Туда, где светлячки

– Ты… ты меня удочерила, – кричала Крис, дрожа всем телом.

Тётушка сразу посерела.

– Ты не моя мама! – билась в истерике малышка у меня на руках.

Следом вбежал Джон. Ребята, должно быть, как раз шли за мной.

– К ней подошли, она побежала… – запыхавшись, начал друг.

Я заметила ссадины на коленках у девочки. Кровь текла по ногам; видимо, она упала, пока неслась домой, но сейчас её это не беспокоило. Ведь у ребёнка рухнул мир – она приёмная.

– Кто? – Нэталин почернела как грозовая туча; воздух наполнился электричеством. В звучании голоса я услышала маму. Нет, не такие уж они и разные, эти две сестры.

– Миллеры, – как солдат рапортовал Джон.

Не убирая ножниц, Нэталин, словно сильнейшая в мире буря, двинулась к соседям. Больше у неё не было ничего общего с моей толстушкой-хохотушкой. Это была сама жестокость, гнев и разрушение в пухлом теле. Я знала, как это происходит с мамой, я видела такое тысячу раз.

Это не типичные люди в гневе, нет. Она не будет трястись, кричать, сыпать оскорблениями и слабыми аргументами, как обычные люди, когда их накрывает злость. Её слова запомнят и запомнят на всю жизнь. Они вонзятся в сознание и поразят каждую клетку, отравят сознание. И не важно, близкий это человек или молодая официантка в кафе. Все будут чувствовать себя ничтожными, и вроде бы после такого разговора найдётся тысяча причин, чтобы не принимать это близко к сердцу. Но молодую официантку уволят, потому что руки предательски трясутся, стоит взяться за поднос, а голос дрожит, принимая заказ. А девочка больше никогда не получит удовольствия от рисования и не возьмётся за кисти.

Джон многозначительно посмотрел на меня и махнул головой в сторону дома. Мол, «унеси ребёнка». Я с Крис на руках двинулась на кухню. Джон следом за «бурей». Я слышала голоса своих друзей.

– Здравствуйте, миссис… – осеклась на полуслове Мо, уступаю дорогу тёти «тучи».

Я посадила плачущую Кристин на столешницу. «Пожалуйста, не задавай никаких вопросов, только молчи».

– Почему она мне врала? – прозвучал детский слабый голосок. Я вздрогнула, как будто бы меня ударили по лицу.

– Почему ты мне врала? – вопрос добил меня; из рук выпал пузырёк с зеленкой и разбился об деревянный пол. Я кинулась вытирать. Зеленая жидкость впитывалась в дерево и в мою кожу.

– Подожди немного, нужно убрать и обработать ранку, – на одном дыхании проговорила я. Мне хотелось, чтобы дома начался пожар. Всё лишь бы не отвечать. В дом вошла Минди.

– Это всё слишком для меня… – начала подруга, – ой, что здесь происходит? Нужно обработать рану!

Я была готова расцеловать подругу, она спасла меня от риска сказать что-то не то, от неудобных вопросов. Минди занялась Кристин. Она ловко управилась с её коленками, параллельно отвлекая ребёнка.

– Кристин, мы собирались покататься на машине Марка сегодня. Как думаешь, мы все вместе залезем в кабриолет? – весело начала Минди.

– Нет, – коротко, насупившись, ответила девочка.

– Как думаешь, кто будет водителем? – Минди закончила с пластырем.

– Очевидно, Марк, – без особого удовольствия ответила Кристин.

– Да, но мы голосовали, и выиграл не Марк, – Минди поставила чайник на плиту.

– А кто? – уже с большим интересом спросила девочка.

– Он в этой комнате, – хитро обозначила границы подруга.

Минди, и в правду, могла бы быть замечательной женой и мамой. Я так и видела её глубоко беременной за плитой в доме Марка.

– Это Банан!!! Банан! – уже весело кричала Крис.

