Чёртов узел

Сквозь шум ветра и клокотание ручья он вдруг уловил странный звук, похожий на приглушенный человеческий голос. Осторожно вылез из спальника, откинул полог палатки, вглядываясь в ветреную темень, прислушался. Мерцали размазанные облаками звезды, луны не было. Звук повторился. Хрустнула ветка, светлячком мигнул вдали луч фонарика, потом еще раз, уже ниже. Кто-то переходил ручей. Алик сплюнул от досады: вот тебе и тихое место – даже по ночам кто-то шляется.

Он проснулся в сумерках от далекого хлопка выстрела, и тут же громче отозвалось у скал эхо. Кашляя и зевая, Алик вылез из палатки. Весенняя свежесть пахнула в лицо, зябко потекла под одеждой. Прозвучал еще один выстрел, затем охнуло эхо в той стороне, где ночью укала сова. Алик вытащил из-под одежды двенадцатикратный бинокль, чуть поднялся по тропе, волоча за собой меховой жилет, сел на него, упершись локтями в колени, стал осматривать склон. Двое охотников копошились у кромки снега, возле одинокой ели. Кого-то они там подстрелили. Алик спустился к лагерю, выплеснул из котелка остатки вчерашнего чая, зачерпнул воды из ручья и стал разводить костер. Позавтракав, закурил, откашлялся и вернулся к меховому жилету, на котором лежал бинокль.

Двое вверху тоже развели костер. Алик представил себе булькающий котелок с мясом, и его рот наполнился слюной: давно не ел свеженины. В общем-то, он мог спланировать сегодняшний разведывательный маршрут и через этот костерок. Если возле него сидят браконьеры – на несколько килограммов дичины можно рассчитывать, ну а если это охотинспекторы или егеря – так при нем ничего незаконного нет и документы в порядке.

Алик сунул в рюкзак жилет, котелок, пачку чая, полбулки хлеба, повесил бинокль на шею и перепрыгнул ручей. На склоне он быстро нашел ночные следы: один в литых сапогах, другой в рифленках – странная компания. Его заметили метрах в трехстах от костра. Снизу уже без бинокля было видно, что двое сидят возле туши убитого марала. Алик поднял руку, заверяя в добрых намерениях, но тот, что был в литых сапогах, высокий и худой, стал перезаряжать ружье стволами в его сторону. Второй поднялся и тоже подхватил дробовик. Совсем невоспитанные ребята – не лесные люди.

Повода уходить в сторону пока не было, и все же поведение незнакомцев настораживало… Какого черта они лежат возле туши третий час, так и не сняв шкуру? До костра оставалось метров двести. Худой встал, с ружьем наперевес, крикнул сипло:

– Кто такой? Чего надо?

Алик остановился, тяжело дыша, закричал срывающимся голосом:

– Здешний травник, хочу перевалить в соседнюю падь.

Худой обернулся ко второму, о чем-то переговорил с ним. Алик выругался, закурил и зашагал вдоль по склону, не набирая высоту и не спускаясь вниз. А когда вышел на седловину, разделявшую два распадка, увидел тех двоих, поднимавшихся к перевалу. У елки, там, где они сидели, еще дымил костер, и беспомощно стыла брошенная туша. Алик постоял, раздумывая, и направился к ней.

Марал-рогач лежал на боку. С окровавленной головы были срублены панты, живот вспорот, взята только печень. Чикиндист подкинул хворост на тлевшие угли и вытащил нож – не пропадать же добру.

Он провозился возле туши часа три: ободрал и расчленил марала, уложил мясо в шкуру, спрятал в камнях возле снежника. Пока работал, сварился полный котелок сочной мякоти с ребер, а на углях испеклась грудинка. В полдень Алик наелся душноватой весенней маралятины, разлегся на солнце, лениво прикидывая, что нужно сделать, чтобы не пропало мясо.

Чуть кровоточил палец, порезанный при шкурении. Алик отхватил ножом манжету новой рубахи – зачем летом длинные рукава? Присыпал рану золой и туго перевязал. Пора было что-то делать, но не хотелось. Лежать бы вот так, рядом с мясом, дремать, снова есть и опять впадать в дрему, как хищнику после удачной охоты. Алик с усмешкой подумал: «И угораздило же родиться человеком!» Нехотя поднялся, собрал рюкзак. Прихватить с собой ляжку или лопатку марала не решился: места были незнакомые, охота запрещена.

