как передние зубы были поколоты в драках и дочерна прокурены.

– Меня зовут Аня, – выталкивая из себя каждое слово, вымученно сказала женщина: – А тебя?

– Алик!

В ее глазах появилась какая-то мысль, она обернулась, принуждая себя внимательно взглянуть на гостя:

– Альберт или Олег?

– Алик! – глуповато хихикнул чикиндист, радуясь, что появился повод для разговора. – Так записано в паспорте. Всех нормальных детей в капусте находят, а меня чабан Кошибай нашел в лесу… На морду глянул – ни мамбет, ни орыс, слегка на уйгура похож, ну и сдал в приют…

Старое, отработанное вступление обычно вызывало интерес слушателей. Алик уже раскрыл рот, чтобы «молотить» дальше о своей удалой доле… И озадаченно умолк. В глазах Анны не было ни искорки интереса и ничего общего с той, возможно, приукрашенной воображением, которую встретил на озере. Мгновенная растерянность сменилась злостью. Что-то дерзкое уже клокотало в его горле. К счастью, распахнулась дверь, вошел Виктор с румянцем во всю щеку, скинул ботинки, босиком прошел по залу, подхватив обувь. Алик с удовольствием отметил, что поступил со своими сапогами правильно и свободней зашевелил большими пальцами ног.

– У тебя лапы, как у медведя! – сказала Аня.

– Все детство босиком, – глядя на широкие ступни, буркнул Алик.

Виктор подошел к камину, положил руку ему на плечо:

– Потом наговоритесь. Баня готова. Пойдем, покажу, где будешь жить. – Во взгляде и в этом жесте была либо предопределенность будущей связи между Аликом и Анной.

Гость встал, подхватил куртку и сапоги, он был рад, что товарищ оборвал неловкую встречу, но в душе саднила какая-то обида. Аня же сидела у огня, не шелохнувшись, будто не заметила его ухода.

– Что она такая? – спросил Алик.

– Отличная женщина, – улыбнулся Виктор. – Рекомендую… Но бывают заскоки, депрессии, – мотнул головой с похолодевшими вдруг глазами: – Где их взять, без заскоков?

На втором этаже узкий, как на кораблях, коридор делил помещение на две половины: четыре комнаты в одной, три – в другой. Слышно было, как где-то в конце, за переборкой, шумели дети.

– Здесь заночуешь, – толкнул легкую фанерную дверь Виктор.

Узкая, как каюта, каморка. Дверцы шкафа в стене, между ним и топчаном проход в полметра, узкое и длинное, как в камере оконце под потолком. Алик открыл фанерную или картонную дверцу шкафчика – пусто. Бросил туда куртку и залатанный свитер, увидел какую-то надпись, откинул дверцу так, чтобы на нее падал тусклый свет окна и прочитал нацарапанное на деревянной планке шариковой авторучкой: «Ментуете, суки». Снова появился Виктор, в шлепанцах, уже голый по пояс, хорошо сложенный.

– Пошли?

Алик взглянул на него и тоже скинул с себя грязную рубаху. Они спустились в зал. Аня, сидя в той же позе, даже не обернулась.

По обе стороны от двери, через которую Алик впервые вошел в жилое помещение, были еще две узкие и низкие дверцы. Вошли в левую. Открылось тоже скальное, но рукотворное помещение со следами бурения и отпалки, с цинковым корытцем у стены, три медных крана над ним, как в казарме. Выработка еще хранила едкий запах взрывчатки. Виктор скинул с себя всю одежду, откинул полиэтиленовую занавеску. За ней были две прямоугольных ванны из досок, обшитых изнутри оцинкованной жестью, в них, булькая, набиралась вода. Над ваннами, на изгибающихся стояках висели рассеиватели душа, сделанные из консервных банок.