Туда, где светлячки

Евгения Арго

Туда, где светлячки

Глава 1 Последнее и лето

– Как же классно жить! – Вы когда-нибудь думали так? Вот я постоянно думаю, стоит мне только приехать сюда. Особенно когда вижу рассвет. Яркое пятно над горизонтом освещает скучную серость предрассветной тишины, и скоро всё зашевелится, забегает, засуетится! Обожаю, когда свежесть с лёгким ночным холодком отступает под натиском летнего солнца.

Я люблю свою тётю, её дочку и мои летние каникулы. Я всегда приезжаю рано утром и стою на просёлочной дороге перед их домом, любуясь, как ленивое алое пятно окрашивает белый сайдинг золотым, мягким светом. Это мой ритуал открытия лета. Меня неизменно привозит сюда моя мама , и я люблю её намного больше, когда она уезжает, оставляя меня в этом маленьком городишке.

Меня зовут Джоан, и мне 17 лет. Я приехала из душного Нью-Йорка к своей любимой тёте Нэтали на свои последние каникулы. Сбежала от своих чопорных и вечно занятых родителей к моей толстушке-хохотушке.

В доме послышались визги и писки. Дверь громко распахнулась, стукнувшись о слегка обшарпанную стену. Из неё юрко выскочила шестилетняя малышка Крис, а за ней вывалилась вся в бигудях и в смешном голубом халате с рюшами моя прекрасная тётя. Следом, ковыляя и хрипя, вышел старик – Банан, старый-престарый бигль с уставшими, но такими добрыми глазами.

Я только и успела подставить руки, как маленькая обезьянка запрыгнула на меня. И тут же была зажата между мной и тётей.

– Джоан, боже, какая ты худая! – запричитала тётя, отпрянув от меня и критично оглядев. – Одни кожа да кости. Твоя мать тебя вообще не кормит? Я ей задам!

Малышка на руках комично отвалилась от моего тела и упала на траву, имитируя, что её раздавили.

– Ты меня расплющила, – прокряхтел «бедный» ребёнок. Бигль Банан глухо гавкнул.

– О горе! Моя несчастная Кристи, – артистично взревела тётя. – А я только приготовила ей шоколадный торт. Но придётся всё выбросить…

– Я скорее поверю, что она птеродактиль, – хитро открыв один глаз, выдала Кристин, – чем в то, что ты выбросишь еду.

Понятно, девочка выучила новое смешное слово и теперь будет совать его в любую щель разговора.

Кристина оценила свою же шутку и теперь каталась по траве уже от смеха, да так заразительно, что вскоре гоготали все. Даже старый Банан прерывисто тявкал и кашлял, что такая смесь звуков казалась смехом.

– А я вот очень даже верю. Только неведомое чудовище может столько есть сладкого и не толстеть, – объявила тётя, завистливо потирая свой немаленький живот.

Я была счастлива. Мои любимые люди были рядом, а лето только начиналось. Сейчас мы пойдём завтракать шоколадным тортом с какао. И я смогу всё-всё рассказать своей тёте. И о том, что так и не смогла определиться, что делать дальше после школы, и о всём давлении, которое я испытываю дома. А она обнимет и скажет, что всегда со мной и что бы я не спешила.

Глава 2 Почему?

Я никогда не могла понять, почему тётя Нэт не могла иметь детей. Она была лучше всех матерей, жён и хозяек, которых мне довелось знать. Была предана мужу и даже проявляла понимание, когда он бил и изменял ей. Нэтали не винила его. Они жили в хорошей квартире с его мамой, несмотря на тяжёлое положение, Нэт ухаживала за старушкой и подрабатывала в магазине. Когда старая мисс Джоунс ушла на тот свет, муж, демонстративно привёл любовницу, а Нэт выставил на улицу. И даже тогда она молча собрала свою скромную сумку и переехала на старую фамильную ферму в маленький городок, навела порядок и высадила чудесные цветы.

После её развода родители быстро решили «сдать меня на лето». Мне тогда было всего семь лет. Однажды утром я проснулась, спустилась вниз по холодным ступенькам и услышала тихий плач на кухне. Моя толстушка-хохотушка плакала. Впервые. Я подошла к ней и обняла за шею.

– Ты плачешь потому, что в тебе слишком много любви? – спросила я.

– Почему ты так решила, Джоан?

– Тебе просто грустно, потому что некому подарить свою любовь. А если не появится такого человека, ты взорвёшься от любви.

Нэтали засмеялась и крепко прижала меня, так что я не могла дышать.

