Сказки леди Шоу

Кокшарова Екатерина

Сказки леди Шоу

Пролог

Эти города нельзя было найти ни на одной карте мира. Они были так далеко, что ни один мореплаватель и путешественник не мог добраться до них, не узнав их секрета. Тем не менее, туда попадали люди из внешнего мира: потерпев кораблекрушение или найдя путь по суше, они долго блуждали по темным, извилистым тропам.

Песчаный пляж находился в нескольких часах пути от разрушенного города. Молодой человек, шедший со стороны берега, был жертвой кораблекрушения. У него не было вещей, кроме тех, что были на нем. Белая рубашка успела высохнуть на солнце во время пути; лицо и руки были в пыли. Ноги в сапогах ступали по лужам и мокрой траве. Он то и дело убирал со лба светлые волосы. Чем дальше он отходил от леса и приближался к каменной стене, окружавшей город, тем грязнее становилось. Вокруг больших городов всегда так: грязно и людно, но здесь уже много лет не было людей. Об этом свидетельствовали руины и заросли, которые никогда бы так не разрослись, если бы город процветал как прежде.

Мужчина уверенно шагал вперед, пренебрегая усталостью.

Каменная стена высотой в два человеческих роста тянулась в обе стороны – куда хватало глаз. Она хорошо защищала город от любого вторжения, но не уберегла от чего-то другого – того, что выгнало всех жителей. Издалека он видел возвышающиеся за ней высокие башни и купола соборов. Золотые вершины башен сверкали в солнечном свете, привлекая его внимание. Чем ближе он подходил, тем яснее понимал: это место забросили очень давно.

Ворота стояли распахнутыми настежь: правая створка накренилась и висела на одной петле; ее нижняя часть была вросла в землю. Ступая по разбитым камням, он вошел внутрь: этот город был разбит и уничтожен. Мародеры когда-то пришли сюда и разграбили дома с храмами, ободрав драгоценную отделку города. Прекрасные здания из белого камня – когда-то украшенные серебром, изумрудами и рубинами – теперь стояли покинутыми и заброшенными. Их медленно обвивал плющ и паутина; на месте драгоценных камней росли цветы.

Мужчина был совершенно один: даже мыши, снующие среди камней, или змеи, скрывающиеся в траве, отсутствовали. Едва путешественник зашел за стену, как пение птиц умолкло. Он обернулся и осмотрел все вокруг себя – позади никого не было; только грязная дорога за воротами, по которой казалось, все еще ходили люди и ездили повозки. Прошлое не отступало: эхом блуждало по улицам города.

Между камнями мостовой росла трава; кусты и деревья проросли и оплели руины своими ветвями. Паук оплетал каждый угол и щель – их паутина серебрилась повсюду. Мужчина шел все дальше по широкой улице, заросшей бурьяном; мимо разбитых хрустальных колонн, сверкающих на солнце ледяными глыбами у собора с высоким шпилем – возвышавшимся над городом.

Некогда этот город был очень богатым, о нем слагали легенды. Многие путешественники искали его, желая добраться до сокровищ, но лишь немногие проходили по его улицам, и никто из них больше не возвращался. Путешественник снова обернулся, делая несколько шагов назад и осматривая улицы и здания. Улица была пуста. Неподалеку журчала вода. Пройдя мимо нескольких домов, мужчина вышел на площадь к фонтану. Его часть была разрушена сильным ударом, но вода все еще била слабой струей, заливая площадь и скатываясь по ступеням лестницы. Сев на уцелевший бортик, он заглянул внутрь фонтана. В воде мелькнуло его расплывчатое отражение: на запыленном и оттого темном лице ясно выделялись голубые глаза и волевая челюсть; золотые волосы, редкими слипшимися прядями, падали на лоб.

Мужчина поднял со дна фонтана горсть жемчуга и поднес ее к глазам, рассматривая. Крупные, разноцветные – белые, желтые, голубые, зеленые, розовые, а также красновато-коричневые и черные жемчужины блестели в его руке. Он спрятал жемчуг в карман и сполоснул лицо холодной водой, утолив мучившую его жажду – жадно глотая воду. Немного отдохнув, мужчина направился в другую часть площади к множеству беседок и статуй. Некоторые из них сохранились после разрушения: изящные белые фигуры, украшенные хрусталем, стояли на постаментах и приглашали внутрь беседок. Но дальше ничего не было: край площади обрывался – там находилась только пропасть; брусчатка осыпалась при приближении. Он отошел на безопасное расстояние и издалека осматривал беседки. Когда увидел безопасный путь, рискнул подойти к одной из них – осторожно ступая по брусчатке и выбирая дорогу без трещин в земле.

