Кукла на цепочке

Я ждал за рулем «опеля», припаркованного возле телефонной будки. Дверь будки открылась; вышел де Грааф, вытер носовым платком сочащуюся из раны на лбу кровь и сел в машину. Я вопросительно посмотрел ему в лицо.

– Через десять минут район будет полностью оцеплен. И под словом «оцеплен» я подразумеваю абсолютную невозможность бегства. – Он снова стер кровь. – Но почему вы так уверены?

– Он там. – Я завел двигатель и поехал. – Во-первых, ван Гельдер считает, что это единственное место в Амстердаме, где мы не додумаемся его искать. Во-вторых, Гудбоди не далее как нынче утром забрал на Гейлере последнюю партию героина. Конечно же, упрятанную в большую куклу. В его машине около замка кукла не обнаружена, а значит, она оставалась в церкви. Гудбоди никак не успел бы перевезти ее еще куда-нибудь. Кроме того, наверняка в церкви хранится запас наркоты, целое состояние. Ван Гельдер не такой, как Гудбоди и Труди, он играет не на щелбаны. Он ни за что не упустит огромные башли.

– Башли?

– Извините. Деньги. Возможно, миллионы долларов.

– Ван Гельдер… – Де Грааф медленно покачал головой. – Поверить не могу… Такой полицейский… С таким послужным списком…

– Приберегите сочувствие для его жертв.

Неприятно было обращаться столь суровым тоном к травмированному человеку, но я и сам не мог похвастать нормальным самочувствием. Моя голова пострадала едва ли меньше, чем голова де Граафа.

– Ван Гельдер хуже всех остальных. Поступки Гудбоди и Труди хотя бы можно списать на больную психику, а ван Гельдер не сумасшедший. Он действовал хладнокровно и исключительно ради денег. Он умеет просчитывать ходы. Он видел, что происходит, понимал, как ведет себя его приятель, психопат Гудбоди. Понимал – и не вмешивался. Если бы преступный бизнес продолжался вечно, то и ван Гельдер вечно терпел бы злодеяния маньяка. – Я испытующе посмотрел на де Граафа. – Вам известно, что его брат и жена погибли в автомобильной катастрофе на Кюрасао?

Подумав, де Грааф ответил вопросом на вопрос:

– Разве это не трагическая случайность?

– Нет, это не трагическая случайность. Нам никогда этого не доказать, но я готов выложить на кон мою пенсию, что причин было две. Брат ван Гельдера, опытный офицер службы безопасности, знал о нем слишком много, а сам ван Гельдер хотел избавиться от жены, стоявшей между ним и любовницей в ту пору, когда чудные душевные качества Труди еще не дали о себе знать. Поймите, этот человек – ходячий калькулятор, напрочь лишенный того, что мы с вами считаем нормальными человеческими чувствами.

– До пенсии вы не доживете, – мрачно пообещал де Грааф.

– Может, и так. Но все равно я прав.

Мы свернули на улицу, что вела к хозяйству Гудбоди. Впереди стоял синий фургон; объехав его, мы вышли из машины у дверей церкви. Сержант в форме спустился навстречу с крыльца, и ему почти удалось скрыть изумление при виде наших пострадавших физиономий.

– Никого, – доложил он. – Мы даже на колокольню поднимались.

Де Грааф повернулся к синему фургону.

– Если сержант Гропиус сказал «никого», значит там действительно никого. – Сделав паузу, он медленно проговорил: – Ван Гельдер исключительно умен, в этом мы убедились. В церкви его нет. И в доме Гудбоди его нет. Мои люди перекрыли обе набережные канала и улицы. Значит, его нет в этом квартале. Он в каком-то другом месте.

– Он не в другом месте, он в этом квартале, – сказал я. – Если не найдем его, как долго вы будете держать оцепление?

– Пока не проверим и не перепроверим все дома. Два часа, может быть, три.

– А потом он сможет уйти?

– Если бы находился здесь, то смог бы.

– Он здесь, – уверенно произнес я. – Сейчас вечер субботы. Разве строители работают по воскресеньям?

– Нет.

– Значит, у него тридцать шесть часов. Либо в эту ночью, либо в следующую до рассвета он спустится и уйдет.