Наверное, в сознании каждого зверя есть представление об идеальном логове и об идеальном месте для него. Есть нечто необъяснимое в том, что заставляет медведя устраивать берлогу там, где никогда не выберет логово волк. За последние десять лет жизни в горах Алик строился трижды и каждый раз искал одно и то же: сухую поляну возле ручья, где лес и скалы. Распадок, куда он перевалил, вполне подходил для жизни и заработков, но Алик даже не стал спускаться в него: прикинул, сколько там можно нарезать эфедры, и пошел по склону к реке, чтобы ее берегом вернуться к лагерю. Здесь лес был слишком далеко от устья ручья, а жить на солнцепеке среди колючих кустарников и осыпей ему не хотелось.

У реки Алик остановился возле прижима. Козья тропа уходила вверх, но он не стал карабкаться по ней, а попробовал обойти скальник по воде. Выглянув из-за него, отпрянул назад: возле скотопрогонного моста стоял уазик. Два казаха в гражданской одежде курили возле машины, у одного на плече висел автомат.

Не первый раз за день Алик выругался про себя: то ли места непутевые, то ли просто не везет… Скинул рюкзак, вареное мясо бросил в воду, энцефалитку с пятнами крови утопил в заводи и придавил тяжелым камнем, еще раз внимательно осмотрел штаны, рюкзак, сапоги и полез вверх по тропе. Его заметили. Автоматчик поднял ствол и крикнул по-русски:

– Стой!

Шофер вытащил из-за водительского сиденья еще один автомат. Из салона вылез пожилой азиат в милицейской форме. Алик по-волчьи, всем торсом, обернулся, сжал зубы и, сутулясь больше обычного, заковылял прямо на стволы, исподлобья поглядывая на вооруженных людей.

– Руки! – кратко скомандовал стриженный наголо парень в сером костюме. Его непомерно большая голова торчала прямо из плеч без всяких признаков шеи.

Алик показал мозолистые ладони и опустил их. Пожилой в форме шагнул на мост, козырнул, и на чистом русском языке представился:

– Майор Сегизбаев, начальник РОВДа.

– Травник Истинбетов! – в тон ему ответил чикиндист.

Головастик опустил автомат, зашел сбоку, ловко освободил задержанного от рюкзака, ощупал одежду, голяшки резиновых сапог, повертел в руках бритвенной заточки складной нож – не придерешься, такой можно купить в любом магазине. Майор долго и внимательно изучал документы, даже оттиск печати на договоре вычитал.

– Какой дурак тебе паспорт выписал?

– Знал бы того ишака, сам бы в глаз плюнул, – ответил Алик с серьезным видом.

Майор вперился пристальным взглядом в глаза задержанного, тот выжидательно выдерживал его.

– Смотри! – Начальник насмешливо протянул паспорт круглоголовому. – Истинбетов Алик Кошибаевич – русский! – Ткнул пальцем в раскрытый паспорт и снова уставился на Алика узкими черными глазами.

– Сказали, какой-то пьяный чабан Кошибай нашел меня в лесу и сдал в приют… Будто его об этом просили! – настороженно ответил Алик, проглотив оскорбление.

– У русских нет такого имени, разве кличка?! Ладно! Где оружие? – спросил, как бы между прочим, снова опуская глаза к договору.

– Не имею! – так же коротко ответил Алик.

– Врешь! Мы возле палатки патроны нашли. – Промахнулся майор: патронов у Алика не было.

– Что молчишь? – резко вскинул глаза.

– Я патронов в палатке не оставлял.

– А где оставил?

– Ищите…

– Почему кровь на рукаве? – схватил его за руку Круглоголовый.

– Палец ободрал на осыпи. – Алик злорадно сунул руку ему под нос.

– Врешь, да возиться с тобой некогда. – Майор нехотя вернул документы. Алик сунул их в карман рубахи, старательно заколол его булавкой и стал собирать в рюкзак разбросанные по мосту вещи. Обыскали его умело и на совесть.

– Проходил здесь кто-нибудь? – дружелюбней спросил майор. – Может, что заметил? Парень вроде тебя застрелил кассира на ферме и ушел в горы.

Стволы автоматов с кривыми обоймами смотрели в землю, по-свойски болтаясь на плечах водителя и Круглоголового. Последний даже подмигнул:

– Дело серьезное! Может быть, вчера что заметил? Должен же ты нам помочь?!

«Помоги вам, – подумал Алик, – потом затаскаете». И все же клюнул на байскую ласку, поганенько скривил рот в ответной улыбке, был бы хвост – непременно вильнул бы им, и ляпнул:

– По этой дороге двое прошли вверх: мужчина и женщина.

