МЗД

Прибывали люди, базарный день развернулся, и площадь набрала побольше воздуха в свои легкие и выдохнула его нарастающим гулом – ууух, ааа – поднялся купол разных голосов.

Кричали, зазывая с разных концов. Бранились, торгуясь. Заверяли и уговаривали.

Виктория наблюдала.

– Что, Джузеппе, как там Мария? – спрашивали постоянные их покупатели.

И, не дожидаясь ответа, переходили к главному о наболевшем: про усталость, про то, в какое тяжелое время перемен живут итальянцы.

Виктория укладывала покупки, дружелюбно улыбаясь, краснея на комплименты.

Настало время за пару часов до обеденной тишины, когда рынок вымрет, как будто кто-то даст условный сигнал. И редкие оставшиеся зеваки побегут прочь с пустеющей площади.

Виктория сидела, поджав ноги под платьем. Она одна, отца увел куда-то один из многочисленных знакомых. Рядом торговки с легкой хрипотцой пытались зацепить последних покупателей, ускоряя возможность пораньше уйти пустыми домой или расслабиться и наговориться до переизбытка, до тошноты.

– Сколько стоит твой товар, синьорина? – спросила Викторию женщина, которая встала напротив нее. Девочка встрепенулась. Перед ней – невысокая полная женщина с кольцами волос вокруг мягкого лица, которое собралось в сладкую улыбку. И Виктория говорит, показывая на сыры, и пасту, и творог под мокрой марлей.

– Мы поступим так, моя милочка, – перебивая ее, защебетала улыбчивая маска, – я освобожу тебя, и ты сможешь полететь домой, мой птенчик, – когтистыми пальчиками женщина стала подгребать к своей корзинке все, что лежало между ней и Викторией. Не переставая сыпать словами, она сказала: – За такую возможность, полагаю, ты не будешь против уступить мне. Я заплачу тебе, – она высыпала перед ней жалкую горку мелких монет. Виктория почувствовала тревогу, и оцепенение охватило ее: ведь было понятно – этого недостаточно, более чем недостаточно. Смутно она увидела, как соседние торговки замерли и скосили на них глаза, но хранили молчание. Никто не вмешивался. А Виктория завороженно, не зная, почему она не может сопротивляться, смотрела, как коготки постучали по крышке корзины, закрывая ее. И рома быстро зашагала прочь.

Щеки Виктории полыхали.

– Что же ты молчала? – накинулись на нее.

– А-а-а, Джузеппе, – галдели наперебой, – ворона твоя дочка!

Она еле подняла глаза, боялась посмотреть на отца.

– Что же произошло?

– Не знаю… Мы скажем маме? – Виктория зажмурилась.

Она не помнила, как они сложили вещи и поехали обратно.

Стрекотание цикад слилось с гулом внутри ее головы.

Во дворе они поставили велосипед. Пыльные и взмокшие, зашли в дом. Пахло чистотой уборки.

Мать стояла в кухне. Не было понятно, в каком она настроении. Виктория прошмыгнула мимо в соседнюю комнату.

Мария с Джузеппе разговаривали. Потом Виктория услышала, как их голоса взлетели и повысились: сначала один, потом другой. Мария не вошла, а влетела в комнату.

– Идиотка! – только произнесла она.

Виктория и хотела бы рассказать, если бы могла, как потеряла контроль, будто ее заворожили. Что она была растеряна перед взрослой наглостью. Что никто из стоящих рядом, старше и опытнее, ей не помог… Но Мария уже развернулась и вышла.

– Я работаю на износ, чтоб мы не сдохли с голода, чтоб хоть немного нормально жили. Спасибо большое! В следующий раз просто раздай или выкинь все на дорогу, – услышала Виктория упреки: ей или Джузеппе.

Виктории очень хотелось, чтобы отец заступился за нее. Но она была одна в комнате. Никто не шел. Бесконечно долго она просидела в оцепенении. Ничего не менялось.

Виктория вышла в кухню. Мария, мрачная, продолжала свою работу. Отец исчез совсем. В доме никого, кроме них двоих. Внутри Виктории все переворачивалось и полыхало. Она чувствовала себя отвратительной и гадкой. Мария игнорировала ее. Молчание стало для Виктории нестерпимым – она вышла на задний двор, зашла в коровник, где разрыдалась, осев на грязный пол. Животные были на дневном выпасе. Если бы можно было прижаться к ним, погладить, заглянуть в глаза. Но кругом только липкие назойливые насекомые неприятно присаживались на руки, шею и ноги. Крутилась едкая пыль. И все же хорошо, что она здесь, не дома…

Ссора

Виктория подшивала одежду, когда услышала доносившиеся со двора приглушенные голоса родителей. Затем дверь в кухню отворилась, и крики скандала ворвались в дом. Виктория была застигнута врасплох.

