ПОХОЖДЕНИЯ МАЛОИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, БУДУ ЗА ТЕБЯ МОЛИТЬСЯ, КНИГА ПЕРВАЯ

Петр Сосновский

ПОХОЖДЕНИЯ МАЛОИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, БУДУ ЗА ТЕБЯ МОЛИТЬСЯ, КНИГА ПЕРВАЯ

Малоизвестный писатель, желающий написать книгу «о новых русских», отправляется на машине из Москвы в село Щурово к матери. На дороге с ним случается авария, в голове все перепутывается ― микс да и только. Еще бы! Писатель находится в замешательстве. Рядом с ним проявляются не только персонажи ― герои, написанных им книг, но и известные давно умершие литераторы: Иван Сергеевич Тургенев, Федор Михайлович Достоевский, откуда-то доносится басок «матерого человечища» ― Льва Николаевича Толстого. Тут же крутятся и живые, реальные люди. Можно сойти с ума. Чтобы не потеряться во времени малоизвестный писатель создает свою многоуровневую систему существования. Она в дальнейшем служит ему для распознавания действительности, в итоге он неплохо разруливает ситуацию. Правда, это во многом благодаря матери, которая каждый вечер за него молится.

ОТ АВТОРА

В детстве мы увлекались сказками, в юности фантастикой, повзрослев неожиданно стали реалистами. Так уж, наверное, должно быть, жизнь идет, не стоит на месте.

Желание написать что-то необычное пришло ко мне в голову не сразу. Для этого потребовалось время.

Бывая в книжных магазинах, видя толпящийся народ ни где-нибудь, а в отделах фантастики я понял: она пользуется спросом. Правда, для этого не надо было далеко ходить: мой сын тоже ею увлекался и с упоением зачитывался произведениями Василия Головачева, Сергея Лукьяненко, Виктора Пелевина и не только, а еще он немного пописывал.

Я читал небольшие рассказы сына о параллельных мирах, однажды даже предложил ему идею, в которой малоизвестный писатель, неожиданно забравшись в новую реальность, узнает, что ее можно самому создавать и редактировать, подобно сюжетам книг; влияя на героев, он в состоянии эти миры двигать вперед во времени. «Писатель в этой новой реальности, что тот Бог! ― говорил я сыну студенту. Моя горячая речь вызывала у парня отклик. Я это видел по выражению его лица. Однако у него на тот момент попросту не хватало времени чтобы за нее ухватиться, и начать развивать мной предложенный сюжет: обучение в институте для него было важнее. На носу зимняя сессия. А еще сын неожиданно заболел пневмонией и на месяц угодил в больницу.

Я развивал предложенную ему идею, ожидая того момента, когда сын выздоровеет и, подтянув в институте после болезни «хвосты», найдет время сесть за книгу. Но не тут-то было. Не знаю, что случилось? Наверное, он «остыл». Выходило так: раз ты сам придумал, то сам и пиши.

У меня хватало времени. Я только что закончил одну из очередных книг и готов был снова устроиться у монитора компьютера. Для работы требовалось немногое: интересная тема, а еще герои. Ничего этого я не имел. Получалось так, что я волей-неволей должен был засесть за фантастическое произведение. Однако я долго не решался. Было у меня несколько детских сказок и мистических рассказов, но это не в счет. В юности, я почитывал писателей-фантастов, однако их книги значительно отличались от современных авторов, в них было много науки, а «народ» двадцать первого века этим не увлечешь. Из-за сложностей жизни у них в голове давно уже произошел сдвиг в сторону детства. Моя история или истории должны были соответствовать. Я должен, даже был обязан хотя бы выборочно прочитать что-нибудь из тех книг, которые стояли у сына на книжной полке, отодвинутые несколько в сторонку от учебников.

Немного поколебавшись, я взял в руки первую попавшуюся книгу: ― «Бич времени», ― Головачева и тут же осилил ее, затем: «Черновик» и «Чистовик» ― Лукьяненко; после роман: «Т», «Чапаев и пустота» ― Пелевина. Чтение зародило во мне какие-то протестные настроения, однако и помогло. Наверное, благодаря знакомству с творчеством этих неординарных, непохожих друг на друга авторов, я сел за стол и решил не расставаться с ними, сделать их героями своих будущих книг. Других героев у меня на тот момент не было. Начав писать, я волей-неволей что-то взял из их творчества, так как они неразрывны со своими книгами, за что приношу извинения. Это не плагиат. Это творческое недоразумение. Я не пытаюсь разбогатеть на своих книгах. Они находятся «во всемирной паутине» ―Интернете, доступны для чтения и прослушивания всем желающим совершенно бесплатно.