– Ох, голова… – Де Грааф снова приложил ладонь к ране. – До чего же твердая рукоятка у его пистолета. Боюсь…

– Обыскивать дом – пустая трата времени, – терпеливо проговорил я. – И я чертовски уверен, что он не стоит на дне канала, зажав рот и нос. Так где же он может прятаться? – Я красноречиво поднял глаза к темному, ветреному небу.

Де Грааф проследил за моим взглядом. Казалось, темный силуэт подъемного крана вытянулся до самых облаков; конец массивной горизонтальной стрелы терялся во мраке. Эта громадина и раньше наводила на меня суеверную жуть, а сегодня – возможно, из-за того, к чему я готовился, – выглядела угрожающей, зловещей, неприступной..

– Ну конечно, – прошептал де Грааф. – Конечно.

– А раз так, мне пора.

– Безумие! Безумие! Да вы посмотрите на себя! Ваше лицо…

– Я вполне здоров.

– Тогда я с вами, – решительно заявил де Грааф.

– Нет.

– У нас есть молодые, крепкие полицейские…

– У вас нет морального права посылать туда ваших людей, ни молодых, ни старых. Не спорьте. Вдобавок это не та ситуация, которую можно решить лобовой атакой. Секретность, скрытность – или провал.

– Он вас обязательно заметит.

Вольно или невольно, но де Грааф уже принимал мой замысел.

– Необязательно. Для него все, что внизу, утонуло в темноте.

– Можно подождать, – настаивал полковник. – Он непременно спустится. До утра понедельника осталось не так уж много времени.

– Ван Гельдер не получает удовольствия от убийств, мы это знаем. Но, убивая, никаких угрызений совести он не испытывает, это нам тоже известно.

– К чему вы клоните?

– Здесь, внизу, ван Гельдера нет. Но здесь нет и Белинды. Значит, она с ним наверху, и спускаться он будет, захватив с собой живой щит. Я скоро вернусь.

Де Грааф больше не пытался меня удержать. Расставшись с ним у церковных дверей, я прошел на стройплощадку, добрался до платформы крана и полез вверх по бесконечной череде диагональных лестниц внутри ажурной башни. Предстояло долгое восхождение, и я был не в том физическом состоянии, чтобы им наслаждаться. А впрочем, ничего слишком трудного или опасного, всего лишь скучный и утомительный подъем.

Трудное и опасное поджидало меня наверху.

Одолев примерно две трети пути, я остановился перевести дух и посмотрел вниз. Не скажу, что высота произвела сильное впечатление, слишком уж было темно; тусклые уличные фонари лишь пунктирно освещали набережные, а канал между ними казался слабо поблескивающей лентой. Все это выглядело таким далеким, таким нереальным. Мне не удалось различить ни одного дома, только флюгер на церковном шпиле, да и тот находился в сотне футов подо мной.

Я посмотрел вверх. До кабины крановщика оставалось еще футов пятьдесят, она казалась расплывчатым черным пятном на фоне чуть менее темного неба. Я возобновил передвижение.

Последние десять футов отделяли меня от люка в полу кабины, когда в туче появилась брешь и сквозь нее проглянула луна – всего лишь узенький полумесяц; но этого хватило, чтобы залить окрашенную в желтый цвет башню и массивную стрелу неестественным кричащим блеском, высветить каждую вертикальную, поперечную, косую балку сооружения. Месяц осветил и меня, отчего я испытал чувство, знакомое пилотам, попадавшим в лучи вражеских прожекторов.

Я снова поднял голову и разглядел люк со всеми его заклепками. Возникла мысль, что если я так хорошо вижу находящееся выше, то и сверху обзор ничуть не хуже, а значит, чем дольше я торчу в башне, тем меньше шансов незамеченным добраться до кабины. Я вынул пистолет из кобуры и бесшумно двинулся вверх.

Оставалось преодолеть последние ступеньки, не более четырех футов, как вдруг приподнялся люк и в щель просунулся длинный и с виду очень опасный ствол. Наверное, я должен был признать окончательное фиаско и предаться горькому отчаянию, но слишком уж многое было пережито за эти сутки, был вычерпан досуха эмоциональный ресурс, так что я принял неизбежное с фатализмом, удивившим меня самого.

Но это не означало добровольную капитуляцию – останься у меня хоть полшанса, я бы ринулся в драку. Увы, положение сложилось совершенно безвыходное.

– Это полицейский автомат, в магазине двадцать четыре патрона, – объяснил ван Гельдер, и гулкое металлическое эхо его голоса, да еще с замогильным оттенком, не показалось мне неуместным. – Ты понимаешь, что это значит?

