Дорога в Шарбо. Пёстрая стая

Софика видела, как переглянулись между собой Ачик и Рамси. Хамам и Борко вопросительно взглянули на Арзамаса. Ачик достал из-за уха золотую монетку, и та ловко стала мелькать у него между пальцами.

– Она ничего не может знать о шарбонцах. О том, что есть среди нас предсказатели, знает даже сам амир, и ничего. Ничего они не знают о нас, тем более о шувхани. А девчонка наслушалась сказок о злом и коварном народе, – сказал он, и монетка, взлетев в воздух, оказалась в другой руке хозяина.

– Но ведь мирийцы и вправду к нам заезжают на своих крытых повозках и с вооружённой до зубов стражей, – предположил Хамам.

– Так то богачи. Прознай кто, что они побывали у дикого народца и говорили с самритами… Так ведь никто, кроме этих гостей, и не знает, о чём говорят предсказатели, запершись в фургоны. А откуда этой рабыне знать, что есть у нас и шувхани?! – Монетка снова исчезла за ухом Ачика.

– Она не похожа на рабыню, – буркнула Софи. – Говорит как высокорождённая.

– Тогда бы она не оказалась в руках принцессы. Не травили бы её будто зверя, – снова усомнился Хамам.

– Никто её не знает. Но она знает о нас и хочет жить с нами. – Софика покачала головой, и чёрные волосы блеснули в свете масляной лампы. Она сейчас была пугающе красива: тени легли на половину лица – ту, которую время от времени посещала злая улыбка. – Пусть придёт, баро. Мы хотим услышать ответы на свои вопросы. Хотим знать, зачем ей понадобился Шали, – сказала она хриплым голосом.

– В разумности своего брата ты усомнилась. Стоит ли и мне усомниться в твоей? – старейшина улыбнулся. – А может, ты полагаешь, что чтобы узнать, насколько опасен зверь, его нужно допустить к люльке с младенцем?

– У люльки с младенцем будут другие и будут начеку.

– Когда ты поймёшь, что зверь опасен, что полагается с ним сделать? – Взгляд баро сверлил каждого сидящего в кругу. Ученики не опустили взглядов, но и не ответили. – Так что полагается сделать? – переспросил баро.

– Зверя придётся пристрелить, – легко и весело произнёс Ачик, а монетка снова стала плясать на его руке.

– И кто это сделает? – допытывался баро. Все молчали. – Софи, сделаешь ли ты, что должно?

– Если она нападёт на младенца, я сделаю, что должно, – ответила самрит, голос её дрогнул.

– Ты не шувхани, тебе придётся забрать чью-то жизнь собственными руками. – Баро был неуклонен. – Ты всё ещё хочешь получить свои ответы? – Софика молчала, упрямо сжав губы. – То-то же, – усмехнулся баро. – Принимая решения, готовьтесь к худшему. Если вы смиритесь с худшим, идите не оборачиваясь.

***

Ночь шла своим чередом, и колдун пробирался сквозь толщу мрака к тому, кто мог его услышать, к Лапе. А лунный свет мягко падал на верхушки скал, кроны деревьев и плечи путников. Встретившиеся в ущелье Лапа, Кассандр, Шали и мирийка поджаривали на костре кусочки дикого поросёнка. Лапа и Кассандр поглядывали на девушку, стыдливо прикрывающую голые ноги в шкуру. На руках Лапы сидел маленький зверёк и самозабвенно грыз кость.

– Говоришь, соколят в гнезде не было? – усмехнулся Шали. Разговор шёл на шарбонском.

– Только яйца. – Лапа кивнул. – Не высиживать ведь нам их самим. Зато мы нашли Кручо! – Лапа потряс бурого лисёнка за шкирку, тот сразу же застыл, хотя кость из пасти не бросил.

– Он ей подходит! – одобрил Шали.

– Рассказывай, не тяни осла за хвост! – потребовал Кас. Ему нравилась мирийка, но, по всей видимости, не нравилось, что она с Шали.

– Долгая история, расскажу, когда будем одни.

Кас кивнул. Языка, может, она и не знает, но чем меньше видит, тем лучше. Лапа внезапно поднял палец вверх, что значило не трогать его, и отошёл подальше от спутников. Шали понял, что это значит: Арзамас знает.

Шали протянул сочный скворчащий кусок мяса девушке. Та взяла и стала, обжигаясь и дуя на него, жадно есть. Взгляд шарбонца задержался на ней, ища на её лице подсказки.