– Во что одеты? – впился в него глазами майор.

– Он в клееных сапогах сорок второго, она – в кроссовках.

– Как одеты, спрашиваю? – нетерпеливо перебил майор.

– Я только следы видел!

– Откуда знаешь, что женщина? Может, подросток?

– Так аккуратно ступают только городские женщины…

– Так, так! – процедил Круглоголовый, и его раскосые глаза снова подернулись ненавистью: – Ничего не видел, ничего не знаю… Мы на дороге никаких следов не видели, а он по походке горожан от аульных отличает…

«Дур-рак!» – выругался про себя Алик, багровея и опуская глаза. Закурил, отвернувшись от сверливших его взглядов.

– Можно идти? – спросил, поскольку больше ни о чем не спрашивали.

– Иди! – нехотя разрешил майор.

Алик, сутулясь, закосолапил по бревнам моста. Зубами скрипел от обиды на самого себя: как юнца, поймали на слове, хотя говорили, как со скотом…

Уазик, резко развернувшись, пополз вверх по заросшей травой дороге, но она заканчивалась в полусотне метров от моста, переходя в широкую конную тропу. Машина снова развернулась и запылила вниз по ущелью, в обратную сторону. Алик сел, подождал, когда она скроется за поворотом, скинул рюкзак и поплелся берегом за утопленной энцефалиткой. Жаль было выброшенного мяса.

Мышей в лагере прибывало. Всю ночь они лазили по натянутому тенту палатки, шелестели полиэтиленом и бумагой, мешали спать, из-за них Алик толком не выспался. Утром он развесил на деревья мешки с продуктами, сложил палатку и стал набивать рюкзак. Путь предстоял по левому берегу реки. Хотелось обследовать все пади, выйти к границе участка, затем переправиться через реку, обследовать два притока правого берега. Эфедры там не могло быть, но свои места надо знать.

Алик залил костер. Солнечные лучи уже скользили по лесистому северному склону хребта. Сверкали белые выбросы лавин, подмытые течением реки, свежий ветер нес запахи снега и талой земли. Отшагав по тропе около получаса, он остановился возле ручья. Падь, из которой вытекал ручей, поросла густым кустарником, но немного выше было то, что надо: скалы и лес. Алик стал продираться к ним сквозь колючки, выбрался на склон и еще издали узнал место своего будущего жилья, как, наверно, зверь узнает будущее логово. Поросший можжевельником склон обрывался к ручью отвесной гранитной скалой, под ней была площадка. Чистый ручей огибал ее и водопадом скатывался в небольшой природный бассейн. Алик опустился перед ним на колени, напился и сел, осматриваясь по сторонам. До реки минут десять ходьбы, до моста – прилично. Эфедры поблизости нет, сухостоя мало – трудновато будет строиться, забрасывать продукты и ходить на работу, но избушка будет скрыта от чужих глаз и без нужды сюда никто не заявится. Ощущение защищенности и покоя перевешивало здравый хозяйский смысл.

Алик посмотрел на склон противоположного берега реки, крутой, покрытый лесом, на вершине его вздымались красноватые отвесные скалы с каменным куполом странного вида, похожим на башню или старинную крепость. Из-под купола тонкой змейкой тянулся узкий кулуар, распаханный многолетним сходом лавин. Его выброс из снега, камней и выкорчеванных деревьев лежал неподалеку от реки. Вот бы где устроиться: уж там-то никто не потревожит. Правда, путь из дома до рабочих мест с эфедрой занимал бы весь день и воды там, скорей всего, нет. Если только построить лифт и водопровод… И завертелись в голове несбыточные мысли об устройстве неприступной крепости, о теплом доме с детьми и любимой женщиной. Алик усмехнулся, сплюнул: только из города, а уже понесло…

В чистом майском небе застрекотал вертолет, снизился, ненадолго пропал за Башней и снова застрекотал, продолжая путь над горным хребтом. Алик встал, поправил на плечах лямки рюкзака. Верхняя граница его участка проходила где-то здесь, выше резать эфедру нет смысла: трудно вывезти, но он поднялся еще километров на семь, вынул из кармана измятую схему. Та падь, где он нашел подходящее место для жилья, называлась Жим-Жирт – в переводе с казахского «мертвая тишина». Алик хмыкнул, название ему нравилось. Теперь он стоял возле устья другого распадка – Аурулы, но прохода туда не видел – может быть, врала карта?!

