Центральный Госпиталь МВД СССР: последнее десятилетие. Глазами психиатра. В лицах и рифмах

У Шириных была дочь Наташа. Красавица и умница, студентка московского ВУЗа, ровесница Марины. Если бы не Марина, я бы точно влюбился в Наташу. Юра сказал: «Знал бы, что ты любишь молоденьких, женил бы тебя на дочери, вот бы и породнились». Юра был всесторонне развитый человек. Например, имел черный пояс по карате и участвовал во всех зимних заплывах в Юрмале во льдах. Естественно, что я в трех тоже участвовал. Ширины жили в особняке рядом с Домским собором. Дом отапливался каминами, но Юра провел туда центральное отопление. Мне ничего не известно о судьбе Шириных, о Наташе. Наши отношения оборвались с распадом СССР. Его телефон не отвечал, на связь сам он не выходил…

Владимир Всеволодович никогда не был ни в кабинетах, ни в гипнотарии моей службы, в отличие от других врачей госпиталя, которые забегали к нам или чайку попить, или отдохнуть на сеансах гипноза. Чаще всего из неврологического отделения к нам приходила заместитель Владимирова, Валентина Георгиевна Князева (спасшая легендарного «вохровца», моего близкого, незабвенного друга и соратника, Юрия Алексеевича Алферова, генерала и профессора, организовавшего Курсы подготовки спецназа МВД в Домодедово – о нем я много писал). А так же приходили Алла Султановна Масленникова (см. выше) и Любовь Ивановна Зонтова, старшая сестра неврологического отделения, ставшая другом нашей семьи, беззаветно помогавшая моим родителям в работе Первого Советского и Российского Фонда Милосердия и Здоровья (1986—1996 гг.), Фонд был в нашем доме, в котором я сейчас это пишу.

Сегодня в Сети много беллетристики вокруг личности Андропова, войны МВД и КГБ, в которой победил Андропов. О нем пишут, как о создателе по всему Союзу, конспиративной сети, ячеек, по типу масонских. Я общался с Юрием Владимировичем однажды в моем гипнотарии «финского корпуса». В Финский корпус, прежде всего из-за роскошного отделения на первом и подвальном этажах была физиотерапия. Ее создала фантастическая женщина, мой близкий друг, Динара Исмаиловна Иртуганова, полковник в/с и парторг госпиталя.3 В «финский корпус» после работы и по выходным дням шла лавина сотрудников из медуправления, главков, из госпиталя КГБ, желающих «отдохнуть» и «размяться». Анатолий Сергеевич это поощрял. Шоссе на улице Народного ополчения в такие часы перекрывалось, забитое «черными» (МВД) с мигалками и белыми (КГБ без мигалок) «Волгами». А то и «Чайками» сопровождаемыми машинами ГАИ. Так вот, однажды, кода я уже собрался уходить, в мой кабинет вошел Андропов. Один. «Покажите Евгений Васильевич свой гипнотарий. Много о нем наслышан. Хочу в своем госпитале создать нечто подобное. Вас просить будем». Сказал очень просто, спокойно. Если бы мне с таким предложением, войдя в мой кабинет обратился наш министр, не уверен, что сердце мое продолжало бы биться ровно. А тут, все как-то по-домашнему. Да, Николай Анисимович в госпиталь всегда приезжал в форме министра (даже, когда умирал в диспансерном отделении его отец) и ходил по госпиталю в сопровождении и своей свиты, и госпитальной, во главе с Анатолием Сергеевичем. «Ко мне», при мне, Щелоков никогда не заходил. Другое дело, Юрий Михайлович Чурбанов. Но он ходил в сопровождении только Анатолия Сергеевича…

Я проводил Юрия Владимировича в гипнотарий. Его я создал не по образу и подобию залов для массовой психотерапии, как в Институте психотерапии Западного Берлина. А как на кафедре моего учителя, профессора Владимира Евгеньевича Рожнова, в воспетой Булгаковым ПБ на Покровское-Стрешнево. Отличие с «рожновскими» было только в одном – в гофрированной раздвижной, на рельсах, перегородке. Она отделяла гипнотарий от кабинета моего коллеги и близкого друга, Главного Геронтолога страны, Маргариты Александровны Голиковой-Стрекалевой (о ней особо). Эта перегородка и открыла мне… «чудовище» (как его представляют сейчас в Сетях), Главного КГБшника Страны.

