Проклятые боги: Беззаветное отрицание

– Подношение зверю. Лучше принять внутрь, но и так тоже сойдет. Иначе эффект окажется слишком сильным.

– А?.. – Эйн чуть было расхлопнул варежку, чтобы задать вопрос, как рука женщины вбила в его рот нечто мягкое и блевотно-мочалистое. Закрыла его, приподняла подбородок и провела по горлу, заставив проглотить. Парень даже не понял, как это гадкое вещество оказалось внутри.

– Приправа для вкушающей.

– Для кх…кого?

Наконец, пришло время содержимого свëртка. Полубог, с трудом сдерживающий рвотный рефлекс, кинул на него беглый взгляд и вздрогнул. С белой ткани Литра подняла две красных свечи и кусок воска. Эйн постарался не думать, где она нашла природный краситель. Спустя всего пару секунд он держал в руках по зажженной свече, пытался вглядеться в дрожащий свет и терпел. Терпел! Терпел куски слюнявого и пережеванного воска, что фонтаном брызжали ему в лицо. Одновременно с церемонией осквернения человеческого достоинства, она зажгла связанный звериным волосом пучëк диких трав, положила его внутрь небольшого полого браслета с отверстиями и стала кадить перед лицом, бормоча себе под нос молитвы духам, как учила еë мать, а еë – еë мать.

«Абзац…», – единственное слово, желавшее сорваться с его губ.

– Эйн, говоришь, Фельтьер? – когда женщина дожевала воск до конца, она встала, достав из свëртка два оставшихся предмета – гвоздь и куклу, после чего вышла из комнаты, заперев за собой железную дверь. На все два оборота.

«Куда я попал? Зачем? Неужели она не могла просто одолжить амулет обратно? Какое отвратительное месиво я сожрал и почему огонь стал таким зелëным? А, нет… синим. Или уже фиолетовым… разве тут не было двери? Мясо и ягоды… Куда делись мясо и ягоды, руны… мясо и ягоды? Четырнадцать пальцев, четырнадцать пальцев и мать пауков… нет… где я? – в глазах потемнело, а мысли спутались. Где-то глубоко внизу, в огромной пещере. Звук бьющей капели, темнота, ни стен, ни свода… рык, громкий и отчетливый. Чавканье, шепот, всë смешалось перед его глазами. Звон в ушах и демоны, бесконечное множество существ, скачущих в тенях. Они елозят, жуют, скребут, режут, рычат, зудят… так и норовят залезть под кожу, отложить под ней свои яица. – Дыхание, но не моë. Я ощущаю его на своей шее. Чей-то язык и слюна. Четырнадцать пальцев и мать пауков… не мои мысли… отец… оно обвило мою шею, трëтся и елозит, пытается распробовать… Нет, я не дамся. Не так просто, я…»

Зубы задрожали, уши заложило и на глаза накатили слëзы. Мужчина хотел дëрнуться в сторону, но не смог пошевелиться. Его руки по локоть истекали кровью, а на груди вместо ран зияли сквозные дыры. Боль. Страх. И существо, сидящее на его спине, пожирающее изнутри. Рык приближался. Стук копыт, млеяние ягнят, четырнадцать пальцев и мать пауков. Срыв.

Глухой крик вырвался из подвала и настиг всех обитателей старого дома.

****

– Болезнь есть чума, вкушающая есть пламя, зверь есть избавление. Два подношения, две свечи и верная рука что направит. Смрад, открывший врата. Пламя пожрет недуг, недуг взовëт к избавлению, избавление пожрет пламя. Металлический привкус долга, что останется, – девочка из раза в раз повторяла заученные слова. Глаза еë вспыхнули фиолетовым, но опустить взгляд в подвал она не посмела, – Хозяин лесов с семью когтями на двух лапах и Хозяйка глубин. Четырнадцать пальцев и мать пауков. Звери высшего порядка, голодные хранители. Наши прародители. – Наконец, она вывела себя из транса и размеренное еë дыхание стало сильным, прерывистым.