Тётя потратила три года, чтобы привести дом в порядок и уладить свои мысли. В 43 года она удочерила Кристин. Это была любовь с первого взгляда – как у неё, так и у меня. Мы ездили на удочерение вместе, и в ту же секунду, как зашли в комнату, поняли, что это наше маленькое чудо. Зайка Кристин, рыжая как рассвет, – наше семейное чудо.

К концу лета приехала моя мама. Она громко обсуждала что-то с Нэт на кухне, а я сидела на ступеньках с маленьким свёртком на руках. Долетали лишь обрывки маминых криков: «Приди в себя, Нэт», «Что ты собираешься делать?», «Нэтали, чем ты думала?».

Моя мама выбежала из кухни, как фурия. Я лишь успела отдать малышку Крис тёте, как мать схватила меня за руку, не дав даже попрощаться, и потащила к машине.

Мы ехали в новеньком «Роуз Розе» по просёлочной дороге. Я боялась что-то спрашивать и лишь тихонько всхлипывала. Мама нервно курила сигареты одну за другой.

Я никогда не понимала, как две сестры могут быть такими разными. Моя мама – высокая, худая красавица с огромными голубыми, холодными глазами и тонкими аристократическими чертами лица. Невыносимо высокомерная, учтивая, завистливая, холодная даже к близким. Она была полной противоположностью моей любимой тёте.

Тётя Нэтали – толстушка-хохотушка, любит всех людей на земле, самая понимающая и добрая душа. Она не может ни на кого злиться, похожа на курочку-наседку, готовую обнять весь мир. В ней нет ни капли зависти или гнева. Она даже ругается с такой любовью, что это больше умиляет.

Моя мама не плохая. Она готова отдать всё ради близких. И тот факт, что чек на круглую сумму был отправлен Нэт на следующий день, это доказывает. Но нет в ней той душевности. Рядом с ней я всегда чувствую себя на экзамене или на минном поле.

– Мам, почему ты не дала мне попрощаться с Нэт и Крис? – спросила я. БУУУУХ! Мина взорвалась. Машина дернулась и понеслась быстрее.

– Ты в своём уме? Тебя сейчас это волнует? Когда ты открываешь рот, ты думаешь о последствиях? Это ты её уговорила? Безответственная Джоан, ты знаешь, что нужно, чтобы иметь детей…

Я уже не слушала и лишь смотрела на дорогу. Машина неприятно хрустела по камням грунтовой дороги. Деревья сменяли друг друга, внешне почти не отличаясь.

– …Еда, доктор, школа… – не унималась мать. Она притормозила, чтобы зажечь очередную сигарету рядом с незнакомой компанией и уронила зажигалку. Чертяся, мама нервно ёрзала рукой по коврику под ногами.

Ребята моего возраста увлечённо болтали. Две девчонки звонко засмеялись. Одна блондинка постарше заплетала вторую косичку и лукаво посматривала на парня, напротив. Мальчишка же, не обращая внимания, увлечённо вырезал что-то на дереве. Рядом громко смеялась и комментировала темнокожая девочка. Большой, скромный темнокожий парень мял шляпу и поддакивал своей подруге.

– Аминь, сестра – глухо повторял он время от времени.

Рядом, облокотившись на дерево, стоял высокий, худощавый парень с самоуверенной ухмылкой, смотревший на всё происходящее.

Мама торжествующе подняла руку с зажигалкой. Мотор взревел, и вся компания обернулась. Высокий мальчик с волосами цвета каштана заглянул на заднее сиденье, и наши взгляды встретились. В ушах раздался звон, цвета стали ярче, а щеки запылали огнём. Мамины причитания, звук мотора, крики восторга ребят… Всё слышалось, как сквозь воду.

Мне казалось, машина движется так медленно, дыхание перехватило. Мы оставили ребят позади. Я обернулась назад. Парнишка оторвался от дерева, но так и не смог оторвать широко распахнутых глаз и сделал несколько шагов в сторону удаляющейся машины.

***

Я навещала свою тётушку Нэт и Кристин каждое лето. Мы дружили с теми ребятами у обочины уже целое десятилетие, жили не подоплёку и общались каждый день. Они приняли меня в свою компанию и даже вырезали моё имя рядом со своими на том самом дереве. Теперь на Дереве красовалось: Джоан, Джон, Минди, Марк, Мо, Бо. – Меня поставили наверх нарочно, потому что, во-первых, вырезанное сердце позволяло вписать новое имя только сверху, а во-вторых именно так всё звучало как детская считалочка.