Войдя в гипнотарий, Юрий Владимирович сразу подошел к перегородке, даже не взглянув на 14 кресел, сделанных по спец. заказу, по типу авиационных. Встав рядом с перегородкой, Андропов… «отключился». Он погрузился в себя. И, в состоянии словно сомнамбула, начал осторожно, как будто боясь повредить, двигать перегородку – туда-сюда, туда-сюда. Андропов медитировал без всякого моего вмешательства. «Сеанс» самогипноза продолжался минут пять, а то и больше. Потом очнувшись, Юрий Владимирович повернулся ко мне с просветленным лицом и сказал: «Евгений Васильевич, сделайте тоже в моем госпитале. Конечно, перегородку мы достанем». Перегородку в Главный Госпиталь КГБ СССР (одна троллейбусная остановка от нашего госпиталя) подарил А. С. Голубенко. У него было три таких перегородки. Третью после увольнения я взял в Завидово, в Первый в СССР и России Фонд Милосердия и Здоровья. Сейчас она отделяет прихожую от спортзала в моем доме. На другой день я был в госпитале КГБ, делать мне ничего не пришлось. Все было уже сделано, точь-в-точь как у меня. Мне оставалось сказать только «добро».

P.S. Не знаю, связано ли как-то посещение гипнотрия Андроповым с тем, что вскоре мою медсестру Надю, красавицу-цыганку, последнюю влюбленность Алексея Экимяна – он Наде посвяти песню на мои слова «Медсестры» – пригласили работать в госпиталь КГБ. Работая там, она окончила вечерний мединститут и возглавила отделение фармакологии (псхофармкологии?) в Главном Госпитале КГБ СССР.

Если бы меня спросили, кто мог бы стать моим другом по личностным качествам – Андропов или Щелоков я бы не колеблясь выбрал бы Юрия Владимировича. Щелокова я видел очень близко, когда говорил ему о смерти его отца, через минуту после кончины Анисима. Андропова я видел в гипнотарии, двигающим гофрированную передвижную на рельсах перегородку.

Не приведи Господь,Возлюбить свою плоть —Подь от соблазна подальше подь.Как хочется порой обидеть муху,Согнать пинком с дороги старуху,Или просто дать первому встречномуПо уху.Крибли крабли бум —Не лезь Лазарь наобум.

Анатолий Дмитриевич Дубровин

Подполковник внутренней службы Дубровин Анатолий Дмитриевич (1931—1980). Прибыл в Демократическую Республику Афганистан в 1979 году и был назначен советником по медицинским вопросам. Ранее занимал должность заместителя начальника Центрального госпиталя МВД СССР по лечебной части. Погиб в Кабуле при исполнении интернационального долга 27 июля 1980 года. Указом Президиума Верховного Совета СССР награжден орденом Красной Звезды (посмертно).

Уволившись из госпиталя, я не прекращал общение со своими коллегами, с которыми у меня установились хорошие дружеские отношения за время моей работы в госпитале. Так, до самой смерти я общался с Борисом Александровичем Климовым и Андрюшей Фроловым, а также с Любовью Ивановной Зонтовой. Сейчас практически ежедневно перезваниваемся с Татьяной Петровной Макаровой и Александром Ивановичем Юдиным. Я порой обращаюсь к ним, чтобы уточнить некоторые сведения о героях моей будущей книги «Центральный госпиталь МВД СССР. Последнее десятилетие. Записки психиатра». Друзья-коллеги спрашивают, когда же ты закончишь свою книгу? 25 лет пишешь! И это правда. Я им отвечаю, что уже раз пять переписал книгу заново, от начала до конца. Ведь книга моя, как бы я ни хотел, не только о госпитале, а, volens nolens4, о нашей стране, да, что там говорить, об эпохе. Каждый герой моей книги – сколок распавшегося великого государства, оттиск эпохи. Мои дорогие «оппоненты», думаю, тоже понимают это. Несколько глав рукописи, которую неоднократно переписал, опубликованы в журнале «Современное право». Тот вариант книги назывался «Центральный госпиталь МВД СССР. Кремлевская элита глазами психиатра». Кстати, признаюсь, что я боялся публиковать рукопись с таким названием, которое мне предложил Анатолий Дмитриевич Дубровин – мой первый друг, как я поступил работать в госпиталь. Забегая вперед, скажу, что вторым моим другом стала начальник отделения физиотерапии Динара Исмаиловна Иртуганова. Мы с этими, старше меня во всех отношениях коллегами, сразу перешли на «ты». Правда, выпить на брудершафт удалось только с Динарой. С Толей мы не успели – читай ниже.