– Расскажешь нам, кто ты? – спросил он, дождавшись, когда мирийка проглотит первый кусок, который чуть не застрял в её горле, когда к ней обратился Шали. По лицу мирийки пробежала тень. Она гордо подняла голову и взглянула на своего спасителя.

– Меня держали в зиндане23, здесь, недалеко, есть поселение. Оттуда меня и привели на забаву, – сказала она.

– Как ты там оказалась? – спросил Кассандр.

– Ну… Как я и говорила, у меня нет дома. Приходилось красть. В последний раз проникла в дом к зажиточному пекарю. Дом охраняли псы. Они загнали меня в подвал. Там пекарь меня и нашёл.

Мирийка снова вонзила зубы в мясо. Парни переглянулись.

– Знаю, вы мне не доверяете, потому и говорите на своём языке. Но я прошу всего лишь дать мне время. В стае всегда легче выживать, и если меня примут, я отплачу, когда-нибудь, в свой черёд, когда придёт время расплаты, – девушка говорила, не смотря на парней. Её слова казались крепкими как железо, но внутри каждого живёт зверь, и этот зверь внутри Шали щетинился, глядя на мирийку.

К костру подошёл Лапа. Зрачки его обрели свой привычный вид. Он протянул руку за своим ножом, на конце которого был насажен кусок свинины.

– Баро сказал, ты сам должен принять решение, а приняв – готовиться к худшему, – смачно впиваясь в мясо, произнёс на своём языке Лапа. Шали тяжело выдохнул.

Глава третья. Хуун

1. Зендан

Её взгляд блуждал по низкому скальному потолку, постепенно привыкая к мраку пещерного склепа. Вязкая, густая тишина нарушалась дыханием человека и вечным движением подземных вод. Она знала, что её тело скоро станет частью этой усыпальницы. Казалось, что для этого она и была рождена – быть кем угодно, только не собой. В глубинах души она хранила желание, о котором не призналась бы никому: Зендея жаждала переселения, как если бы неприкаянные души, живущие среди людей, жаждали завладеть чьим-нибудь телом.

С самого утра её близкие готовились к Зендану. В этот священный для шарбонцев праздник у костра соберётся всё племя. Раньше, когда фургоны шарбонцев не стояли подолгу на одном месте, старейшины оглашали предсказания самритов и путь, по которому следует идти. В такую ночь, принося в жертву духам белого кабана, деля друг с другом трапезу, им на короткий срок удастся забыть о том, сколько всякого пришлось натерпеться за год. Шарбонцы, отрешившись от своей повседневной жизни, с головой окунутся в праздник. Звуки скрипок не смолкнут до утра, девушки будут плясать на залитом лунным светом луге. Парни покажут, чему обучили своих коней и чему научились сами. И самое главное – шувхани проведут ритуальный обряд по возвращению хуунов из чужих тел, и склепы опустеют. Конечно, опытные хууны сами способны вернуться, но шувхани в такую ночь стоят на страже – нельзя, чтобы в священный праздник кто-нибудь забыл дорогу домой.

Зендея ждала этот день. Она так давно не видела свою мать. Её голые окольцованные руки сковало холодом, быстро расползающимся по плечам и груди. Пора бы встать и идти, помогать отцу с приготовлениями, но только усыпляющая тишина склепа завладела разумом, и было лень даже шевелить пальцами.

– Зендея, – тихим шёпотом позвал родной голос, и тёплая большая рука коснулась её лба.

Она и не заметила, как уснула и замёрзла. Нависшая над ней тучная фигура отца источала тепло.

– Даде24, – отозвалась она, пытаясь приподняться с каменного ложа, щедро застеленного камышом.

Мурак взял дочь на руки и крепко прижал к широкой груди.

– Пройдёт срок – и ты проклянёшь это место, Кетсаль25. Не торопись уходить от меня, – сказал он, направившись к выходу.

Хотя родовая магия передавалась из поколения в поколение, никогда нельзя было угадать, какой дар достанется молодой крови. Прибавится ли среди них шувхани, самритов или хуунов. Случалось и так, что шарбонец наследовал два дара предков сразу. В племени таким человеком был и остаётся Сафар. Он может видеть прошлое и будущее, и он хуун. Мать Зендеи тоже переселенец. Бóльшую часть её жизни она несёт свою службу, и девочку воспитывал отец. Как и свою супругу, он называет её «кетсаль» – пёстрой птицей свободы.