Я перестала думать о том, что произошло тогда. С Джоном мы никогда это не обсуждали, я убедила себя, что это его так машина впечатлила. Джон, кстати – тот самый шатен, который заставил меня так волноваться. Марк, его лучший друг и ближайший сосед, именно он вырезал имена на дереве. А в тринадцать лет Марк попался в любовные сети Минди, той самой блондинки, но об этом позже. Темнокожая парочка – Мо и Бо – оказались братом и сестрой.

Это был маленький городок, совсем крошечный, а как говорила моя мама, «деревня». Наш дом был построен ещё два поколения назад, но, как говорила бабушка, именно её дом считался самым замечательным. Сейчас же это была большая трёхэтажная развалюха явно не занимала пьедестал лучших домов.

Третий этаж мы вообще закрыли. Кристин утверждала, что там ходят призраки, но мы с ней решили, что ни одному призраку не добраться до нас, пока слышен храп тёти, а он был слышен отлично.

Кристин была отличным ребёнком. Моя мама сменила свой гнев на милость и любила её побаловать. Вернее, завалить её одеждой и игрушками. Там были как мои бывшие вещи, так и новые. Пришлось выделить целую комнату под подарки. К счастью, в доме комнат хватало. Пока меня не было, за Кристин присматривали мои друзья.

Но в прошлом году случилась неприятность.

Ближайший к нам дом выкупила мерзкая семейка. Мои, так сказать, земляки из Нью-Йорка. Если я никогда не хвасталась, что из большого города, то эта пара выворачивалась наизнанку, чтобы показать это.

Моя мама со своим зловредным характером, конечно же, не упустила шанса их унизить. Мы заехали в маленький магазин по пути к тёте, чтобы купить булочек с корицей у старика Томаса и подоспели как раз в самый разгар пафосного диалога супружеской пары.

– Посмотри, Генри, я не знаю, как мы здесь выживем, – обратилась к супругу выскочка, скривив страдальческую мину. Жена из Нью-Йорка выглядела так же нелепо, как их автомобиль на фоне нашего. Казалось, она нацепила все украшения из дома и одела вечернее платье черного цвета в полуденную жару.

– Эти булки, – с отвращением тыкнула пальцем «эстетка», – совсем чёрствые.

– Слушай, парень, – обратился Генри к дядюшке Тому, – мы из Нью-Йорка, не обращай внимания на мою жену, она привыкла к другому сервису.

Пухлый мужик был действительно в дорогом пиджаке. Правда, на несколько размеров меньше, из-за чего, вероятно, он и дышал с хрипами, покрывшись бардовыми пятнами. Он постоянно ёрзал, видимо, из-за того, что туфли были тоже малы, зато из крокодильей кожи.

– Понимаешь, о чём я? – произнёс он деловито, вытирая мокрый лоб платком.

Дядюшка Том совсем не понимал, о чем он. Он тоже вытирал грязным платком мокрый лоб и беззвучно таращился на пару.

– Это грязное подобие сервиса! – театрально закатив глаза, вскрикнула «избалованная» жена. – О, я этого не вынесу!

– Здравствуй, Томас! – громко поздоровалась с продавцом мама. Я уже узнала эти металлические нотки в голосе и профессиональную растяжку каждого слога. Я невольно вжала голову в плечи. – Будь добр, дюжину булочек с корицей.

Мама медленно прошла вперёд, слегка подвинув главу семьи приезжих рукой. Неспешно достала шелковый платок из сумочки, вальяжно протёрла шею и бросила платок в урну.

Дядюшка Томас покорно засуетился за прилавком. Мама обернулась на горе-семейку и окинула их долгим оценивающим взглядом.

Лицо мужа побагровело и стало ещё более неприятным. Жена, казалось, перестала дышать и уставилась на маму, с иголочки одетую даже для Нью-Йорка.

Продавец протянул пакет, мама отдала купюры.

– Доброго дня, Томас, сдачи не надо, – протянула мама.

Я прижала пакет с булочками к себе и двинулась к выходу, стараясь не смотреть на всю эту сцену и создавая как можно меньше шума. Было слышно только неспешный стук маминых каблуков.

– Пойдём быстрее, Джоан, – велела мама, но сама отнюдь не спешила. Стук каблуков замедлился, а, судя по громкости голоса, она обернулась через плечо и набрала в грудь воздуха перед «атакой».

– Здесь воняет подобием Нью-Йорка, – презрительно фыркнула мать и продолжила свой путь.