Переходя на визг, звучал голос матери:

– Крыыыса! Сил моих на тебя больше нет!

Потом послышалась какая-то возня и громкий призыв отца:

– Успокойся, женщина! Святая Мадонна, возьми себя в руки!

Звонкие хлопки и шум борьбы.

Виктория невольно вжала голову в плечи. Пальцы задрожали.

– Ты что, думаешь, я отдыхать ухожу? Я, между прочим, работаю для вас.

– Ты меня не заговаривай! Ты ведь бежишь… бежишь отсюда. Думаешь, я ничего не чувствую? Не замечаю? Клянись здоровьем детей, если я не права! Но ведь ты через нас, если тебе надо, переступишь и уйдешь, – бросалась тяжелыми обвинениями Мария. – Не трогай меня! – взвизгнула она. – Убери свои руки! – и опять рыдания.

– Море мио! Зачем ты изводишь и себя, и меня?

– А знаешь – выметайся! – почти заорала Мария. – Нет, правда, уходи, пропади совсем!

– Вот почему ты так со мной? – в голосе Джузеппе подпрыгивала обида.

Мария нервно, почти истерично, засмеялась:

– А как с тобой по-другому? Если твой блудливый кацо болтает тебя от одного дома к другому?

– Баста! – рявкнул Джузеппе.

Хлопнула дверь. Раздался падающий звук, и звонкие рыдания превратились в приглушенные подвывания.

Виктория еще немного посидела одна и поднялась. На деревянных ногах она направилась в кухню, поймав по пути свое отражение: большие глаза, и уголки губ опущены книзу. Такое выражение лица дочери Мария называла «как-у-деда»: точь-в-точь как отец Джузеппе – та же порода. Виктория стеснялась быть похожей на неизвестного ей нонно[2].

Она увидела мать, лежащую на полу, как себе и представляла. Виктория присела рядом и ладонью легонько прикоснулась к подрагивающей спине.

Мария приподняла голову, и, как показалось девочке, на лице ее была досада. Скорее всего, она ждала мужа, а не дочь. Раскинулась в трагической позе, все еще рассчитывая, что он застанет ее распятую, когда вернется и будет, как обычно, успокаивать и уверять ее в обратном.

Мария посмотрела на дверь, но та не открывалась.

– Подай воды, – попросила она приглушенным от слез голосом.

Виктория пружиной соскочила и протянула матери полную кружку. Та уже сидела на полу, опираясь на одну руку. На лице отпечаталась ткань от ее передника, в который она пряталась. Прядки темных волос прилипли к влажному лицу, и глаза покраснели. Вся она выражала потерянность и вызывала жалость к себе.

Виктория молча смотрела, как Мария пила короткими глотками.

– Вот видишь, как он со мной поступает, отец твой, – мрачно произнесла она с ударением. И подчеркнутое «твой» неприятно укололо Викторию. Она ощутила одновременно и обиду, и злость.

Она хотела что-то сказать, но Мария выглядела такой несчастной. Дочь опустилась рядом и обняла ее. Но мать сидела, не шевелясь и не меняя позы, точно уплыла далеко из этого места и ничего не чувствовала и не замечала.

Несколькими днями позже Джузеппе стоял в дверях, обводил глазами комнату и как-то излишне резко и строго спросил:

– Что за бардак в доме?

Виктория поморщилась: мать с нонной[3] ушли утром на рынок, и их не будет до вечера. У брата свои дела. А ей столько всего нужно сделать: покормить птицу, встретить коров и хлопоты по дому, за которыми ее застали.

– Скоро закончу. Ты обедать будешь?

– Нет, – ответил Джузеппе. – Я зашел сказать, что заготовил сено: все, без остатка. Так что приготовьте место заранее. Поняла? Передашь матери? Жаль, не застал ее…

– А сам? – спросила Виктория, и потом удивленно продолжила: – Как же ты хотел ее застать, если знаешь, что сегодня рынок?