Минди справилась. А я тёрла щёткой позеленевшее дерево. Это уже не имело никакого смысла, но успокаивало. Туда-сюда, туда-сюда. Ширк-ширк. Да и под столом я имела меньше шансов быть замеченной. Я всегда так пряталась, когда родители ругались; это был бой двух титанов, которые могли легко задушить меня в пылу сражений.

Вошла выдохшаяся тётушка Нэталин. Она была выжата, как тряпка, как туча, вылившая весь дождь на город и нуждающаяся в покое. Она распласталась на стуле. Из-за двери показались головы моих друзей. Минди поставила две чашки чая на стол и схватила меня за руку, вытащив из-под стола. Мы вышли, оставив маму и дочку для тяжёлого разговора.

***

– Это мать семейства сказала, просто подошла и сказала мимо пробегающей Крис. Идиотка, – проинформировала меня Мо.

– А это правда? – нерешительно спросила чернокожая подруга.

Мы все, как ошарашенные птички, уселись на ограде и смотрели в сторону дома Миллеров.

– Да, – выдохнула я. Скрывать было уже глупо.

– Откуда они узнали? – продолжила с расспросами Мо. Самая разговорчивая в нашей стае, она напоминала говорящего ворона.

Действительно, откуда? Нэталин взяла Крис почти сразу, как приехала. Детский дом находился даже не в этом округе. Никто не знал. Могли догадываться по внешности, но это совсем маловероятно.

Вдруг внутри всё похолодело. Пальцы мертвой хваткой вцепились в изгородь. «Боже, это всё я» – дошло осознание. Я никогда не говорила про удочерение Крис друзьям, самым верным людям на свете. Но сказала Джиму, сыну Миллеров, когда жаловалась на мать, а мы знакомы совсем недавно. Какая глупая! Я обещала не говорить…

На глазах выступили слёзы. Мне хотелось провалиться на месте. Первый заметил Джон.

– Эй, с тобой всё хорошо? – этот вопрос открыл затворки дамбы, и слёзы потекли рекой по щекам.

Все вскочили со своих жердочек и начали кудахтать надо мной.

– Чего ты? Что случилось? Всё наладится… – на перебой звучали голоса.

– Я… – я хотела признаться, но не находила сил. – Я… я сказала.

– Кому? Миллерам? – удивилась Мо.

– Их выродку Джиму! – догадался Марк.

– Ему конец, – произнёс Бо. Я могла ожидать такой жестокости от кого угодно, но не от Бо. Огромные руки мяли зелёную шляпу с особой агрессией. Бо с такой нежностью относился к Крис, что я не сомневалась: ему конец.

Минди обняла меня и успокаивающе погладила по голове.

– Не беспокойся, Джоан, я ему всю морду расцарапаю. – Но это не успокаивало.

Я обвела взглядом друзей. Джон сжимал кулаки. Мо грязно ругалась в отношении Джима. Марк и Бо охотничьим взглядом впились в дом Миллеров. Рассказать Джиму про Крис было глупо. Но рассказать про Джима друзьям было то же самое, что выписать смертельный приговор мальчишке. А ведь ему с ними учится.

– Слушайте, не надо, это моя вина… – начала я.

Но, конечно, было поздно и бесполезно. Теперь это их дело. На меня же зла никто не держал. Вечером я призналась тёте Нэталин. Но ни слова агрессии, ни осуждения не было с её стороны.

Мы разошлись, и я с ужасом вернулась домой. На кухне сидела тётушка; Крис наконец-то уснула. Мы пили чай, руки тряслись, нужно было, признаться и я расплакалась, расклада правду.

– Ничего страшного, ты ведь ребёнок. Рано или поздно она бы узнала, – тётушка поцеловала меня в макушку и поковыляла наверх, держась за бок и еле слышно охая с каждым шагом.

Так стыдно.