Алик переправился через реку по перекату, слегка зачерпнув воду сапогом. Возле устья очередного притока Байсаурки был молодой ельник, среди деревьев клокотала прозрачная горная речка. Чикиндист стал подниматься по ней, вкрадчиво заглядывая в омуты и ямы. Под водопадами среди камней лениво изгибались крупные рыбины. Алик сбросил сапоги, вырезал удилище, настроил удочку, поймал мельтешившую муху, насадил на крючок, подвел к самому носу одной из непуганых рыбин, она, изогнувшись упругим телом, брезгливо оттолкнула наживку.

– Ишь, какая разборчивая, – пробормотал он, снял с крючка мокрую, хрустнувшую в пальцах муху, вытер руку о штаны, покрутил головой, осматривая траву и кустарник, накрыл ладонью зеленого кузнечика. И опять рыба отвергла наживку.

– Чего ж тебе надо, стерва? – сплюнул в воду Алик, толкнул пяткой камень на сыром песке. В утрамбованной лунке под ним забегали черные муравьи с крыльями. Насекомое задергало на крючке полудюжиной тонких ножек, и не успела наживка коснуться воды, как одна из рыбин схватила ее, в дугу согнув удилище. Вскоре на берег вылетела другая.

Алик развел костерок на плоском камне, насадил на прутик выпотрошенную рыбину, испек. Форель почернела, потеряв радужный блеск, расшеперила жабры и обгоревшие плавники. Перекусив, он наловил муравьев в спичечный коробок, вытряхнул из чехла палатку, сложил в него рыбу и пошел вверх по ручью, время от времени забрасывая удочку. Судя по времени, он поднялся километров на пять и поставил палатку: слишком много времени потратил на рыбалку, а надо было поторапливаться, чтобы сходить к куполу и посмотреть, зачем там снижался вертолет, может быть, стоят геологи?

Проснулся Алик поздно, торопливо вылез из палатки, развел костер, повесил над огнем котелок и стал укладывать рюкзак. Слева в речку впадал ручей, устье которого заросло барбарисом, в любом случае он должен был вывести к альпийским лугам, а там проще сориентироваться, где и как спуститься в соседнее ущелье. Алик три раза плюнул через плечо, накинул на голову башлык энцефалитки и стал продираться сквозь колючий кустарник.

Падь оказалась глубокой, крутой, как каньон, и извилистой. Возле воды склон был скользок. Каждый шаг давался с трудом, а время летело слишком быстро. Наконец оползни кончились, падь стала постепенно расширяться. Справа были скалы и осыпи, слева травянистый склон. Кто бы мог подумать, что у этого мелководного ручейка такое длинное ущелье?! На первой же лужайке возле воды Алик остановился, место было неуютное, открытое, но и здесь ночлег приятней, чем на продуваемом хребте. Он бросил рюкзак на землю, покрытую мхом и травой, огляделся, налегке прошел вперед. За скальным прижимом ручей раздваивался: один приток ниткой водопада скользил по скале, другой уходил в каньон с отвесными гранитными стенами. По этому каньону, скорее всего, можно было выбраться к куполу.

Прикинув, где завтра будет удобней подняться на хребет, он вернулся к рюкзаку, натаскал сушняка для костра и поставил палатку, закрепив растяжки камнями. Уже в сумерках заварил чай и поужинал печеной рыбой. Места казались укромными, без троп, оттого спокойно было на душе.

Проснулся он опять поздно: палатка нагрелась от солнца. Алик лениво вылез из нее, жмурясь, потянулся, сбросил рубаху, поплелся к ручью, поплескал в лицо холодной водой… Вдруг подобрался, резко выпрямился и насторожился от странного звука: показалось, будто палкой ударили по подушке. Обернулся – палатка завалилась, шнур растяжки был порван.

Капли воды еще висели на небритом подбородке. Слегка разинув рот, Алик лихорадочно соображал, что произошло. Вдруг котелок, навешанный над кострищем, сорвался со своего места и забренчал, всем законам вопреки катясь вверх, к осыпи, на его черном боку белела продолговатая вмятина. Выстрелов слышно не было, но явно стреляли с той стороны, где над скалой висело солнце.

