ПОХОЖДЕНИЯ МАЛОИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, БУДУ ЗА ТЕБЯ МОЛИТЬСЯ, КНИГА ПЕРВАЯ

При трудоустройстве меня на работу в свою фирму, откинувшись в кресле, шутливо выразился:

– Семен Владимирович, у меня тебе будет вольготно: зарплату я дам больше чем в НИИ, а если руки будут «свербеть» и захочется написать что-то такое наподобие «Дворянского гнезда», как у Ивана Сергеевича Тургенева, только о «новых русских», пожалуйста, препятствий с моей стороны никаких не будет. Я даже помогу опубликовать твой опус. ― Юрий Александрович после моей книги о родных ждал от меня книги о друзьях, то есть о себе. Я тогда словам Шакина порадовался, поразмышляв ― «дал добро», тут же подписал заявление, а про себя сделал замечание: «опусами» называют музыкальные произведения и ни в коем случае не литературные. Такое сравнение непростительно для культурного человека.

Может, я допустил ошибку, упомянув о написанной мной книге, и не дал Юрию Александровичу Шакину почитать рукопись, да и денег на издание отчего-то у него не попросил. Правда, тогда фирму «лихорадило» заказов было мало, и надеяться на товарища я не мог. Да, он бы пообещал: источать обещания Шакин любил, но и тут же забыл бы. Второй раз к нему я бы не подошел. То, что я издал книгу на свои кровные ― правильно сделал. Сомнений у меня здесь не возникало. Одно меня беспокоило: я не знал, как преподнести Юрию Александровичу свое «Дворянское гнездо», так как он в ней был главным героем. Придумывать витиеватые слова было необязательно: на следующем за титульным листом была выполненная типографским способом надпись: «Посвящается друзьям и коллегам по работе, поддержавшим меня в моем нелегком начинании». Ниже я витиевато подписался и поставил дату.

Долго я носил книгу в потайном кармане, пока не помог случай. Дарение состоялось на День фирмы, в тесном кругу, собравшихся на праздник сотрудников и товарищей.

– Юрий Александрович, вот хотел преподнести, да все как-то не получалось, а сейчас…, ― сказал я и, не докончив мысль, вручил томик своему шефу. Он долго тряс мне руку, а после ни сразу конечно, но уволил: вначале вывел меня за штат. На работу я мог ходить и заниматься своими обязанностями, что некоторое время и делал, мне за это исправно платили. Деньги я получал по отдельной ведомости, в конверте. Но затем раз забыли, другой и я остался дома. Недели через две Юрий Александрович позвонил мне:

– Семен Владимирович, извини, на фирме совсем плохи дела. Ну, ты же понимаешь? ― полувопросительно промямлил он. ― У меня тут же перед глазами возник его кабинет, добротный большой двух тумбовый стол за которым он сидел и располневшее за последние годы аморфное тело, склоненное над столешницей, в позе, зависимого от обстоятельств человека. Еще мгновение и он стечет по креслу вниз, на пол.

– Я не успеваю вовремя выплачивать зарплаты работникам, официально числящимся у меня на фирме, попросту нет денег. Немного ситуация измениться к лучшему, тогда добро пожаловать. Приходи! Жду! ― четко произнес Шакин и я увидел через километры, разделяющие нас, выпирающий загривок товарища, придававший ему значимость. Юрий Александрович мог быть различным. Он знал, когда каким ему быть. Мне за годы работы в научно-исследовательском институте Шакин был знаком как «облупленный» и оттого я не придал значения его словам. Ждать от него благосклонности не следовало.

Однажды за спиной у Юрия Александровича одна знакомая женщина долго хвалила мою книгу, затем, не удержавшись, высказала рецензию, данную им самим. «Уж очень был недоволен Шакин твоим сочинением, ― сказала она. ― Что его взбесило? ― Так это описание тобой его «любовных проявлений» к одной нашей сотруднице. Ну, ты Семен Владимирович в курсе за кем он бегал, и продолжает увиваться! Не зря же Юрий Александрович ее разыскал и к себе на фирму пристроил. О ней, ты вообще не должен был ничего писать ― только о работе на износ, в поте лица, на благо и процветание фирмы». ― Я тогда на своего товарища сильно обиделся и даже вспылил, иначе не сказал бы:

– Уж о ком мне писать, а о ком не писать ― это не его дело ― мое! Я писатель, а не он. Ему придется довольствоваться тем, что есть. ― Мне тогда было все равно, сообщит ли эта женщина Юрию Александровичу о нашем разговоре или же нет. Она не удержалась, тут же выложила слово к слову. Не для того чтобы насолить мне. Ей не терпелось вывести генерального директора из равновесия, и мои слова оказались очень кстати. Он ей тоже был неприятен. Я о том узнал, но нескоро. Года два прошло.

