Чёртов узел

Алик оглянулся, разыскивая крючок, – не нашел. Тоже скинул одежду, бросил ее на облупившуюся стиральную машину и шагнул следом. Виктор уже лежал в воде, задрав длинные ноги, которые не умещались в ванной.

– Прошу! – указал на соседнюю. – Пара пока нет. Леха обещает сделать настоящую русскую баньку, да все руки не доходят.

Алик с восторгом опустился в воду. От ее обилия и блеска закружилась голова. Он обычно довольствовался детской ванночкой, доставшейся ему на старом месте по наследству от прежнего чикиндиста. Минут десять он лежал молча и неподвижно, ощущая, как потеет давно немытое тело, вспоминал подробности этого удивительного дня. Потом не спеша стал намыливать густые, отросшие и нечесаные волосы. Последний раз он стригся весной.

Дверь распахнулась, непринужденно вошла высокая, очень стройная женщина в шортах и в белой майке. Алик от неожиданности занырнул под растекшуюся по воде мыльную пену. В движениях женщины была странная грация нескладного подростка, еще не вполне овладевшего своим телом. Где-то он видел это лицо. Вспомнились истуканы против камина: не формами тела, но лицом вошедшая женщина походила на деревянную девочку.

Она улыбнулась Виктору, повесила на крючок два полотенца. Остатки улыбки скользнули по лицу Алика. Женщина вышла, высоко, по-гвардейсти, держа голову.

– Моя жена, – сказал Виктор и рассмеялся, отплевываясь водой. – Что глаза по тарелке? Понравилась?

– Ничего, – ответил Алик. В чужом доме не следовало удивляться нравам семьи. В этом смысле опыт у него был большой.

Мылся он долго, не спеша: когда еще выпадет такой случай? Виктор его не торопил. Распаренные, они вышли в прихожую с казарменными умывальниками. Вытирая полотенцем голову, Алик вдруг завертелся на месте.

– Вы чо? – вскрикнул раздраженно. – Штаны-то куда дели?

Виктор захохотал, откинув голову. Подал не новый, но аккуратно подштопанный и чисто выстиранный трикотажный костюм: брюки и майку.

– Ну, уморил! – опять сорвался на хохот. – Не пропадут твои штаны. Выстирают, починят и вернут: у нас машина, – похлопал рукой по обшарпанному стиральному агрегату.

Алик оделся, всем телом чувствуя чистоту кожи, свежесть одежды. В зале было полно народа. Первым подскочил к нему тот, что вертел лебедку.

– Вроде познакомились, а представиться забыл: Алексей – основатель и технический руководитель колонии… А это Света, Свет Иванна, – обнял молодую женщину с грудным ребенком. – Моя супруга. На руках у ей дите – наша дочь. – Алексей, посмеиваясь, коверкал слова. Ему это шло. С юмором мужик. «Скорей всего, он и стрелял», – отметил про себя Алик.

– Малика ты уже знаешь, – говорил он. – Это его жена Таня. Ишь, какая!

Кукольно красивая юная женщина с пышной прической смотрела на Алика зеленоватыми глазами. В них, как в калейдоскопе, меняя узор, мелькали то детское наивное любопытство, то циничный холодок сознания своей женственной власти.

– Это Сергей, наш философ, идейный папа, потому и похож на попа, – продолжал насмехаться Алексей.

Перед Аликом стоял мужик лет тридцати пяти, в очках, с длинной холеной бородой, с прямыми волосами до плеч, эдак вежливо, испытующе и даже настороженно вглядываясь в гостя.

– Его жена… – Алексей назвал имя, тут же выветрившееся из головы Алика. За спиной Сергея тенью стояла «учительница» с холодными лучиками в стекляшках очков, с учительским узлом волос на затылке.

– Остались главные колонисты – Борис с Глебом!

Два крепеньких мальчишки лет трех подскочили к Алику, схватили один за правую, другой за левую ноги, стали тормошить их:

– Подними нас!