Я не видела «соседей», но слышала, как оба задохнулись, не в силах подобрать ответ.

Вот она, королева пафоса и унижений. Применяет своё «оружие», смазанное ядом, редко, но действительно больно, а не кидает смешные, надоедливые дротики по каждому случаю. Она не ранит, она уничтожает, заносит инфекцию, заставляющую гнить самооценку ещё долго. Я знаю, что это такое на собственной шкуре.

Мы удалились под противное сопение и ошалевшие взгляды. Мама победно села в машину и завела свой новый Мустанг.

***

После происшествия мы доехали до дома тётушки. Мама сидела за столом, элегантно запрокинув ногу на ногу, и, затягиваясь сигаретой, передразнивала горе-соседей.

– Ой, Генри! – гнусавила мама. – Эти булки совсем не как в Нью-Йорке…

Тётушка смеялась так, что время от времени переходила на забавное хрюканье.

Крис дома не было, она была на уроках скрипки – мама настояла и оплатила лучшего учителя в этом районе, потому что «если бы Джоан занималась музыкой, не была бы такой бестолковой».

Мы с Бананом, сидя на его лежанке, наблюдали за театральным представлением и считали минуты, когда же мама уедет, и можно будет выйти на прогулку. Моя компания, наверное, давно ждёт меня у того самого дерева на дороге.

– Может, останешься на денёк? – всё ещё с трудом сдерживая смех, спросила тётя.

Мы с Бананом забеспокоились. Мама бы точно не одобрила моих друзей, да и лишних проблем в долгожданное лето не хотелось.

– Хотя перспектива ещё "покошмарить" твоих соседей очень привлекает, – мы напряжённо задержали дыхание, – но всё-таки мне пора. Много дел, знаешь ли…

Мама встала, и Банан облегчённо выдохнул.

– Джоан, от тебя будет вонять псиной, – брезгливо предупредила мама. А я надеялась, что это были её последние слова, которые я услышу за это лето.

Как только машина скрылась за поворотом, я схватила рюкзак, поцеловала тётю и побежала по дороге мимо дома наших «любимых» соседей. На пороге играл мальчик. По-видимому, их сын. Хоть и было далеко, я успела рассмотреть его небольшой, но всё же лишний вес и тяжелые очки. Он выглядел потерянным и несчастным.

Из глубины дома слышались крики его родителей. Мальчик поднял голову и растеряно посмотрел на меня. Я улыбнулась и дружелюбно помахала рукой, не сбавляя темпа, и пронеслась дальше.

Мои попытки бесшумно подкрасться к друзьям были тщетны. Раздались счастливые девчачьи писки, и через секунду меня подхватили на руки. Это был тот самый лопоухий Джон; он кружил меня, пока мы не свалились на дорогу.

Рюкзак с грохотом ударился об пыльную дорогу, внутри что-то лопнуло и начало шипеть. Мо попыталась открыть его, и через секунду в неё ударила мощная струя из рюкзака.

Мо подкинула взбесившуюся банку, и она оказалась уже в руках у Минди. Это было сворованное из холодильника пиво. Как в наказание за проступки, пиво усердно поливало фонтаном подругу прямо в лицо. Девчонка открыла рот и, захлебываясь, откинула банку под ноги Марку, окатив его штаны алкоголем.

Один Бо стоял и мял шляпу. Все смеялись.

– С приездом, Джоан! Отличное начало лета! – поздоровалась Мо.

Мы с Джоном лежали в пыли, смеясь и кашляя.

– Это что было, пиво? – удивилась Минди. – Я же буду вонять!

Все засмеялись.

– Нам не отмыться! – в тщетных попытках оттереть с брюк пятна объяснил Марк. – Лучше пойдём на речку.

– Лучше уж прийти мокрой, чем вонять пивом. Родители меня убьют, – забеспокоилась Минди.

– «Мама меня убьёт!» – передразнила Мо. – Ох уж эти белые, да, Бо? Наши предки только спросят: «Чем это так вкусно пахнет?»

Бо гулко засмеялся, помог нам подняться, и мы двинулись к речке.

По пути я рассказала историю о магазине, чем вызвала не меньшую истерию, чем с банкой. Оказалось, соседи переехали меньше недели назад, но уже успели разозлить полгорода.

Мы начали обмениваться новостями за год. Нам было 15, Минди и Марку 16, и главной темой было будущее. Мо и Бо хотели остаться здесь. Хотя Бо, несмотря на всю кротость, был боксером и выходил на профессиональный уровень.