– Вичи, а прошлый также кричал? Или ещë громче? – спросил старший из ребят у сестры.

– Не помню. Это два года назад было, – ответила она, отдышавшись и ещë крепче прижалась к его руке, – но если мама обратилась к зверю, сильно, должно быть, он еë разозлил. Жертва зверю – мощная магия связи, которую создала и часто практиковала ещë наша бабка. Главной еë целью является установление контакта со старшей сущностью путем жертвоприношения вкушающей – более слабой сущности, выманивающейся человеческой болью… и помëтом летучей мыши. Для первого и используется кукла с гвоздем. Лечение больного является лишь побочным эффектом. Вкушающая начинает пожирать боль и раны больного, а чтобы та на увлекалась, в конце вкушающую пожирает зверь и даëт свершившим ритуал своë благословление. В деревне говорят, мол те, кто помечен зверем ступать в лес могут не боясь, покуда с тобой его запах – дикие звери не страшны.

Они сидели на краю небольшой кровати в детской спальне. Вторая кровать стояла напротив, в ней лежал младший мальчик. Одетый в обноски старшего брата, исхудалый и больной. Жизнь обошлась с ним несправедливо.

– Тот воопсе не кричал. Тока папка раненный кричал. Когда прошлый за оленем ушел. И волосы рвал есë. Папка тогда три дня в подвале сидел…

Сама комната была небольшая, да и постельного белья на всех членов семьи не хватало. Литра сама настояла на том, чтобы старший брат спал рядом с сестрой, хоть отец и был категорически против.

– Всë то ты помнишь, тебе тогда шесть было, – девочка закинула обутые ноги на его кровать и даже бровью не повела. Издевки над братом уже вошли у нее в привычку. А калека не был против. Он покорно подвинулся и лëг на бок, повернувшись к ним спиной, – и вообще, если бы мама того оленя не поймала, мы бы померли все. Так ей еще и отца на себе пришлось тащить. А плакал он только оттого, что мы вместе с Глаголем в город не пошли. Папка слабый, старый уже. Вени скоро сильнее станет, и мы тогда поженимся, как мама и говорит…

– Да замолчи ты! – Вени одернул руку и сжал зубы, но увидев недобрый взгляд сестры, вернул всë как было. – Веди, не было такого. Да и ты не права. На самом деле папка того оленя поймал. А матушка сказала на себя, потому что хотела над ним поглумиться.

Вичи не слушала его. Она потянула руку брата на себя и аккуратно зажала между ног, но тот быстро выбрался из западни и отсел от сестры, которая тут же прильнула вновь.

– Мама говорит, что юродивый он. Глупости только и мелет. Надо в город уходить, надо в город уходить. А я не хочу в город уходить! И дядьку привел еще одного. Прошлый нас хоть сладостями угостил и истории рассказал, а этот как зверь. Кричит даже по-звериному. И прибить его нужно, как зверя.

– Не зверь он! И папка плав! – младший брат резко обернулся, чем напугал их обоих, – и Глаголь мне сам сказал, что за оленем идет… а после, небось, за Нидеем в город сбежал.

– Точно, Нидей. А то уж и забыл, как его звали. Жаль, Глаголь нам весточки из города не шлëт. В деревне то почта есть, рассказал бы хоть, как поживает.

– Потому и не шлет, что видеть вас больше не хочет. И я не хочу! Вот уйду один с папкой, тоже ничего не пришлю.

– Замолчи ты уже!

Вичи пяткой прописала в лицо младшего.

– Веди, я… – Хотел было успокоить Вени брата, но она сжала его ладонь до болезненных ощущений. Оставалось лишь наблюдать, как кровь тонкой струйкой стекает из носа а слëзы наворачиваются на его глазах.

– Если пожалуешься, маме расскажу, что это ты тогда еë зеркальце разбил!

– Но это ш ты рашбила! – говорил он сквозь слëзы.