– Да, еще скажи ей, что буду… дня через три. Да, так и скажи… – продолжил отец, как бы не услышав вопрос.

Виктория пожала плечами. Джузеппе постоял еще немного молча и вышел.

Дом наполнился странным напряжением. Теперь каждую ночь Мария оставляла зажженной лампаду. Девочка крутилась и просыпалась, беспокойную тоску вызывал у нее этот неровный свет.

– Мам, ложись спать, – просит она.

– Мне снятся жуткие сны, – медленно и тихо отвечает Мария, передавая свою тревогу Виктории. – Меня преследуют нехорошие предчувствия в последнее время…

И предчувствия не обманули Марию: самые страшные ее подозрения сбылись. Виктория, такая чуткая, почти умирала от жалости, наблюдая, как лицо матери теряет привычную яркость и наполняется тяжелой озабоченностью. Она трогательно-наивно желала как-то порадовать Марию, снять ее боль, чтобы сделать счастливой. Но теперь любой пустяк вызывал у женщины недовольство. Казалось, что присутствие дочери само по себе было причиной раздражения: "Что ты здесь расселась? Неужели ты все еще здесь? Разве я должна все делать сама?".

Виктория очень старалась, но каждая ее попытка угодить заканчивалась неудачей.

Настал день, когда дверь отворилась, и в дом вошли Мария и Джузеппе. Виктория, которая сидела за работой, подняла глаза и посмотрела на них через комнату. Родители стояли у порога молча и в дом не проходили. Напряженная ситуация, и ей было неловко смотреть на них – такие разные: ее отец и мать. Мария казалась маленькой рядом с высоким Джузеппе. Даже сейчас, когда он ссутулился и стоял, опустив голову.

Виктория закрыла глаза.

Она пыталась определить свои чувства. Это должна бы быть жалость за них, а еще больше за саму себя? Безусловно… Но внутри только пустота. "Как же так? Чувствуй что-нибудь… чувствуй!" – приказывала она себе.

Джузеппе подошел к ней. Он мял шляпу и не мог подобрать нужные слова:

– Пиккола, ты знаешь, чтобы ни происходило, ты всегда останешься для меня моим ребенком.

Виктория сидела неподвижно. Джузеппе вздохнул:

– Конечно, что я могу сказать… что я могу? – продолжал он еле слышно.

Они молчали, находясь друг против друга, не в силах взглянуть в глаза.

– Ну, я пойду… Мы будем еще видеться, обещаю.

– Угу, – глухо отозвалась Виктория.

Виктория на виноградниках

Жизнь несмотря ни на что не остановилась. Брат вскоре женился на соседской дочери, милой и приветливой девушке. Виктория была рада, и вместе с тем ее мир опустел: она ощутила пропажу того немногого искреннего интереса к ней. Она по привычке иногда ждала Массимо, высматривала, когда он покажется на дороге к дому. Его молодая жена, желая подружиться с Викторией, подошла к ней и встала рядом. Увидев его, она предложила:

– Бежим?

– Конечно! – откликнулась Виктория радостно, и через мгновение стремительного бега повисла на брате, обнимая за шею. Массимо прижал сестру и отстранил торопливо, чтобы жадно притянуть к себе свою женщину.

Виктория смотрела, как они стоят в объятиях друг друга, забыв про время и мир вокруг. Ей стало неловко и обидно, и она также быстро, как прибежала, чтобы встретить брата, вернулась во двор дома, шмыгнула в ангар и там долго прижималась к своим любимым теплым животным и гладила их.

Теперь Виктория редко проводила дни дома. Подталкиваемая чувством ответственности, она работала на виноградниках – вечный круговорот, который никогда не заканчивается: осенью нужно выдернуть засохшие, как ушедшее лето, длинные ветки; весной обрезать и подвязать виноград, счистить с гладкой ножки молодые зеленые побеги; не дать разрастись зелени, сформировать длинные гибкие ветви и, конечно, собрать урожай осенью – а затем новый виток работ, как закручивающийся виноградный ус.

Утро только начинало раскрашивать природу в цвета, а между ровными рядами перемещались, зажатые кустами, сосредоточенные люди – шаг и остановка. Зимнее утро означало иней на коричневых ветках и тонкий лед в чешуе каменистой земли. И тогда было по-настоящему нестерпимо: пальцы ног мерзли и ныли, а руки горели от прикосновения к холодным растениям, инструменты примерзали к ладоням. К обеду становилось веселее, если не шел дождь. Но вот летом вторая половина дня была непереносимой. От жары и духоты голова становилась тяжелой, и пальцы распухали. Виктория начинала ощущать постукивание сердца в горле и ушах, ее мучила жажда.