Даже не знаю, с кого начинать, из кремлевской элиты, кто прошел через мой кабинет психиатра-психотерапевта. Ко мне на консультацию нередко посылали Анатолий Сергеевич и Анатолий Дмитриевич, да, собственно все начальники отделений и многие врачи госпиталя, своих знакомых, не относившихся к МВД. Я имею в виду лиц, не «лежащих» в госпитале, со стороны. А, вот, когда у Бориса Александровича Климова заработала компьютерная томография, к нам пошла лавина советской элиты, ну и «кремлевской» тоже. Ведь в «четверке» КТ появилось намного позже. В мой кабинет и в кабинет, отгороженный гофрированной раздвижной на рельсах перегородкой, начали регулярно заходить первые лица страны. Очень скоро, служба Климова и психотерапевтическая, стали «компаньонами». Сам факт, что человек хочет посмотреть свои мозги, настораживает и, в первую очередь его самого. Не знаю точно, кто из внешних клиентов Бориса Александровича сам просил «показать» его психиатру, а кому Боря это мягко советовал. Бывало, и наоборот: сначала приходили ко мне или к Маргарите Александровне (к ней – старики и старушки), а потом мы направляли своих пациентов к Климову на КТ. Например, опасающихся за наличие у них «склероза мозга». В нашей совместной «нештатной» работе с отделом компьютерной томографии были два курьеза, почти анекдотических.

Один известный не только в СССР, но и широко за рубежом, журналист-политик, мой знакомый по философскому обществу, стал опасаться за быструю потерю памяти, пока только на номера телефонов (которые он раньше никогда не записывал). Я полчаса в своем кабинете убеждал его, что его страхи необоснованные. У меня не получалось успокоить журналиста-политика с мировым именем. Тогда я предложил ему «просветить мозги». Он радостно согласился и побежал к Борису Александровичу. КТ показало, что у него начало атрофии коры головного мозга! До своей мировой славы журналист-политик за «диссидентство» (с его слов) несколько лет отбывал в Лесных ИТУ в Красноярском Крае, где пристрастился чифирить. Это он не прекращал делать и «на воле», ибо чифирь, с его слов, было средство, стимулирующее его творчество. Не знаю, влияет ли чифирь на атрофию коры головного мозга, или это случайное совпадение, но факт в данном случае налицо. Когда мы с Борей сообщили подопечному его диагноз, вручая ему пленку с его мозга, он, ничуть не расстроившись и забыв, почему ко мне обратился (sic!) сказал: «Я почти гений с атрофией мозга. А без атрофии я был бы Шекспиром!» Пленку он не хотел брать, но Боря настоял и правильно сделал. Он всегда отдавал пленки своим «со стороны», клиентам. Ибо, сегодня они такие, благодарные, а завтра… Бог знает, какие будут. Журналист-политик хотел, чтобы я забрал свидетельство его начавшегося слабоумия. Очень сожалею сейчас, что я этого не сделал.

Второй казус был с известной актрисой, которая потихоньку вела дневник на своих коллег по цеху и на многих советских знаменитостей, с кем она тесно общалась, собираясь «на пенсии» опубликовать книгу. Она пришла сначала к Борису Александровичу, а он только намекнул ей обо мне, как она рванулась в нашу службу. Дело в том, что КТ показало «дырку» в мозге у советской Звезды эстрады и экрана. Видимо она «на ногах» перенесла микроинсульт и потом сформировалась киста. Мы с Маргаритой Александровной больше часа успокаивали ее, что она «не дура», что микроинсульт в такой «зоне» мозга никак не влияет на умственные способности, все было безуспешно. Она начала проситься «наблюдаться» у Маргариты Александровны. Но когда та, не желая с ней связываться, сказала ей как бы, между прочим, что она специалист по Альцгеймеру и старческим психозам (Звезде было 38 лет), та тут же переметнулась ко мне. Я не смог отказать, мне ее роли и выступления на эстраде очень нравились. Так я несколько недель общаясь с актрисой, узнал много интересного о кинофестивалях, о Голливуде, и почему мой кумир Луи Армстронг с кем она была хорошо знакома, не мог иметь родных детей.