– Эй ты, козел! – закричал Алик. – Чего тебе надо? – В ответ котелок, дернувшись, звякнул еще раз, и в воздухе порванной струной запела отрикошетившая от камня пуля. Ругаясь, Алик стал сворачивать палатку, укладывать вещи в рюкзак: его прогоняли. Стрелок терпеливо ждал. Взвалив поклажу на плечи, чикиндист двинулся вверх, к каньону. Раздраженно завыли еще три пули, пущенные одна за другой в скалу перед ним. По шлепкам и промежуткам между выстрелами Алик понял, что стреляют из малокалиберной винтовки. Повернув назад, полез вверх по осыпи. Пуля шлепнулась впереди, в зеленый клочок земли.

– Черта лысого! – прохрипел Алик, упрямо поднимаясь на склон: – В обратную сторону все равно не пойду!

Видимо, стрелок хотел заставить его вернуться тем же путем, которым он пришел, затем, будто засомневавшись, выпустил еще одну пулю и нехотя согласился с упрямым путником. Не отдыхая, Алик вылез на скалистый отрог хребта. Солнце висело уже высоко и не мешало смотреть в ту сторону, откуда стреляли. Он вытер рукавом пот с лица, вытащил бинокль и стал внимательно разглядывать противоположный склон: скалы, пятаки еловых колков. Где-то там прятался стрелок и наблюдал за ним. Их разделяло километра полтора – попасть в него из малокалиберной винтовки с такого расстояния было невозможно. Алик встал в полный рост, надеясь спровоцировать стрелка на выстрел, но тот затаился.

Можно было пройти по верхам отрога к водораздельному хребту и спуститься к ручью, который он видел вчера снизу. Можно, скрываясь за скалами, выбраться к куполу той самой Чертовой башни, возле которой снижался вертолет, но время подходило к полудню и очень хотелось пить. Стрелок мог быть заскучавшим шутником или сборщиком мумие, не желавшим раскрывать свои места, но мог и убить. Алик закурил, сунул бинокль в рюкзак, посидел на теплых, нагретых солнцем камнях и стал спускаться в ущелье Байсаурки.

Прошел день и другой, настроение было паршивым, не принимала Алика территория, а снаряжение и продукты были заброшены, все в долг, под будущие заработки. По-хорошему, нарезать бы машину травы и бежать отсюда, но у эфедры период цветения – не примут ее в конторе. Надо было ждать до июля, а строиться сейчас – потом будет некогда. Да и куда бежать? В бригаду, с ее вечными беспорядками, разборками? Уж лучше остаться и потерпеть, а там, глядишь, освободится какой-нибудь отдаленный участок.

Он сидел возле костра и думал. Между тем кто-то в его отсутствие побывал на таборе, наследив рифлеными альпинистскими ботинками сорок шестого размера. Такие ботинки из двойной кожи, со сменной привинчивающейся подошвой, Алик видел в прошлом году в «Спорттоварах». На туристском жаргоне – вибрамы, были ему и дороги и ни к чему, он предпочитал зимой и летом литой резиновый сапог. Алик осмотрел вещи и продукты – ничего не тронуто, похоже, в них даже не рылись. Но двойные вибрамы внимательно изучали его стоянку, заглянули в палатку. Такого осторожного обыска ему еще не устраивали.

Несколько дней Алик таскал вещи и продукты в Жим-Жирт, где присмотрел место для избушки, и почти утешился мыслью, что чабаны и туристы вряд ли будут его беспокоить, даже когда узнают про его жилье – это же надо отворачивать от прямого пути. После каждой ходки с грузом он садился, закуривал и снова смотрел на вершину противоположного хребта, где высился, как крепость, загадочный скальный купол. Вот бы где обосноваться! Однажды он захватил бинокль, сел и стал осматривать лавинный кулуар, падающий с этой вершины. Он выглядел уже иначе, чем в первый день на Байсаурке. На поляне, где недавно лежал снежный выброс, поблескивало озерцо. Видимо, на днях по кулуару сошел селевой поток. Неужели наверху озеро? Алик не поленился, переправился через реку, поднялся к низовьям селевого выброса. Что-то желтело между камней. Он нагнулся и поднял рваные остатки детского надувного круга в виде лягушки. Где-то возле Башни бывали люди, не так уж далеко от нее прятался стрелок.

Алик обошел выброс и хотел возвращаться, но вдруг пригнулся, как собака, взявшая след. Несколько отпечатков двойного вибрама нацеливались носками прямо в этот кулуар. «Там-то что ему надо?» – удивился Алик и тоже полез вверх, посматривая, как бы чего не упало на голову. Следы вывели к толстой ели, потоптались возле нее. Здесь Двойной Вибрам посидел, а потом… Исчез. Метрах в тридцати выше елки по крутому склону была отвесная скала. Алик добрался до нее: если бы даже Двойной Вибрам полез по стене, все равно должен был оставить следы, но их не было.

