Сказки леди Шоу

Не слишком тесно для того чтобы пассажиры умерли от духоты; оставалось только надеяться, что в повозке не будет клопов. Что бы подумал дядя о своей племяннице, если бы она привезла клопов? Хелен боялась даже предположить.

Она прислонилась к спинке сиденья и только тогда обратила внимание на попутчиков.

Пожилой джентльмен сидел напротив неё и читал газету: он долго всматривался в строки и поправлял листы – потому что дилижанс немного трясло на неровной дороге. На углу страницы она заметила дату: «Одна тысяча восемьсот пятьдесят первый год, одиннадцатое мая». Ей пришлось прищуриться, чтобы прочитать – газета была за позапрошлое число еженедельной газеты.

Он кашлянул в кулак и поерзал на сиденье, подняв глаза на девушку. Она спешно отвернулась и сложила руки на коленях.

Справа от него сидела девочка с заплаканными глазами; она держала за руку свою старшую сестру – вероятно, так было у них принято дома или в пансионе. Девочка чуть старше Хелен; обе были одеты достаточно бедно – аккуратно и чисто. Светлые волосы старшей были убраны назад и прикрыты белоснежной косынкой, завязанной под волосами на затылке. Её лицо можно было назвать милым – если бы не жесткая складка на верхней губе; она выделялась так четко будто кто-то специально сложил её так.

Девушка дала своей сестре яблоко; та с аппетитным хрустом вгрызлась в него и заметно повеселела. У маленькой девочки была точно такая же складка на верхней губе – только менее выраженная; с возрастом она наверняка так же испортит ей личико.

Слева от мисс Шоу сидел джентльмен в коричневом дорогом дорожном плаще и шляпе с надвинутой на глаза лентой; из-под шляпы выглядывали светлые волосы. Внимание Хелен привлекла веточка рябины: ягоды давно высохли и оборвались – однако оставшаяся часть всё ещё держалась каким-то чудесным образом.

Мужчина дремал: руки сложены в перчатках на животе; ноги вытянуты так удобно для него – он явно провёл много времени в дороге и не успел переодеться или привести себя в порядок перед поездкой.

Оделся он необычно для этого времени года: серые шерстяные брюки заправлены в сапоги; из кармана выглядывала золотая цепочка от часов – она тянулась к жилету сквозь расстёгнутый теплый плащ.

Лицо этого мужчины оставалось скрытым за шляпой или было трудно разглядеть из-за его положения; однако его костюм создавал ощущение загадочности или интриги – он явно был важной персоной или человеком со своим особым статусом.

Если бы этот молодой господин не спал, – думала Хелен, – то ей пришлось бы постесняться разглядывать его более пристально… Но будучи незамеченной за этим делом (а свидетельницей этого была девушка напротив), она могла беззастенчиво продолжать наблюдать за странным попутчиком.

– Меня зовут Хелен Шоу, – тихо представилась она, протянув руку в коричневой перчатке. Девушка с улыбкой протянула свою ладонь, пожимая чужую. Сквозь ткань своих митенок она не могла ощутить грубость голых пальцев, выглядывающих из-под кружев, однако не могла не заметить короткие ногти с едва заметной серой каймой – от грязи, которую она не смогла отмыть.

– А меня зовут Пруденс Перри, – в её голосе слышалось тепло и уверенность. Девочка улыбнулась, а потом, почему-то смутившись, отвернулась, догрызая своё яблоко. – Куда вы едете, мисс Шоу? – спросила Пруденс мелодичным голосом. Хелен подумала, что Пруденс хорошо поёт. Самона она неплохо играла на пианино и арфе, но за сольные партии на уроках её часто ругали – голос был слабый.

– Я еду к родственникам. – Несмотря на известие о скоропостижной кончине, Хелен не чувствовала одиночества в душе; предстоящая ей долгая поездка и знакомство с новыми родственниками развеяли скорбь. Она не стала говорить о печальных событиях, из-за которых отправлялась в путешествие одна: не искала жалости или сочувствия в чужих людях.

Хелен надеялась, что её лицо не опухло, а глаза не раскраснелись от бессонной и тревожной ночи. Но если бы так было – она всё равно бы об этом не сказала.

– А вы? – вежливо спросила мисс Шоу, покосившись на старика. Тот уже перестал читать газету; его глаза замерли в одной точке. Он явно не собирался знакомиться, но хотел послушать их разговор.