– Люду ты знаешь… – Алексей рассмеялся, сморщив маленький носик. – Видно, об их знакомстве уже говорили. Люда немного смутилась, но даже в этой тени, промелькнувшей на ее лице, было что-то необидно надменное, царское.

Тут Алик обратил внимание, что в зале все ходят босиком, даже дети. Малик – в одних джинсах, Виктор тоже гол до пояса, на Сергее косоворотка с распахнутым воротом. Женщины – кто в шортах, кто в брюках. Не было Ани в ее строгом платье, но вскоре и она вышла из кухни с горячим казаном. Алексей подхватил его и вывалил парящее мясо на большое блюдо:

– Леди и джентльмены, ужин готов!

Аня была в обрезанных под шорты джинсах и в красной рубашке с длинными рукавами. Женщины засновали из кухни в зал. На столе появился желтый пенящийся напиток.

– Брагулька? – прищелкнул языком Алик.

– Квас! – разочаровал его Алексей. – Спиртного не держим, папа Сергей не велит… Хотя под мясо я бы не прочь.

Застучали вилки и ножи. Алик рукой выхватил с блюда кусок грудинки. Людмила положила ему в тарелку тушеной картошки.

– Картошечка! М-м! – Азартно стал дуть на нее Алик. – Давно не ел. Хранить негде, а то бы закупил с осени.

– Вот уж чего у нас в достатке, так это картошки. Родится на диво! – с гордостью заявил Сергей с другого конца стола. – Кроликов держим. Хлеб сеем. Правда, пока мало, но на праздничный каравай хватает… Теряют люди вкус к жизни, а ведь это подлинное счастье и высшее творчество – есть хлеб, выращенный собственными руками, воспитывать детей…

Он хотел еще что-то сказать, но Алексей, спохватившись, снова взял инициативу:

– Что там про землепользование слышно? Давно был в городе? По радио всякую туфту гонят сутками.

– В городе мне не до газет, – усмехнулся Алик, входя в привычную роль. – Напиться, похмелиться… Хозяйские дела. – Его подмывало смутить эту чистенькую компанию, почему-то скрывавшуюся от людей. Но Алексей переменил тему.

– Вот такая у нас колония! Воздержусь назвать коммуной, пардон-пардон, слово слегка скомпрометировано, – взглянул на Сергея. – Повел вилкой, указывая на стены вокруг: – Почти все своими руками… Годы потрачены. Пять лет назад я работал в этих местах начальником геологического отряда. Была дорога, которую потом снесло селем, было общежитие, динамитка. Все бросили плюс четыре тонны солярки. После того я ходил на тупую, бесперспективную службу, а в голове крутил, что можно жить и без нее. В то время Сергей с москвичами пытался создать дачный вариант коммуны. Мы с ним сошлись на этих местах, но без москвичей.

Все молча ели мясо и картофель, равнодушно поглядывая на Алексея, а он все говорил и говорил, едва прикоснувшись к еде, будто истосковался по слушателям, и вот, с радостью припал на нового человека.

– Сергей за несколько лет до этой авантюры учился в аспирантуре, подпольно издал философский труд, за который его упекли в психушку, где будущая жена-психолог проходила практику. Хотела подлечить бедолагу, но сама заразилась его идеями… Как видишь, не зря – родила двойню и вполне счастлива.

Потом к нам присоединились Малик с Таней. Он, кстати, врач, она закончила нархоз, заправляет экономикой. Я после развода с первой встретил студентку, – обернулся к Светлане, – она свой политех бросила и пошла за мной в горы. Свете нищее образование ни к чему, она гениальная жена.

Заметив смущение на лице жены, Алексей, смеясь, вытер платком сальные губы:

– Ты моя хорошая, дай, поцелую… Вишь, – обернулся к Алику. – Девчонку здесь зачали, здесь родили под техническим руководством Малика. Правда, с оформлением документов пришлось побегать…

Потом Аню переманили и Витю с Людой. Витя нам вырезал Лелю с Ярилой. – Алексей ткнул вилкой в стойку с изображением оскаленного мужика. Не видел, на чем стол держится? Загляни!

