Кукла на цепочке

Я предпочел идти пешком, потому что машину оставил далеко, а на амстердамские такси у меня развилась аллергия. Улицы были пусты – во всяком случае, те, по которым я проложил маршрут. Город казался очень тихим и мирным.

Я добрался до портового района, сориентировался и пошел дальше. И вот я в густой тени складской постройки. Светящиеся стрелки наручных часов показывали без двадцати два. Ветер усилился, воздух заметно остыл, но дождя не было, хотя атмосфера вокруг была насыщена сыростью. Я чувствовал ее запах среди крепких ностальгических запахов моря, смолы, канатов и всего прочего, что делает порты во всем мире пахнущими одинаково.

Рваные темные тучи, разбросанные по чуть менее темному небу, изредка позволяли показаться бледному месяцу, но и когда луна пряталась за ними, тьма не была кромешной, потому что над головой постоянно возникали изменчивые прогалины звездного неба.

В краткие моменты таких просветов я смотрел на гавань, простиравшуюся во мглу и дальше – в небытие. Можно увидеть сотни судов в одной из величайших гаваней планеты, от двадцатифутовых малотоннажек до громоздких рейнских барж, и все они теснятся в кажущемся хаосе, и все они передвигаются в кажущейся сумятице. Да, я знал, что на самом деле нет ни хаоса, ни сумятицы. Чтобы причаливать суда впритирку друг к другу, требуется сложнейшее маневрирование. И каждое судно имеет выход со стоянки в узкий канал, и оно пересечет еще два-три канала, каждый шире предыдущего, прежде чем окажется на водном просторе. С берегом суда соединяются длинными и широкими понтонами, а к тем под прямым углом примыкают узкие плавучие причалы.

Месяц схоронился за облаком. Я вышел из тени на один из центральных понтонов; резиновые подошвы совершенно беззвучно ступали по мокрым доскам. Даже если бы я топал подметками с гвоздями, здешние обитатели не уделили бы внимание этому обстоятельству. Ну, разве что кроме тех, кто питал ко мне недобрые намерения. Почти наверняка на всех баржах жили их экипажи, а на многих и члены семей моряков, но я видел лишь кое-где светящиеся иллюминаторы кают. Если не считать слабых трелей ветра, поскрипывания швартовых концов и постукивания бортов о причалы, стояла мертвая тишина. Гавань, по сути, была городом, и этот город спал.

Я преодолел примерно треть понтона, когда проглянула луна. Пора остановиться и осмотреться.

Ярдах в пятидесяти за мной целеустремленно и молча шагали двое. Я видел лишь темные силуэты, но все же заметил, что у этих силуэтов правые верхние конечности длиннее левых. Данное обстоятельство не удивило меня – как и появление самих преследователей.

Я бросил взгляд вправо. Еще двое решительно продвигались со стороны суши по соседнему, параллельному понтону. И шли они вровень с теми, что на моем понтоне.

Я посмотрел налево. Еще два темных силуэта. Слаженность, достойная восхищения.

Я повернулся и пошел дальше в сторону моря. На ходу извлек сверток из кобуры, снял водонепроницаемый чехол, застегнул его и убрал в карман на молнии. Луна скрылась. Я побежал, то и дело оглядываясь. Три пары недругов тоже перешли на бег. Когда оглянулся в очередной раз, двое на моем трапе остановились и прицелились. Или показалось? Трудно разглядеть в звездном свете. Но миг спустя я понял, что не ошибся: в темноте сверкнул алый огненный язычок. Выстрела не было слышно, что вполне понятно: никто в здравом уме не переполошит сотни крепких голландских, немецких и бельгийских моряков, если можно без этого обойтись. Однако со мной враги не собирались церемониться.

Снова вышла луна, и снова я побежал. От удачно посланной пули больше пострадала одежда, чем я сам, хотя жгучая боль в правой руке у плеча заставила меня инстинктивно схватиться за рану левой ладонью.

Ладно, хватит играть в поддавки.

Я свернул с широкого понтона на узкий, запрыгнул на нос баржи, причаленной под прямым углом, бесшумно пробежал по палубе и укрылся на корме за рулевой рубкой. Затем осторожно выглянул из-за ее угла.