Что же было после разговора со знакомой? Я долго ходил в раздумьях, недоумевал, отчего Шакину понравилась моя первая книга и разочаровала вторая, написанная о нем? Я и в той и другой использовал один и тот же язык. Что еще? Довольно четко прописал характеры. Хотя мне не раз хотелось что-то приукрасить, добавить лишнего. Однако нет, удержался, даже о плохом ― из прошлой жизни своего товарища, я высказался лаконично без грубостей.

Для того чтобы понять Юрия Александровича я должен был съездить в Щурово к матери. Она была невольной распространительницей моих книг и слушательницей рецензий о них. Они были самыми различными и необязательно хвалебными.

Однажды когда зашла речь о моей второй книге, и я ей пожаловался, мать не удержалась:

– Сеня, да не переживай ты так. Для книги ты использовал ранние рассказы Шакина о себе. Так ведь?

– Да, так! ― ответил я.

– Ну вот. А это о многом говорит. Я тебе тоже могу припомнить многое, о чем ты говорил год, два, три назад. Это прошлое давно тобой отредактировано и изменено до неузнаваемости. Ты, выслушав меня, не согласишься. И будешь прав. Человек не стоит на месте, он развивается, постоянно изменяет себя и свое прошлое. Человеку нельзя угодить. Нельзя. Ты вот написал и уехал, а я постоянно выслушиваю мнения о твоей книге. Даже о первой, хотя уже прошел ни один год. И эти мнения будут меняться, все время меняться.

– Да, ты как всегда права! ― сказал я матери и успокоился. Нервничать, зная рецензию о книге, высказанную товарищем не было смысла, да и ждать от него повторного телефонного звонка не следовало, и я не ждал, но он однажды Шакин все-таки позвонил мне:

– Хочу тебе предложить одно место. Приезжай в офис, тогда и поговорим! ― Я напрямую ему не отказал, хотя и нуждался в работе. Мне было интересно его положение, и я принялся расспрашивать товарища не о делах, а о личной жизни. Выяснил, что он женился на молодой девушке, и уже они ожидают пополнения. Я тут же поспешил поздравить Юрия Александровича. Чего еще нового сказал мне Шакин? ― сообщил о том, что известный мне родительский дом он перестроил и сделал из него особняк ― «гнездо», иначе его не назовешь, да и еще подумывал Юрий Александрович заводик поставить рядом для чего прикупал у пенсионеров старые домишки. Правда, о заводике он не распространялся, сказал мельком.

– У меня здесь в селе, можно сказать, родовое имение. Мои одноклассники меня сравнивают с помещиком Лаврецким, а бывшее село именуют Шакиным. Вот так! Хотя оно уже часть Москвы! ― Я усмехнулся, но ничего негативного ему не высказал, похвалил за расторопность. Будто нехотя Юрий Александрович поинтересовался о моем творчестве.

– Пописываю, ― тут же сообщил я. ― Ты меня оторвал от написания второй книги о новых русских. Она будет продолжением книги уже известной тебе. Да и с ее героем ты знаком, не понаслышке!

– Да-да, продолжение «Дворянского гнезда». Заманчиво, заманчиво, ― растягивая слова, промямлил Юрий Александрович, упав духом, и тут же быстро попрощавшись, торопливо положил трубку. Он не ждал от меня ничего хорошего и был, возможно, собой недоволен за откровенность во время разговора и выдачу информации о родовом имении и заводике.

У меня хватит фантазии изобразить его барские черты характера, и я это сделаю. Мне достаточно двух-трех, оброненных Шакиным, фраз, чтобы превратить их во многие страницы убористого текста. Из-за неимения необходимых для меня сведений о нем я могу что-то додумать, предсказав возможное развитие сюжета. А еще, обратиться к одной знакомой женщине ― поможет, да и не только она, но и другие мои товарищи, «не выбитые» Юрием Александровичем из штата его фирмы, уважающие меня и поддерживающие со мной отношения, не поскупятся: ― все выложат до мельчайших подробностей. Это им будет даже интересно, хотя бы по причине пренебрежения к ним, источаемого самодовольным Шакиным

2

Бежать «под крыло» к своему товарищу, я не торопился, ― не нужны мне были его деньги. Я человек простой, привык в жизни довольствоваться малым, надеялся обойтись без его подачек. Пусть я не работал, работала жена. Одной ее зарплаты нам хватало. Семейный бюджет не трещал. Ну, лишь в случае незапланированных трат, ― больших покупок. Но и тогда я находил выход: шел в сбербанк и снимал необходимую сумму денег с пенсии.