– О, мы с Холли едем в пригород. Я получила работу в хорошем доме, а Холли будет жить со мной. Моя старая подруга работает там и порекомендовала меня, – сказала Пруденс с лёгкой дрожью в голосе. И сразу стало понятно: она хотела похвастаться хорошим местом. – Я буду горничной у мистера Клайда Каннингса, – повторила Пруденс вслух то же самое, что и Хелен. Мисс Шоу скромно улыбнулась ей в ответ.

Улыбалась Пруденс красиво: складка над губой разглаживалась. Девушки разговорились. Пруденс рассказала, что они ехали в поместье севернее Либсон-парка; Хелен решила, что её будущие хозяева могли знать её дядю хотя бы косвенно.

О себе Хелен почти ничего не рассказывала: в отличие от Пруденс, которая болтала без умолку о своём детстве, о Холли и о том, как тяжело им было до того момента, как они нашли работу у мистера Каннингса. Часто говорила «богатый дом», и от этих слов её глаза загорались.

Будучи воспитанницей церковной школы – где её дедушка был уважаемым и весьма строгим пастором – она мечтала о достатке и роскоши. Но выйти замуж за богатого господина ей было не суждено; работа в состоятельной семье хоть как-то отвечала её мечтам. Может быть, продолжала Пруденс вслух сама себе: там она встретит кого-нибудь, кто полюбит её.

Все мысли девушки были направлены на богатство и молодого жениха. Хелен немного смущали такие разговоры: она находилась среди девушек из другого круга. Она сама мечтала выйти замуж за достойного джентльмена – но не была так увлечена этими мыслями. В конце концов, раз с зубрёжкой покончено – можно предаваться развлечениям и романам.

Впрочем, вряд ли в пригороде будет много гостей: летом все обычно уезжают в город или за его пределы; сезонные гости редко бывают за пределами города. Лето обещало быть скучным – всё равно очень хотелось влюбиться.

Вскоре Хелен устала от болтовни Пруденс и загрустила: вспомнила о своём отце. Они не виделись целый год; летом ей предстояло уехать домой на каникулы и увидеться с родными… Но вместо этого она уезжала на два месяца раньше туда, где никогда прежде не была.

Пока Пруденс говорила о деревенском юноше – ухажёвавшем за ней и приглашавшем замуж – Хелен вдруг поняла: давно знакома со своим дядей! Они виделись очень давно – когда ей было всего восемь лет; он приезжал однажды и долго говорил с её отцом. Она слышала имя матери или своё собственное имя… Девушку назвали в честь матери; тогда она решила думать, что речь именно о ней. Но деталей разговора вспомнить не могла.

Только помнила: он был очень важным человеком для семьи. Возможно ли сейчас расспросить об этом дядю? Но разве он мог вспомнить? Прошло столько лет! Вспомнила тот визит: для детского ума он был запоминающимся потому что приехал дальний родственник – впервые увидевший их семью.

Девушки продолжали говорить о всяких пустяках так долго, что минул полдень, и Хелен почувствовала, что очень сильно проголодалась. Ей стоило позавтракать плотнее или взять что-то в дорогу, но она совсем не подумала об этом. Тем временем Пруденс разворачивала свои свертки, давая сестре хлеб и яйцо. Хелен побоялась, что её живот заурчит, но Франческа так туго затянула корсет, что желудок не мог издать ни звука. И всё же её рот наполнялся слюной при виде простой еды. Пожилой джентльмен тоже достал из сумки какую-то еду и запивал её, прикладываясь к фляжке.

– Мисс Шоу, разделите с нами обед? – протянула Пруденс один ломоть хлеба с сыром. Хелен с благодарностью взяла его.

– Да, спасибо, – чувствуя неловкость за собственную неосмотрительность, поблагодарила Хелен. Хлеб и сыр никогда не были её любимой едой, но сейчас, оставшись без еды совсем, они показались ей очень вкусными. Пруденс протянула Хелен флягу, и та сделала несколько глотков холодной воды. Вода оказалась невыносимо вкусной – как и простой хлеб – но камнями упала в желудок, оставив после себя в груди холодок.

Хелен ещё раз поблагодарила её и, возвращая флягу, дала шиллинг. Пруденс спрятала его в карман, кивнув в благодарность. Попутчик в шляпе всё ещё спал – и Хелен была готова поклясться, что он даже не просыпался. Дилижанс продолжал ехать; у неё затекли ноги и спина, мышцы сводило от желания пройтись.