Мурак остановился у склепа, в котором лежало тело Катианны. Тяжёлые кольца волос змеились вокруг головы, груди и сползали с каменного ложа. Сейчас её плоть была темницей для той души, чью жизнь она взяла взаймы, и потому её знакомые черты казались чужими. Тяжело вздохнув, Мурак снова зашагал к выходу, прочь из склепа, на каменных ложах которого покоилось всего два тела. Зендея и Шали тоже были хуунами, но они были молоды. Когда-нибудь придёт и их черёд служить своему народу.

Мурак прошёл последний поворот пещеры, и цвета на его вышитом вороте стали различимы. Чем ближе слышались голоса братьев и сестёр, тем теплее становилось Зендее. Но верней всего её грели отцовские руки.

Возле большого костра уже сидели шувхани – три верховных колдуна.

– А правда говорят, что раньше, в Зендан, шувхани проводили обряд вызова одних хуунов и тут же отправляли других? – спросила дочь отца.

– Когда хуунов было больше. Но их отправляли ненадолго. Нужно было только выполнить задания. Иногда они были очень сложными, и хуун не мог вернуться к своей семье, пока не выполнит поручение. Не все переселенцы могут выполнять поручения колдунов, и тогда их больше не высылают. Со временем дар ослабевает. Но твоя мать – истинная дочь своего народа. Она воин. Прожить столько миссий… – Мурак остановился, чтобы отпустить Зендею. – Ты знаешь, Кетсаль, что хуун с каждым новым переселением отдаляется от тех, кто ему дорог? Так происходило со всеми хуунами. Поэтому они и называются так: хуун – чужой. Никто из нас не знает, через что им приходится проходить. Поэтому твоя мать была против того, чтобы ты принимала дар. – Мурак прижал дочь к груди и поцеловал в макушку.

Пока Зендея думала о матери, почти все собрались вокруг костра. Она лежала на тёплой земле, положив голову на колени отца, который разговаривал с Хамамом.

– Твой отец позволил взять тебя с нами в город, – прошептал Хамам, ткнув Зендею в бок, и тоже прилёг на спину, подняв взгляд к небу. – Отправимся в столицу. Там у них, во время сбора урожая, весь город словно с ума сходит. Они пьют, танцуют. А на ярмарках чего только нет! Вот в прошлом году в небо выпустили воздушные корабли с мирийскими флагами! Вот это было зрелище! А ещё тонкие как палки люди ходят по верёвке, натянутой высоко над зданием! Тебе стóит это увидеть! Мы с Шали попробуем этот метод. Будет весело! Да тебе и себя показать надо бы. Вон ты у нас какая красавица, во всём мире таких не найдётся!

– Твоими бы речами, Хамам, да пчёл кормить – вдоволь мёда напасёшься! – Зендея улыбнулась, приподнявшись на локте.

– Да есть у нас уже одна с огромным жалом, других не надо! – ответил Хамам и тоже улыбнулся, покосившись на Софику, сидевшую рядом. – Держи! Для тебя сплёл! – он протянул Зендее замысловато сплетённый кожаный шнурок, на конце которого висела маленькая птичка, вырезанная из дерева. – Это кетсаль.

– Какая красивая! – Она села, чтобы разглядеть подарок, и показала его отцу. Отец улыбнулся в бороду и подмигнул ей, а затем приложил палец к губам.

Шувхани Арзамас взял слово. Зендан начинался.

– Три дня мы пробыли в горах, мы постились и призывали богов! – громоподобным голосом вещал старый Арзамас. – Мы знаем, как вы ждали своих близких, мы также знаем, что многие из вас уже в курсе, какое решение было принято нами. Так ли это, самриты?! – Вокруг костра сидели тринадцать предсказателей. Кто-то из них кивал, но большинство промолчали. – Что ты видела, Гурбаш? – зычно спросил Арзамас.

Гурбаш была стара, но все любили её и уважали за необузданный нрав, за силу характера. За такими, как она, хотелось прятаться в период невзгод. Она выпустила изо рта едкий дым, и тот потянулся к небу. Седые пряди ветер откинул за плечи, а языки костра золотили серьги.

– Ты спрашиваешь меня, старый пёс, потерянный богами?! Если спрашиваешь, тогда слушай: всё, что якобы нашептали вам боги, – ни больше ни меньше, чем волшебные сказки, навеянные дурман-травой! И всё, что ты сегодня решил, – чушь выжившего из ума колдуна! – Гурбаш затянулась дымом из трубки. – Я всё сказала!