Эдуа́рд Амвро́сиевич Шевардна́дзе наблюдался у Владимира Всеволодовича по поводу радикулита. Он приезжал без помпы. В отделение шел, как правило, в сопровождении Владимирова, который встречал его у проходной. Но я с ним познакомился в диспансерном отделении, в котором лежал министр МВД Грузии, его давний друг и соперник. А, вот Александра Николаевича Яковлева направил ко мне Борис Александрович. По его «пожеланию», конечно… На двери моего кабинета висела табличка из медных наборных букв: «Евгений Васильевич Черносвитов, врач-психиатр, доктор медицинских наук». Эту табличку повесил мне Паша Спирин, инженер УПДК и французской фирмы «Томсон», монтирующей в госпитале КТ. Александра Николаевича ко мне сопроводил Борис Александрович. Яковлев отреагировал на мою фамилию на табличке и это нас сразу как-то сблизило. Он вошел в кабинет со словами: «Никак земляк мой, Евгений Васильевич, будете?» Дело в том, что мои предки и предки Александра Николаевича – коренные Ярославовичи. Мы об этом потом, после симпозиума «Перестройка и новое мышление», которое Яковлев организовал и провел в МГК партии, поговорили. Так, что в нашем госпитале были оба «архитектора перестройки», развалившие, как за ними повелось писать в Сети, СССР.

С Александром Николаевичем в МГК произошел казус. Когда он пришел в мой кабинет, там находился профессор Валентин Федорович Матвеев и Марика Барнова. Только что закончилась консультация Матвеева и мы пили чай с великолепными пирожками, которые регулярно для таких случаев пекла Лида, наша медицинская сестра (об этом удивительном человеке, с которым меня свела судьба в госпитале Кабула в 1980 году, летом, сразу после гибели Анатолия Дмитриевича Дубровина, напишу особо). Александр Николаевич и Борис Александрович присоединились к нам и, на сей раз, чаепитие прошло отменно. Так вот, в благодарность Яковлев пригласил всех на свою конференцию. (На ней были все, кроме Лиды и Бориса Александровича). Обращаясь к Марике, Александр Николаевич сказал: «Будет у меня на конференции два грузина. Правда, я Эдуарду Амвросиевичу сказал – без чачи не пущу. Может и не прийти».

Марика привезла три литра чачи в стеклянной бутыли, упакованной в расшитый вышивкой, мешочек. И вот стоим мы с ней в коридоре и думаем, как передать чачу Яковлеву. Не в президиум же нести? Вокруг Александра Николаевича в перерыве столпились делегаты со всего Союза. И вдруг видим, что Яковлев сам идет прямо к нам. Однако он шел не к нам, а в туалет, не обращая на нас никакого внимания. Мы стояли около туалета, он был недалеко от «черного входа» в здание. Марика сует мне бутыль со словами: «В туалете отдайте. Он нас не заметил». Я хотел было возразить, типа, сама отдай, чача твоя, но она опередила меня, резонно: «Туалет мужской, Евгений Васильевич!» Когда я неловко брал бутыль из рук Марики, наружная дверь отворилась и в нее двое мужчин внесли большой короб, а вслед им вошла Раиса Максимовна. Тоже не обращая на нас никакого внимания, быстро открыла короб – там были книги «Перестройка и новое мышление». Тут же Горбачеву окружили, хватая из ее рук, или прямо из короба, «заветные» книги. Я пошел с бутылью в туалет.

В туалете Александр Николаевич меня не узнал. Я начал неловко передавать ему бутыль, говоря: «Из Грузии, чача». Лицо его выразило растерянность, он меня не узнавал. Тогда я добавил: «От Марики, из госпиталя». Он протянул руку, беря мешок, но по лицу было видно, что он ничего не понимает. Когда мешочек оказался в его руке, я отпустил его ручку, Яковлев не смог удержать мешок и бутыль грохнулась на мраморный плиточный пол… Аромат чачи заполнил туалет, вырываясь в коридор, где Раиса Максимовна раздавала главную книгу своего мужа. На мягкой глянцевой обложке с портретом Генерального секретаря КПСС, были слова названия книги, точно такие, как на огромных билбордах за километр от МГК. Александр Николаевич выскочил из туалета слегка потрепанным. Я вышел вслед за ним, решив, что осколки бутыли и ее пролившееся содержимое уберут без меня. Увидев Раису Максимовну, раздающую книги из короба, Яковлев громко выпалил: «Ты что у мужского туалета расположилась?». Раиса Максимовна вскинула на него взгляд и, держа в руке книгу «Перестройка и новое мышление», отпарировала: «От тебя водкой несет…» – «Не водкой, грузинской чачей. Попил, бля, с хлебцем». По-моему, я расслышал реплику моего земляка-ярославца, поднимающегося тяжело по ступенькам в зал.