Алик озадаченно спустился к ели, вновь осмотрел ее. На коре со стороны реки, выше уровня человеческого роста, была натерта или пропилена глубокая канавка. Поудивлявшись непонятке, чикиндист стал спускаться вниз, осматривая другие деревья, но только зря потратил время. Так, ничего не поняв, он выругался и зашагал в свой старый лагерь. До вечера можно было успеть сделать еще одну ходку с грузом.

Через месяц Алик построил избушку. За это время к нему несколько раз приезжали чабаны, подолгу смотрели, как он укладывает бревна сухостоя в сруб, пили с ним чай, с детским любопытством выспрашивали, почему молодой мужик живет один: ни жены, ни детей. Звали в село, где можно получить дом, жениться и стать человеком. Алик смеялся: «Построю дом, заработаю на калым, приеду за невестой». – «Где же ты найдешь такую, чтоб согласилась жить без соседей?» – смеялись гости.

Было дело, и он когда-то серьезно подумывал об аульчанке: какая разница, какой национальности, если там, за первыми детскими воспоминаниями, был черный провал. Он – первый в роду, за ним право выбора, по какому пути идти потомкам, на каком языке говорить. Но чабаны были правы: та самая аульчанка, которая и за безродным женихом кинулась бы в город, никогда не поедет в еще худшую глухомань. Что ожидало Алика в ауле, он знал наверняка: разве только правнукам перестанут припоминать, что они потомки безродного кызылбаши, советского человека. Лишь город, в котором живут почти все, такие же безродные, как он сам, принимал его на равных, только там можно было найти невесту. Но до сих пор нормальных не попадалось: или пропитые, прокуренные мымры, которые без мата двух слов не вяжут, или двинутые на удовольствиях и развлечениях шлюхи с завидущими глазами.

Жилье получилось на славу: одна стена скальная, три других и крыша из бревен. Вход в избушку был на два метра выше ручья. Алик сделал высокое крыльцо и бревенчатую лестницу до воды. Пора было браться за серп и резать траву, поскольку местами эфедра уже отцвела. В один из теплых вечеров в конце июня он забрался на свою смотровую площадку, где обычно отдыхал с биноклем. Ужин был готов, времени до темноты оставалось много, Алик решил подняться чуть выше и опять наткнулся на следы «двойных вибрамов»: площадка была вытоптана ими. Хозяин ботинок приходил сюда несколько раз и, видимо, наблюдал сверху за работой чикиндиста. Что ему надо? Почему прячется, почему следит?

На следующий день, еще до восхода солнца, Алик вышел на крутой солнечный склон, поросший эфедрой. Вытряхнул под куст десяток пыльных мешков, спрятал под камень обед и флягу с водой. Первый в сезоне выход на работу всегда был торжественным событием и сопровождался особым ритуалом. Солнце поднялось из-за хребта. Первые лучи брызнули на склон. Алик дождался этого момента, встал, щурясь от света, закрепил на крючках, свисавших с пояса, пустой мешок, поднял над головой отточенный серп, повернулся спиной к солнцу, лицом к склону, где предстояло работать.

– Помогай мне! – попросил лесного духа, опустил руки, захватил пальцами пучок смолистой хвои, не затвердевшие еще стебли хрустнули под острием серпа, и началась работа. Часам к десяти склон раскалился под солнцем, от жаркого духа эфедры кружилась голова. Так он отработал половину июля. Каменистый южный слон покрывался крапом туго набитых мешков, разложенных по камням для просушки.

А в доме Алика заедали мыши. Как ни прятал продукты, они пробирались к ним, грызли, портили: рис перетаскали в сахар, горох в муку. Белки были еще пакостливей – залазили в мешки и пакеты, подвешенные к потолку. Ночью в избушке стоял писк и гвалт, мыши дрались, носились, гремели посудой, прогрызли капроновую флягу с подсолнечным маслом. На них приползли змеи. Два щитомордника поселились под крыльцом, мышиный разбой немного утих, но теперь каждый раз приходилось осматривать и перетряхивать спальный мешок, чтобы не лечь или не сесть на змею. Нужна была кошка, за ней пришлось идти в село.

Во время работ у Алика появился приятель из чабанов, киргиз Богутек, тоже одинокий и чужой среди местных жителей. Он не раз приезжал к дому под скалой, сносно говорил по-русски, любил порассуждать о вольной жизни, понимал Алика и рассказал, где в селе находится его дом.