Моя пенсия из-за доплат правительства Москвы была выше, чем у жителей других регионов страны, но завидовать, здесь нечему ― у нас расходы более значительны ― одна «коммуналка» чего стоит. Да и на бензин приходилось раскошеливаться, не вода ― денег стоит. Я уже не мог обходиться без своей «ласточки». Чуть что запрыгнул и вперед.

Замужняя дочь Елена Прекрасная жила отдельно от нас и если что-то у нас просила, то тактично и довольно редко.

Ситуация изменилась после смерти отца Владимира Ивановича. Нужны, стали эти проклятые деньги. Не для себя, для старенькой матери, ей как-никак перевалило за восемьдесят. Трудно стало родительнице справляться с большим каменным домом, с огородом. Двадцать соток обработать нужно. Не те уже были силы, да и уходили в арифметической прогрессии. Оставляли они ее. Хотя еще совсем недавно года два-три назад по воскресным дням мать каждую неделю ходила на базар за покупками, да и ярмарки не пропускала. В селе их было пять в году.

Мать жила отдельно от меня и брата, и ни где-нибудь в Подмосковье, а далеко, в Брянской области, в селе Щурово. Я был родом оттуда.

Меня когда-то после окончания школы и службы в армии отвез на железнодорожную станцию двоюродный брат Александр на своем «Жигуленке». Я взял в кассе билет и уехал в Москву. Так там и прижился.

Мой младший брат Федор, Щурово не покидал, построил себе большой каменный дом и жил с семьей, правда, на дальней улице в стороне от родительского гнезда. Он, по возможности, помогал матери, а однажды, посовещавшись со своей женой, предложил ей закрыть дом и перебраться жить к нему, но она отказалась:

– Это ты что же мне предлагаешь, предать память вашего отца? Нет, ни за что! Век жила, проживу, сколько надо еще, ― грозно закончила родительница. Мое предложение матери проводить зимы в Москве, ну а весну, лето и осень в Щурово ею тоже было отвергнуто, ― жалко стало матери бросать даже на время большой кирпичный дом, ― окна повыбивают и все «добро» растащат, ― подытожила она мой издалека начавшийся разговор и была права. Раньше тащили «наше», то есть ― колхозное, а теперь после развала страны стали друг у друга воровать. Работы на селе не было, а выпить, желание у мужиков, не зависимо от власти: социализм то или капитализм, никогда не пропадало, с разрухой в стране, так даже еще усилилось. Что мне оставалось делать? Поразмыслил я и занялся обустройством отцовского дома. Раньше я только заборы вокруг усадьбы ремонтировал: они падали, я их поднимал, словно из небытия, из больших зарослей крапивы. Откуда она только бралась ― странно, раньше не было, а сейчас росла и росла, не вывести.

Я давно уговаривал мать провести в дом газ: труба проходила вдоль улицы, лет десять назад зарыли, сразу же после чернобыльской катастрофы. Многие из жителей села пользовались газом и были довольны, но мои родители не хотели, топились по старинке дровами, считали, что это дешевле ― и были правы,― но тогда рядом с матерью находился отец, ― он помогал. А помощи не стало и хоть плачь. Отправившись на пенсию, я стал часто приезжать в Щурово. Но этого матери было недостаточно. Она не раз говорила: «Вот бы ты жил со мной, я и горя не знала».

– У меня семья, не могу, ― отвечал я. И был прав. Квартиру необходимо было поддерживать в порядке. Раньше это было делать проще, ― вызвал слесаря или же электрика, нанял специалистов из фирмы «Заря»: была такая, ― придут, за копейки поклеят обои, окна помоют и не только многое другое сделают. А сейчас все стало дорого, и я приноровился в доме делать все сам, неплохо получается, даже соседи нет-нет и просят помочь.