– Я понимаю, что это значит.

– Давай сюда пистолет. Рукояткой вперед.

Я отдал оружие со сноровкой, приобретенной путем недобровольных упражнений.

– А теперь игрушку, что у тебя в носке.

Я расстался и с «игрушкой» из носка.

Люк открылся, и в лунном свете, лившемся через окна кабины, я отчетливо разглядел ван Гельдера.

– Забирайся, – велел он. – Места здесь достаточно.

Я забрался в кабину. Гельдер не обманул – там мог разместиться десяток людей. У ван Гельдера, как всегда невозмутимого, висел на плече очень опасный автомат. В углу сидела на полу Белинда, бледная, измученная, а рядом лежала большая кукла с Гейлера. Девушка улыбнулась мне, но улыбка была вымученной. Во всем облике пленницы была такая беззащитность, такая тоска, что мне тотчас захотелось вцепиться в глотку ван Гельдеру. Но хватило здравомыслия, чтобы быстро оценить расстояние до этой глотки, поэтому я медленно опустил крышку люка и столь же медленно выпрямился.

– Он из полицейского такси, угадал? – спросил я, глядя на автомат.

– Угадал.

– Надо было мне проверить багажник.

– Надо было. – Ван Гельдер вздохнул. – Я знал, что ты сюда доберешься, но столь долгий и трудный путь был проделан напрасно. Повернись.

Я повернулся. Удар по затылку был нанесен не с той сноровкой и любовью к этому занятию, что продемонстрировал Марсель, но все же его силы оказалось достаточно, чтобы на миг оглушить меня и повалить на колени.

Я смутно ощущал, как левое запястье охватывает холодный металл. Когда же начал вновь активно интересоваться происходящим вокруг, я обнаружил, что сижу плечом к плечу с Белиндой, а цепь от наручника на ее правом запястье пропущена через стальной поручень над люком. Я нежно потер затылок: ох и досталось же ему нынче от Марселя и Гудбоди, а теперь еще и от ван Гельдера!

– Извини за оплеуху, – заговорил ван Гельдер, – но без нее пристегнуть тебя было бы не проще, чем бодрствующего тигра. Луна уже почти зашла. Через минуту я вылезу из кабины, через три буду на земле.

Я не поверил ушам.

– Ты слезешь сейчас?

– Ну а как же? Только не совсем так, как тебе это представлялось. Я видел расположение полицейских постов, но, похоже, никто не учел, что стрела пересекает весь канал и выходит за оцепление минимум на шестьдесят футов. Я уже спустил крюк до земли.

Жуткая боль, заполнившая голову до отказа, не позволила мне сочинить подходящий комментарий, да в той ситуации, пожалуй, он был бы излишен. Ван Гельдер повесил автомат через голову и плечо, а через другое плечо – куклу на бечевочной петле. И негромко произнес:

– Ага, зашла луна.

Так и было. Ван Гельдер казался лишь смутной тенью, когда приближался к передней секции кабины, открывал дверь и переступал порог.

– Прощай, ван Гельдер, – сказал я.

Он ничего не ответил. Дверь закрылась, и мы с Белиндой остались одни. Она взяла меня за окольцованную наручником руку.

– Я знала, что ты придешь, – услышал я шепот, а затем в голосе появилась нотка прежней Белинды: – Только, похоже, ты не очень-то спешил.

– Сколько раз тебе повторять: у важных начальников бывают важные дела.

– Но разве… разве нужно было прощаться с этим…

– Я решил, что не помешает, – я ведь больше никогда его не увижу. То есть не увижу живым. – Я порылся в правом кармане. – Ван Гельдер – сам себе палач. Кто бы мог подумать?

– Не поняла.

– Это была его идея – предоставить мне полицейское такси, чтобы с легкостью отслеживать мои перемещения. У меня были наручники, я надел их на Гудбоди, а ключики-то остались. Вот они.

Я расстегнул наручники, встал и прошел в переднюю секцию кабины, где находились органы управления краном.

Луна пряталась за облаком, но ван Гельдер переоценил плотность этого облака. Жиденького небесного сияния было достаточно, чтобы я увидел инспектора футах в сорока. Точно гигантский краб, он полз по решетчатому каркасу стрелы, а ветер трепал полы его кителя и юбку куклы.