То, что первый тираж книги Горбачева раздавался у мужского туалета МГК КПСС, уверен, проделки Клио.

Анатолий Дмитриевич Дубровин

(Продолжение)

Госпиталю как-то не везло с заместителями начальника по лечебной части. Что такое В. В. Павлович читайте выше. Анатолия Дубровина, моего незабвенного друга, убили в Кабуле. Рассказывали, что он сел в машину командующего. Переодетые в одежду полицейских моджахеды остановили машину, собираясь похитить командующего. Это было недалеко от госпиталя. Толя начал сопротивляться, применяя карате, приемами которого отлично владел. Двоих уложил, а третий изрешетил его из автомата. Вместо Дубровина в наш госпиталь пришел Анатолий Николаевич Егоренков (полковник в/с, кандидат медицинских наук). Мы сразу подружились на почве чтения книг на английском языке. Толя открыл мне выдающегося американского романиста ХХ-го века, Гарольда Роббинса. У Анатолия Николаевича был завидный дар рассказчика. В перерывах между работой он собирал небольшую аудиторию в ординаторской диспансерного отделения и рассказывал содержание новой, прочитанной им книги Гарольда Роббинса. Так рассказывал, заслушаешься. Когда я окунулся в мир Роббинса, то многих его главных героев видел, в образе Анатолия Николаевича – высоких, худых, жилистых и сильных. А. Н. Егоренков умер скоропостижно на рабочем месте.

После Егоренкова пришел… Не буду называть его фамилию. Может еще жив. Подполковник в/с, врач. Этот человек был не просто урод внешне, он олицетворял собой Дюреровски-Кречмеровский тип непропорционального человека. Альбрехт Дюрер в «Четвертой книге о пропорциях человека» писал: «Нет людей больших или маленьких, толстых или тонких, а есть пропорциональные непропорциональные типы человека». Эрнст Кречмер в книге «Строение тела и характер» описал тип непропорционального человека. Не буду здесь цитировать немецкого психолога и психиатра, только скажу, что от диспропорционального человека, в чем безусловно прав Кречмер, можно ожидать все, что угодно: от простого к сложному, от трагического к комическому и без единого шага! Так, наш начмед в погонах подполковника в/с МВД, врач, коммунист, подрался, да ПОДРАЛСЯ на работе с санитаркой, которая ему в матери годилась! Конечно, его сразу же уволили из госпиталя. Когда я с ним общался на предмет его психического здоровья, мне было как-то неловко смотреть на этого КРУПНОГО человека с МАЛЕНЬКИМИ руками! В госпитале его сразу прозвали «Ручонки». После него пришел Павлович, а после того – баба с рыбьими глазами, развалившая мою психотерапевтическую службу. Об этапах «большего пути» развала скажу немного, ибо, конечно, дело не в ней, а во времени: с Павловича началось не только для госпиталя, но для всей страны, время «перестройки и нового мышления». И всяк червяк пытался, работая языком, руками (ручками) и ногами, в него «вписаться».

Для психотерапевтической службы началось все, с этого, а-ля булгаковского спектакля, называемого «РАСПРОДАЖА». Хочу поделиться своими соображениями насчет «дьявола», автора советских распродаж 80-х годов. Уверен, имя ему СОРОС. Почему я так думаю? Первая «распродажа» началась в здании «Литературной газеты». Где «Московский фонд Сороса» сплел первое свое «гнездо», в котором выкармливал «птенцов» для «перестройки». Знаю не понаслышке. Я с мужем председателя московского фонда Сороса от Государственной Думы летал на международную конференцию в ФРГ, где мой новый друг учил меня пить баварское пиво, утверждая, что «сколько людей, столько пив»… Нет, не научил: не люблю я даже наше, родное «Жигулевское», а не то, что заморские «пивы». Финансировала эту конференцию баронесса. Она построила «для разного рода деятельности» так называемую «Католическую академию» (ничего не имеющую общего с католицизмом). Я общался с этой мадам – грузной, старой женщиной, шея которой была в тяжелых золотых и платиновых цепях, а на каждом пальце огромные с каменьями перстни. В Государственной Думе мы сидели с ней у дверей зала и ждали Явлинского. Она, тогда мне сказала, что «дружит с Жорой Соросом». Московский фонд Сороса в «Литературной газете», каждому, кого принимал, еженедельно выдавал «просто так» по 100 долларов США. Мой студенческий друг, Борис Яковлевич Макагон, каждую среду приезжал из Дубны в «Литературную газету» за «получкой». В Дубне Боря был главным наркологом и заведующим психдиспансером. А его жена Лиза была главным врачом психиатрической больницы. Со слов Бори он «лично общался с Соросом». Видимо «Жорж» и уговорил Борю и Лизу бросить в Дубне роскошную квартиру с антикварной мебелью, под Дубной не мене роскошную дачу, да еще рубленный огромный дом в лесу. Все ради «возвращения» на землю обетованную. Макагоны уехали в Израиль и там сгинули. Боря был талантлив, но еще мог делать деньги (пытался этому ремеслу меня учить, но не получилось). В России у него остались три бывших жены (татарка, полька и русская) и сын, и две дочери. Все они носят фамилию «Макагон». Извиняюсь, что на этом задержался! С сердца никак не упадет камень, что я не смог удержать моего лучшего друга на его родине. Отец Бори еврей, бесконечно влюбленный в малую родину – Хабаровский Край. Мама – запорожская казачка. Их могилы в Хабаровске.