Брат Федор во время моего отсутствия часто наведывался, помогал матери, но потом остыл. На дворе зима тогда была. Заверюха однажды поднялась и желания пропали. Раз не пришел, другой, а затем появлялся от случая к случаю. Дома работы хватало. Да и служба на почте требовала времени. Он из обычного почтальона сделался начальником отделения, а это ответственность за коллектив, ежедневная отчетность перед вышестоящим начальством. Федор чтобы справиться с работой часто задерживался допоздна, подсчитывал дневную выручку и отправлял отчет через Интернет в Брянск, а оттуда информация поступала и в столицу. Очень они там, наверху любили слышать «жужжание», работающих по стране отделений. Хотя разобраться, толку в них уже не было: объемы доставки писем, газет и других корреспонденций значительно упали, носили старикам и старушкам пенсии, да занимались несвойственным делом, обычной доставкой самых различных мелких товаров.

Мать чтобы не переезжать на зиму в Москву «скрипя сердцем» согласилась с моими доводами.

– Хорошо, сынок, ничего не поделаешь, проводи газ. Может, и выдержу этот временный «тартарарам», не умру.

– Не умрешь, ― сказал я, успокаивая мать, при этом, обходя по периметру здание: ― Газ вот проведу, а затем обязательно нужно купить краску ― килограмм тридцать будет достаточно, еще цемент, привезти белого песка, откуда всегда возили, и заняться домом, но это уже после. Будет время…

Мать, когда я начинал обустройство дома, напомнила мне слова отца о том, что он ни при каких условиях не желал перемен не только у себя под боком, но и с губачевской перестройкой страны не соглашался, особенно его выводила из себя встреча Генсека с немецкими правителями в Архызе. А уж когда Ецин обдурил Михаила Сергеевича и сбросил того с «трона», он его обзывал придурком, но это еще культурно, порой как загнет, так хоть святых выноси. Твой отец был не против капитализма, он говорил, что при царе хорошо жили, он с развалом страны примириться не мог. Все это возможно по причине болезни ― знаешь, его мучила астма: «Умру, вот тогда и делайте, что хотите, делайте». ― Не послушал его Генсек, а зря, ― затем, добавлял ― это уже для тебя и брата Федора: «Можете даже дом покрасить», ― его красили изначально из-за того, что кирпич для него был изготовлен не на заводе, а на местном Цегельнике, отец опасался за прочность материала. «Краска уже совсем облупилась», ― сокрушенно качал головой отец, не любил он бардака. Порядок у него был на первом месте. Чего не скажешь о наших правителях. Те наоборот любят «плескаться в мутной воде. В ней легче что-нибудь для себя выудить».

Для того чтобы провести газ я обо всем разузнал у людей, решивших данную проблему, прежде всего у брата Федора, ― он, правда, давно все это сделал, у лесника, жившего неподалеку от дома матери, после чего забрался в машину ― свою «ласточку». Мне необходимо было в районном отделении соответствующей службы, сделать заявку. Я сделал и дня через два-три приехал от них человек ― молодой парень, произвел замеры дома для разработки проекта. Этот проект был готов лишь через месяц. Деньги для него пошли небольшие, но на этом их трата не ограничивалась. После того как проект оказался у меня на руках, я был вызван в «Горгаз» и там на меня оформили договор на проведение работ по газификации. Затем, я в нужных местах поставил подписи и заплатил приличную сумму. Для оплаты мне пришлось «потрясти» свою сберкнижку. Прошел месяц и снова я еще раз заплатил: купил котел, газовую плиту, трубы, да и мастеру сварщику дал за установку системы отопления. Работы эти заняли часть весны и лето. Я безвылазно находился у матери, она неотступно ходила рядом, охала и просила мастеров не разрушать печи. Их в доме было две.

– Не тронем мы бабушка твои печи, не тронем, ― говорили они матери и не тронули. Это после стало для меня важным аргументом и позволило на следующий год заменить окна. Они за тридцать лет ― это столько стоял дом, ― подгнили, и причиняли матери неудобства, ― одной замазки уходило на сотню рублей, да и лазать, вставлять вторые рамы на зиму и снимать на лето, ― их было десять, ― для старой женщины тяжело.

Деньги на окна я потратил большие, обошлись в копеечку. Одно название ― «евро» чего стоит.

Была у меня еще одна задумка: подвести в дом воду, затем его покрасить ― выполнить пожелание отца и поменять уличный забор, за место, деревянного поставить железный. Для всего этого мне нужны были деньги. Ладно, решил я для себя: пойду немного поработаю, не развалюсь.

Лет пять я не работал. Нет, не из-за того, что не мог. Сил у меня хватало. Мне было жалко времени. Я его отдавал на написание книг.