Алик послушно нагнул голову и поперхнулся, закашляв, тяжело вдохнул в себя воздух. Алексей застучал ладонью по его спине. За столом дружно захохотали.

– Вы чо? У вас же дети! – вытирая слезы, просипел Алик. Нет, не удалось ему сохранить невозмутимость. Но что странно, даже царственная Людмила и строгая «учительница» непринужденно смеялись.

– Пущай растут со здоровым юмором, без комплексов и всяких пошленьких догадок. У животных нет возрастных тайн, потому нет извращений.

Вите попалось бревно с сучком в полтора метра. Мы ему давали советы на тему размера. А он свое – на то, говорит, и Ярило, чтобы быть с преогромной правилой. Вырезал все как надо. Повернули мы Ярилу сучком к камину – ходим, спотыкаемся. Борька шишку набил, орет… Решили его божье достоинство упрятать под стол, пусть подпирает вместо кронштейна.

Хохот стих. И Сергей, явно желавший высказаться, заговорил, поблескивая очками:

– Пока нам приходится скрываться, время в стране такое: всех хотят пронумеровать и заставить жить по команде. Деревни, стоявшие тысячи лет, и те кончили, сволочи, чтобы из народа сделать промышленных рабов. Народная культура умышленно попрана. Ты нас, конечно, понимаешь, потому что сам живешь вдали от помойки, называемой городом. – Сергей говорил немного торопливо, как бы опасаясь, что его перебьют, Алексей же, пережевав пару кусков мяса, задергался, как на углях. – Кто потерпит на своей территории никому не подчиненных людей? Но время работает на нас: уже появляются первые фермы, коммуны на базе разорившихся совхозов. Нам нужно выжить и выждать, прежде чем заявлять о себе. Тогда мы расширим поля и будем не только обеспечивать прожиточный минимум, но и прибыль иметь.

– Купим генератор, сделаем водяную электростанцию и ветряк для страховки. Уж ветров-то у нас хватает. Цветной телевизор купим, – торопливо застрекотал Алексей.

– Да, конечно, – согласился Сергей и снова обратился к Алику: – Наше отшельничество вынужденное. Мы не отказываемся быть гражданами своего государства, мы просто не желаем, чтобы общество регламентировало наш образ жизни, и возрождаем древнюю народную культуру. К тому же для всех нас имеет смысл жизнь только среди природы… Ты нас, конечно, понимаешь?!

Алика убеждали, его втягивали в этот теплый дом, в колонию. Колония! Это слово шестнадцать лет висело над ним, как кара за непослушание и своеволие, куда уходили из интерната, в «малолетку», в тюрьму. Эти красиво говорили, умно. Алику бы слушать и ума набираться, куда ему спорить?! Но он по своей натуре был спорщиком:

– Я, наверно, потому и живу в горах после армии, что по уши хватил коллективизма, – заговорил, уловив первую паузу в наскоках Сергея и Алексея. – Двадцать лет – общий сортир, умывальник, на обед строем, подъем по звонку… И сельхозработы с детства ненавижу. Нас ведь учили отдыхать с пользой: как каникулы, так тяпку в руки и на поля. План… Воспитатель сидит в теньке, похмельем мается, тебя погоняет: два рядка – умри, но дай.

– У нас нет насилия! – снял очки Сергей, и погасли в них холодные искорки, глаза стали беззащитными. – Не нравятся сельские работы – занимайся охотой, рыбалкой. От каждого по способности, по таланту, наконец.

– Хватит трепаться! Поживем – увидим! Правильно, Алик? – оборвал назревавший торг Виктор, молчавший до сих пор. – Включили бы музыку, что ли?!

– Это мы мухой! – вскочил Малик, безучастный к разговору за столом, щелкнул кнопками магнитофона, сел на пол, подвернув под себя ноги, с огромными наушниками на голове.