В любой сезон и любую погоду одно было неизменно – утренние сборы. Виктория и подобные ей стекались с разных сторон, тихие, качающиеся после сна. Рассыпались в ожидании неровными точками от места сбора, чуть плотнее к центру, где должен был появиться распорядитель и громким голосом раздать указания. Молчали или перекидывались редкими фразами.

В первый день Викторию поставили работать в паре с хорошенькой жизнерадостной девчонкой. Кругленькое личико и красивые карие глаза. Добрая улыбка. Она относилась к тому типу девушек, которые совершенно не умеют сердиться, немного наивны и очень удивляются всему на свете. Она двигалась легко и разговаривала быстро.

Виктория со своей напарницей быстро поладили. И то, что их одинаково звали, щекотало внутри, связывало крепче нитью невероятных совпадений и случайностей.

Между рядов винограда, проходящего свою метаморфозу, они прошагали вместе такое расстояние, которого хватило бы, чтобы дойти до Адриатического моря и вернуться обратно.

Они говорили много: сначала на общие темы, а потом все больше о себе и о своих семьях. Мать ее новой подруги рано овдовела и теперь снова вышла замуж, сразу после свадьбы своей дочери.

– Что? Да, живем все вместе в одном доме: отчим с мамой и я с мужем и нашим ребенком.

Виктория слушала и примеряла на себя. Ее подруга чуть младше нее, но уже своя семья.

– Как вы познакомились?

– С Серджио? Мы вместе выросли. И сначала он был как все остальные… Я не обращала внимания, не замечала. Он мне казался немного странным. – Она захихикала. – Но он красив. Действительно, по-настоящему красив. И не странный, а просто… спокойный. Да, он такой.

Виктория работала и жадно слушала.

– Вообще сначала мне нравился его друг. Я даже мечтала о нем немного. У него такая красивая улыбка. Он улыбается, а лицо как будто подсвечивается, оживает. – Она немного помолчала. – Знаешь, это меня в нем притягивало. И еще его волосы. Ты бы видела! Гладенькие, блестящие и абсолютно черные. Он так красиво носил челку на бок и откидывал ее назад. – Она повела маленькой кистью у себя над лбом, показывая. И чуть надменно повернула голову, полуприкрыв глаза. Замерла, косясь на напарницу. Виктория улыбнулась, представив парня.

– Почему ты выбрала Серджио, если тебе нравился другой?

– Ну… сначала мы случайно пересекались. Иду я, например, куда-нибудь… ведь не мог он знать, когда и куда я пойду, – и вдруг вижу его. Одного или с кем-нибудь из друзей. Он смотрит на меня, а глаза искрят и манят. Мне даже не по себе. А потом зимой он меня догнал неожиданно и просто пошел рядом. Так близко мы никогда не были. И, не поверишь, стало очень жарко. На улице холодно, а я как будто горю.

Виктория сама почувствовала легкое покалывание, пробежавшее по поверхности рук. И что-то похожее на зависть мелькнуло и погасло.

– Он молча взял меня за руку, и дальше мы пошли вместе, тоже молча… – закончила подруга.

– Но сейчас вы разговариваете?…

Они посмотрели друг на друга и залились смехом.

В обед две подруги сидели на большом камне. Виктория смотрела рассеянно, как в нескольких метрах от них земля с голыми корявыми растениями проваливалась под уклон, чтобы потом вынырнуть и снова начать карабкаться к стоящему вдалеке лесу.

– О чем задумалась, кара? Вернись на землю, – позвала Викторию напарница.

– Мне хочется, чтобы и меня захватили чувства, вот так, по-настоящему…

– Неужели ты ни с кем еще не встречаешься? – недоверчиво посмотрела на нее подруга.

Виктория только покачала головой и снова начала рассматривать лес вдалеке.