Минди мечтала о Нью-Йорке, а Марк о свадьбе с Минди. Родители же Марка мечтали его отправить учиться в престижный вуз, а родители Минди хотели выдать её замуж за Марка. Родители Марка же этих желаний не разделяли.

– Боже, я не дождусь окончания школы, – с восхищением мечтала Минди. – Мы можем оказаться даже соседями, да, Джоан?

– Да, было бы неплохо, – соглашалась я, прекрасно зная, что Минди не сможет позволить себе жильё на Манхэттене, а мама не позволит ей остановиться у нас. И чем больше Минди говорила о Нью-Йорке, тем грустнее становился Марк.

– Вам ещё целый год! – попытался успокоить парочку Джон. – Зачем так суетиться?!

– Значит, это лето последнее, когда мы все вместе? – огорчилась я.

Все на минуту замолчали. Мы подошли к речке и открыли по пиву, поскольку одна банка с боем дезертировала. Минди и Марк пили на двоих.

– Я вот что вам скажу, – снял зелёную шляпу Бо. – Пускай это последнее лето, когда мы вместе. Но тем лучше, мы обязаны его провести.

Тост был короткий, но был от Бо и тем ценнее казался. Мы ударились банками, и Бо замолчал, израсходовав свой дневной запас слов.

Через минуту мы уже плавали в озере прямо в одежде, громко смеялись и пили пиво. Прохладная вода бодрила, а полуденное солнце обжигало и заставляло нырять, а нырять я никогда не умела, просто опускала лицо в воду. Минди протестовала, что не хочет мочить прическу, но Мо всё-таки утянула её под воду. Марк и Джон без остановки прыгали с нависших деревьев, красуясь перед нами и друг другом. Бо просто наматывал круги, как пароход. Окончательно вымотавшись, мы легли на воду, голова к голове, и взялись за руки. Небо было таким чистым и светлым. Я держала руку Джона с одной стороны и руку Мо с другой, но чувствовала каждого из своих друзей. Слезы счастья и наслаждения выступили на глазах. Я старалась запомнить каждый вдох, каждое мгновение, прикосновение рук и воды к телу, запах, тепло… Запомнить всё, чтобы в мыслях возвращаться сюда.

К вечеру мы уже высохли, помятые и уставшие, плелись обратно. Джон предложил проводить меня.

– А что ты собрался делать? – спросила я.

– Ещё не знаю, нам можно еще подумать два года.

Я успокоилась. Ведь ещё есть время. Кто бы знал, что я так и не смогу придумать, чем хочу заниматься, а родители будут каждый день говорить и намекать, как сильно разочарованы во мне.

Но рядом с Джоном я всегда чувствовала себя спокойнее. Вот и сейчас безмятежность накрыла меня летним, травянистым одеялом.

Мы шли мимо дома «земляков». Скрежетали сверчки, пели вечерние песни птицы, всё вокруг окрасилось алым из-за надвигающегося заката. Я вдыхала запах томного вечера первого дня лета.

– Эй, что уставился? – крикнул Джон, выдернув меня из грёз.

У низенького зелёного забора стоял сосед – сын той зловредной пары. Его лицо перекосило от волнения и удивления. Похоже, он ожидал увидеть меня одну, и, судя по примятой траве, ждал давно.

– Не надо, Джон, – взмолилась я. Мне стало жалко парня. Тот поспешил ретироваться. – Может, он хороший.

– Да ты только взгляни на него! – «Нью-йоркский сынок» выглядел жалко. Весь скукоженный, он быстрым шагом направлялся в дом, руки в кулаках нелепо подрагивали.

Как выяснилось позже, нового соседа звали Джим – сын Генри и Вивиан Миллер. Ему предстояло учиться с моими друзьями. И, возможно, я бы смогла убедить всех, ну, если не дружить, то хотя бы не трогать его, но репутация его родителей слишком снижала шансы.

***

С Джимом мы разговаривали, перевалившись через забор, пока я ждала своих друзей утром и вечером до захода солнца. Он оказался интересным парнем и напомнил мне саму себя в Нью-Йорке – неуверенный и словесно забитый своими родителями. Аутсайдер в школе, без друзей и с целой кучей комплексов. Так же, как и я, он чувствовал себя «без талантов» и «сплошным разочарованием». Мы обсуждали наших родителей часами. Только с ним я могла быть откровенна на эту тему.