Светлана, жена Алексея, встала, прижав к груди одной рукой спеленатого ребенка, другой подтолкнула к лестнице двух бесенят, Борьку с Глебкой. Детям пора было спать. Виктор, как сытый кот, прижимался к Людмиле, танцуя с ней посередине зала, широкими ладонями гладил ее прямую спину, и она улыбалась ему, как богиня с иконы. Сергей топтался на месте с женой, не замечая ее, весь в своих умных мыслях. Еще за столом Алик решил, что при такой близорукости он не смог бы с трехсот метров попасть в растяжку палатки, подсел к Алексею, любезничавшему с Татьяной.

– Если хотите запастись на зиму мясом, надо поторапливаться: после Нового года зверь потеряет жир и пойдет постнятина. Кабан – и тот уже не самый лучший. Достаньте мультук с оптикой, я вас мясом обеспечу.

– В геологии работал – была у меня тозовка… – вздохнул Алексей. – А знаешь, почему у спортивных винтовок ствол такой толстый и длинный?

– Не можешь достать мелкашку? – перебил его Алик, внимательно глядя в глаза.

– Здесь где ж я ее достану? В городе можно поспрашивать у знакомых. Приедет Ленька – поговорим. У него везде связи.

– Здесь не все?

– Есть еще один, – хмурясь, ответил Алексей. – Живет наездами, но человек нужный.

– Чернявый такой? – наигранно воскликнул Алик. – Наверно, его я встречал неподалеку в конце сентября?

Алексей качнул головой:

– Он светловолосый и уехал в середине лета.

Таня схватила Алика за руку:

– Потанцуем! – Вытащила его на середину зала, обернулась. – Малик, сделай что-нибудь повеселей… Ой, да ты совсем не умеешь танцевать. – Глаза ее лучились, как у проказливого ребенка. – Но танцы – это не главное. Мужчина должен быть страстным. – Она прыснула от смеха. – С тобой, наверно, шутки плохи: девушка подумать не успеет, кто такой, а уже соблазнена и обесчещена… Не руки, а лопаты!

Алик со спокойным лицом снял ее руку с плеча, нащупал пульс, как это делали воспитатели в детдоме, и, пристально глядя в большие зеленоватые глаза, спросил:

– Ты стреляла?

Пульс трепыхнулся, она вырвала руку.

– Дикарь!

– Откуда знаешь, как я встретил Аню?

– Да она же и рассказала! Пусти! – Скрылась за дверью кухни и вскоре вытащила оттуда Аню. – Танцуй со своим медведем, а я уберу посуду. Да будь осторожна, он мне ноги отдавил.

Сутуловатый, с густыми темно-русыми волнистыми волосами, которым могла бы позавидовать любая женщина, Алик чувствовал себя чистым и красивым. Аня послушно положила руки на его плечи. Близость женщины волновала. И верилось в то, что было осенью у озера, и не верилось. «Может быть, она придет ночью, – подумал Алик, в груди его защемило сладостно и тоскливо. – Какая путевая музыка у них…»

Первыми исчезли Виктор с Людой, потом Алексей поднялся наверх и не вернулся. Как-то незаметно пропала Аня. В зале погасили свет. Лишь угли в камине освещали деревянные лица идолов. Таня шепнула Алику: «Дай сигаретку!» – и ушла с Маликом, пряча ее в кулачке. Он остался в зале на пару с Сергеем. Сидели у тлеющего огня.

– Уютно у вас, – сказал Алик, прикуривая от уголька. – Хорошо, да надо домой. Не думал, что так задержусь, даже кошке лепех не оставил… А кто раньше в моей комнате жил?

– Леонид Иванович, – ответил Сергей и снял очки.

– Кто такой?

– В сущности, подонок! – бросил неожиданно резко. – Но вложил в строительство две тысячи. Как только отдадим долг – распрощаемся.

– А он на вас – донос! – ухмыльнувшись, поддел Алик.