– Так, а кому она поверит!? Она тебе никогда не верит и мне она говорила, что ты как папка юродивый.

– Ладно, пойдем, Вичи. Может, родителям помочь надо, брось это… – Вени потащил её к двери, а когда девочка скрылась из виду, вернулся в комнату и проговорил шепотом:

– Веди, пожалуйста, не говори отцу. Скоро всë изменится. Потерпи еще немного. Помнишь нашу клятву на мизинчиках?

– Угу, – кивнул он, утирая промокшие глаза, – а это правда, што когда маманька помрет мы все в город поедем?

Вени замялся. Он думал, что сказать брату, но заметив следящую за ними Вичи сухо выдал:

– Вы с папой точно поедете… точно…

****

– Нам не страшно пламя епископов, огненной дланью клеймящих наших жен и детей! Нам не страшны монстры, что ползают и поджидают снаружи. Нам не страшны голод и поветрие, ибо не тронут они праведных и чистых духом. Так какой кары мы боимся? Бог давно покинул эти земли и проказа пустила корни в сердцах людей. Навьелат – вот кто настоящий кхах… – шею человека, выступающего на подмостках со свистом рассëк метательный клинок.

– Инквизиция! – в один голос завопили люди в переулке, где проходила агитация. Они рванули кто куда, в рассыпную. Сброшенные вниз, среди бегущей толпы блеснули колбочки с привязанными к ним пробами из белого металла. Флаконы, наполненные щелочью, быстро достигли земли.

Хруст!

Огромное облако пара взмыло и моментально расползлось во все стороны. Оно поглотило в своих объятиях самых нерасторопных. Затем более быстрых. А после всë затихло. Когда сероватая пыльца опала, исхудавшие бунтовщики мирно спали, расположившись во всевозможных позах. Лишь на подмостках лежал человек, с бурлящим звуком извергающий из себя темноватую кровь.

– Действуйте как обычно. Мужчин, что покрепче, в тюрьмы. Женщин и детей заклеймить в отступники, тех кто уже заклеймен – убить. Стариков в расход. – На крыше здания стоял человек в белом плаще с капюшоном, окаймленным золотыми узорами. Его лицо скрывала маска с огромными, выпученными глазами и гривой на оправе. Руками, облаченными в золотые латные перчатки с религиозной символикой, он рылся в небольшой наплечной сумке. В окружении его стояли личности столь же причастные, однако в отличии вид имеющие более шаблонный. Без излишеств роскоши, лишь практичность в выполнении поставленной задачи. Белые накидки и скрытые позолоченными масками лица.

Получив распоряжение, они молча прыгнули вниз, попутно распутав из-под широких пол плащей стальные цепи. На одном их конце крепился острый хопеш, сильно изогнутый и больше напоминающий крюк. Другой же цеплялся к наручу особой формы, позволяющему быстро привести оружие в боевую готовность. Мужчина, наконец, достал из сумки золотистый порошок и тщательно натер правую руку. Рисунок на его ладони и перстах начал нагреваться и исходить паром. Епископ шагнул вперед, с крыши, и легко приземлился на ноги рядом со спящим мужчиной, которого уже опутывала чëрная цепь. Он расправил пятерню, положил еë на лоб бунтовщику, медленно выжигая знак солнца с расходящимися лучами. Спящий никак не реагировал на резкую боль. Как только рука оставила ужасающий дымящийся след и запахло жаренным мясом, инквизитор пошел клеймить следующих неугодных.

****

Архикафедральный собор. Главный зал, на который было потрачено, возможно, всë золото мира. Драгоценные колонны взвивались копьями в высокие своды и лишь танцующий огонь свечей на замысловатых канделябрах нарушал тишину своими потрескиваниями. В центре этого места на массивных цепях, немного отрываясь от земли, висел богато украшенный гроб, обставленный цветами. Над ним стоял молодой мужчина в белой рясе с епитрахилью и смотрел на лицо умершего старика. Позади, преклонив колено, стояла девушка. Еë шлем был прижат к груди, а огромный фламберг возложен в руки терпеливого слуги – старика в преклонном возрасте, лицо которого было замотано белой тканью.