Что следует заметить? Я, засев за первую книгу о малоизвестном писателе из серии фантастики: «Буду за тебя молиться» и, довольно быстро написав ее, тут же взялся за вторую: «Мертвые души». После публикации книги: «Буду за тебя молиться» в Интернете по прошествии времени, я понял: ее стиль не соответствует заявленному. Никакая это не фантастика. О том я услышал и от своих друзей. Они не поленились, хотя и были очень заняты, но нашли время ознакомиться с моим трудом. Одним словом, у меня получилось, что-то похожее на стиль магического реализма колумбийца Габриэля Маркеса: «Сто лет одиночества» или же Карлоса Кастанеды: «Учение дона Хуана» американского автора эзотерической ориентации. Ну, а третья моя книга: «Евангелие будущего», над которой я ни один год уже корплю напоминает мне сумбурное повествование серба Милорада Павича: «Хазарский словарь», а еще стиль турецкого писателя Орхана Памука, читали его «Черную книгу» ― у него хождение по запутанным улочкам Стамбула в поисках жены и двоюродного брата, а у меня… что если начнется последняя мировая война ― нашего с вами БУДУЩЕГО.

Интересно? Читайте!

2021г.

1

Это знакомство мне было навязано, винить в том некого, ну если что судьбу, да и то смысла нет: судьба она и есть судьба. Хорошо, что оно состоялось без рукопожатий и прочих формальностей. Поэтому, я его принял со словами: «Ничего не поделаешь. Значит, так тому и быть».

Произошло оно оттого, что я, отправляясь утром на работу, да и возвращаясь вечером домой, пользовался одним выверенным маршрутом, а затем вдруг, неожиданно для себя внял словам своего товарища Юрия Александровича Шакина и изменил привычке. Наверное, по причине его частых наскоков: не зря он меня допекал, когда мы выскакивали за проходную научно-исследовательского института:

– Семен Владимирович, ну, что ты ходишь одной дорогой, из дня в день, неделями, месяцами, годами? Жизнь сейчас непредсказуема. Все может быть. Я вот так не могу. Что-нибудь да придумаю. У тебя разве, нет фантазии, обращайся ко мне, подскажу.

– Ничего странного в том, что я хожу одним маршрутом, нет, ― отвечал я ему. ― И помощь мне твоя не нужна. ― Я прерывался на минуту, бросал взгляд на тротуар, чтобы не угодить в выбоину при выходе за ворота и продолжал: ― Например, моя жена, зная мою дорогу, захочет меня после работы встретить, чтобы пойти в магазин, она это сделает, без каких-либо телефонных звонков и дополнительных со мной договоренностей.

– Это так, ― соглашался мой товарищ, ― но вот один случай, ― и он принимался рассказывать мне о том, что его соседа подловили на подобном выверенном маршруте с работы домой, и убили, понимаешь, просто убили, ― говорил Шакин, ― У него осталась жена и двое детей. Этого бы не произошло, если он… ― я тут же его прерывал. Юрий Александрович не договаривал, что тот его сосед был не старшим научным сотрудником, как я или как мой собеседник, а работал в службе безопасности. О его убийстве сообщили все городские газеты.

– Зачем мне все это слушать, ― отвечал я ему. У меня хватало доводов урезонить товарища. На его пример был свой контр пример и не один. Не то, что у него. Мне стоило только начать свой рассказ, как Юрий Александрович неожиданно жал мне на прощанье руку: наши дороги расходились. Он торопился изменить на своей карте, находящейся где-то глубоко в мозгу, линию маршрута и отправлялся в противоположную сторону. Шакин знал, что со мной ему не справиться. Убеждался в том ни раз. Я умел говорить: язык подвешен хорошо. Это меня и спасало от его чрезмерной назойливости.

Однажды Шакин, используя результаты нашего общего изобретения, организовал свое дело ― фирму и на какое-то время оставил меня в покое. Я думаю, он неслучайно забросил НИИ. А что ему оставалось делать: дороги на работу и с работы были им все истоптаны, ничего нового придумать он уже не мог.