Вечером у зеркала Виктория изучала свое отражение. Она приближалась и отдалялась от него, пытаясь оценить детали и охватить всю себя целиком. Расплетала волосы и перебрасывала их с одной стороны на другую. Ставила руки на пояс, стягивая рубашку сзади за спиной. Выгибалась и смотрела в зеркало через плечо. Она искала подтверждения всем замечаниям, которые привыкла слышать. В комнате ничто не нарушало тишину. Она смотрела: высокая, это несомненно от отца; еще подростком она догнала по росту мать, а теперь была почти на полголовы выше. Лицо тоже, возможно, имело много общих черт с родителями Джузеппе, как любила утверждать Мария, но, если честно, она не была копией ни своего отца, ни матери. Как Массимо, например, у которого были общие с Марией нос, глаза, улыбка.

Она подошла поближе:

– Привет! – сказала неуверенно. Улыбнулась, как будто заискивая. Отражение улыбнулось в ответ. Никакого выражения глупости, упрямства или недовольства, как привыкла она видеть себя глазами матери.

И все-таки та права, безусловно. Ну что это за лицо!

Вытянутое, ей бы хотелось овал покруглее. Большие глаза: может быть, стоит начать прищуриваться? Она так и сделала. Получилось странно. Губы бы ей, как у ее новой подруги: пухлые и мягкие! А ее – не такие… А волосы бы как у матери, чтобы вились!

Виктория вздрогнула от неожиданного звенящего удара – церковные колокола.

Очарование комнаты задрожало и отступило. Она приходила в себя. Оставив зеркалу жить отражениями, Виктория отвернулась от него и вышла.

– Что с тобой? Выглядишь так, как будто не спала всю ночь, – спросила Виктория свою напарницу, которая с утра была не в настроении, не улыбалась и молчала.

– Так и есть, ты угадала, – мрачно подтвердила та, со злостью выдергивая сухую ветку и отбрасывая ее под ноги.

– Что случилось? – заволновалась Виктория.

– Да… – скривилась та. – Вчера вышла большая семейная ссора… Жить всем вместе дальше невозможно. Мой отчим… он другой, слишком разные взгляды. А это опасно, понимаешь? – нервно спросила она Викторию. Но по правде ей не нужен был ответ, и она продолжала, горячась:

– Ты сама знаешь, сама все видишь, как обстоят дела здесь, в Италии. Разрушены города, безработица… Здесь нет перспектив. Мы просто выживаем. Серджио со своими руками и знаниями не может найти достойную работу. Мы с ним серьезно думаем, что нам пора уезжать отсюда. Я бы хотела, чтобы мы уехали все вместе, чтобы мама была рядом.

– Но отчим против?

– Он говорит, что в Италии наши корни, что мы не можем все бросить и уехать в неизвестность. Он, конечно, прав насчет языка и культуры, что куда бы мы ни приехали, мы будем чужаками… Но чего здесь ждать? Когда ситуация улучшится? Как здесь можно построить будущее для себя и наших детей? Я говорю, что мы можем учить язык, адаптироваться. Итальянцы всегда славились своим трудолюбием, умением приспосабливаться. Вон зио (дядя, итал.) наш уехал в Венесуэлу, и теперь его семья живет лучше, чем когда-либо… – она замолчала.

Подруги работали какое-то время, каждая погруженная в свои мысли. Потом Виктория спросила:

– Значит, уедете? Оставишь мать?

Напарница вздохнула:

– Ну, может, не в Америку… это ведь тоже не рай на земле. Там свои трудности. Если мама выберет остаться с отчимом, мы не продадим дом, нам не хватит денег на билет. Но есть Франция, Швейцария… там нужны рабочие руки! Нам надо попробовать, здесь мы просто теряем время.

– И все-таки это риск, не страшно?

Ее подруга ответила, как показалось Виктории, резче, чем нужно:

– Ты прям как мой отчим! – и потом твердо добавила: – Конечно, это риск! Но, возможно, это наш шанс!

Разговор дальше не клеился. Напарница молчала. А у Виктории было видение: ее подруга с ребенком на руках идет вдоль дороги. Лицо у нее задумчивое. Через плечо переброшена большая сумка. Рядом шагает ее муж. Вокруг них вьется пыль, которую поднимает ветер. Ребенок крутится, ему неудобно. И он плачет. Но пара не обращает внимания, а продолжает идти. Не встречаясь глазами, они передают иногда ребенка друг другу. Мысленно позволив им удалиться, Виктория представила над ними бескрайнее небо в белую полоску облаков и поразилась, насколько же они маленькие и беззащитные.