Любил я писательство, неплохо у меня получалось. Занялся им случайно. Благодаря дочери. Девочка росла любознательной, ее занимала литература и больше всего мои рассказы. Отчего я не читал чужие творения? Читал, но это днем, а вот вечером, уложив дочь в постель при выключенном свете, в темноте много не почитаешь ― можно только рассказывать. Для этого нужно было время подготовиться. Я не успевал и просто был вынужден что-то придумывать, излагать экспромтом. О чем я мог говорить? Интерес у дочери вызывали истории из моего детства. Оттого я прикладывал все усилия, припоминая все, что мне удалось пережить и хорошее и плохое, ничего не скрывал. Излагал правду, даже если мне было несколько не по себе. При этом всегда добавлял: «Смотри, у меня еще и сейчас лицо горит, стыдно». Это качество ― излагать правду присуще не многим писателям, их можно перечислить по пальцам, но я его придерживался и придерживаюсь в настоящее время. Иначе я бы ничего не опубликовал. Не мог же я написать о своей фамилии, соврав. Меня легко можно было уличить во лжи. Людей желающих найти несоответствия достаточно. Однако, правда, может быть не всегда лицеприятна. Это я понял сразу же после реализации тиража своей первой книги.

Следом за первым своим томиком, я выпустил другую книгу. Она была о моем товарище ― начальнике Юрии Александровиче Шакине. Затем я подготовил к печати детские рассказы для дочери и сказочную повесть. Однако для печатного варианта у меня не нашлось денег. Загрузил в Интернет. А еще два романа и лишь после загорелся идеей написать о Шакине вторую книгу. Из меня льет. Я пишу и пишу. Не могу остановиться.

Из-за неимения спонсоров, мне трудно что-либо напечатать, трудно выйти на большие тиражи, а значит добиться размещения своих произведений на полках книжных магазинов. Но это ни о чем не говорит. То, что мои книги интересны, я слышал от людей. Они хвалили меня открыто и в лицо. Мне, хоть и с большим трудом, но удалось окупить тираж первой книги, распродав его среди своих близких, знакомых по работе (тогда я еще толкался изо дня в день в научно-исследовательском институте) и ― случайных людей, с которыми меня свела судьба. Однажды я сумел всучить книгу, посвященную матери соседке по дому. Это произошло забавно. У меня и сейчас звучит в ушах ее голос. Она поднималась на свой семнадцатый этаж с бутылками пива для мужа. Пиво для него было наградой. Прибежав с работы, он тут же хватал двух афганских овчарок и отправлялся их выгуливать.

Не знаю, отчего это я, забравшись в лифт, после слов приветствия не удержался и спросил:

– Пивом балуетесь? ― тут же кивнув головой на бутылки.

– Да почему, не только… ― многозначительно сказала женщина: ― Мы и книги любим читать! ― Тут уж я и предложил. На что соседка согласилась. Однако, взглянув мне в глаза, сказала, что прочитать прочтет, но рецензировать не будет. ― Тяжело это делать, да уже и не хочется. Возраст не тот.

– Да ладно, ― парировал я и, забежав в квартиру, книгу ей продал. Женщина рассчитывала на меньшую сумму, но я удержал цену. В тот же день соседка спустилась ― можно сказать: снизошла и, отказавшись зайти в квартиру, стоя возле открытой двери, долго хвалила мое произведение:

– Много ошибок, но это вина корректора, не твоя, а вот все остальное просто идеально. Я тебе это говорю как специалист. ― Какой, я уточнять не стал, неудобно было расспрашивать, и ее горячую речь выслушал до конца: ― Книгу твою открыла нехотя, сознаюсь, но, едва приступив, заинтересовалась и уже не могла оторваться, пока не закончила, ни к чему не притронулась, а работы ― очень много, очень. Делать, не переделать. ― Затем женщина взяла паузу и вдруг попросила автограф. Я, оставив ее на минуту у дверей, сбегал за ручкой, и на книге ― она держала ее в руках, написал просто: «На добрую память соседке, от автора, человека, живущего несколькими этажами ниже» ― затем витиевато расписался. Она прочитала мои слова и, заулыбавшись, удалилась. Я закрыл за нею двери.

Час, а то и более я бегал по квартире и радовался сверившемуся факту.

– Ты, что это? ― не выдержала жена.

– С семнадцатого этажа, ну ты знаешь, эту даму ― она работает в большом издательском центре или работала, не знаю точно, да и не важно, так вот она похвалила мою книгу.