Ближе к вечеру мужчина проснулся, вытащил часы, глянув на время и спрятал их. Сонно он взглянул на попутчиков – явно чем-то недовольный – задержал взгляд на Хелен и высунулся в окно, переговариваясь о чём-то с охранником дилижанса и кучером. Потом снова надвинул шляпу на глаза.

В дороге они провели весь день. За разговором с Пруденс Хелен не заметила заката – хотя очень хотела его посмотреть. Майские закаты в этих краях всегда были очень красивыми; она много раз рисовала их акварелью. Часть из них девушка подарила подругам, а часть выбросила – оставив себе только несколько самых удачных картин. Пожилой джентльмен отложил свою газету: уже было невозможно разобрать ни одной буквы в темноте. Он неодобрительно смотрел на девушек: когда они смеялись или болтали, ему становилось больно голова. В конце концов он попросил их замолчать – от девичьего щебета у него разболелась голова.

Пруденс и Хелен умолкли; хотя иногда встречались взглядами или просто косясь друг на друга – вспоминая что-то из беседы или просто наблюдая за стариком. В дилижансе стояла тишина: только скрип колес и топот копыт раздавались в ночи.

Через пару часов дилижанс должен был доехать до вокзала: там Хелен встретилась бы со слугой дяди – и они поехали бы на поезде до его поместья. Волнение съедало её: преобладало над нетерпением. Ожидание окончания поездки было настолько сильным, что Хелен не знала чем себя занять. Беседа раздражала попутчика; для чтения было слишком темно; а спать так беспечно – как джентльмен слева – ей казалось невозможным: она была слишком взбудоражена. Вряд ли бы сон пришёл к ней: страх увидеть очередной кошмар – возвращение из детства – то и дело напоминал о себе. Да и боялась потеряться или проехать свою остановку – несмотря на заверения миссис Бэбкок о том, что её остановка – конечная.

Мандраж перед поездкой давно прошёл; его сменило тревожное ожидание её окончания.

Никто не ерзал и не чесался; сама Хелен не ощущала никаких укусов – однако всё ещё боялась клопов; спросить о них казалось неприличным. Можно было только надеяться: их нет в дилижансе или они не пробрались в одежду.

Но самым главным оставалась надежда: что клопы – это единственное опасение.

Только она так подумала – как дилижанс задребезжал будто по камням; потом с громким треском завалился на один бок и назад. Хелен вскрикнула, падая вперёд – едва не ударив пожилого джентльмена рукой, – но удержалась на месте. Дилижанс резко остановился: она слышала снаружи ржание лошадей и громкий голос кучера, останавливающего их.

– Что случилось? – едва переведя дыхание, спросила Хелен, прижимая ладонь к груди. Мужчина справа от неё проснулся; тихо спросил у Холли: всё ли у неё в порядке, – отодвигаясь от резкого торможения. Он навалился на неё из-за этого; рябина на его шляпе пострадала от падения; под ногами захрустели ягоды и сухая веточка. Он запустил пальцы в волосы перед тем как надеть шляпу: встряхивая их, – затем вышел из дилижанса.

– Наверное, что-то с колесом, – предположила Пруденс, – прижимая сестричку к себе. – Та выглядела ошарашенной и смотрела во все глаза.

– Выходите! Выходите! – открыл дверь со своей стороны джентльмен и тоже покинул накренившийся дилижанс. Чуть помедлив, – последовала за ним Хелен.

Они остановились посреди дороги: вокруг была трава, камни и ничего больше. Ночь опустилась недавно; первые тусклые звёзды только зажигались на небе; а на западе ещё было чуть синеватое небо вместо чёрного. Хелен взглянула на дилижанс: заднее колесо отвалилось и лежало в паре метров от него; фонари впереди освещали крупы лошадей; охранник дилижанса держал ружьё и озирался по сторонам; несколько чемоданов упали с крыши.

– И что нам теперь делать? – озвучила общие мысли Холли, – прижимаясь к юбке сестры. – У меня вспотели ладони под перчатками, – почувствовала она. – Я не знаю дороги… Не могу идти пешком ни в пансион ни на вокзал… А если пойдём пешком, – то точно опоздаем, – тогда слуга уедет без меня.

– Чинить колесо, – буднично ответил кучер, – слезая с козла. – Он осматривал ось; рядом крутились молодой мужчина, – деловито ощупывал её, – а потом отошёл к колесу: подняв его со второй попытки, – покатил к дилижансу.