Двое на центральном трапе стояли и энергично махали руками, объясняя своим товарищам справа, что нужно обойти меня с фланга и, если я правильно понял их жесты, прикончить выстрелами в спину. Похоже, эти люди крайне слабо представляли себе, что такое честная игра и спортивный дух, но в их профессионализме сомневаться не приходилось. Было совершенно очевидно, что, если они реализуют свои шансы, которые я оценивал как довольно высокие, это будет сделано именно методом окружения или обхода. А значит, в моих интересах как можно скорее сорвать этот план.

Я временно убрал из уравнения двоих на среднем понтоне, здраво рассудив, что они будут стоять и ждать, когда обходящие застигнут меня врасплох, и повернулся к левому. Пять секунд – и вот мои недруги на виду, не бегут, а уверенно шагают, вглядываясь в тени, отбрасываемые рубками и корпусами барж. Очень неосторожное, даже глупое поведение, учитывая, что я нахожусь в самой густой из здешних теней, а они, напротив, опасно залиты светом месяца. У них не было шансов увидеть меня раньше, чем я их. Один из них вообще ничего больше не увидит, – вероятно, он скончался еще до того, как на удивление беззвучно повалился на настил и с еле слышным плеском скатился в воду. Я прицелился во второго, но тот среагировал молниеносно – метнулся назад, за пределы моей видимости, прежде чем я успел выжать спуск. Отчего-то пришло в голову, что мой спортивный дух пребывает на более низком уровне, чем у врагов, но в тот вечер мне не хотелось смиренно дожидаться конца.

Я переместился к другому углу рулевой рубки. Двое на среднем понтоне не двигались – видимо, не знали, что произошло. Для уверенной ночной стрельбы из пистолета они находились слишком далеко, но я попытался, очень тщательно прицелившись. Услышал, как один вскрикнул и схватился за ногу; судя по тому, с какой резвостью он вслед за своим товарищем убежал с понтона за баржу, рана была несерьезной.

Вновь луна скрылась за облаком, совсем крошечным, но единственным на тот момент; как только оно уйдет, меня обнаружат. Я прокрался по палубе на нос судна, спустился на широкий понтон и побежал вглубь гавани.

Не успел и десятка ярдов преодолеть, как чертова луна снова засияла. Я распластался на настиле головой к берегу. Понтон слева пустовал. Ничего удивительного – у человека, остававшегося там, наверняка резко убыло смелости. Я посмотрел направо. Двое находились гораздо ближе, чем те, которые так благоразумно покинули средний понтон, и по их безбоязненному продвижению вперед я понял: они еще не знают, что один из их компании лежит на дне гавани. Но эти парни научились осторожности так же быстро, как и трое других, – они мигом очистили понтон, когда я пустил две пули в их сторону, несомненно промахнувшись.

Двое убежавших со среднего понтона делали осторожные попытки вернуться на него, но находились слишком далеко, чтобы беспокоить меня – или чтобы я беспокоил их.

Еще минут пять продолжались эти смертельные прятки: я бежал, укрывался, стрелял и снова бежал, а враги неуклонно приближались. Теперь они не лезли на рожон и умно использовали свое численное превосходство: один или двое отвлекали меня, пока остальные перебежками продвигались вперед, от баржи к барже. Трезвый и хладнокровный расчет подсказывал: если не предпринять что-нибудь новенькое, причем безотлагательно, эта игра завершится не в мою пользу и тоже очень скоро.

И хотя обстоятельства были крайне неблагоприятны для отвлеченных раздумий, несколько коротких остановок под прикрытием судовых надстроек я посвятил мыслям о Белинде и Мэгги. Видели бы они меня сейчас… Не потому ли так странно вели себя при расставании, что какое-то особое женское чутье подсказывало им, какие меня ждут неприятности? И чем закончатся мои ночные приключения. Что, если они окажутся правы? Несложно представить, как сильно пошатнется их вера в непогрешимую компетентность начальства.

То, что я испытывал в эти минуты, нельзя назвать иначе как отчаянием, и подозреваю, выглядел я этому отчаянию под стать. Было подозрение, что в порту меня подстерегает человек с пистолетом или ножом, и с ним бы я, пожалуй, справился, а при везении и с двумя. Но чтобы шестеро?! Что я сказал Белинде тогда возле склада? «Отступить – не значит сдаться, после снова сможешь драться». Но мне уже некуда бежать – до конца главного трапа осталось всего-навсего двадцать ярдов.