Виктория принимает решение

И все следующие дни Виктория ждала подругу. Ей было очень грустно, она искала теплые слова и придумывала, что скажет. Но та не появлялась, и новостей о ней не было, а потом ее парой стала вертлявая и картавая девица. Фамилия у нее была на испанский манер с трудно сочетаемыми буквами. Высокая, с короткой стрижкой и очень энергичная: говорила громко и много, ничего не стесняясь. Виктория замечала ее и раньше.

– Теперь мы работаем вместе?

– Да, управляющий сказал, что я заменю ту, которая уехала.

– Как?! Уже уехала?!

– А ты не знала? Еще на прошлой неделе. Я как раз пожелала ей счастливого пути!

Виктория почувствовала разочарование внутри.

– Совсем забыла, она попросила тебе кое-что передать, – добавила другая и замолчала, посматривая на Викторию.

– Почему тебя?.. Я хочу сказать, что же она мне лично… что она сказала? – Виктория была растеряна и не могла связать слов. И голос ее дрожал от огорчения, которое она, к своему сожалению, не смогла скрыть.

– Говорила, что ты неплохая, но завистливая.

– В каком смысле?! – Виктория ощутила холод, пробежавший по ее спине.

– Она сказала, что ты очень завидуешь ее счастью.

Викторию будто бы кто-то ударил. Ее мысли метались: когда, зачем подруга обсуждала это? Правда ли это?

Сделав бесстрастное лицо, Виктория парировала:

– Я тебе не верю, она сама бы мне сказала.

– Ну да… – усмехнулась новая напарница.

Вернувшись домой, Виктория чувствовала себя разбитой. К физической усталости примешалось разочарование и гадкое послевкусие предательства. Она повалилась на кровать и лежала так какое-то время. На кухне готовили, гремели и громко разговаривали. Она не вслушивалась. Мария позвала:

– К столу!

Виктория с трудом поднялась. Усталость притупила голод. Сейчас ей хотелось просто заснуть. Но она переоделась и выползла в кухню. Села на свое место, подперев лоб рукой, стараясь защититься от раздражающего света. За столом уже собралась вся семья. Как обычно: благодарность за пищу и пожелания приятного аппетита. Виктория ковыряла пасту в тарелке.

– Все в порядке? Какая-то ты кислая, – спросила ее Адриана.

– Спасибо, нонна, все в порядке. Просто голова болит… Сегодня работала с новой девицей. Какой же неприятный у нее голос!

– А где твоя подруга?

– Уехала куда-то… за лучшей жизнью…

– Надо перебираться в Неаполь… в Рим… – в серьезной задумчивости сказал Массимо. – Или на северо-запад – в центры, где промышленность… Может, и нам стоит? – он посмотрел на свою жену вопросительно.

– Не отпущу! – испуганно и торопливо перебила его Мария. – Кроме тебя, у нас с нонной никого нет!

Виктория посмотрела на мать, но та была совершенно серьезна и со страхом и обожанием смотрела на сына. За столом повисла тишина.

– А если бы уехала я? – щеки у Виктории загорели.

Мария отстраненно посмотрела на нее:

– Уехала бы? – переспросила она. – И куда бы ты поехала? Где и кому ты нужна?

Сердце у Виктории забилось быстрее, лицо стало совсем пунцовым. Она почувствовала себя такой обиженной и такой одинокой.

– То есть разлуки со мной ты не боишься? – стараясь не смотреть на мать, спросила она.

– Как мне надоело это! – раздраженно воскликнула Мария. – Хочешь меня извести? Совсем нет жалости! Только о себе и думаешь. Постоянно со своими капризами и эгоизмом – точная копия своего отца! – она скривила губы.

– Ну при чем здесь отец? – резко встала Виктория. Эти слова больно задели ее, и она сама от себя не ожидала того гнева, который на нее нахлынул. Слезы защипали глаза, и она чувствовала, как сжимается горло. Она почти выбежала из кухни. В душе ее была буря.

Виктория направилась туда, где ей всегда было хорошо, – к животным. Проходя через гостиную, она увидела на столе недопитое вино. В ангаре, неловко забравшись по лестнице на площадку деревянного навеса над стойлами – мешала бутылка в руке, – Виктория стала ждать, будут ли ее искать, чтобы поговорить, утешить? Ей бы так этого хотелось! Но никто не шел. Прошло достаточно времени. Внизу шевелились коровы. Сено вокруг нее пахло вкусно, и было тепло. Виктория зубами вытащила пробку и сделала большой глоток…