Он аккуратно вошел в беседку. Пол был твердым и прочным; полукруглая скамья из мрамора покрыта пылью и паутиной. Та же паутина тянулась выше – на тонкую резную стену между колоннами, поддерживающими полукруглый свод; она закрывала часть пробоины в резьбе. Свет проникал через проход: аккуратно ложился в дыру и рисовал кривое солнечное пятно на полу. Мужчина присел на скамью и выглянул наружу: гигантский провал простирался на многие мили вперед и вглубь; из беседки он не видел ни дна, ни конца этого отверстия. Вглядываясь в темноту и слушая шум воды в фонтане, он вдруг заметил его: огромное, состоящее из двадцати сегментов, покрытое серыми отражающими чешуйками тело, тонкими черными ногами цеплялось за выступы на откосе. Существо было не меньше двадцати футов1 в длину. Оно сидело, прижавшись брюхом к откосу, шевелило усами, не чуя наблюдателя.

Глава 1 Путь

В спальне женского пансиона пять девушек лежали в кроватях. Еще было совсем темно, и они кутались в одеяла, несмотря на то, что зимние холода уже давно отступили, а летние ветра согревали старые каменные стены. Четыре девушки спали, а пятая ворочалась в кровати – уже проснувшись, но еще не желая вставать. Последние недели, едва она закрывала глаза, ей снились странные сны. Она видела их с самого детства: гуляла по необычным городам, видела чудеса и рассказывала о них родителям и всем, кто хотел послушать о её сказочных снах.

Она приехала в пансион шесть лет назад, однако спустя полгода после приезда эти сны прекратились. И она испугалась, когда они вернулись. А месяц назад она получила три письма: одно – от стряпчего, полное формальностей и сухих соболезнований; второе – от домработницы Франсин, которая сообщала всё то же самое, что и юрист, но гораздо мягче. В них говорилось, что её отец – Эдвард Шоу – скончался от брюшного тифа, а всё имущество – включая аптеку и дом – переходит к старшему брату её отца – Тайрону Шоу.

Встать с постели сегодня означало для Хелен положить конец привычному укладу жизни и покинуть знакомые и родные места. Дядя хотел как можно скорее вернуть её из пансиона домой и отправить в его поместье в Либсон-парк. Он считал, что леди не должна учиться где-то вне дома – объяснял он это в своем письме, которое лежало на тумбочке у кровати, распечатанное в конверте.

Также дядя писал, что похоронил своего брата в склепе рядом с матерью Хелен – которая скончалась на четвертом году жизни дочери. Прочитав эти строки, она не раз пыталась вспомнить мать, но у неё ничего не получалось: образ ускользал из памяти – оставались только фрагменты: край лиловой суконной юбки, за которую держалась Хелен во время прогулки по парку; солнечный свет и красивые фонтаны с мощными струями воды, сверкающими как драгоценные камни на фоне безоблачного голубого неба. Она помнила рыжие локоны – такие же как у неё – и заразительный смех.

Отец часто говорил о глазах своей покойной жены: голубых с каймой длинных черных ресниц; о её движениях – полных достоинства и грациозности. Все говорили, что девочка очень похожа на свою мать; скоро их было бы трудно отличить друг от друга. Однако ни одной фотографии миссис Хелен Шоу не осталось – так что сравнить мисс Хелен Шоу было бы невозможно. Она могла лишь надеяться на правоту чужих слов.

Хелен перевернулась на спину, глядя в потолок; так и лежала, стараясь запомнить пансион, где провела шесть лет. Еще два месяца назад ей казалось невероятным предположение, что она будет скучать по этому месту, хотя здесь ей было куда лучше, чем под присмотром ужасной гувернантки. Сейчас же она не хотела покидать пансион.

Хелен вслушивалась в тихое дыхание сокурсниц, в шум ветра за окнами, напоминавший чей-то шепот, и во все остальные звуки, наполнявшие их спальню и здание. Она перевернулась на бок. По стене, совсем рядом с изголовьем кровати, полз маленький паучок – меньше ноготка на её мизинце. Некоторое время Хелен наблюдала за тем, как он двигал лапками, как крепил тонкую, едва заметную нить паутины к стене, а потом бежал к металлическому каркасу кровати, чтобы прикрепить паутину туда. Паук был занят делом – безусловно важным для него. Мелькнула и пропала мысль о том, что паук оплетал кровать неспроста. Это был какой-то знак – неведомый ей.