Что ни говори, тяжкое это ощущение, когда тебя травят, точно дикого зверя или бешеную собаку, а в сотне ярдов знай себе спят сотни людей, и все, что нужно для спасения, – это свинтить глушитель и пальнуть раза два в воздух; через считаные секунды вся гавань окажется на ногах. Но я не могу себе этого позволить, ведь задуманное осуществимо только в нынешнюю ночь, и я знаю, что второго шанса не выпадет никогда. Если подниму тревогу, мое дальнейшее пребывание в Амстердаме не будет стоить ломаного фартинга. Я не пойду на это, пока остается хоть малейшая надежда на успех…

Похоже, я тогда был не совсем в здравом уме.

Я глянул на часы. Шесть минут второго, время истекло. Я посмотрел на небо. Небольшое облако плывет к луне, а когда доплывет, враги предпримут очередную и почти наверняка последнюю атаку. А я предприму очередную и почти наверняка последнюю попытку сбежать.

Я посмотрел на палубу баржи: груз – металлолом. Взял какую-то железяку и снова оценил продвижение облака: вроде не плотной серединой своей темное пятно закроет луну, но все же закроет.

Во второй обойме оставалось пять пуль, и я быстро отправил их в те места, где, как я знал либо предполагал, прятались мои преследователи. Надеялся этим задержать их на несколько секунд, но, если честно, надежда была слабой. Торопливо засунув пистолет в водонепроницаемый чехол и для надежности убрав его не в кобуру, а в карман куртки и застегнув молнию, я пробежал несколько ярдов по палубе, вскочил на планшир и спрыгнул на узкий понтон. Там не удержался на ногах, в отчаянной спешке поднялся и тотчас обнаружил, что проклятая туча проплыла мимо луны.

Мне вдруг стало очень спокойно. Я побежал, потому что никаких других вариантов не оставалось. Бежал и неистово мотался из стороны в сторону, чтобы сбить прицел моим потенциальным палачам. С полдесятка раз за неполные три секунды услышал топот мягких подошв – враги были совсем близко, – и дважды чужие руки яростно хватали мою одежду.

Внезапно я резко запрокинул голову, вскинул руки и отправил железку кувыркаться в воздухе; прежде чем упасть в воду, она звучно стукнулась о настил. Шатнувшись, точно пьяный, я схватился за горло и спиной вперед повалился с трапа. Но сначала хорошенько запасся воздухом, а при ударе о воду сумел удержать его в легких.

Вода оказалась холодной, но не ледяной, а еще не прозрачной, и было не очень глубоко. Ноги коснулись илистого дна, и я позаботился о том, чтобы этот контакт не прервался. Выдыхал медленно-медленно, с предельной бережливостью расходуя воздух, которого, вероятно, было немного, ведь я нечасто занимался подобными вещами. В том, что недруги намерены покончить со мной во что бы то ни стало, сомневаться не приходилось, а значит, двое на среднем понтоне уже через пять секунд после моего падения наверняка уставились вниз, рассматривают место, где я исчез. Остается лишь надеяться, что неторопливый поток пузырьков из глубины подтолкнет их к ложному выводу, причем очень скоро, потому что долго разыгрывать этот спектакль я не смогу.

Когда истекло, по моим ощущениям, порядка пяти минут, а объективно едва ли больше тридцати секунд, я перестал отправлять пузырьки к поверхности – по той простой причине, что в легких уже ничего не осталось. Грудь ныла, сердце стучало в ребра как в барабан, болели уши. Оттолкнувшись от топкого дна, я поплыл направо. Беда, если неверно сориентировался… Но нет, мне повезло. Рука наткнулась на киль баржи, и я не упустил своего шанса – быстро проплыл под днищем и вынырнул с другой стороны судна.

Едва ли я сумел бы продержаться под водой еще пару секунд, не захлебнувшись. Впрочем, в определенных обстоятельствах – например, когда речь идет о жизни и смерти, – человек способен мобилизовать всю свою волю. Так что мне для восстановления сил понадобилось лишь несколько мощных, но беззвучных вздохов. Поначалу я ничего не видел, но это лишь из-за масляной пленки на поверхности воды, которая склеила мои веки. Я справился с ней, однако смотреть вокруг было особо не на что. Виднелись только темный корпус баржи, за которой я прятался, средний понтон передо мной и другая баржа футах в десяти, стоящая параллельно моей. И слышались голоса, невнятное бормотание.