***

Утром всё было так же, но не так. Завтрак и кофе. Яйчница с ломтиками бекона, овощи. Казалось, все боялись замолчать. Пели песни, рассказывали анекдоты. Кристин хвасталась моим рисунком.

– А ты научишь меня так же? – спросила Крис.

– Конечно.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас! – согласилась я. А что ещё делать? Я же виновата.

Мы уселись на изгороди. Банан пошёл с нами и с нескрываемым удовольствием завалился в густую траву. Тётя дала нам дощечки, которые заменили нам планшеты, раздала карандаши и бумагу. И на своих рисунках девочки изобразили Банана в различных забавных ситуациях. На одном из рисунков он спускается с горы на лыжах, весело размахивая лапами, а на другом – лежит на жарком пляже, наслаждаясь солнцем и морским бризом.

В самом разгаре урока Кристин сдалась.

– Нет, это не моё. Я всё-таки музыкант. Ты проводишь меня на скрипку?

– Конечно, – согласилась я, мы всё равно договорились встретиться с друзьями в обусловленном месте на речке.

Идти было недалеко. Но самое приятное, что идти надо было в противоположную сторону от дома Миллеров. Полуглухой старик, первая скрипка филармонии на пенсии, с фанатизмом обучал Кристин. А моя мама не скупилась на чаевые.

– Вот она, моя красотка, мой талант! – проскрипел преподаватель с переигранным воодушевлением.

– Здравствуйте, мистер Джоунс, – хором поздоровались мы.

Старик внимательно и сочувствием оглядел нас. Он знал о вчерашнем; слухи быстро расходятся.

Кристин показывала мой рисунок, весело комментируя, топая за преподавателем. Я смотрела им в след, пытаясь определить, знает ли мистер Джоунс, кто виноват на самом деле. Казалось, что все меня осуждают.

Лето стало не таким уж счастливым. Я, опустив голову, поплелась на встречу. Друзья уже собрались.

Марк игрался с ножом, втыкая его в землю. Мо плела косички Минди. Бо показывал удары Джону.

– Привет, – тихо произнесла я.

– Привет! – отозвались ребята.

– Как ты? – обеспокоено поинтересовался Джон. Я только сейчас поняла, насколько он перерос всех остальных, почти сравнявшись с огромным Бо. Такой смешной, долговязый, заботливый.

– Ничего. Вроде всё наладилось. Кристин всё поняла, – спешно ответила я.

– Мы хотели сказать кое-что, – начала Минди. Белокурая красотка встала с травы; косы расплелись без фиксации.

В горле образовался нервный ком.

Я хотела запомнить их всех, даже если они не захотят со мной дружить. Мне казалось, что сейчас Минди продолжит фразу: «Ты такая болтушка и эгоистка. Мы не хотим больше тебя видеть». А когда я пойду домой под оскорбляющее улюлюканье и крики «фу», то замечу своё зачеркнутое имя на нашем дереве. Но мне было всё равно. Я любила этих ребят. И хотела запомнить каждого. Мозг жадно впитывал их образы.

Белокурая красотка Минди. Весёлая, заботливая, капризная, слегка истеричная, но всё же очень милая. Она страсть как любила милые вещички. Я часто привозила ей подарки: вещички, сумочки, рюкзачки, а она их дорабатывала, украшала лентами, камушками, рюшами. В детстве это было перебором, а сейчас даже мама, не узнав свои же ненавистные туфли, сказала, что «это прелесть». На чёрных лодочках красовались синие камни из старых брошей и атласные бантики красного цвета. Минди страшно гордилась тогда. Она превращалась в женщину, стильную и амбициозную.

В женщину совсем не хотела превращаться пацанка Мо. Из маленького чертёнка она выросла в настоящего мастера шуток и приколов. «Ей бы работать на радио», – комментировала тётя Нэталин. Она питала особую любовь и солидарность к пухленькой Мо. Зажигалка Мо корректурно боролась за право быть женщиной и время от времени удивляла нас пушистыми платьями, яркими губами и ногтями. Но потом всё же обратно скатывалась к шортам и свободным майкам.

