Кукла на цепочке

Жак прошел в угол помещения, достал с полдесятка массивных гирь и продел в их проушины кусок резинового шнура. Затем приладил эту низку к телу Джорджа, как пояс. Действия Жака не оставляли места сомнениям. Он выволок Джорджа в коридор, и я слышал, как скребут о пол каблуки мертвеца.

Я встал, размял руки и пошел следом. Приблизившись к двери, услышал звук тронувшегося с места автомобиля. Сидеть в нем мог только Гудбоди – Жак, стоявший возле трупа и глядевший в открытое окно, коротко салютовал на прощанье.

Жак отвернулся от окна, чтобы заняться подготовкой Джорджа к погребению. И замер, потрясенный. Я находился всего лишь в пяти футах, и по его окаменевшему лицу было видно: в моих глазах он прочел, что его преступный путь окончен.

Жак судорожно схватился за пистолет, находившийся в кобуре под мышкой, но, возможно, в первый раз на своем веку – и уж точно в последний – он действовал слишком медленно. А еще какое-то мгновение отнял парализовавший его шок.

Едва оружие выскользнуло из кобуры, я врезал Жаку под ложечку, а когда он скрючился, вырвал пистолет из обессилевшей руки и нанес яростный удар рукоятью в висок. Жак, потеряв сознание, отшатнулся, наткнулся на подоконник и начал заваливаться; выглядело это странно, точно в замедленной съемке. Я стоял и смотрел, как он опрокидывается, затем, услышав всплеск, подошел к окну и выглянул наружу. Возмущенная вода билась в стену замка, и со дна рва бежал рой пузырьков.

Я посмотрел влево – там «мерседес» въезжал в арку. Подумалось: должно быть, преподобный сейчас поет четвертый куплет гимна.

Я вышел, оставив дверь открытой. На лестнице задержался и посмотрел вниз: поток пузырьков все слабел и наконец прекратился совсем.

Глава 13

Сидя в «опеле», я смотрел на свой пистолет, отобранный назад у Жака, и размышлял. Пистолет как пистолет, разве что есть у него одна маленькая особенность: похоже, кто угодно может отнять его у меня, если захочет. Эта мысль, будучи крайне неприятной, дала закономерный вывод: мне нужен второй, запасной ствол. Поэтому я достал из-под сиденья женскую сумочку и извлек из нее «лилипут», который сам же и подарил Астрид. Потом задрал левую штанину, засунул пистолет стволом вниз в носок и ботинок, носок подтянул повыше, а штанину одернул пониже. Уже собирался закрыть сумочку, как вдруг заметил две пары наручников. Какое-то время я колебался: уж очень велика вероятность, что в скором времени эти наручники застегнутся на моих собственных запястьях. Но рассудил так: в Амстердаме я подвергаюсь риску с момента прибытия, а потому бороться с этим явлением уже слишком поздно. Так что я положил обе пары в левый карман пиджака, а ключи – в правый.

Когда я вернулся в старый район Амстердама, уже привычно оставив позади немало потрясающих кулаками и звонящих в полицию автомобилистов, на улицах зарождались сумерки. Дождь ослабел, но ветер неуклонно набирал силу, гоня по каналам мутную рябь.

Я свернул на улицу, где находился склад. Там было пусто: ни машин, ни пешеходов. То есть пустовала сама улица, а на третьем этаже хоромины Моргенштерна и Маггенталера торчал в открытом окне, уперев локти в подоконник, грузный мужчина в рубашке, и по тому, как он активно ворочал головой, я понял, что наслаждение вечерней прохладой Амстердама – не главная причина его пребывания в этом месте.

Я миновал склад и доехал до дамбы. Там высадился и позвонил де Граафу из телефонной будки.

– Где вы были? – властно осведомился де Грааф. – И что делали?

– Ничего такого, что представляло бы для вас интерес. – Пожалуй, еще никогда мне не приходилось так нагло врать. – Но я готов поговорить.