Среди немногих вещей, которые у меня не отобрали в тот день, был фонарик-карандаш. С его помощью я нашел рубильник и сдвинул рычаг вниз. На панели зажглись лампочки, и я бегло ознакомился с надписями над ними. И обнаружил, что Белинда стоит рядом.

– Что ты задумал? – Она снова перешла на шепот.

– Нужно объяснять?

– Нет! Не надо этого делать!

Вряд ли она знала, что именно я намерен сделать, но мой железный тон не оставлял места сомнениям: результат будет необратим. Я снова посмотрел на ван Гельдера, которому оставалось преодолеть лишь четверть стрелы, затем повернулся к Белинде и положил руки ей на плечи:

– Послушай меня. Неужели ты не понимаешь, что у нас нет шансов доказать вину ван Гельдера? Неужели не понимаешь, что он, возможно, погубил тысячу людей? И неужели не понимаешь, что героина у него с собой еще на тысячу?

– Но ты же можешь развернуть стрелу! Чтобы он спустился внутри оцепления!

– Ван Гельдер живым не дастся. Я это знаю, ты это знаешь, все это знают. У него автомат. Погибнут полицейские, честные парни. Сколько смертей ты готова взять на свою совесть, Белинда?

Она молча отвернулась. Я снова выглянул наружу. Ван Гельдер уже добрался до конца стрелы, и там он не терял времени: свесился, обхватил трос руками и заскользил вниз. У спешки была причина: тучи быстро редели, луна с каждой секундой светила все ярче.

Я посмотрел вниз и впервые увидел Амстердам целиком, но теперь это был игрушечный городок с тонюсенькими улицами и каналами, с крошечными домиками. Очень похоже на модели железных дорог, что перед Рождеством выставляются в витринах универмагов.

Я повернул голову. Белинда снова сидела на полу. Лицо она спрятала в ладонях, чтобы даже случайно не увидеть того, что должно было вот-вот произойти. Я опять перевел взгляд на стрелу, и в этот раз было еще легче увидеть ван Гельдера, потому что луна вышла из-за туч.

Он уже находился на полпути вниз, раскачивался под напором ветра; дуга этого живого маятника все увеличивалась.

Я взялся за штурвал и повернул его влево.

Трос пошел вверх, и ван Гельдер вместе с ним. Должно быть, инспектор оцепенел от изумления. Но в следующий миг он сообразил, что происходит, и заскользил вниз быстрее прежнего, со скоростью как минимум втрое выше скорости подъема троса.

Теперь я видел огромный крюк на конце троса, не далее чем в сорока футах от ван Гельдера. Я возвратил штурвал в исходное положение, и снова ван Гельдер замер на тросе.

Я был полон решимости выполнить задуманное, но хотелось закончить как можно скорее. Я повернул штурвал вправо, и трос понесся вниз на полной скорости. Затем я выровнял штурвал, и кабина содрогнулась при резкой остановке троса. Человек не удержался на нем, и я закрыл глаза. Открывал, надеясь не увидеть ван Гельдера, но увидел: за трос он больше не цеплялся, зато висел головой вниз, насаженный на гигантский крюк, и раскачивался по дуге в пятидесяти футах над крышами Амстердама.

Я отвернулся, подошел к Белинде, опустился на колени и отнял ее руки от лица. Она посмотрела мне в глаза. Я ожидал увидеть отвращение, но увидел лишь печаль и усталость; это было лицо испуганного, растерявшегося ребенка.

– Все кончено? – прошептала Белинда.

– Все кончено.

– А Мэгги умерла.

Я промолчал.

– Почему пришлось умереть Мэгги, а не мне?

– Белинда, я не знаю.

– Мэгги хорошо работала, да?

– Да, Мэгги работала хорошо.

– А я?

Снова я не ответил.

– Можешь не говорить, – уныло произнесла Белинда. – Надо было столкнуть ван Гельдера с лестницы на складе, или разбить его фургон, или спихнуть его в канал, или сбросить с крана, или… или… – И добавила недоумевающе: – А он даже ни разу не навел на меня оружие. Ни разу!

– Ему и не нужно было этого делать.

– Так ты знал?

– Да.

– Оперативный сотрудник, пол женский, категория первая, – с горечью проговорила она. – Первое задание в Бюро по борьбе с наркотиками…

– И последнее задание в Бюро по борьбе с наркотиками.