Бо любил сестру, несмотря на то, что являлся главной темой её шуток и насмешек. А Мо, чувствуя за собой гигантского брата, говорила всё, что хотела и кому хотела. Большой, пугающий Бо производил жуткое впечатление. Но удивительным было как такое тело вмещает в себя на столько доброе сердце. Бо всегда был в зелёной шляпе, никто уже не представлял его без неё. В детстве она смешно болталась на маленькой голове, сейчас же была в пору. Главным страхом Бо было перерасти шляпу. Его не беспокоил бокс; тренер сулил ему большое будущее. Джо был неповоротлив, но, как говорил тренер был «неваляшкой», да и почти не падал. За то от одного удара отправлял противников в нокаут. Но Бо беспокоила шляпа. Мо рассказывала, что однажды спрятала его шляпу, и он ревел, как маленький. Мы все посмеялись, но никто не сомневался в правдивости рассказа.

Марк, логичный и даже немного сухой блондин, напоминал эльфа своей идеальностью. Отличник, ведущий игрок школьной команды в футбол. Его редко можно было увидеть в пылу эмоций. Минди была его Ахиллесовой пятой; влюблённый с детства, он сильно переживал за неё. За её страстное желание поехать в Нью-Йорк, за своих родителей, которые отказывались признавать Минди. Папа Марка был мэром, и он страстно желал меня в свои невестки, чтобы быть поближе к моей «непростой» семье. А Минди со своей скромной роднёй, по его мнению, мешала. Но я бы сказала: не будь Минди, шансов у высокомерной семейки не прибавило бы. Конечно, из-за меня, но даже больше, из-за моей высокомерной мамы. Марк был влюблён и готов был биться за свою леди всю жизнь. Мы не сомневались, наш эльф победит, и в отсутствие Марка и Минди мы планировали их свадьбу. Какие будут платья у подружек невесты, кто будет выступать, что дарить и какая будет арка…

Джон, настоящий харизматичный лидер. Он никогда не унывал, всегда знал, что делать. Из маленького несносного мальчугана он вырос в ещё более несносного балбеса подросткового возраста, который легко шёл по жизни и решал проблемы по мере их поступления. Он напоминал Тома Сойера; мы даже как-то красили ему забор. Его аура действовала на всех и на меня особенно, я, не приходя в сознание, лезла воровать яблоки, ловить ежей или на спор подбегала к скунсу. Джон имел дар убеждения; он мог поговорить и договориться с кем угодно. Джон мог бы стать отличным оратором, мог бы пойти в конгресс, но проблемы его мало волновали. Я была восхищена им, даже представляла нас вместе. Но быстро пресекала разбушевавшуюся фантазию, понимая, что такая серость как я, не может заинтересовать такого яркого парня как он и была рада просто быть рядом.

На моих глазах выступили слёзы. Сейчас они откажутся от меня, и я их потеряю. Я не достойна их.

– Мы хотели сказать, – повторила Минди, растерявшись от моей реакции.

– Да боже ты мой, вот ты любишь затягивать, блондинка – ворвалась Мо. – Мы хотели сказать, что всё хорошо.

– Ты не виновата, – подхватил Джон, обняв меня за плечи.

– Ну, виновата, конечно, – поправила его Мо. – Просто ты наивная!

– Наивная и открытая, – нерешительно дополнил скромняга Бо.

Бо мял шляпу, и тут я заметила ссадины на костяшках его рук. Я хотела было подумать, что он тренировался без перчаток, но повернула голову – рука Джона, обнимающая меня за плечи, тоже была в крови. Меня обдало холодом.

– Мы объяснили кое-что говорливой свинье, он больше так не будет, – пояснил Марк с ножом в руке.

Я отпрянула от Джона.

– Что вы сделали? – от ужаса на лбу выступил пот.