Я бесшумно переплыл к корме, уперся в руль и осторожно выглянул. Двое мужчин, один из них с фонарем, стояли на понтоне и всматривались в глубину. Но вода ничего не выдала, она была черна и неподвижна.

Мужчины выпрямились. Один пожал плечами, а затем поднял руки ладонями кверху. Второй согласно кивнул и бережно потер ногу. Первый дважды просигналил, скрестив руки над головой и повернувшись влево и вправо.

В тот же миг раздались трескотня и чихание – где-то очень близко заработал судовой дизель. Было очевидно, что моим врагам не пришлось по вкусу данное обстоятельство. Тот, который сигналил, тотчас схватил за руку другого и повел его прочь, сильно хромая, но продвигаясь с максимально возможной скоростью.

Я взобрался на борт баржи. Это только сказать легко: «взобрался на борт баржи». Когда наклонный иллюминатор находится в четырех футах от поверхности воды, подобное гимнастическое упражнение далеко не каждому под силу. В моем случае оно оказалось совершенно невыполнимым, но я в конце концов решил задачу при посредстве кормового фалиня и, перевалившись через фальшборт, пролежал аж полминуты, задыхаясь, точно угодивший на мель кит, прежде чем минимальное восстановление сил после абсолютного их исчерпания вкупе с крепнущим осознанием дефицита времени заставили меня подняться на ноги и направиться к носу баржи, откуда я мог следить за происходящим на среднем понтоне.

Парочка, наверняка исполненная праведного удовлетворения, которым награждает трудяг добросовестно выполненная работа, превратилась в далекие смутные тени, растворяющиеся в более густой тени складских построек на берегу.

Я спустился на понтон и с минуту посидел, пока не обнаружил источник дизельного шума, а затем, пригнувшись, быстро побежал туда, где баржа была пришвартована к узкому понтону. Оставшиеся ярды осторожно преодолел на четвереньках.

Имевшая длину не менее семидесяти футов и соразмерную ширину, баржа не могла похвастаться изяществом очертаний. Три ее четверти были отведены под трюмы, ближе к корме стояла рулевая рубка, а сразу за ней палубная каюта экипажа. Сквозь занавешенные иллюминаторы сочился желтый свет. Здоровяк в темной фуражке, высунувшись из окна рулевой рубки, переговаривался с кем-то из подчиненных, а тот готовился спуститься на узкий причал, чтобы отшвартовать судно.

Корма упиралась в средний понтон, где лежал я. Подождав, пока матрос переберется на узкий понтон и скроется с глаз, я бесшумно залез на корму баржи и притаился за каютой. Через некоторое время послышались шлепки перебрасываемых через борт канатов и глухой удар подошв по дереву – это матрос запрыгнул с причала на палубу. Я бесшумно двинулся вперед, к стальному трапу, прикрепленному к передней стене кабины. Взобрался на его верх и перелез на ступенчатую крышу рубки, где и залег. Вспыхнули навигационные огни, но это меня не встревожило. Два фонаря, расположенные на противоположных краях крыши рубки, светили так, что моя лежка находилась в относительной темноте.

Мотор зазвучал глуше, узкий причал медленно растаял во мгле за кормой. Уж не попал ли я из огня да в полымя?

Глава 10

Покидая отель, я был совершенно уверен, что этой ночью мне предстоит выйти в море, а любой человек, которому светит подобная перспектива, должен быть готов к тому, что придется основательно промокнуть. И если бы я проявил хоть чуточку предусмотрительности, на мне был бы сейчас надежный гидрокостюм.

Я нешуточно мерз. По ночам над Зёйдерзе ветер достаточно суров, чтобы пронять даже одетого по-зимнему, но вынужденного лежать без движения человека, а моя легкая одежонка насквозь пропиталась морской водой, и студеный бриз норовил превратить меня в ледяную глыбу – с той лишь разницей, что глыба неподвижна, а я трясся, точно больной гемоглобинурийной лихорадкой. Единственное утешение – дождь мне не страшен. Невозможно вымокнуть еще сильнее.

Онемевшими от холода пальцами я расстегнул упрямые молнии, извлек из непромокаемых чехлов пистолет и неизрасходованную обойму, зарядил оружие и убрал его в карман. Интересно, что произойдет, если в критический момент замерзший палец откажется давить на спусковой крючок? Я поспешил засунуть правую руку под мокрую полу пиджака. Но руке от этого стало еще холоднее, пришлось ее вынуть.