– Побоится! – жестко произнес Сергей. И Алик подумал: «А черт знает этих очкариков, может быть, и он стрелял». Спросил ленивым голосом:

– Я не его встречал в конце сентября в Кудалау? Белобрысый такой, Лехой зовут…

– Леней! – поправил колонист. – В то время его здесь не было.

Камин затухал. Мрачнели, становясь таинственными, деревянные идолы. Разговор, которого хотел Сергей, не получался. Он зевнул и предложил:

– Не пора ли спать? Завтра поговорим! – Разворошил, разбив кочергой угли, выгреб их на жестяной лист и, распахнув дверь, за которую Алик не выходил, вышвырнул в снег. Из-за двери пахнуло холодом.

Алик лежал в чистой постели. Он уже не помнил, когда последний раз спал на белье: разве в медвытрезвителе и то без пододеяльника. Не спалось. Он курил, стряхивая пепел в спичечный коробок. А в голове прокручивалось: «Лехин, Танюхин, Сергея, Малика… Ленин? Ленькин…» Нет, он точно помнил «х». Виктор сказал тогда купцу: «Лехин друг» и этим напугал того до полусмерти.

Уснул Алик поздно, смирившись с тем, что Аня не придет. «Вот стерва!» – подумал, зевая. Проснулся от тихого стука в дверь. Вошла Аня, все такая же заторможенная и равнодушная, бросила на одеяло чистое полотенце.

– Все уже позавтракали, а ты спишь. Пойдем, накормлю.

Алик встал, надел трико, перекинул полотенце через плечо – спустился в зал. Опять тлел камин. За столом сидели Виктор с Сергеем, и о чем-то оживленно беседовали. Алик отметил про себя, что с ним Виктор никогда не разговаривает так азартно. Когда он вышел из умывальной – за столом никого не было, с краю стояла тарелка с завтраком.

Отворилась дверь в бревенчатой стене, показался краснощекий Алексей с охапкой дров, стряхнул снег с ботинок, вывалил дрова в корзину возле камина и, не раздеваясь, подсел к Алику.

– В электротехнике петришь?

Алик мотнул головой.

– Жаль. Но все равно, хочешь посмотреть электростанцию?

Алик хотел видеть все, что было за той дверью, по ту сторону Башни. Ведь именно оттуда стреляли. Дверь выводила в дворик размером в половину зала. Со всех сторон он был закрыт скалами – это была часть той пустоты, которую использовали для строительства дома. По стенам, в несколько ярусов, стояли клетки с кроликами. Квадрат неба над головой был затянут маскировочной сеткой. «Вертолетов опасаются!» – отметил про себя Алик. Сквозь скалу был выход в виде трещины шириной около метра. За ней расстилалась альпийская равнина с видом хребтов и скал, запорошенных снегом. Вблизи лежала ржавая лопата бульдозера, к скале приткнуты деревянные сани с цистерной, тоже прикрытой маскировочной сеткой. Видимо, в ней и был запас солярки, оставленный геологами. Здесь же, в балагане, пристроенном к скале, трещала чабанская переносная электростанция в полтора киловатта мощностью и отвратительно портила чистый воздух.

На высокогорной ложбине были видны борозды от вымерзших ручьев, которые текли здесь летом. По законам природы, вода должна была обойти скальный хребет, похожий на спину динозавра, и уйти к перемычке, а оттуда к озеру. Но колонисты прокопали арык и направили воду в искусственный водоем возле Башни. Из него по лотку вода подавалась на старательно замаскированное, большое, обмерзшее, дюралевое колесо. Рядом была выкопана и обшита изнутри досками камера с генератором. Видимо, весной здесь скопилось много воды, дамбу прорвало и поток хлынул в лавинный кулуар. Его-то и видел Алик с противоположного склона.

– Ну как? – не скрывая гордости, спросил Алексей.

– Так ведь не работает! – усмехнулся Алик.