Сегодня – день перемен. Сегодня Хелен должна была отправиться самостоятельно на дилижансе, а после – сесть на поезд, который увезет её куда-то в пригород, где будет ждать дядин слуга и отвезет её в поместье. Рассматривая белый потолок, Хелен думала о том, что дядя даже не извинялся за то, что вынуждает её ехать одну. Для девушки её сословия это было немыслимо: в пансион и обратно она всегда ездила в сопровождении личной горничной и даже в Бристоле никогда не ходила одна. В пансионе твердили то же самое – леди не может гулять одна, тем более путешествовать. Только в случае с Хелен все закрыли глаза на вопиющее нарушение правил: только миссис Бэбкок – учительница рисования – высказала желание сопроводить девушку хотя бы до остановки дилижанса. Что именно Тайрон Шоу написал в письме директрисе и почему она согласилась с его требованиями – Хелен даже не догадывалась. Но, видимо, он нашел слова, убеждающие строгую директрису уступить; и это в некоторой степени пугало её.

В спальне постепенно становилось светлее. Ночная тьма отступала и пансион просыпался. Хелен еще не слышала, но уже знала, что первыми вставали повара, готовящие всем завтрак. Пока этого не произошло, она перевернулась на другой бок и взглянула в щель между шторами. Солнце только-только поднялось над горизонтом; яркий диск слепил глаза – она прищурилась. Первые холодные лучи касались земли и проникали в спальню – напоминая о солнце утреннего дома в Бристоле. Она скучала по дому там; но туда уже нельзя было вернуться: навестить Франсин или поговорить с ней – всё это осталось позади. Прошлое ускользнуло, оставив после себя соленое послевкусие и горечь.

Хелен стало так жалко себя самой: она обхватила руками плечи и тяжело вздохнула. Дядя требовал отправиться в поместье близ Лондона – но это было лучше, чем остаться совсем без дома. Она должна была быть сильной и смелой – как героиня романа, который девушки читали по очереди и прятали от учителей. И если бы кто-то узнал о том, что пансионерки читали неодобренный директрисой роман – да еще опубликованный в журнале! – им бы точно досталось.

Хелен села на кровать, отбрасывая одеяло. На секунду-другую она снова замерла: едва касаясь пальцами ног ледяного пола. Она пыталась вспомнить: проливала ли слезы о матери? Наверное, просто она забыла. Проведя рукой по шее, мисс Шоу усилием воли заставила себя отказаться от печальных мыслей и чувства одиночества – того самого чувства, которое лишало сил.

Сегодня предстоял трудный день – труднее того дня перед отъездом шесть лет назад из пансиона. Она не могла позволить себе раскиснуть; должна была быть сильной и смелой. Ей некогда скорбеть или жалеть себя: Хелен должна начать новую жизнь.

Натянув чулки и нижнюю юбку, она оставила корсет не зашнурованным и быстро заправила постель, услышав быстрые шаги в коридоре. Дежурная учительница ходила по коридору и стучала в двери, будя девушек. Пока все просыпались, Хелен ополоснула лицо водой из кувшина.

– Ранняя пташка, – зевнула соседка, потянулась и неохотно покинула свою постель. Хелен представила, как будет нежиться под одеялом в новом доме уже завтра – хоть какая-то радость. Дядя, как она поняла, был очень богат. – Ты останешься с нами на завтрак?

– Я уезжаю сразу после него, – в голосе Хелен звучала меланхолия и равнодушие. Еще неделю назад она решила, что не станет плакать из-за расставания с подругами, и её глаза будут сухими. Она выплакала достаточно слез – и больше их не будет. Попросив соседку помочь ей с корсетом, Хелен первой покинула спальню, полная решимости вести себя так, как было задумано.

Завтрак по обыкновению проходил в тишине. Она не спала всю ночь, ворочалась с боку на бок и думала: за столом будет клевать носом, как многие её сокурсницы. Однако к своему удивлению была бодра – в отличие от них; есть она не хотела. Хелен выпила горячий чай и съела немного хлеба, почти не тронув кашу. Как только разрешили подняться из-за стола, она поспешила удалиться в общую спальню. Ей хотелось побыть одной – ни с кем не разговаривая, чтобы попрощаться с пансионом. Шесть лет, проведённых здесь, были ей дороги: здесь прекратились сновидения-путешествия по таинственным городам, которые все называли кошмарами или истерией; учителя больше не пугали её сумасшедшим домом; Айера больше не поили вишневой микстурой или успокаивающим сиропом миссис Уинслоу2 – от них всё равно не было никакого проку.