Огни Амстердама остались вдали за кормой, баржа выбралась в Зёйдерзе. Я заметил, что она идет по той же широкой дуге, что и накануне в полдень «Марианна», только в противоположном направлении. Она прошла рядом с парой бакенов; мне, глядевшему поверх ее носа, казалось, что она должна наткнуться на третий бакен, находящийся ярдах в четырехстах по курсу. Впрочем, не было ни малейших сомнений: капитан отлично знает, что делает.

Едва рокот двигателя поутих и винт сбавил обороты, из каюты на палубу вышли двое – впервые с того момента, как судно покинуло стоянку. Я постарался еще плотнее вжаться в крышу рубки, но они направились не в мою сторону, а к корме. Чтобы наблюдать за ними, я перевернулся на бок.

Один нес длинный металлический прут, к концам которого были привязаны лини. Встав по краям кормы, матросы помаленьку стравливали лини, пока прут не повис – должно быть, возле самой воды. Я развернулся и посмотрел вперед. Баржа, шедшая теперь очень медленно, находилась не более чем в двадцати ярдах от мигающего бакена, и пройти ей предстояло в двадцати футах от него. Из рулевой рубки донесся резкий командный голос. Я снова повернулся к корме и увидел, что матросы осторожно пропускают лини сквозь кулаки; один при этом считал. Угадать смысл этого действия было легко, хотя в потемках я не мог ничего толком разглядеть. Лини размечены узелками, чтобы стравливающие их люди могли держать прут строго горизонтально.

Нос баржи уже поравнялся с бакеном, и тут раздался возглас одного из матросов. Тотчас медленно, но уверенно оба принялись выбирать лини. Я уже знал, что появится из воды, но все равно внимательно наблюдал. Матросы тянули, и вот на поверхность вынырнул двухфутовый цилиндрический буек. За ним последовал маленький четырехрогий якорь, зацепившийся одним рогом за металлический прут. К якорьку крепился трос. Буек, якорь и прут были подняты на борт, затем матросы потянули трос, и вскоре моим глазам предстало то, ради чего все это затевалось. Серый стальной ящик в бандаже из стальных полос, дюймов восемнадцати в ширину и двенадцати в высоту. Его тотчас занесли в каюту, но к этому моменту двигатель уже заработал на полную мощность, а буек отправился за корму. Вся процедура была проделана с легкостью и уверенностью, которые свидетельствовали о давнем знакомстве с только что примененным методом.

Время шло, и это было очень неприятное время. Я ошибался, полагая, что еще пуще промокнуть и замерзнуть невозможно. К четырем ночи небо совсем потемнело и зарядил дождь – самый холодный дождь на моем веку. К этому моменту то скудное, что еще оставалось от телесного тепла, успело худо-бедно подсушить внутренние слои одежды, но только выше пояса – благодаря парусиновой куртке. Вскоре надо будет двигаться, снова лезть в воду, – надеюсь, мой паралич не достиг той стадии, когда можно только утонуть.

В небе забрезжил ложный рассвет, и я увидел на юге и востоке смутные очертания суши. Затем снова потемнело; какое-то время мне не удавалось ничего разглядеть. Но вот восток озарился по-настоящему и показался берег; напрашивался вывод, что мы довольно близко подошли к северному краю Гейлера и теперь двинемся по дуге на юго-запад, а после на юг, к островной бухточке.

Я никогда не обращал внимания на то, как медленно ходят эти чертовы баржи. Вдали от берега казалось, что судно вообще застыло на воде. Мне совершенно не улыбалось подплыть к Гейлеру средь бела дня и спровоцировать очевидцев – а они там непременно окажутся – на бурное обсуждение эксцентричной натуры одного из членов команды, который предпочел мерзнуть на крыше рулевой рубки, а не греться в каюте. Но соблазнительную идею погреться в каюте я тотчас же вышвырнул из головы.

Над дальним берегом Зёйдерзе показалось солнце, вот только от него не было проку. Такое солнце – никудышная сушилка для одежды… Очень скоро я с радостью убедился в своих обманутых ожиданиях: небо затянулось пеленой туч и косой ледяной дождь снова принялся за работу, угрожая свести на нет циркуляцию крови. А радость объясняется тем, что тучи и дождь могли отбить у портовых зевак охоту выходить из дома.