Нарушив царившее молчание, она поднялась и, сделав два шага назад, приняла полуторный клинок. Неясная дрожь пробивала всë тело, то-ли так сильно давила возложенная ответственность, то-ли ужасающая аура нового архиепископа, от которой страшно было отвести взгляд.

– Именем первой госпожи, благотворной и милостивой Алледы я, проклятый рассвет принимаю клятву твою. Служи великому солнцу и людям, как доселе служил своему чреву. Отрекись от благ, ибо станут они ношей твоей, от прошлого, ибо в свете Его ты преисполнишься и от будущего, ибо принадлежит оно не тебе.

Девушка подошла ближе, мужчина обернулся. Его карие глаза ужасали своей глубиной, затягивали и завораживали. Было отчетливо ясно – он не коренной минантиец, после чего ребром вставал уже иной вопрос. В остальном же его вид не был примечателен, человек из глубинки, немного рябой, но не более того. Теперь на колени припал он сам, перенял клинок, направив его остриë на свою голову.

– Закрепи свои благие намерения с памятью земли, взрастившей тебя. Земля помнит каждый луч, коим была одарена. Докажи свою верность и отдай самого себя так же, как отдашь свою плоть и коли однажды собьешься с пути помни, какую жертву принëс.

Мужчина стиснул зубы и с размаху засадил церемониальный меч себе в глаз. Хлынула тëплая кровь, послышался скрежет зубов. Когда остриë покинуло глазницу, он как ни в чëм не бывало поднялся на ноги. Девушка улыбнулась. Это единственная поддельная эмоция, на которую у неë хватило сил.

– Архиепископ Навьелат, теперь я могу называть вас так и если вы способны меня слышать, я не смею откладывать свои чаяния. Прошу, остановите Парфенона. Я знаю, это вы неделю назад отдали приказ. Город ещë не залечил своих ран, но вновь истекает реками крови. Те бунтовщики, что остались – лишь жалкие крысы.

– А крыс нужно гнать пламенем. Я понимаю, дорогая Калея. Слепец не расскажет другому слепцу, как прекрасно небо. Если ты желаешь меня упрекать, тебе и самой придется открыть глаза на истинную суть вещей. Мы здесь как скот, ждущий своего часа на бойне. Лишь собрав вместе все силы люди способны противостоять катаклизму, а они… мало того, что эти обреченные пошли против церкви. Они отринули веру!

– Ваши слова жестоки… любой заслуживает прощения.

– Нет, если подступиться к этому с другой стороны. Считай происходящее естественным отбором, сокращающим количество голодных ртов, – мужчина замолчал и задумался, глядя на негодующее лицо девушки. – Тары с зерном пустеют и в верхнем городе, и в погребах торговцев, а запасы подходят к концу. Прошлый год был неурожайный, а в этом… мы не способны прокормить всех голодающих. Стены города вместили больше беженцев, чем на то было рассчитано. Остается уповать на план Дамьена, проложить безопасный маршрут в Альвию.

– Ни один тракт сейчас не безопасен. Я уверена, группа во главе с первым перстом левой руки разбита, как и все до неë. Наш единственный шанс в найденном послании…

– Забудь… пора забыть про усадьбу герцога Лоа. Люди и члены семьи Лоа не смогли бы протянуть там и дня, а сама формула пестицида находится лишь в головах главной ветви. Эта вылазка не стоит подобных рисков, останки гонца, принесшего письмо о помощи так и не нашли. Дамьен уже посылал несколько групп…

– Но то были группы! Мы можем выслать армию! Вы отправите инквизиторов, мы с Шимилом соберем заключенных и наемников. Выждем сухой погоды и выдвинемся в очищающий скверну поход.