Здесь у Хелен появились подруги; именно здесь она научилась рисовать свои картины. Миссис Бэбкок лично занималась с ней тогда, когда Хелен только приехала: просила рисовать то, что её пугало или снилось. Так родилась не одна картина – которая затем сгинула в огне. Миссис Бэбкок считала: если девочка увидит, как фантазии горят, они исчезнут и из её снов. А через год сновидения прекратились – но желание и талант к изобразительному искусству возросли. Свои последние рисунки – простые пейзажи – она раздала подругам на память; себе оставила только один пейзаж пансиона и положила его поверх вещей в чемодане, чтобы не помять.

Хелен ещё раз перебрала свои вещи: проверяла, всё ли правильно сложила и ничего ли не забыла. Она боялась что-то забыть – не потому что больше не увидит эту вещь, а потому что боялась рассредоточиться: только это удерживало её от того, чтобы упасть на постель и разрыдаться. Всё знакомое ускользало; тревога росла как упрямый сорняк внутри неё. Она больше не будет жить в своём доме; больше не будет завтракать или гулять с Франсин или горничной Люси. Ей придётся жить в чужом для неё доме и городе – под присмотром незнакомых людей.

Проверив все вещи, она взглянула на себя в зеркало. Взяв щетку для волос, Хелен стала аккуратно расчесывать свои рыжие, слегка отливающие медью волосы. Все пансионерки заплетали волосы в косы, закручивая их на ушах и закрепляя сзади, но Хелен так устала от этой прически, что распустила волосы и расчесала их, закрепив в практичный пучок сзади. Осталась лишь пара прядей, чтобы закрывать уши и шею. Поверх она надела соломенный капор, завязав ленты под подбородком. Закончив с прической, она взглянула на свое лицо. В отражении ей улыбалась молодая девушка: в свете утреннего солнца её рыжие волосы были гладко зачесаны и убраны в тугой пучок, платье – суконно-синее, без оборок и с кружевным белоснежным воротничком. Но даже он выглядел скромно – роскошь и красоту оставляли для салонов и балов. В пансионе девушкам прививали сдержанность и мягкость: они носили светлые платья только по воскресеньям и праздникам, а в остальные дни – свою синюю форму. Золотистый свет из окна падал на лицо Хелен, отражаясь в зеркале и слепя её взгляд – так она не могла увидеть в своих глазах тоску. Ямочки на щеках уже не появлялись от улыбки, которая обычно озаряла её лицо при взгляде в зеркало. Всё время расчесывания тревога забывалась, но стоит было ей отвернуться от зеркала – крадучись – она возвращалась.

К тому времени, как все позавтракали, а Хелен вместе с миссис Бэбкок вышла из пансиона к повозке, солнце уже давно поднялось и тепло ласково согревало землю после ночного холода. Садовник встретил женщин у выхода: он взял самое тяжелое – мольберт и сумку у сокурсниц. Их прощание было коротким и тёплым. Садовник помог мисс Шоу поднять чемодан и мольберт в повозку; Хелен едва сдерживала слёзы – не столько от грусти по пансиону, сколько от тоски по дому. Она клятвенно пообещала вышедшим проводить подругам: непременно приедет их навещать при первой возможности. Учительница же заметила, что девушки могли бы прощаться часами напролёт и ничего не услышать друг друга; потому велела Хелен поторопиться. Ещё раз сказав всем «до встречи», она села в повозку. С тоской она смотрела вслед удаляющемуся пансиону: сев пол-оборота, махала рукою подругам – будто бы прощалась не на несколько недель или месяцев, а навсегда. Это чувство не покидало её до самого поворота: «Я их больше не увижу». А когда фигуры исчезли за кустарником вдоль дороги, предчувствие стало уверенностью – они больше не увидят друг друга. И вдруг ей стало безразлично: совсем недавно эта мысль пугала её; теперь же – нет. Как только она перестала видеть подруг – тех самых девять лет жизни вместе – пришедшее чувство перестало быть сюрпризом и стало очевидностью: так должно быть.

Она шла навстречу новой жизни.