– Понимаю. – Она слабо улыбнулась. – Я уволена.

– Умница, – кивнул я и помог ей встать. – Вижу, ты знаешь устав Интерпола, по крайней мере в той его части, что касается тебя.

Она долго смотрела на меня. Затем ее губы тронула улыбка – впервые за этот вечер.

– Вот именно, – сказал я. – Замужних женщин на этой службе не держат.

Белинда уткнулась лицом мне в плечо, что как минимум избавило ее от пытки видом моей многострадальной физиономии.

Я смотрел поверх белокурой головки на мир, лежащий внизу за стеклами. И увидел ван Гельдера в тот момент, когда с него соскользнули обе ноши.

На брусчатке безлюдной улицы за каналом лежали автомат и роскошная кукла с острова Гейлер, а над ними маятником исполинских часов, все увеличивая дугу, в небе ночного Амстердама качался огромный чугунный крюк с насаженным на него мертвецом.

Шлюз

Посвящается Дэвиду и Джуди

Пролог

Эти два удивительно похожих инцидента на первый взгляд не были связаны между собой, хотя оба они произошли в ночь на 3 февраля и имели отношение к складам военного снаряжения.

Происшествие в Де-Дорнсе, в Голландии, было таинственным, эффектным и трагическим. Случай в Метнице, в Германии, был гораздо менее таинственным, вовсе не эффектным и даже немного комичным.

В Голландии трое солдат охраняли полевой склад, сидя в бетонном бункере в полутора километрах от деревни Де-Дорнс. В половине второго ночи, по сообщению двух жителей деревни, еще бодрствовавших в тот час, послышались короткие очереди из автоматов (позднее выяснилось, что ими были вооружены часовые), и вслед за тем раздался гигантский взрыв. Впоследствии обнаружилось, что в результате этого взрыва образовался кратер диаметром шестьдесят метров и глубиной двенадцать метров.

Дома в деревне претерпели умеренные разрушения, но человеческих жертв не было.

Высказывалось предположение, что часовые стреляли в тех, кто пытался проникнуть на склад, и случайная пуля привела в действие взрыватель. Никаких следов часовых или нападавших не нашли.

В Германии хорошо организованная и довольно известная банда террористов, называющая себя «Фракцией Красной армии», заявила, что легко справилась с двумя часовыми, охранявшими полевой склад американского подразделения НАТО возле Метница. Как утверждали террористы, оба часовых были пьяны, и перед тем, как покинуть склад, нападавшие укрыли часовых одеялами – той ночью был сильный мороз. Обвинение в пьянстве американская армия отрицала, но об одеялах не было сказано ни слова. Нападавшие утверждали, что обзавелись изрядным количеством наступательного оружия, часть которого принадлежала к последним разработкам и все еще числилась в секретных списках. Это американская армия также отрицала.

Западногерманская пресса очень внимательно отнеслась к заявлению нападавших. Относительно проникновения на военные базы у «Фракции Красной армии» уже был впечатляющий послужной список: когда дело касалось защиты баз, американская армия выглядела довольно бледно.

«Фракция Красной армии» обычно скрупулезно перечисляла все, что ей удалось украсть. Однако никаких подробностей об украденном секретном оружии опубликовано не было. Приходилось делать вывод, что если заявление «Фракции Красной армии» правдиво, следовательно, публикацию этих сведений запретила американская армия, сама или через германское правительство.

Глава 1

– Несомненно, это работа сумасшедшего.

У Йона де Йонга, директора аэропорта Схипхол, высокого, худого, седовласого мужчины с аскетической внешностью, был мрачный вид и мрачный голос, но в сложившихся обстоятельствах этот человек имел полное право быть мрачным.

– Просто какое-то безумие. Столь варварский, бессмысленный, бесцельный и бесполезный поступок мог совершить только помешанный, ненормальный, совершенно ополоумевший тип.

Подобно ученому монаху, на которого он так походил, де Йонг стремился быть точным до педантизма и к тому же питал слабость к тавтологии.

– Ваша точка зрения мне ясна, и я разделяю ее, но лишь отчасти, – сказал полковник де Грааф, широкоплечий мужчина среднего роста с невозмутимым лицом, на котором лежала неизгладимая печать властности, вполне гармонировавшая с должностью шефа столичной полиции. – Я понимаю ваши чувства, мой друг. Ваш любимый аэропорт, один из лучших в Европе…

– Аэропорт Амстердама действительно лучший в Европе, – машинально заметил де Йонг, явно думавший о чем-то другом. – Был лучшим.