– Четыре тысячи, – девушка осеклась, а мужчина нравоучительно продолжил. Казалось, он совсем не обращал внимания на то, как истекает водопадами крови. – Четыре тысячи преданных и ревностно верующих дьяконов. Четыре тысячи трупов, что сейчас прахом, подгоняемым ветром, рассеяны по улицам. Вместе с теми, кто жестоко оборвал их жизнь. Мы смогли подавить этот бунт ответным насилием, но гнев в сердцах людей еще не угас. Стоит нам ослабить хватку на шее культа строенной луны, второго такого будет не избежать. А ещë дождь. Достаточно морякам хоть немного прогадать с погодой – новые жертвы будут не на их совести. На твоей. И Дамьена, который, я уверен, согласится на любую авантюру, что не пойдëт ему в убыток.

Наконец, мужчина понял, что чувствует себя неважно и оперся об одну из несущих колонн.

«Тц, змей. Архиепископ Айектгамей был прав, ещë немного и город окажется в его пасти. Спорить с ним – отнимать добычу у дикого зверя».

– Простите мою дерзость, Госпожа, напомню, вечером у вас назначена встреча с госпожой Розалиной, – Калея испугалась за внезапное вмешательство своего лакея, хотела было начать вымаливать его прощение, но, заметив чрезмерное равнодушие Навьелата, успокоилась. Даже слишком чрезмерное для проступка, нарушающего церковный этикет.

– С вашего позволения, я вызову лекарей-алхимиков из башни и оставлю вас. Желаю сполна насладиться своей властью… и монокулярным зрением, ваше преосвященство. Пойдем, Полтс. – Копьë церкви вместе со своим слугой беспромедлительно покинули собор.

Новый архиепископ остался в одиночестве смотреть на старика, чьë посмертное ложе начинали охватывать тонкие языки пламени. На его лице промелькнула улыбка.

– Скоро вызывать будет некого…

Он посмотрел в конец зала, откуда из-за колонны вышел темноволосый мужчина смазливой наружности. В руках он держал золотую маску со слезами, которые по непонятной причине текли вверх, а ехидное лицо выражало лишь одну эмоцию – нетерпение.

– Хорошо, иди. Оставь лишь одного, самого глупого, дабы продолжал работу. Покажи милость церкви. Остальных убей. Сойдут и те улики, что я тебе дал, никто не пойдет против воли епископа. Прилюдно обвини в заговоре, заткни рот и заживо сожги на костре вместе со всеми рукописями за последние пару месяцев. И самое важное – не подпускай копье к этому делу. Займи её чем-нибудь. Чем угодно… а теперь ступай, – он подождал, когда епископ удалится, пожал плечами и, отвернувшись, засунув два пальца в глазницу, вытащив оттуда остатки… – Вы начали копать рано. Слишком рано. Хм. Сами виноваты.

****

Эйн встал. По пробуждении он не был уверен, от чего потерял сознание, но немного поразмыслив и вспомнив, перефразировал вопрос у себя в голове: «От чего именно?». Чем больше он вспоминал, тем сильнее его кидало в дрожь, тем чаще приходилось смотреть за спину. На удивление, боль полностью отпустила. Ноги ощущали твердь, а рука безболезненно пыталась сжать отсутствующие пальцы, чем вызывала сильный диссонанс. Грудь оказалась туго перебинтована.

Дверь подвала бесшумно открылась и внутрь вошел седоватый мужчина, держащий в руках скомканную одежду.