– Всё могло быть хуже: спицы целы, – заметил он. – Оно просто слетело. – Надо только приподнять дилижанс: мы можем его поставить.

Кучер покивал головой, оборачиваясь. Охранник убрал ружье за спину.

– Помогите снять вещи с крыши, тогда его будет легче приподнять, – он снова залез на козлы и снял пару чемоданов и мольберт Хелен. Оступившись, кучер едва не упал, и мольберт выпал из его рук, ударился о землю и разбился.

Охнув, мисс Шоу подбежала к нему и подняла – тонкие перекладины, соединённые гвоздями, поломались. Она не могла его починить и подняла беспомощный взгляд на мужчину.

– Вы… извините, мисс, я не нарочно.

Она не знала, что могла сказать ему. Мольберт был далеко не новым, но он так долго служил ей, пока девушка училась. Скрывая горечь и обиду, Хелен не стала спорить с ним, как наставляла миссис Бэбкок. Чтобы не подорвать уверенность отца и других родственников в её душевном спокойствии, Хелен напоминали раз за разом: как недостойно леди устраивать скандалы или проявлять сильные эмоции.

Кучер поставил чемодан на землю, подошёл к дилижансу.

Хелен ничего не оставалось, кроме как отойти к Пруденс, сложив сломанный мольберт у обочины дороги. А кучер и охранник встали рядом с дилижансом, готовясь его приподнять.

– Готовы? Раз – два – подняли! – Кучер и охранник одновременно приподняли дилижанс, а блондин поднял колесо, надевая его на ось. – Всё!

Пару раз мужчины пнули колесо, чтобы оно встало на место.

– Мы можем ехать дальше? – робко поинтересовалась Пруденс. Мужчина ещё раз пнул колесо, осмотрел ось и кивнул:

– Дилижанс да, доедет. Но без пассажиров – вам придётся идти пешком. Вес слишком большой. Мы недалеко; дойдём за полчаса. Это хорошая новость – а плохая в том, что нам придётся идти пешком. Нагрузка на колёса большая: если мы снова сядем внутрь, колесо опять слетит или – что хуже – сломается ось.

– Пешком? – Хелен и Пруденс одновременно переглянулись. Хелен сразу подумала об опоздании и натёртых ногах; потом – о сытном ужине дома; ей нужно было скорее попасть на вокзал!

– Вокзал так близко? – встревоженно взглянула Хелен на мужчин. Она была готова идти пешком или бежать – даже верхом: окинула взглядом лошадей. – Мне нужно на поезд! Я не могу опоздать! Понимаете? Поезд скоро отправляется…

– Простите, мисс, но дилижанс всегда останавливается в гостинице, – развёл руками кучер и странно взглянул на неё. – А куда едет ваш поезд?

– Я… мне нужно в Либсон-парк, – честно ответила Хелен. Она сама не вспомнила точного направления поезда и назвала поместье дяди. Мужчины улыбнулись и засмеялись:

– Мисс, поезд в ту сторону уходит завтра днём. Следуя этим маршрутом, мы всегда останавливаемся в гостинице; утром едем на вокзал.

Хелен растерялась: она просто моргнула и отошла к дилижансу, заламывая пальцы рук. Всё казалось каким-то кошмаром: ей никто не сказал ни слова о том, что дилижанс остановится на ночь в гостинице или что поезд уходит завтра утром. Она достала записную книжку и начала листать её в темноте; там была только стоимость билета и направление поезда – никакой информации о времени или месте остановки гостиницы.

От тревоги и голода у мисс Шоу закружилась голова; едва она решила упасть в обморок – всё прошло.

Мужчины решили оставить багаж в экипаже и медленно двинулись вперёд.

– Не беспокойтесь, мисс, – успокаивающе улыбнулся их загадочный попутчик, – мы доберёмся до вокзала завтра утром; вы сядете на свой поезд.

– Дорога такая темная… Может быть, зажжём ещё одну лампу? – спросила Пруденс у кучера; тот пожал плечами. – Фонари горят уже достаточно ярко для дороги; однако я согласна с вами: свет немного облегчает путь… И всё же тишина давит на девушку.

– Как только вы зажжёте огонёк, – заметил он, – то сюда слетится куча мошек и комаров. Не знаю как вы, – он усмехнулся, – но я не намерен становиться их обедом или тем более привлечь вампиров.