– Милая, он жив и здоров, не переживай, – объяснила Минди. – Марк, спрячь ты уже нож!

– И ещё ты впечатлительная, – добавил Бо. – И хорошая…

– Уймись! – рыкнула Мо и подошла ко мне вплотную. – Дорогая Джоан, пожалуйста, знай: мы лишь хотели сказать, что ты можешь доверить нам любые тайны, мы никогда тебя не предадим. Обещаем.

– Обещаем, обещаем, обещаем! – посыпались подтверждения с разных сторон.

Дни потекли почти как раньше. Джон научил Крис плавать, а Бо так и не выучил урок – шел ко дну, как камень, смешно прибирая лапками. Даже Банан участвовал в подготовке «плавца». Бесполезно. Всё было бы хорошо, но однажды я увидела Джима около дома. Мне казалось, что вся семья куда-то уехала, но, как шептались в городе, им пришлось вернуться из-за долгов.

Мне было жаль Джима, очень жаль. Я видела, что его «здоровье» было весьма условным. Широкий шрам на руке от ножа – метка за «мерзкую болтовню» от Марка, разбитый нос и фингал под глазом. Конечно, он никого не сдал – его запугали так, что при появлении кого-то из друзей он старался ретироваться, как забитый щенок, сильно хромая.

Мне было его жаль. Друзья не унимались и в слег кричали насмешки.

– Грязный болтун! – кричала Мо.

– Беги в свою нору, крыса! – поддакивал Джон.

Больше всего не унимался Марк, который недавно сбил его с велосипеда на своём кабриолете.

Мама Джима выглядела не лучше; видимо, тётушка всё-таки задела даму из Нью-Йорка за живое. Она выглядела откровенно плохо. Миссис Миллер сменила свой вечный вечерний гардероб на какие-то большие обноски, слишком большие, не по фигуре. Королевская осанка испортилась, и миссис Миллер стала ковылять по городу, скривившись. Неприлично много украшений куда-то подевались, и осталось лишь одно обручальное кольцо. А потом и его не стало. Её Генри – мистер Миллер – ушёл, не выдержав таких изменений. И бывшая Миссис Миллер, Вивиан из Нью-Йорка, а теперь простушка Вив работает у старика Томаса, продаёт те самые черствые булочки.

Мне было жаль их.

***

Почти миновало лето, и скоро должна была приехать моя мама. Тётушка подарила мне мольберт, краски и кисти, и я рисовала закат, сидя возле забора.

– Джоан, – меня еле слышно окликнули. Я вздрогнула: Джим научился совсем бесшумно ходить. Как и его мама, он старался быть как можно менее заметным.

От неожиданности у меня выпала кисть.

– Я не хотел напугать, – продолжил парень, потупившись на свои ботинки. – Я лишь хотел сказать… хотел извиниться…

– Это ты прости меня, Джим, – перебила я его. Я давно хотела извиниться, оправдаться перед ним за своих друзей и за себя. – Я не хотела, чтобы так всё вышло. Я бы поменяла их отношение, если бы могла…

– Я понимаю, я виноват, – испуганно начал Джим. – Пообещай, что не скажешь им, что мы с тобой говорим.

– Обещаю, – мне стало стыдно. Всё-таки был шанс «спасти» его. Если бы я более настойчиво просила их прекратить, если бы я поставила ультиматум… Но я боялась. Я боялась их потерять, не готова была портить себе даже одно лето. Я эгоистка, а парень страдал.

– Что я могу для тебя сделать? – мне хотелось помочь ему хоть чем-то.

– Можно с тобой говорить, хоть иногда?

– Я скоро уеду. Но ты можешь мне писать, – я вручила адрес на незаконченной картине и спешно отдала Джиму.

Джим уставился на клочок бумаги у себя в руках и аккуратно положил его в нагрудный карман рубашки, прижав адрес рукой со шрамом. Сердце защемило; мне стало жалко мальчишку, который зря доверился своим родителям. Семья разрушена, издевательства моих друзей породили цепную реакцию, и озлобленность распространилась на всех их знакомых.