– У вас очень практичная прическа, Хелен, – заметила миссис Бэбкок едва взглянув на неё. – В самый раз для дальней дороги. Думаю, мистер Шоу оценит вашу практичность: раз он никого не послал за вами? Он ведь живёт в Либсон-парке?

Хелен едва разомкнула губы, размышляя над ответом, и наконец кивнула.

– Да… я раньше там никогда не была. Дядя написал мне, что у него сейчас много забот и нехватка рук – поэтому он не смог прислать за мной никого, – ответила Хелен словно оправдывая чужие действия. Миссис Бэбкок только сейчас выразила сдержанный комментарий относительно такого решения. Но теперь Хелен понимала: хотя бы ей всё равно важно было это знать.

– Но я очень рада тому, что вы провожаете меня, – сказала она сдержанно улыбаясь учительнице, – благодарна вам за это.

Та хмыкнула.

– Не могла же я отправить свою лучшую ученицу одну, – щёлкнула вожжами учительница, – подгоняя лошадей.

Миссис Бэбкок хотела добавить ещё что-то и уже открыла рот… но передумала. Хелен этого не заметила и продолжила:

–Я боюсь ехать одна, но думаю, что справлюсь. Я записала всё, что могло бы мне пригодиться в дороге, и дядя выслал мне немного денег – на всякий случай и на непредвиденные расходы. В голосе Хелен слышалось легкое волнение; она выудила из своей сумки записную книжку и раскрыла её. Ветер сразу украл высушенный между страниц цветок.

– Не волнуйтесь так, Хелен. Вы же поедете в дилижансе не одна – там будут и другие люди. Кучер не остановится, пока не доедет до остановки. Вы едете до конечной, а потом он снова повернет обратно. Но не сразу, – миссис Бэбкок посмеялась, снова щелкая вожжами. – Вы успеете выйти и сесть на поезд.

Хелен смущенно улыбнулась. Она никогда не думала, что ей придётся предпринять такое путешествие одной, но выбора сейчас не было: дядя никого не прислал – только инструкции и деньги. Горничную уволили, как только всё имущество перешло к нему. Мисс Шоу не понимала, почему дядя решил отказаться от услуг Люси: ведь она могла приехать за мисс Шоу в пансион и дальше прислуживать ей в новом доме. Больше всего Хелен опасалась, что дядя наймёт кого-то вроде миссис Коллак – последней гувернантки Хелен, строгой и религиозной женщины, которая не давала ей никакой свободы. Её можно было сравнить с тюремщиком, тогда как милая Люси обладала мягким характером и терпением. Сейчас Хелен очень не хватало предусмотрительности и внимательности своей горничной. Люси была прекрасной помощницей: когда наваливалось столько перемен, она могла помочь справиться с ними. Но увы – дядя был непреклонен в своих решениях, о чём сообщил в письме. Оставалось только гадать: сможет ли Хелен надеяться на то, что дядя спросит её мнение при найме новой горничной? Тревоги переполняли её настолько сильно, что она не знала, о чём волноваться в первую очередь.

– Миссис Бэбкок, а правда ли, что в дилижансе много клопов? – спросила Хелен, проводя ладонью в перчатке по своему колену и смахивая сухие лепестки с платья. Она размышляла о том, как быстро можно подцепить паразитов при длительной поездке.

Учительница покачала головой:

– Многие люди ездят на дилижансе и не жалуются. За всю жизнь я ни разу не подцепила ни одного клопа! – с долей хвастовства ответила миссис Бэбкок. – За вами всегда приезжала Люси на личном экипаже; её уволили?

Хелен снова молчала некоторое время. Она думала добавить что-то ещё, но миссис Бэбкок не спешила продолжать разговор; лошади шли бодрой рысью, иногда подгоняемые вожжами учительницы.

Вдалеке виднелась деревня – совсем маленькая для пансиона, но достаточно большая для гостиницы для путешественников и закупки продуктов.

Повозка продолжала путь к остановке дилижанса за деревней. Несколько детей шли к речке; их восторженные крики о рыбалке доносились до повозки. Их жизнь текла своим чередом – а её жизнь переворачивалась с ног на голову.

Хелен покрутила завязки шляпки между пальцами.

– Не знаю почему так случилось… У Люси всегда была хорошая репутация; она помогала Франсин в доме во время моего уезда в пансион. Мне очень будет её не хватать. Надеюсь только, что дядя Тайрон наймёт для меня новую горничную такой же милой, как Люси.