Конечно, мои друзья его не приняли. Иногда мне казалось, что если бы я жила здесь и не была бы их «летним» другом, то, скорее всего, они и со мной не общались бы. Красотка Минди была болельщицей. Марк и Джон играли в американский футбол в школьной команде. Мо – главная заводила. Бо – профессиональный боксер и просто выглядел угрожающе. Я не вписалась бы в их компанию. Поэтому я жалела соседа и пыталась давать ему поддержку и тепло, как могла.

Друзья же психовали из-за этого, и тема совместного с Джимом времяпрепровождения была под запретом. А однажды всё вышло из-под контроля.

Середина лета начался с запаха тётушкиных блинчиков. Мы прямо в пижамах завтракали и пили кофе.

В Нью-Йорке выходить из комнаты в домашнем халате или тем более в ночнушке было под запретом. Пить кофе вне закона, громко смеяться, сутулиться, хмуриться и перечить – неслыханная наглость.

– В обители тётушки Нэт запретов нет, – пританцовывая, напевала хозяйка дома и наливала мне кофе.

– Всем доброе утро! – вышла заспанная Кристин.

– Доброе утро! – хором отозвались мы.

Шестилетняя Кристин недовольно взобралась на стул.

– Мам, я не хочу идти на скрипку, – прогундела она.

– Ну и не ходи, – разрешила Нэталин.

– Но ведь у меня талант! – запротестовала сама себе Кристин. Нэталин каждый день говорила это и так гордилась своей дочкой, что все окружающие были в этом уверены, включая девочку.

– Талант, – согласилась тётушка, не отрываясь от сковородки.

– И если я его не буду развивать, то согрешу, – эти слова прилипли к ней в церкви.

Все молчали, ответил только Банан, старый пёс, хрипло и коротко выпрашивая свежие блинчики.

– И ещё разочарую тебя и всех остальных. Ты не будешь мной гордиться, – а вот это уже мамины слова. Мне даже показалось, что запахло её духами.

Тётушка Нэталин в миг стала серьёзной, оторвалась от сковородки и села напротив дочки.

– Кристин, – начала она, проникновенно посмотрев малышке в глаза, – ты никогда меня не разочаруешь, и ты никому ничего не должна. Я хочу, чтобы ты наслаждалась каждым днём своей жизни. И если скрипка тебе не по душе, можешь ей не заниматься.

В груди защемило. Кристин – счастливица. Её взяла к себе такая замечательная мама. Я знала, что никогда не услышу таких слов от своих родителей. Как же так получилось, что сестры такие разные? Моя мама никогда не говорила, что гордится. Ей нужны были только первые места и результаты.

Когда-то я занималась рисованием и заняла второе место на конкурсе. Мама поджала губы, когда объявили результаты, и мы молча ехали до дома всю дорогу. После этого я рисовала только потому, что нужно, а не потому что хочу. И никогда больше не брала в руки кисть ради удовольствия. Каждый мазок напоминал мне мамины поджатые губы. То же самое произошло со спортом, пением, математикой… В итоге родители поставили на мне штамп – «талантов нет». Я искренне брала в руки карандаш только здесь, под крылом тёти и при поддержке друзей, они восхищались моими рисунками и просили нарисовать что-то забавное.

– Ну, честно говоря, – задумчиво откусывая блин прямо руками, призналась Кристин, – скрипка мне нравится. И я хочу стать знаменитой скрипачкой.

Банан вдохновенно чавкал под столом. Кристин не нашла ответа и резюмировала сама.

– Тогда нужно практиковаться, – девочка с выдохом встала из-за стола.

– Не переживай. Я дождусь тебя, и мы пойдём гулять с «бандой» – я так называла своих друзей. Они были без ума от маленькой взбалмошной Кристин. Она, как маленькая обезьянка, обычно сидела на шее у Бо, пока мы слонялись по округе. Кристин сразу повеселела, видимо, это то, что её тревожило на самом деле.

Закончив с завтраком, мы расправились с грязной посудой и пошли в сад. Тётушка была фонтаном любви. С каждым цветочком она разговаривала и делала каждому комплименты, из-за чего они расцветали в полной красе и, казалось, источали аромат намного больше, чем могли физически.

Человек, фонтан, может излучать как любовь, так и ненависть. И это было открытием, которое привело меня в ужас и заставило задуматься, есть ли во мне такой демон.

Мы ковырялись в саду в последний месяц лета: я выдергивала сорняки, а тётя подрезала розы, когда прибежала Кристин в слезах. Это была истерика; она еле дышала сквозь слёзы, понадобилось какое-то время, чтобы понять и распознать те страшные слова.