– Говорите.

– Не здесь. Не сейчас. Не по телефону. Но если вы с ван Гельдером как можно скорее подъедете к складу Моргенштерна и Маггенталера…

– То вы нам все расскажете?

– Обещаю.

– Уже едем, – мрачно сказал де Грааф.

– Секундочку! Возьмите обычный фургон, припаркуйтесь в начале улицы. Они поставили у окна наблюдателя.

– Они?

– Вот об этом-то я и хочу поговорить.

– А наблюдатель?

– Отвлеку его. Придумаю какой-нибудь трюк.

– Понятно. – Де Грааф выдержал паузу и с прежней угрюмостью продолжил: – Зная ваш стиль, боюсь даже гадать, что это будет за трюк.

Он положил трубку.

Я зашел в ближайший магазин хозтоваров, купил клубок бечевки и самый большой разводной ключ Стилсона из тамошнего ассортимента. Через четыре минуты «опель» стоял менее чем в ста ярдах от склада, но на другой улице.

Я вошел в очень узкий и скверно освещенный проулок между улицей, на которой стоял склад Моргенштерна и Маггенталера, и другой, параллельной. Первое же складское здание, к которому я приблизился слева, располагало шаткой деревянной пожарной лестницей. При пожаре она бы сгорела в первую очередь, но другой поблизости не имелось. Я прошел не меньше пятидесяти ярдов вдоль здания, которое, по моим прикидкам, принадлежало Моргенштерну и Маггенталеру, и не увидел никаких средств экстренной эвакуации. Не иначе в этой части Амстердама предпочтение отдается связанным друг с другом простыням.

Я вернулся к единственной и неповторимой пожарной лестнице и взобрался на крышу. Она мне не понравилась – как и прочие крыши, которые я был вынужден пересечь, чтобы попасть на нужную. Все коньки были прямоугольными, скаты – крутыми и после дождя предательски скользкими, и архитекторы былых времен, непонятно почему считавшие похвальным стремление разнообразить стили и формы, потратили прорву труда, чтобы крыши не походили друг на дружку ни по форме, ни по высоте.

Поначалу я действовал осторожно, но от осторожности было мало проку, и вскоре я разработал единственный практичный способ перебираться с конька на конек.

Я бегом спускался по крутому скату и предоставлял инерции вознести меня как можно дальше по следующему, затем падал на четвереньки и так преодолевал последние футы.

И вот я добрался до крыши, которую считал «своей». Подполз к фронтону, нависавшему над улицей, облокотился на него и свесил голову.

Подумать только, в кои-то веки я не опростоволосился!

Человек в рубашке, стоявший прямо подо мной футах в двадцати, продолжал нести караульную службу. Я привязал бечевку к рукоятке гаечного ключа, лег и вытянул руку так, чтобы ключ не мог задеть за подъемную балку. Спустил его футов на пятнадцать и стал раскачивать, точно маятник, c каждым взмахом увеличивая дугу. И действовал быстро, так как в считаных футах сквозь щель между створками грузового люка лился яркий свет и эти створки могли раскрыться в любую минуту.

Ключ, весивший никак не меньше четырех фунтов, уже летал по дуге почти девяносто градусов. Я опустил его еще на три фута, гадая, как скоро охранника насторожит очень тихий, но неустранимый звук рассекаемого железякой воздуха. На мое счастье, в следующий миг на улицу въехал синий фургон. Его появление помогло мне двояко: часовой высунулся еще дальше, чтобы рассмотреть машину, а работа двигателя заглушила движения стилсона.

Фургон остановился в тридцати ярдах от нас; мотор умолк. Импровизированный маятник достиг своей амплитуды. Когда ключ снова двинулся вниз, я позволил бечевке проскользнуть еще на пару футов сквозь пальцы. Слишком поздно почувствовав неладное, охранник повернул голову и очень удачно принял на лоб всю энергию груза. Он смялся, как будто на него рухнул мост, и медленно завалился назад, скрывшись с моих глаз.