– И снова им будет. Преступника, ответственного за то, что здесь случилось, определенно нельзя назвать человеком с нормальным складом ума. Но это еще не значит, что он сумасшедший. Возможно, вы ему не нравитесь или он вам завидует. Возможно, это ваш бывший служащий, уволенный вашим управляющим по причине, которую он не считает достаточной для увольнения. Возможно также, что этот человек живет где-то поблизости, скажем в пригороде Амстердама или между аэропортом и Алсмером, и считает недопустимым тот уровень шума, который создает аэропорт. Возможно, это убежденный защитник окружающей среды и таким образом он протестует против реактивных двигателей, отравляющих атмосферу, – а они и в самом деле ее отравляют. В нашей стране, как вы знаете, предостаточно убежденных защитников окружающей среды. А может, этому человеку просто не нравится политика нашего правительства. – Де Грааф провел рукой по своим густым седым волосам. – Возможно все, что угодно. Но этот человек может быть таким же нормальным, как мы с вами.

– Да вы лучше посмотрите еще раз, полковник! – воскликнул де Йонг.

Он все время сжимал и разжимал кулаки, и его била сильная дрожь. Оба эти действия совершались непроизвольно, но по разным причинам. Первое было связано с гневом и раздражением. Второе было вызвано тем, что, когда со стороны залива Эйсселмер дует ледяной северо-восточный ветер, пришедший из далекой Сибири, крыша главного здания аэропорта Схипхол – не самое подходящее место для прогулок.

– Такой же нормальный, как вы или я? Но разве вы или я могли бы сотворить подобный ужас? Посмотрите, полковник, вы только посмотрите!

Де Грааф посмотрел. И подумал, что, будь он сам директором аэропорта, подобное зрелище его бы не обрадовало. Аэропорт Схипхол попросту исчез, и на его месте возникло подернутое рябью озеро, простиравшееся чуть ли не до самого горизонта. Установить источник затопления было очень легко: поблизости от ряда больших цистерн для хранения горючего, стоявших около внешнего периметра аэропорта, зияла широкая брешь в дамбе канала, идущего на юг. С обеих сторон бреши по дамбе были разбросаны камни, обломки и грязь, не оставлявшие сомнения в том, что разрушение дамбы вызвано не естественными причинами.

Натиск воды произвел сокрушительное воздействие. В зданиях аэропорта оказались залиты подвальные помещения и первые этажи, хотя сами здания практически не пострадали. Весьма значительный урон был нанесен чувствительному электрическому и электронному оборудованию, на замену которого потребуется потратить миллионы гульденов. Однако структурная целостность зданий была не нарушена: они были прочно построены и стояли на надежном фундаменте.

К несчастью, воздушные суда вне естественной среды своего обитания – очень хрупкие создания и, разумеется, не имеют никаких приспособлений для постановки на якорь. Де Граафу было достаточно беглого взгляда, чтобы это стало ему вполне очевидно. Небольшие самолеты отнесло к северу. Некоторые из них все еще беспорядочно кружили по поверхности воды. Другие затонули и были полностью скрыты из виду, над поверхностью воды торчало лишь хвостовое оперение двух из них – одномоторных самолетов, которые ушли под воду головой вниз под тяжестью двигателей, расположенных в носовой части. Некоторые двух- и трехмоторные реактивные пассажирские самолеты, в основном «Боинги-737» и DC-9, «Триденты-3» и «Боинги-727», также были сдвинуты с места потоками воды и стояли как попало по всему летному полю, с носами, повернутыми во все стороны. Два самолета лежали на боку, еще два частично затонули из-за того, что у них подломились опоры шасси, – были видны только верхние части фюзеляжа. Большие авиалайнеры – «Боинги-747», DC-10, «Тристары» – остались на своих местах, потому что были очень тяжелыми: подобные самолеты, заправленные горючим, могут весить от трехсот до четырехсот тонн. Однако два из них лежали на боку, вероятно оттого, что под действием воды подломились опоры шасси. Не нужно было иметь диплом авиаинженера, чтобы понять, что их придется списать. Левые крылья обоих самолетов были задраны вверх под углом в двадцать градусов. У правых были видны только основания, но по ним можно было сказать, что крылья, скорее всего, расколоты в длину.