Плавание близилось к концу. На мое счастье, дождь окреп настолько, что больно хлестал по лицу и рукам, взбивал на волнах шипящую пену. Видимость сократилась до пары сотен ярдов, и, хотя я различал конец шеренги навигационных знаков, к которым сворачивала баржа, дальше бухта растворялась в непроглядной мгле.

Я завернул пистолет в непромокаемый чехол и засунул в кобуру. Надежнее было бы по-прежнему держать его в застегнутом на молнию кармане парусиновой куртки, но я решил не брать ее с собой. Вернее, не надеялся вернуться вместе с ней. За ночь я так сильно замерз и ослаб, что в громоздкой, тяжелой, сковывающей движения куртке мог бы и не добраться до берега.

Спрашивается, что мешало мне взять в эту экспедицию надувной спасательный жилет или пояс?

Я выпутался из куртки, свернул ее и засунул под мышку. Ветер сразу сделался куда холоднее прежнего, но мне уже было не до переживаний из-за такого пустяка. Я съехал по крыше рубки, бесшумно спустился по трапу, прополз ниже теперь уже не занавешенных окон каюты, быстро оглядел палубу – излишняя предосторожность, надо спятить, чтобы торчать снаружи в такую погоду без необходимости. Я бросил куртку за фальшборт, сам через него перелез, свесился на всю длину рук, убедился, что винт находится далеко, и разжал пальцы.

В море оказалось теплее, чем на крыше рубки, и это пришлось как нельзя кстати – слабость меня тревожила не на шутку. Я намеревался просто держаться на воде, пока баржа не войдет в бухту или хотя бы не скроется в пелене дождя, но иногда приходится жертвовать удобствами ради выживания. А выживание в тот момент было моей главной заботой… Да нет, пожалуй, единственной. Я поплыл за быстро удаляющейся кормой с максимальной скоростью, на какую был способен.

Такой заплыв, продолжительностью не более десяти минут, вполне по силам тренированному шестилетнему ребенку, но мне он дался ценой невероятного напряжения воли, и не возьмусь утверждать, что сумел бы повторить этот подвиг. Наконец впереди явственно показался мол. Я свернул, оставив справа от себя навигационные знаки, и вскоре доплыл до берега.

Когда я уже пробирался по пляжу, дождь резко, словно по команде, прекратился.

Соблюдая всяческую осторожность, я поднялся на небольшой бугор, чья вершина находилась на одном уровне с верхом мола. Последние футы преодолевал ползком по мокрой земле. Приподнял голову и увидел справа, совсем близко, две крошечные прямоугольные гавани. Внешнюю соединял с внутренней узкий проход. За внутренней лежала очаровательная, прямо-таки открыточная деревушка Гейлер. Имея одну длинную и две короткие прямые улицы, окаймляющие внутреннюю гавань, в остальном она представляла собой завораживающий лабиринт с извилистыми дорогами и хаотичным нагромождением построек, преимущественно крашенных белым и зеленым домов на сваях, предназначенных для защиты от наводнений. Сваи соединены простенками – вот вам и подвал. А вход – на втором этаже, и к нему ведет снаружи деревянная лестница.

Я перенес внимание на внешнюю гавань. Баржа пришвартовалась у ее внутренней стенки, и разгрузка уже шла полным ходом. Два небольших мачтовых крана, установленных на берегу, извлекали из трюмов ящики и мешки, но меня интересовал не этот груз, наверняка законный, а компактный стальной ящик, выловленный из моря. Уж в чем в чем, а в его незаконности сомневаться не приходилось. Поэтому я взял под пристальное наблюдение каюту баржи. Всем сердцем надеялся, что не опоздал. Хотя разве я мог опоздать?

Как оказалось, очень даже мог. И тридцати секунд не прошло, а из каюты вышли двое, причем один нес мешок, перекинув его через плечо. Груз, прежде чем лечь в этот мешок, был упакован в мягкое, но все же угловатость бросалась в глаза – и не оставляла сомнений, что это тот самый ящик.

Двое сошли на пристань. Я немного понаблюдал, чтобы получить общее представление о взятом ими курсе, соскользнул обратно на топкий берег (еще одна статья расходов, мой наряд не пережил эту ночь) и двинулся следом.