Открылась дверь фургона, и вышел де Грааф. Он помахал мне. Я дважды проделал приглашающий жест правой рукой, убедился, что маленький пистолет надежно сидит в носке и ботинке, и сполз к подъемной балке. Сначала уперся в нее животом, а затем свесился на руках. Пистолет из наплечной кобуры я держал в зубах. Качнулся назад, затем вперед, и, как только левая нога коснулась порога погрузочного люка, правая распахнула створки, а руки вцепились в косяки. Утвердившись на пороге, я взял пистолет в правую руку.

Их было четверо: Белинда, Гудбоди и хозяева фирмы. Белинда, бледная, сопротивляющаяся, но не издающая ни звука, уже была одета в гейлерское платье с широкой юбкой и расшитым лифом. Ее держали за руки Моргенштерн и Маггенталер, чьи лучезарные отеческие улыбки прямо-таки закоченели на румяных физиономиях. Гудбоди, стоявший ко мне спиной и приводивший головной убор Белинды в соответствие со своим эстетическим вкусом, повернулся, как в замедленной съемке.

И так же медленно у него отвисла челюсть и округлились глаза, а лицо приобрело снежную белизну – почти такую же, как его шевелюра.

Я сошел с порога на пол, сделал два шага и протянул руку к Белинде. Она несколько секунд смотрела на меня, не веря в происходящее, потом стряхнула обмякшие лапы Моргенштерна и Маггенталера и подбежала ко мне. Сердце моей помощницы колотилось, как пойманная в силок птица, но я бы не сказал, что самое страшное потрясение в жизни лишило ее воли и сил.

Я перевел взгляд на криминальную троицу и улыбнулся, насколько это позволяли травмы лица.

– Теперь вы знаете, как выглядит смерть, – сказал я.

Они все поняли. С застывшими лицами вытянули руки кверху. Я держал их в такой позе и молча ждал, когда де Грааф и ван Гельдер поднимутся по лестнице на чердак. За это время ничего не произошло. Готов поклясться, что никто из троицы даже не моргнул. Белинду била дрожь – неконтролируемая реакция на стресс, – но девушка нашла в себе силы улыбнуться мне, и я понял, что с ней все будет в порядке. Парижское отделение Интерпола не принимает в свои ряды кого попало.

Де Грааф и ван Гельдер, оба с пистолетами в руках, уставились на эту сцену. Затем де Грааф спросил:

– Боже мой, Шерман! Что вы творите? Почему эти люди…

– Может, позволите объяснить? – перебил его я резонным вопросом.

– Да, объяснить необходимо, – суровым тоном проговорил ван Гельдер. – Трое известных и уважаемых жителей Амстердама…

– Умоляю, не смешите, – попросил я. – У меня лицо болит.

– И насчет лица тоже, – проворчал де Грааф. – Откуда у вас эти…

– Порезался при бритье. – Вообще-то, эта острота принадлежала Астрид, но я был не в том тонусе, чтобы придумывать новую. – Позвольте все-таки объяснить.

Де Грааф вздохнул и кивнул.

– Как считаю нужным?

Он снова кивнул.

– Ты знаешь, что Мэгги убита? – обратился я к Белинде.

– Я знаю, что она убита. – Это было сказано дрожащим шепотом – я все-таки переоценил ее состояние. – Он мне только что об этом сказал. И при этом улыбался.

– Преподобному свойственно христианское сострадание. И он не может не улыбаться, совершая гнусности. Итак, – обратился я к полицейским, – посмотрите внимательно, джентльмены. Посмотрите на Гудбоди. Это убийца. Самый отъявленный психопат и садист из тех, кого мне доводилось встречать. Или даже из тех, о ком мне доводилось слышать. Этот человек насадил на крюк Астрид Лемэй. Этот человек заколол вилами Мэгги на Гейлере. Этот человек…

– Вы сказали – вилами? – спросил де Грааф.