(Продолжение следует).

На картинке книга, которую подарил мне Анатолий Николаевич Егоренков незадолго до смерти и его визитка. Одна из первых визиток госпиталя, которые были сделаны в типографии Государственного Архива СССР. А также Анатолию Сергеевич Голубенко и мне в том числе. Почему мне? Потому что тираж заказывал и получал я (по договоренности с Госархивом Анатолия Николаевича).

Беда да и телка,И новогодняя елка…Давно не брал в руки шашку,Не бил нараспашку.…От Парамуша до Парамушира —Вира по малой вире.От сэра до сира,Вира по малу, вира.Далеко до предков моих пошехонского сыра.Вира по малу, вира.Двигай, друг мой, живо —Нам не до жира.Вира по малу, вира.Всему Миру мирра,Вира по малой вире.

Ирина Леонидовна Русских

(Продолжение)

Я выше писал, что Ирина оперировала Гену Шевелева по поводу «искривленной перегородки носа». Ужасная операция для внешнего наблюдателя: вывернутый на изнанку нос, много крови, при этом все делается при местной анестезии. От прикосновения магических рук Иры Гена при этом, как он признался мне, испытал оргазм. Гена влюбился в Иру, а, так как он не из тех, кто флиртует, то я стал опасаться последствий этой влюбленности. Люда (корячка) его вторая жена вероятно вообще вторая женщина (на эту тему он неразговорчив). У них была дочь Катя, тогда студентка ХГМИ. И вот приходит ко мне в кабинет Ира и задает странный вопрос, который меня сильно озадачил, встревожил и раздражил: «Евгений, Геннадий жаловался на сердце?» Я: «Больное ли сердце у Гены? Ты оперировала его. Должна знать!» Операции под местной анестезией, как правило, или вообще не требуют анализов сердечно-сосудистой деятельности, или ограничиваются обычным ЭКГ. «На ЭКГ у него все в порядке» – «Так в чем дело? Тоже влюбилась в моего друга… Замуж за него собралась, страхуешься?» – «Похоже, что влюбилась… – ответила Ира и продолжила – Но дело не в этом» – «А, в чем?» – спросил я и тревога моя усилилась.

Ира из редких женщин: спокойной, несуетной красоты и не бросающегося сразу, величия. С ней, где бы это ни было, всегда уютно, спокойно и как-то по-домашнему просто. Ни капли косметики. Все натуральное, и никакого маникюра. С коротко подстриженными ногтями потому, что она оперирующий врач. Я понял, что, ее внутренняя тишина и гармония с собой нарушены. Значит, что-то очень серьезное ее беспокоит и причина этому Гена, мой близкий друг! Но и тогда у меня и мысли не было, что Гене что-то грозит серьезное. Разве, что третья жена – Ирина Леонидовна Русских, моя возлюбленная по госпиталю.

Ира рассказала мне следующее. В ее небольшом опыте хирурга ЛОР, было несколько случаев, когда мужчины в возрасте от 40 до 50 (Гене было 42 года), пришли с просьбой исправить носовую перегородку, ибо она не дает им хорошо дышать. Точно, как и Гена. Кстати, о желании оперироваться по поводу исправления носовой перегородки, мой друг мне ничего не сказал. Я узнал об этом только, когда Ира сообщила мне, что идет оперировать моего друга. Все случаи (4), из опыта Ирины, это искривленная носовая перегородка с рождения! Как и было у Гены. 40 лет она ему не мешала и вдруг начала мешать, да так, что Гена решил ее исправить!