– В школе будет тяжко, – как будто прочитав мои мысли, грустно сказал Джим.

– Мне очень жаль… – продолжала я раскаиваться.

– Не стоит… Я сам виноват, – Джим застенчиво взглянул на меня. Его лицо озарял красный закат. Некогда пухлые щеки впали, а глаза отражали отчаяние и грусть.

– Можно я тебя нарисую? – неожиданно спросила я и, не дождавшись ответа, взялась за карандаш.

Джим неуверенно кивнул в знак согласия. А я уже меняла лист бумаги. Мы сидели в высокой траве рядом с фонарным столбом. Я посматривала то на Джима, то на бумагу. Получалось сносно, я неожиданно для себя добавила несуществующую ковбойскую шляпу.

– Ты никогда не рассказывала про своего отца? – начал Джим. – Я пойму, если ты не захочешь мне больше доверять…

– Ничего. Он политик, и, наверное, на этом всё. Не потому, что я тебе не доверяю. Я просто больше ничего не знаю. Он завтракает овсянкой, пьёт кофе и уходит. А вечером возвращается, мы ужинаем дома или в ресторане. Он спрашивает, как дела в школе и вообще. Всегда отвечает одно и то же: «понятно», «ага» – передразнила я безучастный голос папы.

– Папа, я получила отлично по всем предметам, – спародировал меня Джим.

– Понятно, – передразнила я низким голосом отца.

– Папа, я беременна и ограбила банк, – смеялся Джим, кокетливо хлопая ресницами.

– Ага, – я театрально взяла невидимую чашку чая, сделала глоток и перевернула несуществующую газету.

Мы посмеялись. Портрет Джима стал походить на оригинал.

– Ну а выходные и отпуск?

– Выходные – это дополнительная учёба. А в отпуск они едут с мамой. Меня нет в его жизни, Джим.

– Меня тоже, – понимающе вздохнул парень.

Я закончила с портретом. Он вышел похожим, но вот только лицо было более уверенным, волосы героически развевались, в глазах был огонь, а ухмылка даже пугала своей агрессивностью.

– Ого! – удивился Джим. – Мне нравится.

Рисунок вызывал неоднозначные чувства: внешность соседа, но душа рисунка не соответствовала тому Джиму, которого я знаю.

– Наверное, это из-за фонаря, плохое освещение… – начала я.

– Мне очень нравится, – Джим таращился с каким-то ужасающим трепетом на портрет.

Я поспешила свернуть рисунок и отдать владельцу. Джим помог собрать вещи и проводил до калитки. Мы тепло распрощались, на душе стало легче, но всё же червячок вины перед мальчиком выедал сердце.

Глава 3 Портрет

За день до отъезда я уговорила друзей позировать для портрета. Конечно, было скучно и неудобно, но все стойко терпели. Джон сидел на перекладине забора, о чем сильно жалел – деревянная жердочка доставляла неудобства после нескольких часов сидения на одном месте. Минди и Марк стояли, держась за руки: Минди облокачивалась на кавалера и что бы красиво вытянуть ножку, а Марк не подавал вида, что ему тяжело. Бо перевалился через забор и, как всегда, был увлечён своей шляпой. Мо сидела на траве и, кажется, чувствовала себя лучше всех, смеясь и шутливо подкалывая всех за выбор поз. Фоном был дом тётушки Нэталин.

– И… готово! – торжественно объявила я.

Друзья, как молнии, соскочили со своих мест, потирая затёкшие места и на перегонки помчались смотреть на результат. Получилось очень хорошо. Я ещё не добавляла красок, но картина уже вызывала восторг.

– Только дом вышел жутковато, – задумчиво прокомментировал Марк.

– Да он и есть жуткий, вспомни, как мы его боялись, – ответила Мо.