Очевидно, его рассудок был не в силах это воспринять.

– Подробности позже. Этот человек довел Джорджа Лемэя до помешательства, а затем и до смерти. Этот человек тем же способом пытался убить и меня. Этот человек сегодня пытался убить меня трижды. Этот человек вкладывает умирающим наркоманам в руки бутылки с джином. Этот человек сбрасывает людей в каналы, обмотав их свинцовыми трубами, но прежде подвергает их чудовищным пыткам. Мало того что этот человек сеет по всему миру деградацию, слабоумие и смерть. По его собственному признанию, он искусный кукловод, тысячами подвешивающий на цепочки кукол и заставляющих их плясать под свою дудку. Это пляска смерти, джентльмены.

– Неправда, – проговорил ван Гельдер. Он выглядел потрясенным. – Этого не может быть. Доктор Гудбоди? Священник церкви…

– Его зовут Игнатий Катанелли, у нас на него досье. Бывший член одной из мафиозных группировок Восточного побережья. Даже мафия не стала терпеть его злодеяния. Мафиози никогда не убивают просто так, только по серьезным деловым причинам. А Катанелли убивал, потому что он обожает это занятие. Наверное, в детстве отрывал мухам крылышки, а когда вырос, мух ему стало недостаточно. Он был вынужден убраться из Штатов, потому что мафия предлагала только одну альтернативу.

– Это фантастика! – подал голос Гудбоди. – Это возмутительно! Это…

Фантастика или нет, но к щекам преподобного все еще не вернулась краска.

– Заткнись, – сказал я. – У нас есть твои отпечатки пальцев и черепной индекс. Катанелли здесь сладко устроился, выражаясь американской идиомой. С прибывающего судна возле определенного бакена сбрасывается герметичный утяжеленный контейнер с героином. Его вылавливают и на барже отвозят на Гейлер. Там находится кустарный цех по изготовлению кукол, которых доставляют сюда. Что может выглядеть невиннее? Вот только в некоторых куклах, помеченных, содержится героин.

– Чепуха! – воскликнул Гудбоди. – Чушь собачья! Вы не сможете ничего доказать!

– А я и не собираюсь ничего доказывать, потому что через минуту или две прикончу тебя. Так вот, у нашего приятеля Катанелли есть собственная преступная организация. На него работают многие, от шарманщиков до стриптизерш. Сочетая шантаж, подкуп, наркозависимость и, наконец, угрозу расправы, он от всех добился гробового молчания.

– Работают многие? – Де Грааф не успевал переваривать услышанное. – Каким образом?

– Транспортировка и сбыт. Часть героина, весьма малая, распродается в Амстердаме. Куклы с начинкой поставляются в сувенирные магазины и в кукольные фургоны вроде того, с которого торгуют в парке Вондела. Девушки из паствы Гудбоди абсолютно легально покупают кукол с секретной меткой и перепродают героин мелким пушерам или напрямую наркоманам-иностранцам. Куклы из Вондела достаются со скидкой шарманщикам, а те обеспечивают дозами опустившихся бедолаг, которых не пускают в приличные заведения – конечно, если можно назвать приличным заведением притоны вроде «Балиновы».

– Но как же могло случиться, что мы ничего об этом не знали? – спросил де Грааф.

– Объясню непременно. Но прежде закончу рассказ о сбыте. Изрядная часть товара уходит отсюда в ящиках с Библиями – теми самыми, которые наш святоша так щедро раздавал по всему Амстердаму. Эти Библии полые. Милые девицы, которых Гудбоди по неизбывной доброте своей христолюбивой души взялся перевоспитать и спасти от участи худшей, чем гибель, приходят на его мессы, держа в нежных ладошках Библию. Некоторые из этих прелестниц, одетые монашками, уносят в ладошках другую Библию, а после толкают героин в ночных клубах. Оставшийся товар – большая часть прибывшей партии – переправляется в Кастель-Линден. Или я что-то упустил, а, Гудбоди?