Домой теперь я шел без сопровождения. Юрий Александрович, конечно же, жил не рядом со мной, как говорят: «лапоть по карте», за московской кольцевой дорогой, иначе МКАДом, в селе, но из института за проходную мы часто выходили вместе. Он провожал меня до самого метро, бывало, раз несколько нырял следом за мной в подземку, правда, чтобы отправиться в мою сторону ― ни-ни ― все вокруг да около. Хотя я ему ради смеха предлагал ни один маршрут, пролегающий вблизи моего дома. Он из института уволился, но ни одним из них не воспользовался, что тот упертый бык.

Теперь моя дорога домой из НИИ лежала в одиночестве. Я, проехав несколько станций метро, выбирался на поверхность, оказываясь в тихом районе города Москвы, метров двести шел пешком. Еще мне предстояло перейти улицу и свернуть налево или же отправиться прямо, а уж затем ― во дворы налево. Обычно я использовал второй вариант. А тут вдруг, думаю неслучайно, под влиянием Шакина, я неожиданно качнулся и сразу же свернул налево, оставив с десяток зданий, оказался у большого десяти подъездного дома. Для того чтобы «срезать» путь мне необходимо было пройти под арку этого самого дома, затем, натолкнувшись на корпус, меньшого размера, из трех подъездов, я должен был обогнуть его и выйти к дому ― такому же зданию, где на одном из этажей располагалась моя квартира.

Мой путь не включает в себя каких-либо остановок. Не знаю, отчего я вдруг заинтересовался: в подвал большого дома сгружали пятидесятикилограммовые мешки. Фура стояла, перегородив тротуар и захватив часть дороги, однако мне ничто не мешало продолжить намеченный путь ― нырнуть под арку, но на меня вдруг зыркнул черными глазами гастарбайтер ― «лицо кавказкой национальности», так бы его официально назвали журналисты, и я растерялся, ― тормознул. Он, не пряча акцента, криво улыбнувшись, ― возможно, подумал, что я из этого дома, сообщил мне:

– Завтра за сахарком приходи, завтра… Во-о-о, сахарок, сладкий-пресладкий. Во-о-о, ― повторил он снова и махнул рукой, будто поманил. Но кого…

Я ничего не ответил, лишь долго мотал головой, что тот конь, отгоняющий паразитов, пытался сбросить с себя его взгляд, не удавалось. Он меня словно припечатал.

На какое-то мгновение его лицо показалось мне знакомым. Но определиться я не мог, так как черная шапочка, глубоко натянутая на голову сплющила уши и почти полностью закрыла широкой лоб, лишь черные брови, что крылья хищной птицы, больше ничего. Нос, губы, подбородок остались в тени. Портрет был не полный, чего-то в нем не хватало, возможно, одного штриха, чтобы я мог вскрикнуть: «А-а-а это ты. Привет-привет!». Вот если бы он взглянул на меня не исподлобья, со ступеней, ведущих в подвал, и не под углом, а прямо, тогда другой вид помог бы мне его узнать. А так, ― оставалось пожать плечами и уйти.

– Тьфу, ты, ― не удержалась проходившая рядом женщина, ― везде эти черные, понаехали, что те тараканы… ― Она не далека была от истины: какое-то сходство прослеживалось: «лица кавказской национальности» размещались обычно в подвалах. ― Я вмешиваться в разговор не стал, лишь ускорил ход, антипатий к «понаехавшим» не испытывал ― они, как могли, зарабатывали свой хлеб, но этот индивид меня отчего-то затронул. Чувство сглаза не проходило, да оно и до сих пор не прошло. Засело в мозгу и сидит.

Топча, раздолбанный асфальт, я тут же припомнил шутку Юрия Александровича Шакина. Он однажды спросил у меня: «На кого похож знакомый кавказец?» ― И сам же, не дожидаясь ответа, сказал: ― «На другого знакомого кавказца».

Дома я рвался рассказать о гастарбайтере жене, меня как будто кто-то тянул за язык, но нашел силы, удержался, пожалел ее.

Светлана Петровна с работы вернулась усталой и недовольной. Причину недовольства я тут же узнал, не успев отойти далеко от двери:

– Ну, в коей мере решила тебя подловить и зайти в магазин, а ты увильнул, ― сказала она. ― Отчего, ты, даже по сторонам не смотришь. Я, с полчаса простояла на нашем условленном месте…. Ну, ты знаешь, где это….

– Да, знаю, ― ответил я и извинился, ругая про себя Юрия Александровича Шакина.