– Пошли, как я и говорил. Без дела она тебя не оставит. Надо дрова наколоть, а после срубить дерево и снова наколоть, на целую зиму. Дровник доверху заполнить, этого в уплату долга будет достаточно. Долго ты, кстати, спал. Думали, не помер ли, – Мисаул не сильно удивился, увидев Эйна стоячим. Для человека, разделяющего кров с медиумом, он был мало сведущ в мистике, однако в массовое помешательство поверить не мог в меру своей заниженной самооценки. А вот в исцеляющие высшие силы он верил охотно, ибо и сам не раз испытал их на себе. – Меня не будет до вечера, так что ты… ээ-э, – мужчина поджал губы, хотел найти обнадеживающие слова, однако, ничего не пришло в седую голову, – старший будет за тобой поглядывать. Литре сегодня не здоровится сильно, бегать за тобой она не станет, вот и велела ему отдать пистолет. Старый. Дедов ещë, военный. Тогда всем желающим выдавали, эх, было время… ну дак вот, – он перешел на шепот, – я ему сказал, чтобы тебя не боялся особо. Но и ты тоже не вытворяй. Мы ж хотели тебя в наручники заковать, а потом как поняли, что никак не выйдет, так пол от смеха трясся. Ты уж прости, что о больном. Комната твоя наверху, гаргулья эта тебя жрать не будет, не подымится, но детей послать может.

Мужчина вложил в его руку склянку с ужасно вонючей мазью: «Пятерых клещей мы из тебя целиком достали, а вот еще двух… ну ты понял», – Эйн судорожно начал проверять свои ноги и тело, – четверо суток потерпи, как всë подготовим, в деревню пойдем. Там с одним человеком можно договориться, он тебя в город и переправит. Пристроит там. В залог, конечно. А потом, как обоснуешься, так и выплатишь всë.

Они поднялись наверх. Большой зал был пуст, но вопреки ожиданиям, в двуспальной кровати под лестницей никого не было. С кухни доносился приятных аромат. Практически неразличимый, но всë же приятный.

– Мы поесть успели и тебе оставили. Солнце уж выглянуло, поиздержался я. Ты тут не на правах гостя, конечно, но и не загоняйся. Перетерпи чуть, а я уж, как-нибудь, четыре дня ещë одного жильца протяну.

С этими словами он незамедлительно вышел на улицу, оставив в доме тяжкий груз, что лежал на его душе. Эйн зашел за перегородку, отделяющую кухню и зал и заметил на столе деревянную тарелку с серовато-белым содержимым. То являлось крайне пресной кашей из каких-то злаков. С краю лежали два небольших кусочка вяленного мяса. Еще ни одна еда не ощущалась ему столь вкусной и изысканной. Еще ничто не вызывало подобного наслаждения. Он хотел растягивать этот момент как можно дольше, но повар явно поскупился на размер порции и снедь быстро закончилась. Всë это время за ним пристально следил чей-то взгляд. Он не дрогнул даже когда Эйн повернулся и заметил его присутствие. Только сейчас он понял – за исключением рук, недуг коснулся и челюсти мальчика, что имела крайне необычный, даже пугающий прикус.

– Ты же Веди? Разве это тебе было сказано приглядывать за мной? – Эйн понял одну неожиданную загвоздку, – он не знал, как ему следует разговаривать с членами этой семьи.

– Нет, я просто шмотрю. А Вени наверху. Он мне шказал смотреть, а ешли что не так, так шразу к нему бежать! – мальчик перестал прятаться и зажестикулировал своими культями. Как мог. – Папка наказал строго настрого тебя не трогать. Кто ослушается, тому он обновки из деревни не принесет, – тут мальчик перешел на шепот, – а Вичи брата уговаривает тебя застрелить. Вени то не дурак, он её шлушать не станет. Да вот только она тоже не лыком шита. На раз-два его уговорит.

Эйну было сложно разобраться в каждом отдельном слове, сказанном мальчиком, однако общую картину он понимал и был не рад услышанному.

«А малой то не промах», – воскликнул он в сердцах. На секунду Эйн даже пристыдился своего плана.

– Это печально и, признаться честно, мне страшно. Мисаул говорил, что дал вам пистолет. Он заряженный?

– А как же, папка хотел рашрядить, но ему не позволили.

– Ну надо же, дикий лес, монстры кишат, а у вас всего один пистолет на всю семью. Не порядок это.