По его физиономии было видно, что я не упустил ничего важного, но он смолчал. Я приподнял пистолет:

– Ну что ж, с тебя и начнем.

– Здесь никто не может взять закон в собственные руки! – резко произнес де Грааф.

– Так видно же, что он пытается сбежать, – рассудительно возразил я.

Гудбоди стоял неподвижно. Он был не в силах поднять руки еще хоть на миллиметр.

И тут уже второй раз в этот день у меня за спиной прозвучало требование расстаться с оружием.

Я медленно повернулся и уронил пистолет, который у меня мог забрать любой желающий. Каковым на этот раз оказалась Труди, вышедшая из тени и остановившаяся в пяти футах от меня. Ее правая рука удивительно твердо держала люгер.

– Труди! – Де Грааф потрясенно уставился на улыбающуюся во весь рот блондинку. – О боже! Как это пони…

Он не договорил, зато вскрикнул от боли, когда ван Гельдер саданул пистолетом ему по запястью.

Оружие де Граафа грохнулось на пол; и когда полковник повернулся к ударившему его коллеге, его лицо выражало лишь кромешное изумление.

Гудбоди, Моргенштерн и Маггенталер опустили руки, причем двое последних достали из карманов оружие. Так много квадратных ярдов ткани они тратили, чтобы укрывать свои обильные телеса, что услуги особого портного им не требовались.

Гудбоди вынул носовой платок, вытер лоб, который остро в этом нуждался, и раздраженно отчитал Труди:

– А ты не спешила с выходом на сцену.

– О, я наслаждалась зрелищем! – хихикнула она, и этот радостный, беззаботный голосок мог охладить кровь даже у замороженной камбалы. – Наслаждалась каждым счастливым мгновением!

– Не правда ли, трогательная пара? – обратился я к ван Гельдеру. – Ваша приемная дочурка и ее дружок-святоша. Ох уж эта подкупающая детская невинность…

– Заткнись, – процедил ван Гельдер. Он подошел ко мне, провел ладонью по телу и не нащупал оружия. – Сядь на пол. Держи руки так, чтобы я их видел. Де Грааф, к тебе это тоже относится.

Мы выполнили приказ. Я сидел, скрестив ноги, положив предплечья на бедра, а кисти на лодыжки. Де Грааф смотрел на меня, на его лице – абсолютное непонимание.

– Как раз подходил к этому моменту, – виновато произнес я. – Собирался объяснить, почему вы сами так мало продвинулись в поисках источника наркотиков. О том, чтобы не было продвижения, позаботился ваш верный помощник, инспектор ван Гельдер.

– Ван Гельдер? – Де Грааф, даже имея перед носом все вещественные доказательства, не мог поверить в предательство старшего офицера полиции. – Этого не может быть! Этого просто не может быть…

– Он на вас наставил не леденец на палочке, – мягко указал я. – Ван Гельдер – босс, ван Гельдер – мозг. Он Франкенштейн, а Гудбоди – всего лишь чудовище, вышедшее из-под его контроля. Правильно я говорю, а, ван Гельдер?

– Правильно. – Взгляд, устремленный ван Гельдером на Гудбоди, не сулил тому приятного будущего.

Впрочем, я сомневался, что у преподобного есть будущее.

Я посмотрел на Труди без всякой симпатии.

– Что же касается нашей маленькой Красной Шапочки, то она любовница ван Гельдера…

– Любовница? – Де Грааф был так сильно потрясен, что даже не выглядел потрясенным.