Для того чтобы смягчить жену, я бы мог рассказать ей о сахаре, ― мы тогда его брали мешками, так было значительно дешевле, ― но не стал. Пусть уж лучше она выказывает мне недовольство, чем я буду нагружать ее своими проблемами: покупка и доставка «крупногабаритных» продуктов лежала на моих плечах.

Моя «половина» еще что-то мне говорила, а я гнал мысли, пытался забыть о кавказце. Но, забыть не мог, даже улегшись в постель, я чувствовал его присутствие. Он стоял у меня над изголовьем.

– До каких пор? ― твердил я себе, ворочаясь с бока на бок. Сна ― ни в одном глазу. Стрелки часов перевалили за полночь, и тут вдруг раздался мощный взрыв.

Наше здание вздрогнуло, задрожали стекла. Правда, не разбились, устояли, а вот дом, находящийся рядом, пострадал. Он закрыл нас от ударной волны, глядя окнами на разваливающиеся стены много подъездного собрата, той же серии.

– Значит, это был не сахар, ― тут же сказал я себе. Что именно я узнал позже. Пресса написала о взрывчатой смеси ― аммиачной селитры, гексогена и алюминиевой пудры.

Грохот заставил меня подхватиться с постели. Я, опередив жену, подбежал к окну. Она же, пытаясь оказаться рядом, вдруг, услышав крик дочери, чтобы успокоить ее, бросилась в другую комнату. Мы разъединились, а этого делать не нужно было, лучше бы я тоже последовал за нею. Тогда все могло произойти как-то иначе без передряг в будущем, Я так думаю. Хотя не обязательно.

За окном было темно. Огни огромного города отодвинулись, упали вниз, в осеннюю черноту. Я стоял, прижимался лицом к холодному стеклу, долго вглядывался в большое небо, пытаясь что-то там увидеть, затем отпрыгнул: на меня глянули из бездны ― тьмы, глаза человека, не простого человека ― Черного. Брови, что крылья хищной птицы. Вот они отделились от лица, словно были наклеенные и стали биться о стекло. Этот человек был грузчиком фуры ― «лицо кавказкой национальности». Гастарбайтор, тянул мне для знакомства руку и ехидно смеялся: «Вот тебе и сахарок, вот тебе и сахарок, вот тебе…» ― шептал голос у меня в голове. Я пятился назад, и не желая жать ему руку и говорить: «Очень приятно!» подобно неразумному ребенку шептал: «Не очень приятно, не очень приятно…» ― после чего этот Черный человек ввалился в уютную теплую спальню, черной водой «растекшись» по неосвященным углам, исчез. Мне не удалось его оттолкнуть. Руки провалились в пустоту. Черные глаза этого человека посеяли во мне непонятное беспокойство. Я с этим беспокойством забрался в постель и укрылся с головой, одеялом. Жена пришла чуть позже, и без слов легла рядом. Она, почувствовав мою дрожь, обняла меня, пытаясь согреть, но не смогла.

Остаток ночи я спал неспокойно и, отправившись на работу, был не в себе. Да разве только я один? Весь город тогда был странным. Я это видел по лицам и без того угрюмых москвичей, торопящихся мне навстречу, идущих следом за мной, в стороны от меня: раньше такого не было, движение было осмыслено и прогнозируемо. Люди «делали деньги», чтобы хоть как-то свести концы с концами, а тут в одночасье что-то в жизни изменилось. Не нужны, стали эти деньги. Хаос, вместо порядка воцарился в большой Москве. Мне пришлось, вместо одного часа потратить целых два, пока я добрался до научно-исследовательского института.

Институт был неузнаваем, хотя он и так дышал на ладан: постарались «перестроечники» не только те, которые сидели за стенами кремля, но и свои, местные, но в тот день я осознал: он долго не протянет, ― развалится. Мне следовало из него уходить. За работу я держался по привычке из-за того, что переход на другое место не всегда сулил хорошие заработки. Их, этих заработков могло и не быть вообще. Да и потом, куда идти? Двери многих учреждений на тот момент оказались закрытыми и неизвестно, когда могли начать прием ― в следующем веке? Избегаешься.

Трудоустройство совершалось в большей части по знакомству. Ни как не иначе. Я подумал о Шакине. Он не отстанет: сколько раз предлагал мне у себя на фирме место и даже причину придумал:

– Семен Владимирович, тебе нужно изменить маршрут. Будь в жизни, непредсказуемым. Это свойство человека в наше время на первом месте, оно просто необходимо…Теракты, сам понимаешь! Первое время будешь ездить на городском транспорте, а затем, ― не в советское время живем, ― купишь за копейки какую-нибудь развалюху, ― сядешь за руль автомобиля. А с ним запутать следы значительно проще. До каких пор ты будешь из года в год пользоваться одной и той же дорогой?

Шакин Юрий Александрович мне и должность приготовил ― начальника отдела по качеству. Он нуждался во мне. Ни одного моего товарища переманил к себе на фирму, улыбающийся новоиспеченный генеральный директор.

При взрыве близлежащего дома все во мне взорвалось, и я, как тот дом, рухнул. Ни сразу. Какое-то время держался. Пусть «мои стены» и не имели видимых трещин, но где-то внутри кровоточило и болело, мучительно напоминая о том, что жизнь наша не предсказуема.

Вечером жена сообщила мне, что у них в школе, а их в районе, более десятка, во многих классах не было химии. Учительница погибла и вся ее семья. Детей тоже не всех досчитались. Жертвы колоссальные. Такое сотворить, уму непостижимо.

– Зачем это все? ― спросила она. Что я мог ответить? Ничего!

На следующий день в городе были организованы ночные дежурства: москвичи ни один месяц своим полусонным видом пугали «черных людей», правда, это на нас самих наводило уныние, вызывало тревогу и ничего более. Толку особого от мероприятия не было: рядом возле НИИ упал еще один дом из той же серии. В нем жил один из сотрудников нашего института. Незадолго до этого происшествия я заходил к нему на квартиру, он болел и желал поработать с материалами на дому.

Затем я с трудом ускользнул еще от одного взрыва. Он прогремел в метро, наполненном множеством людей, на ни чем, не примечательной станции моей «ветки». Случилось это в час пик. Я торопился на работу и мне, приплюснутому в чреве голубого вагона, людьми, удалось, эту злополучную станцию миновать. На следующей остановке я поднялся по эскалатору вверх и даже выскочил в город. Иначе бы меня задело взрывной волной. Спасло чудо, так для себя я объяснил случившееся.

Чувство было такое, будто за мной охотится тот злорадно улыбавшийся известный мне гастарбайтер. Я должен был погибнуть с сотнями невинных людей. Они, возможно, как и я, однажды заглянули в глаза этого Черного человека и оттого пострадали.

– За что нам такое наказание? ― задавал я своим близким вопрос и как они не мог на него ответить. Мне не понятны были его кровавые злодеяния. Однако у меня была голова на плечах, и я рассуждал:

–Черный человек не свой человек, свой такого не сделает, явно какой-нибудь иностранец-исламист особого толка, возможно, сам Хотаб или же человек, выброшенный из огромного дома, того в котором мы однажды жили все вместе ― СССР.

Иностранец-исламист мог быть подкуплен и жаждал лишь только денег, хотел на горе обычных людей нажиться, наш бывший преследовал наверняка другую цель, например, желал воссоединиться и, понимая, что время утеряно, ничего не вернуть, объявил войну России ― виновнице всего произошедшего. Джихад ― месть этого Черного человека, да и не только его, но и других «черных людей».

Мне понятно было желание черных людей ― поднять простых обывателей против кучки зажравшихся реформаторов ― «перестроичников» и возродить страну. Для этого нужно было начинать с верхушки, но они не могли до нее дотянуться. Она была хорошо защищена и не только кремлевской стеной, но и большим штатом телохранителей. А, принося в жертву нас, простых обывателей, пытаясь разжечь в наших душах ненависть к этой самой «верхушке» «черные люди» просчитались. Они сплотили нас, заставили пойти против них. Любой из моих близких, знакомых, да и обычный прохожий, останови его на улице, готов был сказать: «Я не виноват в случившемся развале страны, и меня не за что наказывать, тем более таким способом ― взрывать меня сонного в моем же доме».

Каждый взрыв в Москве волнами расходился по городам и весям страны, вызывая у людей страх. Я и жена вынуждены были обзванивать своих родственников и успокаивать их. Брат Федор порой сам мне звонил и расспрашивал что и как. Однажды, не выдержала и позвонила племянница Людмила:

– Сеня, я боюсь за вас, бросай ты эту свою Москву, переезжай к нам в Дятиново. Это не село, город, тысяч пятьдесят проживает. Я тебе здесь найду хороший дом, купишь, будешь жить да не тужить.

– А работу, ты мне найдешь? ― спросил я. Людмила ответить не смогла. Работа тогда была лишь в Москве.

Мать во время телефонного звонка всегда слезно просила меня перебраться жить к ней или же в Сибирь к родственникам жены. Я ее успокаивал и часто привозил свою дочь; жена ― у учителей отпуск большой ― тоже пропадала в селе. Находясь в Москве за сторожа, я берег квартиру и имущество от случайных воров, хотя красть было нечего: новинками электроники мы похвастаться не могли ― одно старье. Кому оно нужно? На работу в институт я ходил не часто ― отсиживался дома, как платили, так и работал ― и однажды после очередного появления в стенах НИИ своего товарища Шакина, решил с работы уйти.

Заявление я писал под его чутким руководством, как говорят: «стоял над душой». Даже до отдела кадров он меня проводил, не поленился. Юрий Александрович боялся, что я передумаю.

Мой уход старенькой худенькой женщиной, державшейся за работу, как за жизнь, был назван предательством:

– Я, понимаю, не платят нам. Изо дня в день одну кашу и ем. А деньги? Ох, как они нужны! Мне бы могилку сына облагородить. Можно было на холмик и памятник поставить. ― Все у нас знали, что ее сын отличный фрезеровщик, ― в наше время таких, днем с огнем не сыщешь, ― был уволен с Опытного завода НИИ по сокращению штатов, много лет не работал, сидел на шее у матери, от безысходности он спился и в один из дней покончил с собою.

– Я думаю, жизнь изменится, ― шепотом, с жаром сказала кадровичка, ― образумится. Будем жить богато. Егорка Гадай, заправляющий правительством, говорит, что нужно только потерпеть! Я понимаю, он повторяет слова нашего президента Ецина, но, что если ….― Однако я ей ни чего не ответил в свое оправдание, да и что я мог сообщить: жизнь стала совершенно непредсказуемой. Сегодня шевелишься, ― жив, завтра умер. Я забрал документы и на улицу ― вон, без сожаления о содеянном поступке.

Правда, у меня не было особого желания идти к Юрию Александровичу Шакину. Пошел я к нему от полной безысходности, чтобы в будущем не встречаться с Черным человеком.

Я много раз замечал, как его глаза не раз следили за мной из-за спин угрюмых москвичей при следовании на работу и с работы домой. Он знал мой маршрут и вот в один из дней я исчез из его поля видимости, затерялся в пространстве большого города.

Вняв Шакину, я, продав акции своего НИИ, купил неплохой подержанный автомобиль и «крутил» по улицам Москвы, пытаясь уйти от «пробок», а со стороны любой из моих знакомых мог подумать, что я у себя на уме и мои выкрутасы-кренделя связаны не с незнанием дорог, а с чем-то другим.

Лет несколько я трудился на фирме своего товарища, вышел на пенсию, но на заслуженный отдых не уходил. Не знаю, как долго бы длилось наше сотрудничество, только я заметил, что Юрий Александрович стал меняться, не только по отношению ко мне, но и к другим сотрудникам, пришедшим из НИИ. Уж не думал ли он, что мы вывели на его след Черного человека. Он снова стал попадаться мне на глаза. Юрию Александровичу тоже. О том он мне как-то сказал, будто случайно, мимоходом. Я попытался его успокоить и сообщил, что это может быть обычный рэкет.

– Денег хотят! ― сказал я. Но мое предположение видимо Шакина до конца не удовлетворило. Мой товарищ куда-то позвонил и договорился о смене места расположения своего офиса. После переезда он изменил и тактику: стал отчего-то покровительствовать «новобранцам» ― людям, пришедшим с улицы. Правда, среди них Юрий Александрович ― этот «новый русский» все больше чувствовал себя начальником, а дружеские отношения коллег, с которыми он много лет бок о бок работал, отчего-то стал принимать за панибратство, ― недоставало ему с нашей стороны шарканья ножкой и неиссякаемого потока любезностей. Однако, что поделаешь: не так мы были воспитаны: не любил я пресмыкаться. Последней каплей приведшей меня к расторжению с ним отношений явилась выпущенная мной очередная книга.

Любил я писать. Он об этом знал и через одного моего близкого друга приобрел тайком, еще в институте, мою первую книгу, посвященную матери, отцу, братьям ― словом, родным людям и не раз выказывал свой восторг. То, что Юрий Александрович говорил дело, ― мне было известно. Шакин много читал и неплохо разбирался в литературе.