Минди не могла оторваться от себя на картине, поворачивая голову то так, то сяк.

– Очень жуткий, – Боб будто бы съёжился от воспоминаний.

– Ой да, в шесть лет этот балбес залез к вам в дом и обделался от страха, – смеялась Мо, показывая пальцем на брата.

– Ничего не обделался, – Бо густо покраснел, насколько это возможно с его цветом кожи.

– Визжал как недорезанная свинья, когда удирал по улицам, – не унималась Мо.

Бо только обиженно сопел.

– А я ведь тоже залез в этот дом на спор. Он ведь пустовал уже как четверть века, – отозвался Джон. – На третьем этаже творилась какая-то чертовщина…

Джон подошёл ко мне в плотную и понизил голос:

– Но самое страшное – это подвал. Я был на третьем этаже, а мой друг Винки пошёл в подвал… – Джон приближался ко мне. Мне стало жутко.

– Он так кричал, страшно, я никогда не слышал, чтобы кто-то так кричал… – я понимала, что рассказчик утрирует, но волосы начали вставать дыбом.

– Я побежал на крик, и последнее, что увидел, как Винки пытается вырваться из подвала, и уже на половину вылез из него, как нечто рывком затянуло его обратно! Бу!!!

Мо схватила меня сзади. Я закричала и чуть не опрокинула мольберт.

– Дураки! Смотрите, что наделали. – Лицо Джона на картине чуть смазалось, но было ещё различимо.

– Ничего, мышка. Это был тренировочный рисунок. У тебя ещё будет шанс меня запечатлеть, – Джон успокаивающе обнял меня.

– Только не пищи и не позволяй монстру из подвала утащить тебя, – добавил парень. Я ударила его в бок и обиженно отвернулась, собирая инструменты.

Я понимала, что Джон шутит, и никакого друга Винки в помине не было. Но стало не по себе.

Мы ещё немного постояли. Минди с Марком ушли первыми. Минди опять начала мечтать о Нью-Йорке, Марк нервничал. Потом он схватил Минди за руку, коротко попрощался и ретировался со своей спутницей. Бо сославшись на режим перед тренировками, попрощался и они с Мо тоже ушли пораньше. Мо же по пути громко хохотала, пытаясь вырвать шляпу. Я сидела на ограждении, свесив ноги, и слушала удаляющийся смех Мо.

– Ну и занимательный последний день ты нам устроила, – шутил Джон, возникший передо мной.

– Я старалась, – отозвалась я смущённо. Хотя и я представляла последний день по-другому. Прощание с друзьями оказалось совсем сухим и коротким. Но Джон остался.

Мы обменивались взглядами, и с каждым мгновением я всё больше ощущала, как внутри меня пробуждается нечто похожее на волну. Я не раз замечала его взгляды, внимание, поддержку, но отмахивалась от навязчивой мысли «что всё это не просто так» как от временного бреда. В голове крутились слова: «Это какая-то неправильная влюблённость», – шептала я себе. «Слишком тихая, уютная, трепетная.»

Но когда он приблизился ещё ближе, страх и нежность смешались в моём сердце, и я почувствовала, как его глаза гипнотизируют меня, словно звёзды на ночном небе, манящие к себе. Они говорили: «Успокойся, я с тобой». Сложно было списать такой взгляд на дружбу. Все мои внутренние барьеры разом рухнули, и я осознала, насколько я хочу этого момента.

И, словно в замедленной съемке, наши губы соприкоснулись. Этот поцелуй был таким сладким и нежным, что я даже не могла поверить, что он реальный. Это было нечто большее, чем просто физическое прикосновение; будто наши души наконец нашли друг друга. Сердце колотилось, как молот, пытаясь вырваться из груди – оно то замирало, то вновь набирало безумный темп. Я боялась улететь в небеса или упасть в бездну, но Джон обнял меня за талию, словно прочитав мои мысли, и прижал к себе с такой теплотой, что весь мир вокруг исчез.