– Именно так, любовница. Но мне кажется, что «папочка» ее уже разлюбил. Ван Гельдер, я угадал? Слишком уж она спятила. В качестве второй половинки теперь годится разве что для преподобного. – Я повернул голову к де Граафу. – Эта симпатюля никакая не наркоманка. Да, у нее руки исколоты, но Гудбоди умеет имитировать следы инъекций, он сам мне об этом сказал. Ее психологический возраст – не восемь лет, она старше самого греха. И в два раза подлее.

– Я не знал. – В голосе де Граафа теперь звучало изнеможение. – Я не понимаю…

– Труди выполняла три задачи сразу, – продолжал я. – Коль скоро у ван Гельдера такая дочь, кто усомнится, что он злейший враг наркотиков и негодяев, которые на них наживаются? Она была идеальным посредником между ван Гельдером и Гудбоди – эти двое никогда не контактировали, даже по телефону. И что самое главное, она была важнейшим звеном в цепи поставок героина. Отвозила куклу на Гейлер, меняла ее на другую, с начинкой, потом в парке Вондела подходила к кукольному фургону и снова меняла. Вот этот-то фургон и доставил ее сюда, приехав за товаром. Наша Труди – очень милый ребенок, но напрасно она воспользовалась белладонной, чтобы придать своим глазам наркоманскую остекленелость. Я могу чего-то не понять сразу, но дайте срок и поколотите по голове – и до меня обязательно дойдет. Мне со многими наркоманами довелось пообщаться, и у всех глаза были не такие.

Труди снова хихикнула и облизнулась:

– Можно, я выстрелю? В ногу ему? Повыше?

– Детка, ты прелесть, – сказал я, – но тебе следует правильно расставлять приоритеты. Почему бы не посмотреть вокруг?

Она посмотрела вокруг. Все посмотрели вокруг. Кроме меня. Я поймал взгляд Белинды и едва заметно кивнул на Труди, стоявшую между ней и открытым грузовым люком. Белинда, в свою очередь, бросила взгляд на Труди, и это означало, что она поняла.

– Эх вы, болваны! – презрительно заговорил я. – Откуда, по-вашему, у меня все эти сведения? Мне их слили! Мне их слили двое прохвостов – они перепугались до смерти и продали вас за ломаный грош. Это Моргенштерн и Маггенталер!

Среди присутствующих, несомненно, были и нелюди в плане духовном, но в плане физическом они все же были людьми. Эти люди-нелюди дружно уставились на Моргенштерна и Маггенталера, которые стояли с выпученными от изумления глазами и разинутым ртом. Вот такими и скончались два толстяка, потому что оба были вооружены, а пистолет, оказавшийся у меня в руке, был слишком маломощным, чтобы я рискнул всего лишь ранить их.

Одновременно Белинда ринулась к Труди. Застигнутая врасплох, та отшатнулась, зацепилась ногами за порог люка и исчезла из виду.

Ее истошный тонкий крик не успел оборваться, а де Грааф уже предпринял отчаянную попытку дотянуться до руки ван Гельдера. Но у меня не было времени смотреть, чем это закончится, потому что Гудбоди силился вытащить пистолет. Я привстал и совершил прыжок в партере. Гудбоди обрушился на пол, и надо отдать должное прочности последнего – все доски остались на своих местах. А через секунду я уже был у преподобного за спиной, и у него изо рта вырывался то ли хрип, то ли клекот, потому что кисть моей руки, обвившейся вокруг его шеи, тянулась, чтобы ухватиться за плечо.

Де Грааф лежал на полу и слабо стонал; из рассеченного лба лилась кровь. Ван Гельдер держал перед собой сопротивляющуюся Белинду как щит – точно так же, как я держал перед собой Гудбоди. Инспектор улыбался. Наши пистолеты были направлены друг на друга.

– Шерманы во всем мире одинаковы, – заговорил ван Гельдер спокойным, будничным тоном. – Они никогда не причинят вред невиновному, особенно такой красотке, как эта девица. Что же до Гудбоди, то мне не жалко превратить его в дуршлаг. Я доходчиво объяснил?