Учительница хмыкнула:

– Кажется, кроме дороги её ничего больше не интересует.

Хелен не знала, что говорить или хотела ли вообще разговаривать миссис Бэбкок.

Пейзаж вокруг менялся: деревня осталась позади; впереди маячила остановка – за ней лес и поля. Где-то на западе раскинулись лавандовые поля – те самые, через которые Хелен всегда ездила домой… но сейчас ей предстояло ехать другой дорогой.

– Хелен… вам ещё снились те сны? – спросила учительница.

От этого вопроса Хелен напряглась; миссис Бэбкок внимательно посмотрела на девушку.

Рукава платья и перчатки скрыли покрывшиеся гусиной кожей руки; ворот платья прикрывал шею.

Сны возвращались… Первый приснился перед получением письма: она видела отряд солдат защищавших город; посреди улицы стоял огромный паук размером с деревенский дом – его длинные волосатые лапы разрушали мощёную каменную улицу; жвала щёлкали угрожающе. В атаку шёл отряд людей в красных мундирах с золотыми полосами – верхом на лошадях; они стреляли из мушкетов или готовили пушку.

Лошади нервно перешагивали с ноги на ногу или вставали на дыбы; затем раздался пушечный залп – конница бросилась в атаку со саблями.

Хелен так и не узнала исход: её разбудили эти страшные сны. Она запомнила лишь смазанное лицо усатого полководца: он повернулся к своим солдатам и кричал «В атаку!». Все эти сны исчезли через полгода после заселения в пансион и больше не возвращались… до того ужасного дня.

Они пугали её – казались слишком настоящими: словно она заглядывала через какую-то завесу.

Когда она рассказывала о них гувернанткам, те говорили: такие сны снятся только умалишённым; если продолжать говорить о них – запрут среди других сумасшедших.

– Нет, – солгала Хелен. – Я бы сразу рассказала вам, миссис Бэбкок. Последний сон, о котором знала миссис Бэбкок, приснился Хелен чуть больше пяти лет назад. Это был один из самых спокойных снов, что снились ей когда-либо, но вместе с тем он наполнял её тревогой гораздо сильнее остальных. Она не вспоминала о нём, стараясь забыть, но было легче забыть своё имя. Учительница же удовлетворилась ответом бывшей ученицы.

Миссис Бэбкок остановила повозку рядом с указателем. Дорога была пуста в оба конца; они приехали чуть раньше назначенного времени.

– Если вам вновь приснится что-то подобное, напишите мне письмо. А мистеру Шоу я не советую говорить о ваших снах, Хелен. Мужчины мало что понимают в устройстве женского ума, особенно в таком молодом возрасте. Не сомневаюсь, что мистер Шоу пригласит к вам врача, который пропишет лауданум от женской истерии – но у вас её нет. А от снов сиропы и микстуры не помогут. От вашей болезни ещё нет лекарства.

Хелен кивнула. У дяди Тайрона были две дочери, но разве он мог понять их так же хорошо, как одна женщина понимает другую? Зачастую в пансионе девушки понимали друг друга без слов, а их пожилой садовник не смыслил ничего и часто удивлялся, когда они перешептывались и хихикали. Хелен нервно теребила пальцы в перчатках, а учительница положила свою руку на её – чтобы успокоить.

– С вами ничего не случится в пути, Хелен, – сказала она. Девушка кивнула на дорогу: стук копыт по пыльной дороге уже слышался, а дилижанс темным пятном маячил на горизонте. Учительница поправила застёжку на сером дорожном плаще мисс Шоу и поставила вещи на дорогу. Благословив её, она забралась в свою повозку и тронула вожжи, разворачиваясь. Она не стала дожидаться, когда Хелен сядет внутрь и поедет – оставшуюся дорогу ей предстояло преодолевать самостоятельно.

Большая деревянная повозка окрашена в зелёный цвет; запряжённая двойкой лошадей, она тронулась с места под управлением кучера на козлах. Тот взял деньги за проезд. Стараясь не показывать брезгливости на лице, Хелен села внутрь – пока кучер закреплял чемодан и мольберт на крыше вместе с вещами других пассажиров. Обычно она путешествовала в личном экипаже; горничная Люси постоянно твердила о клопах и тараканах в дилижансах, о духоте и тесноте. Сев на свободное место обитое старой тканью, Хелен смогла мельком оглядеться: свободных было только два места – не считая занятых ею.