– Вы верите в их существование? – не смотря на свое угрюмое настроение, Хелен не смогла сдержать насмешку в голосе. Отец говорил ей, что вампиры и призраки – модное веяние, которое пройдет со временем. Он так старательно уверял дочь в этом, что ей было не о чем говорить с подругами, когда те увлеклись спиритизмом и призраками. Одна из них даже привезла доску для сеансов, но Хелен не участвовала в них. Теперь же страхи перед вампирами, звучавшие из уст седого джентльмена, казались ей смешными. А он, обидевшись на нее, замолчал.

Через минуту Пруденс нагнала Хелен, держа в руке масляную лампу. Ее желтый свет выхватывал из темноты лица попутчиков и немного дороги. Света было достаточно, чтобы перестать запинаться. Джентльмен в плаще сказал «полчаса» до гостиницы и уверенно шел впереди, будто указывал кучеру дорогу. Хотя сложно было усомниться в том, что кучер не знал, где расположена их пристань на ночь.

Свет фонарей лизал спину путешестенника, оставляя все впереди темным. Он удивительным образом ни разу не запнулся и не оступился.

Люди шли молча: их сопровождал только стук копыт и шорох шагов, да еще жужжание насекомых. Хелен достала платок, чтобы вытереть лицо, когда услышала детский скулеж: Холли прижалась к сестре. Пруденс замерла, когда из света лампы выбежала большая собака. Она заглядывала людям в глаза, виляла хвостом – а из раскрытой пасти вывалился розовый язык.

– Почему он прибежал к нам? – чуть хныча спросила Холли. А Пруденс только пожала плечами, обнимая сестру. Собака не решалась подойти ближе, но все время виляла огромным хвостом и изредка лаяла.

– Не бойся – он тебя не укусит… Холли боится собак: пару лет назад ее покусала одна. – Она оглядывалась в поисках помощи у попутчиков и нашла ее: путешественник посвистел – пес сразу же повернулся к нему.

– Кто тут у нас?.. – хороший мальчик! – он присел на корточки и погладил собаку. – Знаете, а встреча с собакой по пути – это к счастью, – заметил он. – Значит, у нас все будет хорошо. Холли, ты ведь Холли? Смотри: пес виляет хвостом – значит не собирается нападать.

Он еще раз почесал собаку за ухом и выпрямился. Девочка начала успокаиваться: взгляд стал менее напуганным.

– Наверное, это пес из гостиницы. Он достаточно большой, чтобы охранять, – сказала она. – Мы почти пришли.

– А мне кажется, это волк: посмотрите – у него глаза светятся фиолетовым, – заметила Хелен. Она не спешила разделять радость мужчины и смотрела на собаку с опасением.

Путешественник же наоборот рассмеялся в ответ:

– Это собака, – сказал он. – У многих охотничьих пород глаза светятся фиолетовым или бирюзовым. Волки здесь не водятся, – добавил он полушепотом со снисходительной улыбкой и отбрасывая челку со лба.

На его лице было что-то такое: одновременно задумчивое и снисходительное. Как будто он заранее прощал ей и другим какую-то глупость.

Хелен была уверена: она видела волка. А он… говорил ей, что это собака. Инфернальный свет её глаз убеждал девушку в обратном; она была не готова принять тот факт, что это именно собака. Но он объяснил всё довольно просто:

– Вы не представились, – заметила Хелен, – чтобы хоть как-то разбавить затянувшуюся паузу. – Мне хотелось бы знать ваше имя.

Пес же, увидев потерю интереса к себе со стороны людей, облаял их и убежал – быстро скрывшись в темноте.

– Я и не обязан, – отрезал он и пожал плечами. – Никто не обязан знакомиться или представляться; только Хелен с Пруденс завели знакомства по своей молодости и непоседливости, – но обида заклокотала внутри мисс Шоу сильнее всего остального.

Она старалась рассмотреть лицо их недружелюбного попутчика лучше: теперь, когда он надел шляпу как подобает (прежде надвинутую на лицо), она пыталась разглядеть его черты в темноте ночи. Но сделать это было трудно.

Мужчина уже стоял за границей света фонаря; вдруг развернулся и подошел к нему ближе – доставая часы. Они блеснули золотом и драгоценными камнями на крышке корпуса.

Хелен услышала аханье малыши Холли – наверняка девочка впервые видела такие богатства и сама захотела рассмотреть их поближе; только попросить она боялась.

Мужчина же долго смотрел на циферблат часов: высматривал время в темноте.