– Зимой вода перемерзает. Приходится трещотку заводить, – махнул рукой в сторону работающей электростанции. – Ничего, со временем сделаем настоящую, еще и обогреваться будем электричеством, и поливать огороды.

– А где ваши огороды?

Теперь, наморщив маленький нос, рассмеялся технический руководитель колонии:

– Да ты прямо возле них Аньку сгреб.

Алик смущенно сплюнул на снег – все, все знали. А он торопливо ориентировался. От Башни по хребту в сторону каньона шел узкий скальный гребень, он заканчивался массивным скальным жандармом, скорее всего, разделявшим тот расщелок, к которому он шел, когда обстреляли в первый раз. Недурное место для стрелка – оттуда должны просматриваться все подходы к Башне. Но пройти по самому гребню было делом непростым, а сделать это незамеченным – невозможно. «И если там наблюдательный пункт, об этом должны знать все», – решил Алик. Но это никак не вязалось с той логикой, по которой его пригласили. Скорей всего, стреляли из разных мест, и стреляли случайно.

По вытаявшей кромке Алик с Алексеем обошли занесенную снегом ложбину, вышли к одному из ответвлений каньона. Здесь был обрыв, метров на десять отвесно уходящий вниз, впереди видны еще несколько распадков, по которым можно спуститься вниз, но они были далеко. Именно здесь был ближайший от Башни спуск. У обрыва из скалы торчал металлический прут арматуры.

– Мы с Маликом на всякий случай сделали этот ход покруче. Попотели, – пояснил Алексей. – Но теперь любопытные, вроде тебя, к нам без лестницы не поднимутся.

– Почему? – спросил Алик. – Ведь можно и в другом месте влезть на хребет.

– Можно, – подтвердил Алексей, – если знаешь, зачем идешь. А так… Бредет чудак, любуется красивыми местами, а впереди стена и что же, он будет возвращаться к устью каньона и подниматься другим ходом? Нет, конечно. Повернет назад, и все дела. Психология.

С хребта виднелась осыпь, возле которой Алика обстреляли в первый раз. Он вспомнил, как летел котелок. Отсюда стрелять не могли. Скорее всего, стрелок все-таки сидел на жандарме. Именно им заканчивался скальный гребень, похожий на спину динозавра.

Они вернулись к застывшему водяному колесу. Алик обошел Башню справа, перед ним открылось знакомое ущелье. Как на ладони, был виден его маленький домик, прилепившийся к скале. «Ну и устроились! – позавидовал. – Всякая сволота еще только к леснику подъезжает, а здесь уже все известно».

Вернулись они к обеду. Женщины накрывали стол. Аня была чуть оживленней, но все равно упорно держала дистанцию, хотя все колонисты с явным азартом подталкивали ее и Алика друг к другу. «Рвануть домой прямо сейчас, что ли? – раздраженно подумал Алик. – Если спуститься по кулуару, засветло можно успеть». В голову пришла дельная мысль, и он отодвинул тарелку.

– Ну, спасибо! Накормили, квасом напоили, помыли, обстирали – пора и честь знать.

– Живи! – предложил Сергей, поглаживая окладистую бороду. – Места хватает.

– Кошка у меня одна. Уйдет далеко от сакли – беркуты сожрут или рысь задерет… Да и траву резать надо… Каньоном, что ли, спуститься, – будто раздумывая, небрежно сказал и зевнул, внимательно высматривая лица мужчин. Колонисты будто не расслышали или не поняли его. Только Алексей хмыкнул и стал отговаривать:

– Намучаешься, там же много снега. И ради чего?

– Свиньи должны ходить, посмотреть надо.

– Как знаешь… Тогда уж гости до утра – день короткий… А то спустили бы тебя на лебедке на поляну, а там до дома рукой подать…

– Двадцать третьего декабря будем ждать к себе, – сказал Сергей. – У нас праздник.