После подобной провокационной жалости гордость мальчика, что по рассказам Мисаула очень любил следить за хозяйством в доме, была задета. – Да нет же, у наш его навалом! В шарае на складе две винтовки, пиштолеты и даже гранаты есть. Так мало того, там в железном ящике кое-что особенное припрятано. Жалко, Глаголь с собой автомат унëс.

– А кто такой Глаголь? – он доел остатки каши со дна и задумчиво посмотрел по сторонам в поисках чего-то похожего на раковину, где можно мыть посуду.

– Как кто? Брат мой. Ему в этом году пятьнадцать ишполнится. Папка говорит, он вместе с Нидеем в город убежал. Да только странно там всë получилошь, ибо мне он одному чëтко и ясно сказал: «Пока я не приду с оленем, не ешь мясо, Веди». И сбежал с автоматом наперевес. Если чештно, – малец сделал руками рупор и перешел на шепот, – все так думают. А я думаю, что его в лесу съели.

Эйн окончательно запутался. Он улыбнулся и хотел спросить о личности Нидея, но мальчик опередил его.

– Мамка пойдет утром в сарай за нитками. У нас там шклад, но пока она их отыщет… грибы подвесить хочет. Они до этого во дворе на поддоне шушились, а теперь будут в подвале висеть. А ешли бы папка из-за тебя не опоздал, мы бы еще тогда шделали рагу.

– Ладно. Иди, зови брата. И топор мне дайте, – Эйн встал из-за стола и направился к выходу, но как только мальчик скрылся из виду, остановился у двери.

«Все входы на ночь запираются, это простые меры предосторожности. В идеале ключи должны быть в двух экземплярах. Один у Литры, другой у Мисаула, но оснований так полагать немного. К тому же, на окнах решеток нет и если припрет, уходить буду через них. Главная проблема в огнестреле… и детях. А еще Литре стало хуже. Не из-за амулета ли? Выходит так, что я подсыпал яд человеку? Решено, теперь настало время выгадать момент для побега. Эти люди не держат на меня зла, но их нравы ни к чему хорошему не приведут».

Он уже заканчивал колоть дрова, когда из дома показались трое детей. Они подошли к Эйну, поглядели как тщетно он старается орудовать колуном одной рукой и в рядок уселись подле него. Полубог почувствовал себя заключенным. Самый высокий, старший мальчик, у которого что-то торчало из-за пояса, начал первым.

– Мама мимо не проходила? – Эйн не был настроен на разговор по душам с мелкими аборигенами, но уважив Мисаула, коротко отсек: «Нет».

– Значит, всë еще копается. Или упала и подняться не может. Такое уже было. Ей сегодня особенно нездоровится. Веди, сходи и проверь.

– А пощему я то?

– Так у меня пистолет, а Вичи помочь не сумеет.

Мальчик косо посмотрел на брата, потом на Эйна. И как можно быстрее побежал, чтобы не оставлять их надолго одних. Когда младший брат скрылся за углом дома, Вичи ехидно улыбнулась. Она подобрала с земли камень с острой кромкой, замахнулась и бросила Эйну в висок. Тот даже не шелохнулся. Снаряд отскочил как от стали. Девочка осталась недовольна таким результатом и на этот раз взяла полено. Поняв, что не докинет с большого расстояния, демонстративно встала и подошла ближе, толкая его вперед всем телом. Эйн повернул голову и тут уж не ясно, в чьëм взгляде пребывало больше надменности. Мелкая дрянь была почти вдвое ниже него, но откровенно нагло смотрела прямо в глаза.

«Как же тщетно… за кого ты меня принимаешь? Столь жалкая провокация не дотягивает даже до детской. Хотя, признаться, бросить камень в обидчицу хочется исключительно интуитивно», – Эйн хотел было ответить укором, но заметив, как мальчик позади демонстративно потирает ствол, лишь прикусил губу и, улыбнувшись, продолжил работу.