– А вы уже встречали волков? – обратилась к нему Пруденс, сделав свой голос чуть более чарующим, чем в разговоре с Хелен. Девушка пользовалась преимуществом ночи и тем, как искажал свет черты лица в темноте, делая всех более загадочными, чем они были. Вряд ли бы состоятельный мужчина обратил на неё внимание при свете дня. Пруденс была мила, но не более того, и, осознавая силу очарования своего голоса, хотела вскружить путешественнику голову – решила Хелен.

Пруденс приметила небольшое состояние в его кармане и решила, что богач просто ищет приключений, преодолевал свой маршрут таким образом. Эта деревенская девушка так страстно хотела вырваться из нищеты и делала для этого все, что было в её силах. Хелен не могла не осудить такое поведение: чтобы служанка – а Пруденс в любом доме стала бы ею – завела отношения с таким богатым мужчиной! Неужели ей так не нравилось её положение, что она готова была стать чьей-то любовницей или содержанкой? Таких женщин общество не жаловало, а мужчины, наигравшись, бросали их – и дальнейшая их участь была незавидна.

Блондин же не был похож на кого-то, кто испытывал нужду в деньгах; несмотря на то что его одежда была не по погоде, было видно, что она дорого стоила и почти новая. Может быть, он был одним из тех, кто отправлялся на другой континент в поисках сокровищ и неожиданно разбогател? Хелен живо представила его среди пыли и грязи в шахте, ищущего свой золотой самородок – забыв о неподобающем поведении Пруденс. Пыль и пот только облагородили его лицо, а усталость и радость от нахождения сокровища придали ему свое очарование.

Хелен поймала себя на том, что готова быстро увлечься собственной фантазией, навеянной загадочным образом незнакомца. Испытала что-то вроде стыда и удивления; он посмеялся над их страхом, разбивая его решительными фактами и одновременно казался дружелюбен. На его лице не было враждебности или чего-то еще – когда Пруденс обратилась к нему – и он улыбнулся ей. Отказавшись назвать свое имя, он вступил в диалог:

– О да, я встречал стаю волков в Карпатских горах, – признался он, подмигивая Холли. – Они преследовали меня и едва не загрызли меня, но я сумел спастись. Мне пришлось пожертвовать лошадью, но я ни о чем не жалею.

– Вы много путешествуете? Что вы делали в горах? – спросила Хелен. Она могла поклясться: будь сейчас день, то на лице Пруденс читалась бы алчность – так живо звучала она в ее голосе. Хелен любила географию и прекрасно ориентировалась на карте и глобусе. Поэтому без труда представила себе: Румыния очень далеко от Англии; чтобы туда добраться пришлось бы сначала пересечь море, а затем очень долго ехать по суше через несколько стран. Как же далеко он путешествовал! Ее обида ушла на второй план: так сильно она заинтересовалась рассказом.

– Да, я люблю путешествовать, – ответил он с легкой ленцой и каким-то высокомерием. Хелен поняла: она не ошиблась насчет него – путешественнику больше нравилось такое дешевое средство передвижения, чем личный экипаж; она обрадовалась своей прозорливости.

– И дома бываю очень редко. Уже побывал во многих странах – кроме африканских; думаю отправиться туда в следующем году. Дома тоже иногда стоит бывать.

– Африка? Черный континент? – меж бровей пожилого джентльмена пролегла складка; голос звучал тревожно. – А вы не из трусливых? Там живут аборигены – совершенные дикари! Говорят, они едят человеческое мясо! Этих преступников следует всех перебить.

– Как будто в Англии не едят, – отмахнулся он, – кажется, именно в вашем номере газеты писали о семье каннибалов – державших постоялый двор и убивавших своих постояльцев. Разве нет?

– Да-да…

– Эти преступления заслуживают гораздо большего внимания, чем африканские племена. Их можно оправдать не цивилизованностью или язычеством, а чем-то иным. Что же оправдает этих людей? – он переводил разговор на другую тему, весьма ловко и незаметно, взывая к противоречивым чувствам и сам же указывая на это. Хелен ловила каждое его слово. Она чувствовала себя совершенно неискушенной в беседах и манипуляциях. Ей так многому предстояло научиться! – Только их собственное желание убить и съесть. Что о них писали? Глава семейства заявил, что им было нечего есть, и поэтому они убили четырнадцать человек, прежде чем их поймали! И всё это по чистой случайности. Для голодных людей они действовали слишком аккуратно, да и погреб был полон разнообразной еды. Так какой именно голод вынудил их пойти на убийство?