После обеда Алик прилег, уснул. Очнулся в сумерках с тяжелой головой. Не для него такая жизнь. Утром Алексей вызвался проводить его до каньона, принес веревку и сбросил конец вниз. С ними пошел и Виктор, которого об этом попросил сам Алик: кто знает, не полоснет ли говорун ножом по веревке? Виктору он больше доверял. Они прощались на несколько дней. Охота на кабанов продолжалась.

– От нас твоя крыша хорошо видна, – сказал на прощанье Виктор. – Если срочно понадоблюсь, поставь на нее кастрюлю или ведро!

– Договорились! – протянул ему руку Алик.

Перекинув веревку через спину, отталкиваясь ногами от скалы, он быстро спустился и задрал голову. Двое стояли вверху, махали руками. Алексей начал выбирать веревку.

Каньон был удивительно красив – глубок, местами от одной до другой скальной стены было не больше двадцати метров. И снега здесь было не так уж много. Где-то под коркой льда клокотал ручей. Алик шел, внимательно осматриваясь, заглядывал в трещины скал, гадал, почему его не пускали сюда? Почему-то же не пускали? Он присел на поляне, где весной был обстрелян. Вспомнил, как стояла палатка, как летел котелок. Стреляли с жандарма. Теперь он в этом не сомневался.

* * *

К избушке Алик добрался в сумерках. Кошка была жива, мышкуя, даже толком не проголодалась, поскольку черствую лепешку грызть не стала, но встречала хозяина настойчивым мяуканьем, упрекая за долгое отсутствие. Запас продуктов был цел, по крайней мере, на месяц его должно хватить. Избушка быстро наполнялась теплом, грелась фляга с брагой, поставленной перед уходом. Вроде бы все хорошо, но тошно было на душе. Алик хорошо знал признаки тоски, подступавшей к горлу, легче переносил голод, захочешь жить – прокормишься, бывало, комбикорм просеивал и пек из него лепешки, на одном мясе жил неделями, предпочитал похмелье: как ни плохо, знаешь, что это пройдет. А вот когда вся прежняя жизнь кажется кучей дерьма, а будущая такой же кучей, которую предстоит сожрать, вот тогда по-настоящему плохо одному, даже в теплой избушке, в лесу, возле чистого ручья, с запасом продуктов на месяц и брагой-трехдневкой за трубой. Запить бы, загулять, и паскудная, безысходная пустота превратится в похмельные муки, а они все равно пройдут.

Слава богу, было чем утешиться. Он налил полную кружку, припал к ней губастым ртом. Холодная, терпкая жидкость легко вошла в нутро, затеплилась, отогревая душу. Заскучавшая кошка, мяукая, терлось спиной о резиновый сапог. Алик подхватил ее на руки, прижался щекой к пушистому тельцу и пробормотал вдруг:

– У, твари! Нашлись тоже… Жены у них не скандалят, мужики не грызутся…

– Алик все громче ругался, чувствуя, что хочет туда, в тот обманный мирок, сладко зовущий теплом, людской добротой и заботой о ближних, к Аньке, воспитанной, чистенькой, беззлобной…

Булькала кабанятина в кастрюле. Есть не хотелось. Алик наспех замесил тесто, комками наложил его на край плиты, абы как испечь. Опять налил в кружку.

– Чудотворцы! Траву не режут, не браконьерят – а живут на что? – продолжал ворчать заплетающимся языком. – Праздники у них! – Плюхнулся на нары, угодив задом в сковороду с белым жиром.

Помнил, пил, курил… Проснулся от дикого вопля кошки, будто ей наступили на хвост. Избушка была наполнена едким дымом, и только керосиновая лампа светилась далеким желтым пятном. Дым колко входил в грудь, разъедая легкие. Алик закашлял, подумав, что горит тесто. Тяжело встал, распахнул дверь, жадно вдохнул свежий воздух. Печь давно остыла. Выстыло и мясо в выкипевшей кастрюле. Тесто обуглилось и закаменело. Он присел на пол, свесив лохматую голову – не мог понять, откуда дым. Случайно коснулся матраса и отдернул руку: вата тлела. «Неужели уронил окурок?»