Я взглянул на Гудбоди – на правую сторону его головы, только и видимую мне. Цвет кожи колебался между фиолетовым и сиреневым, и трудно было судить, в чем причина – в нехватке воздуха или в реакции на хладнокровное предательство партнера. Даже не знаю, почему я на него смотрел. Уж конечно, не сопоставлял ценность Белинды и Гудбоди в качестве заложников. За спиной у Белинды ван Гельдер в такой же безопасности, как беглец в храме. Конечно, если это не храм преподобного Гудбоди.

– Доходчиво, – сказал я.

– И вот что еще следует принять во внимание, – продолжил ван Гельдер. – У тебя пугач, а у меня кольт.

Я кивнул.

– А значит, я в выигрыше. – Он попятился к лестнице, все так же прикрываясь Белиндой. – В начале улицы стоит синий полицейский фургон. Мой фургон. Я на нем уеду. Но прежде разобью все телефоны в этом здании. По пути туда я собираюсь разбить телефоны в офисе. Когда подойду к фургону, взгляну на погрузочный люк, и, если не увижу тебя там, она мне больше не понадобится. Ты понял?

– Я понял. Но если ты ее убьешь – не важно, намеренно или по неосторожности, – то уже никогда не будешь спать спокойно. Ты понял?

– Понял.

Он скрылся с моих глаз, спускаясь по лестнице и увлекая за собой Белинду. Впрочем, я за ним больше не следил. Де Грааф сел и прижал платок к кровоточащему лбу, и это означало, что за жизнь полковника можно не беспокоиться. Отпустив шею Гудбоди, я завладел его пистолетом, а затем, все так же сидя за спиной у преподобного, достал наручники и пристегнул его к рукам Моргенштерна и Маггенталера.

Я встал и помог шатающемуся от слабости де Граафу сесть на стул. Затем оглянулся на Гудбоди – тот смотрел на меня, лицо было искажено ужасом. Когда он заговорил, это был уже не его обычный глубокий, проникновенный пасторский голос, а чуть ли не визг безумца:

– Ты не оставишь меня с ними!

Я оглядел бездыханных толстяков, к которым приковал его.

– Тебе ничто не мешает взять обоих под мышку и дать деру.

– Шерман, Христом Богом молю… Во имя всего святого, Шерман…

– Ты повесил Астрид Лемэй. Я обещал помочь ей, а ты насадил ее на крюк. Ты заколол вилами Мэгги – мою Мэгги. Ты собирался повесить Белинду – мою Белинду. Обожаешь любоваться смертью? Так полюбуйся же ею вблизи. – Задержавшись на пути к погрузочному люку, я оглянулся. – И если я не найду Белинду живой и здоровой, за тобой уже не вернусь.

Гудбоди взвыл, как загнанный зверь, и с содроганием посмотрел на мертвецов, ставших его тюремщиками.

Я высунулся из люка. На тротуаре, раскинув руки, лежала Труди, но мне было не до разглядывания. На другой стороне улицы ван Гельдер вел Белинду к полицейскому фургону. Подойдя, обернулся, увидел меня, кивнул и открыл дверь. Я возвратился к полуобморочному де Граафу, помог ему встать и направился к лестнице. Оттуда напоследок посмотрел на Гудбоди. Его взгляд был устремлен в никуда, лицо перекошено ужасом, из горла рвались невнятные хрипы. Так выглядит человек, заблудившийся в бесконечном кошмаре, человек, преследуемый сатанинскими исчадиями, человек, сознающий, что ему уже никогда не выбраться из этого ада.

Глава 14

На улицах Амстердама почти стемнело. Дождь лишь моросил, но, холодный, усугубленный порывистым ветром, он пронизывал до костей. Сквозь бреши в изорванных ветром тучах мигали первые бледные звезды. Луна еще не взошла.