Хорошо, что я после ее слов, сдержался: мог бы возомнить себя большим писателем, и потратить деньги ― пенсию ― она у меня накапливалась на счету ― на издание какой-нибудь другой книги, а не на помощь матери. Вовремя она тогда дала мне «добро» моим начинаниям и деньги ушли в нужном направлении. Я в том году не только отопление сделал в доме, но и поставил евро окна.

Мать, однажды взглянув на преобразившийся дом, не удержалась и сказала:

– Я тут поразмыслила и что тебе скажу: для себя сынок делаешь. Там, у вас в Москве, такое творится, такое творится, уму непостижимо. Однажды приедешь и останешься. Я много не проживу! ― После ее слов мне пришлось мать слегка попенять:

– Мам, что ты такое говоришь? ― помолчал и добавил: ― Больше, не смей. Живи, ― на полную катушку, ― ни о чем плохом не думай! ― И тут же подумал о Черном человеке. Он не был захвачен нашей «доблестной милицией» и посажен в тюрьму, находился где-то на свободе и творил свои дела. Информации о злодеяниях этого индивидуума в прессе было достаточно. Экраны телевизоров пестрели страшными картинками. Укрыться от него было нелегко. Ну, разве только в Щурово у матери.

Женщина из нашего дома меня своими похвалами взбудоражила. Я, вспоминая их, для себя решил, что слушать специалистов, конечно, нужно, но мир изменился. Он стал другим, реального теперь в нем мало, все сплошь фантастическое. Мы живем среди непонятных грез. И то, что мой труд хорош ― это прекрасно, но для кого мои книги, вот в чем вопрос? Для нее, для других таких же людей из советского времени, но не для современной молодежи. Она такое, возможно, читать не будет. Да и не читает.

Для проверки версии, что мои книги никому не нужны, я создал сайт, обозначил его просто: вместо «библио», что значит книга, написал ― «библ», а далее вместо «пиоплс» ― народ ― «пипл», затем поставил точку и известное «ру», разместил на нем свои книги, книги для народа, скачивай и пользуйся. Ну, и что? Люди, конечно, заходят, но не активно. В месяц посещало мой сайт человек пять и всего лишь. Возможно, это было связано с тем, что у меня в книгах присутствует тяжелая правда, а «народу» хочется чего-то легкого смешного или же из области Спилберга, чтобы мирам тошно было. Искусственным мирам, не настоящим.

Пока тошно мне, а не мирам. Я ищу деньги ― работу, которая может мне принести эти самые деньги. Работа писателя дохода не дает, для меня она убыточна. Деньги небольшие ― за поддержку работоспособности компьютера ― я на нем пишу, за Интернет, затем за поддержку сайта. Принтер я почти не использую, экономлю бумагу. Она стоит денег. Ждать накоплений пенсии на счету ― это можно ― зарплата у жены неплохая ― после разговоров на страницах газет им учителям ― она учит детей в школе, ― денег подкинули. Теперь возможно, добавлять, да и срезать долгое время не будут, нет резона, ― цены растут быстро, через год-другой инфляция и так все «съест». За это время у меня на сберегательной книжке тысяч… ― о-го-го сколько будет, правда, вопрос в том ― хватит, а если хватит, то какого ждать матери ― забор на улицу того гляди завалится, таскать воду из колодца тяжело да и смотреть на обшарпанный дом стыдно, давно бы его нужно покрасить.

Работу найти мне не удавалось. Хотя я и не ленился, посетил все известные мне предприятия, находил через Интернет новые, не раз бывал на специальных ярмарках вакансий, не забывал и про биржу труда. Везде и всюду за мной тайком следовал Черный человек. Выдал я себя, уж не знаю, каким образом. Даже автомобиль не всегда выручал, порой не удавалось спрятаться и в нем. Черный человек стал мне попадаться на дорогах города на добротной машине «БМВ». Он уже в метро не лез. Далась ему эта подземка. Да и зачем толкаться. Там у него работали доверенные лица ― свои люди. Они справлялись и без него. Он искал деньги и платил. Я его побаивался. Он о том знал. Я не раз ощущал на себе его взгляд, даже на бирже труда этот человек отметился. Наверное, из-за него со мной нигде не хотели разговаривать. Возможно, причина была в том, что я был пенсионером. У них и без меня хватало посетителей, Их бы пристроить. Я это понимал и инспекторов не досаждал, в зале просматривал объявления. Толку не было. Но я не отчаивался. Однажды одна из инспекторов неожиданно выдала мне: