Слово о быте Кощеевом

– Вразуми служанок, пускай убирают чище, за домом следят лучше.

Ванька спрыгнул со стола на кровать и утону в пуховом одеяле.

– Фу, – сморщился домовой, – от одеяла уж запашок пошёл. – Когда ты его на улицу выносила, выбивала да на солнце жарила?

– Не моя это работа, а служанок. Никак их лентяек не заставить работать, – хозяйка выбралась из под одеяла. Грудь её вздымалась и опадала. – Тяжко дышать мне, видать сглазил кто-то недобрый.

Запах потного разгорячённого тела смешивался с запахом травяной мази. На раскрасневшемся лице хозяйки выступили капли пота. Ванька брезгливо поморщился.

– Ох, душно что-то мне. Дурно, – заохала хозяйка.

– От свежего воздуха, – съязвил домовой.

– Девки, кто там, подайте мази! Окно затворите!

Перебравшись обратно на стол, Ванька с интересом наблюдал за хозяйкой. На её окрик никто не пришёл и не отозвался.

– Эй, кто там! Бесы вас что-ли утащили?

– А руки-ноги тебе на что? – невинно поинтересовался домовой.

– Зря служанка за мной ходит? Затвори окно, а то нашлёт кто хворь с поветрием. Да подай мази. Вон в деревянной плошке лежит. Накажи девкам-служанкам чтоб работали, а не шлялись где попало.

– И не подумаю.

– Да как ты смеешь! Я хозяйка твоя и вольна приказывать, а ты подчиняться должен!

– Какая же ты хозяйка. Орёшь почём зря, ленишься, грязью да жиром вся заросла. Противно в дом твой ступать: всё мухами засижено, полы не мыты, печь в саже, а под ней тараканы гнездо свили. Мыши стороной дом твой обходят. И служанки под стать: все замызганные и ленивые.

– Помоги, батюшка, домовой, – упала на колени женщина. – Покажи, научи как надобно, а я в долгу не останусь: сливки и свежий хлеб с сахаром оставлять буду. Раньше всё сама делала, из покосившегося мужниного дома и заросших грядок вон какое хозяйство подняла. Самолично следила, вела учёт. А потом сглазили меня соседи и шагу ступить не могу. Ноги едва ходят, сердце внутри обрывается. Оттого и сижу целыми днями, на картах гадаю. Хоть бы одна служанка подошла да взбила подушки, поинтересовалась жива я иль нет. Дочь пристроить надо, а где жениха хорошего взять?

– Припадочная что-ли? – попятился назад Ванька. – То орёшь почем зря, то слёзы льёшь.

– Хворь меня одолела, домовой батюшка, немощная я.

– Немощь твоя от лени и обжорства.

– Как же так? Почитай одну миску щей и съедаю в день.

– А сливки густые с хлебом свежим?

– Так разве это еда?

Вздохнул Ванька. До чего люди бестолковые бывают.

– Не ушёл от тебя домовой, а ленью, как паутиной, зарос. Спит где-нибудь в пыльном углу. Домовые – отражение своих хозяев: трудится хозяин и домовой ему помогает, а если ленится, то и домовому трудиться не надобно. С себя начни да покажи домовому работу свою.

– Как же это?

– В дому приберитесь, побитые горшки да миски повыкидывай, клопов с тараканами выгони. Начни службы и поля обходить, смотреть что да как там. Не надейся на одни только слова. Сходи в молельную избу, спроси совета у жрецов. Обучи дочь женским делам. Мало-помалу придут к тебе силы, уйдёт хворь, и домовой проснётся. Поменьше побирушек в дом пускай – их место за забором. Не все они добра желают, а лишь твою удачу себе забирают.

Призадумалась хозяйка. И правда худо стало с появлением в доме странной старухи. Прогнать её надобно ныне.

Никому она свою удачу не отдаст.

– Подумай над словами моими и начни работать, а я домой пошёл.

– Как домой? А обряд, и призыв..?

– Пустое, – махнул рукой Ванька. – Домовой привязан к своему хозяину. Как ни старайся, чужого не удержать: найдёт он способ вернуться обратно. Вот и возвращай своего бездельника.

Ванька помахал на прощанье рукой, спрыгнул за окно и был таков.

Кощей медленно шёл по краю поля, поодаль Всполох щипал траву. В золоте ржи то тут, то там виднелись кусочками ясного неба васильки. Ванька запрокинув верх голову заворожённо смотрел на колышущееся золотое поле.

– Жать скоро пора, – сказал домовой.

– Пора, – согласился Кощей, свистом подозвал коня. – Не понравилось у новой хозяйки?

– Нет.

– Что так? – усмехнулся Кощей.

– Эх.., – махнул рукой Ванька, – долго рассказывать.

Затмение

На небо выползло ленивое солнце. Всё позднее и позднее показывалось оно по утрам. Горизонт медленно, словно нехотя, окрашивался розовым цветом, чтобы затем вспыхнуть, как кровь, алым; а солнце, гонимое ветром, стремительно катилось по небу. Вечером оно ныряло за окоём и день потухал, словно задутая лучина. Никто из старожилов не мог и припомнить такого.

Старики сидели на завалинке, грелись на солнышке, неторопливо беседовали, вспоминая былое. И вставало оно в их памяти отчётливей и ярче вчерашнего дня. Жилось тогда не в пример лучше. Эх, молодость, молодость. Пролетела она быстро, словно и не было её. Всякое бывало: неурожаи, мор, нашествие Кощея Бессмертного; но такого не помнил никто. С последними тёплыми лучами старики вставали, кряхтели и расходились по домам, чтобы завтра снова вспоминать прошлое.

Вспомнили деревенские про лесную ведьму – не к кому было сбегать и совета спросить. На было давно уж ведьмы, погорела её ветхая избушка. Заросла травой поляна.

Просили разъяснения у жрецов добрых богов, а у тех всё одно на уме и слове: погрязли в суете, понадеялись сами на себя; дорога в молельную избу травой заросла, нехоженой тропкой стала.

Отощали сами жрецы, не вился над избой дым, не топилась печь, нечего было предложить богам. По справедливости разделялись людские дары: бестелесным богам возносился дым от приготовляемых в печи даров; жрецы довольствовались тем, что оставалось. Ибо были они телесны и смертны в отличие от добрых богов, и требовались им силы для служения.

Ведьма платы не просила, но от дара не отказывалась и нравоучений не читала.

Деревенские люди занятые. Чуть свет, они уж в поле или на огороде сажают, полют, пашут. Вечером едва силы остаются, перекинутся парой слов с соседями и спать ложатся. Так день ото дня. Не забывают они про богов, восхваляют их в свободную минуту, но и ругать не забывают – так, чтобы не поняли те будто про них речь идёт.

Это у жрецов дел никаких: готовь подаяния да ешь, а между делом восхваляй богов. Зазнались совсем, ожирели. А теперь, когда худо с солнцем стало, напустили на себя важный вид. Не гнали людей, не отчитывали, а молча выслушивали и кивали с угрюмым видом – во греховной суете погрязли, они жрецы завсегда готовы вознести богам похвалу от кого-либо, да без подаяния сделать того нельзя. Соглашались простые люди, приносили, чем богаты были, просили совета и помощи с небесным светилом.

Протопталась широкая тропа к молельной избе, светлый дымок вновь вился над крышей. Поправились, подобрели жрецы. Но остались глухи боги.

Солнце, сбежавшим из дома, колобком быстро катилось по небу, не поспевали за ним люди. Конец лета, начало осени – самое припасливое время началось. В домах-сараях горели светцы и лучины, на полях-огородах – костры. Боги богами, а урожай убирать надобно. Одной только верой сыт не будешь, но передавали жрецам дары для богов, просили похлопотать вместо себя и вознести хвалу.

Кощей ходил мрачнее грозовой тучи. Встревоженно смотрел он на солнце, чуял неладное. Не ленивые боги тут были повинны, а некто другой. Более сильный, более древний.

Люди этого не замечали и продолжали суетиться, точно пчёлы. Всё чаще можно было увидеть свет в окнах молельной избы, услышать гул от множества голосов из открытой двери. С первыми петухами расходились деревенские по домам, пропахшие жертвенным дымом от готовящихся в печи даров, подкреплённые силой веры.

Восторжествовали жрецы: нашлось таки время у людей.

Порадовались и боги. Верующих стало чуть больше и решено было по этому поводу устроить веселье. Нашлись музыканты да повара божественных яств. Закатили боги пир, веселились до упаду. Пьянила радость и лёгкие напитки, выпиваемые бессчётным числом. Пробудился азарт. Начали боги играть и отчаянно спорить.

Шум, устраиваемый добрыми богами, в очередной раз потревожил тьму. А ей так сладко спалось и виделся уж очень хороший сон: всё меньше светило солнце и снова воцарил мрак и покой. Ах, если бы исчезли эти шумные вторженцы-боги.

Узнала тьма от своих жрецов, что во время её сна ленилось по утру солнце, а днём катилось быстро, точно скачущий заяц. Задумалась тьма: проспи она дольше и солнце совсем бы не взошло.

Лежала она и думала о том, как избавиться от надоедливых богов. Надо украсть, погасить солнце. Увлечённые весельем боги не заметят отсутствия светила, а когда это произойдёт, то будет поздно; сил и верующих у них не останется.

Довольно мурлыкнула тьма, выгнулась, потянулась. Провела незримой для людей лапой и погасло солнце посреди и без того короткого дня. Словно туча чёрная налетела и заслонила собой дневное светило.

Испугались люди. Восторжествовала тьма, улеглась поудобней и принялась наблюдать.

Позабыли деревенские про служителей тьмы, а если и вспоминали, то дули через плечо и отгоняли мысли нечистые. А те отсиживались в пещерах, лесах дремучих. Завидев погасшее солнце обрадовались, посчитали хорошим знамением, вышли из своих убежищ. Славная пора вновь наступает.

Паника настигла людей едва завидели они погасшее средь бела дня солнце. Никогда такого на их памяти не случалось. Бросили работу и устремили взор на небо. А там россыпь звёзд, как посреди безлунной ночи, выступила. Одинокий серп месяца прятался за верхушками деревьев.

Заголосили бабы, запричитали, им вторила детвора. Мужики задумчиво чесали макушки, переглядываясь друг с другом.

Отворились двери молельной избы, вышли из неё жрецы в полном своём облачении: богатая вышивка ярко пестрела на рукавах балахонов, яркие самоцветы переливались на груди. Послушники с факелами в руках освещали дорогу.

– Что встали, люди добрые? – раздался зычный голос главного жреца. – Али темноты никогда не видели? Совершим обход вокруг, запалим костры, вознесём хвалу и дары обильные, напомним богам об их бремени тянуть солнце по небу.

Загалдели деревенские, дескать какие дары обильные когда самим зимой есть будет нечего.

– Настанет ли ещё та зима! – многозначительно протянул главный жрец. Переглянулись люди. Зашептались.

– Настанет! – выкрикнул кто-то из толпы.

– То настанет зима, какой раньше не было. Мёрзлую землю укроет пепел вместо снега, чёрное небо покроется звёздами, точно инеем. Не будет более тепла и света, сгинет зверьё и птицы, богами созданные; наполнится земля тварями тьмы.

– А как же они жить то станут на пепле да мёрзлой земле? – не унимался кто-то.

– На то они и тёмные твари, что не надобен им солнечный свет и тепло его. Вслушайтесь в слова мои, люди! Исполним свой долг и восхвалим богов! Ступайте по домам и принесите кто сколько может. Пусть вера наша будет гореть ярким пламенем!

В обезлюдевшем доме было темно и тихо. Кощей сидел на крыльце и молча смотрел на чёрное небо. Рядом примостился домовой. Оплывшая свеча не разгоняла мрак, но с ней было уютней.

В лесу заухал филин, раздался волчий вой. Ванька поёжился.

– Жутко, – пожаловался он.

– Ещё не жутко, – ответил Кощей, домовой вопрошающе посмотрел на него. – Ты ещё юн и не застал разгула тёмных тварей.

– Как будто ты… – начал Ванька и осёкся. – Что делать будем?

– Не знаю.

– Ты же нежить, нечисть. Наколдуй что-нибудь.

– Уговор. Забыл?

– Тебе людей совсем не жаль?

– Нет.

– Злой ты. Бессердечный, – запыхтел от возмущения Ванька. – Прощай моя золотая рыбка и слава героя.

– Хитростью и обманом хочешь победить? Не выйдет.

– А если не вернётся солнце, то что тогда будет?

– Вернётся. Этих бездельников так просто не одолеешь.

– Каких бездельников?

– Ты в богов веришь?

– Верю.., – замялся Ванька. Губы Кощея тронула лёгкая улыбка и тут же пропала.

– И я не верю, но они есть. Ленивые, праздные, творящие дела чужими руками.

– Ооо.., а в кого ты веришь?

– В себя.

Деревенские рассыпались по домам, а затем стянулись вновь. На поле уже пылал яркий костёр, главный жрец в окружении жрецов помладше стоял воздев к небу руки и возносил хвалу богам.

Вернувшиеся люди в нерешительности перетаптывались с ноги на ногу не смея потревожить. В руках они сжимали свёртки с хлебом, сыром, остатками последней трапезы. В благоговении внимали люди словам жреца, будто на проповеди, в глазах их отражалось пламя костра.

– Куда снедь-то кидать? Прямо в костёр? – нарушил торжество момента всё тот же надоедливый голос.

Главный жрец прервался на полуслове, опустил руки и принялся выискивать нарушителя. Толпа молчала. Жрец напустил на себя исполненный важности вид.

– Отдайте послушникам. По окончании обхода мы приготовим дары в божественной печи, а пока…

– Зажарите значит, – перебил жреца наглый голос.

– Воскурим дым от даров и поднесём его богам, а сами…

– Съедим жареную свинину, – закончил за жреца выскочка.

Главный жрец пошёл красными пятнами, левый глаз начал подёргиваться. Кулаки его крепко сжались.

По толпе прокатился смех.

Жрец взял себя в руки, дал знак послушникам. Те достали мешки и принялись обходить людей.

– А сами дадим обет воздержания от еды до тех пор, пока не явится нам солнце, – жрец торжествующим взглядом обвёл деревенских. Младшие жрецы и послушники испустили горестный вздох.

– А чего ждать?! Я и сам могу свой свёрток в костёр кинуть! – как кулик в камышах, прокричал докучный мужик.

Главный жрец скрипнул зубами.

– Не будет толку от костров простых – не вознесётся дар, не достигнет богов.

– В печи то тяга получше будет.

– Истинно говоришь, – согласился с надоедливым мужиком главный жрец. – Поторапливайтесь, люди добрые, обход нелёгок будет.

Уж половина дня прошло с тех пор как исчезло солнце. Забились в норы дикие звери, попрятались в гнёздах птицы. Затих лес. От звёздного неба веяло холодом, как зимой студёной. Месяц занял место солнца, но не было от него тепла и света.

Во тьме, едва освещаемой гнилушками и призрачными огнями, жрецы тьмы восхваляли свою создательницу, будили созданий ужасных, что придут на место зверей и птиц.

Страшный шум и хлопанье крыльев наполнили небо. Стон, свист и крик стоял в воздухе, мелькал во всех направлениях.

Испуганные жрецы бросились в стороны, спасаясь от острых клювов с когтями, возопили, призывая тьму помиловать слуг своих.

– Моим созданиям еда и силы нужны, – ответила им тьма. – Пожертвуйте собой во имя меня, а взамен новых слуг и жрецов найдите.

Права была тьма. Приняли своё жестокое решение жрецы: отобрали слуг да самых младших жрецов и принесли в дар чудовищным созданиям. С ропотом и криками приняли свою участь несчастные.

Пообещала тьма более никого не трогать, напутствовала созданий крылатых и отпустила их летать над землями людскими. В один миг стих свист и клёкот, не шумели более огромные крылья.

Собрались оставшиеся жрецы и принялись совет держать. Велики людские земли, не одни они слуги тьмы на свете – есть и иные. С добром или злом придут к ним чужаки – не ведомо. Надо готовиться: искать сильных телом и духом людей, отвратить от богов, обратить в свою веру.

Разбрелись в разные стороны жрецы, договорившись встретиться на этом самом месте через две седмицы.

Со своего пригорка Кощей с Ванькой наблюдали за обходом – яркие огни во мраке неспешно двигались по краю полей. Зычный голос главного жреца едва доносился до них.

Свирепой тучей летели чудовищные создания. Не долетели до деревни, резко остановились. Невидимая стена не пускала дальше. Истошно завопили создания, замахали крыльями, выпустили когти острые, принялись кружить, выискивая брешь в преграде. Одно из созданий оставило стаю.

Необыкновенный глухой шум послышался над головой Кощея. Ванька испуганно зажмурился. Птица упала на землю, обернулась девой.

– Здравствуй, Кощей.

– Здравствуй, Обида.

Ванька открыл глаза едва заслышал нежный голос. Взору его предстала дева невиданной красоты с кожей белой, точно снег, длинными до пят чёрными волосами.

– Иван-царевич, давно не виделись.

Домовой вытаращил глаза с удивлением рассматривая деву.

– Не признал. А я подле тебя с самого твоего рождения была, – усмехнулась Обида. – Шли с тобой рука об руку юность и отрочество, до твоего побега из отчего дома. С моей помощью отважился ты ослушаться воли отца…

– Не слушай её.

Ванька поднял взгляд, с недоверием уставился на Кощея.

– Решил слугой обзавестись? Не вышло у Ивана-царевича стать избавителем рода людского от нечистых сил.

Дева немигающим взглядом смотрела на Ваньку, в чёрных глазах её клубилась беспросветная тьма. Слова Обиды задели самолюбие, всколыхнули почти забытые воспоминания о жестокости, несправедливости отца к своему недостойному сыну. Так он любил повторять в моменты гнева и неудач в учении Ивана-царевича.

Сделав шаг вперед, Кощей заслонил Ваньку от незваной гостьи. Кривая усмешка обезобразила прекрасный лик девы.

– Дорожишь им. Что изменилось в тебе Кощей Бессмертный? Или ты более не бессмертный?

– Зачем пожаловали?

– Крылья размять, узнать случилось чего нового. Нелегко сидеть в заточении и смотреть на мир глазами людей. Истосковалась по безграничной свободе, свисту ветра, крикам и отблескам пожара. Изломались оковы, пали стены темницы, куда заточил ты нас. Но, видишь, встала на пути преграда невидимая.

– Не просто так она появилась на пути вашем. Сильна вера простых людей в богов, не разломать вам преграды.

– Так помоги нам. Я в долгу не останусь. Давно знакомы мы друг с другом. Не зря ты обосновался особняком от всех: и с людьми, и вдали от них. Знаю я, не доверяешь ты никому, сторонишься, ожидаешь удара в спину. Одного поля мы ягоды, хоть и сделали боги тебя своим орудием против нас. Так чего же хорошего сделали тебе эти люди? Или не знают они кто ты таков на самом деле.

Засмеялась Обида хриплым каркающим смехом, исказились прекрасные черты лица.

– Права я, не знают они. Но, мы сломаем преграду, если надо, облетим её стороной. А за нами уже кот спешит. Он убаюкает людей своими сладкими речами, оставят они богов своих. Устроим охоту, уничтожим людское племя.

Обернулась птицею дева, взмахнула крылами и полетела к туче созданий чудовищных. Осталось после неё длинное чёрное перо. Подобрал его Кощей, покрутил в куках.

– Так это правда? – раздался тихий Ванькин голос.

– Что?

– Ты…ты воин богов, сражавшийся с силами тьмы.

Кощей пожал плечами:

– Какая разница.

– Ты же можешь сокрушить их всех, спасти людей.

Кощей посмотрел на Ваньку:

– А давай ты сдашься и я выиграю спор. Оставлю тебя при себе, назначу конюхом. С Вихрем увидишься.

Ванька закусил нижнюю губу, взъерошил и без того растрёпанные волосы. Вздохнул.

– Я его в лесной избушке у бабки оставил. Давно. Помер поди.

Кощей только ухмыльнулся:

– А может нет.

– Не хочу ходить домовым или слугой твоим.

– А чьим хочешь?

– Ничьим. Ничего делать не станешь?

– Оставим богам. Пускай они сами со всем разбираются.