Резкие слова старейшины в священный праздник озадачили всех сидящих в кругу.

– И что же я решил, Гурбаш?!

– Ты решил нарушить слово, данное Катианне!

Имя хууна прорезало воздух, и Зендея почувствовала, как напрягся отец.

– О чём речь, Арзамас? – спросил он.

– Мать вернётся, если дочь уйдёт! – ответил шувхани.

– Нет! – громко вторили друг другу Хамам и Мурак.

– Нам нужен хуун, Мурак! – обречённо произнёс Арзамас, и его поддержали другие шувхани.

Отец поднялся на ноги. Большие руки сжались в кулаки. Лицо стало мрачным, а брови сошлись у переносицы.

– Катианна с лихвой расплатилась с богами! Был договор, купленный кровью! – сдержанно процедил он сквозь зубы. – Вы вернёте её!

– Мы не можем её вернуть. Мы её потеряли! – негромко сказал шувхани.

Возле костра нависла мёртвая тишина – не хуже, чем в склепе. Казалось, даже сверчки и птицы смолкли разом.

– Что с мамой? – чуть слышно произнесла Зендея.

– Мы… не знаем, – ответил баро.

Все громкие звуки ожили разом. Мурак, Гурбаш, Арзамас и другие что-то кричали, а для Зендеи весь мир проваливался в чёрную дыру.

– Сафара сегодня тоже не будет, мы направили его в Хализар26 на поиски Катианны, – говорил баро.

– В Зендан нужно было вызвать его домой, повидаться с близкими. Если Катианна в беде, вы послали последнего хууна в ловушку, – кричал кто-то.

– Он сам так решил, – возразил Арзамас.

– Зендея ребёнок! Она не готова! – защищал дочь Мурак.

– Тише, шарбонцы! Мы не станем идти против чьей-либо воли. Каждый из вас сейчас будет есть и пить. Пусть празднество идёт своим чередом. И когда лучи восходящего солнца покажутся на горизонте, вы дадите ответ. Я знал, что мы будем не готовы переселять молодых хуунов. И это правильно. Если пришла беда, не стоит её преумножать. Но мы также свободное племя, и каждый волен решать сам, каким идти путём, – баро говорил так, будто знал, что произойдёт на рассвете. Голос его был спокоен и печален. – Сафар вызвался в Хализар, хотя много месяцев посвятил другой загадке. Это тоже был выбор шарбонца!

Мурак сел и притянул к груди голову дочери.

– Где мама, даде?

– Не знаю, Кетсаль, – ответил ей отец, а слёзы скатывались по щеке, теряясь в пышной бороде. – Тебя не отправят на её поиски. Не бойся, моя птичка!

Баро подошёл к Мураку и сел. Они молчали. Тишина у костра постепенно сменилась бормотанием и тихим звуком скрипки. Арзамас смотрел на искры огня, взлетающие вверх и тут же гаснущие.

– Искрам никогда не добраться до неба, как бы они в него не стремились. Как и мотыльку не найти огненный цветок, что пожалеет его крылья, – проговорил баро.

– К чему ты это? – сдержанно спросил Мурак.

– К тому, что самые заветные желания наши не всегда исполнимы, сынок. Твоя дочь хуун. Рано или поздно тебе придётся смириться с её даром и отпустить, как однажды отпустил Катианну. Как до тебя другие отпускали своих любимых. Пусть это случится не сейчас, но ты должен быть готов к этому.

– Не могу, баро. Дочь – всё, что у меня есть. Ты должен понимать. Ты понимаешь. Своё сердце я вложил в неё. Как мне жить без сердца?

Зендея отыскала руку отца и крепко сжала.

– Кем была мама? – спросила она. Такие сведения хранятся в тайне ради блага самих хуунов. Шувхани закрывают их даже от глаз самритов. «Никто из них не хотел бы, чтобы близкие знали, кого они целуют вместо них, с кем проводят дни и ночи», – говорила Гурбаш.

– Советницей амира. Её зовут Иштар. Уже месяц, как мы перестали получать от неё известия. Если согласишься, то тебя переселят в тело одной из её служанок. Самриты проведут тебя по прошлому этой женщины, покажут, чем занимается, с кем говорит и как. Ты будешь в безопасности, никто не обращает внимания на слуг.

«Она была так близко к правителю Мирии… Его ведь наверняка стерегут мирийские колдуны. О ней многим могло быть известно», – подумала Зендея.

Мурак хотел было возразить, но дочь, опередив отца, попросила баро продолжить.

– Мы подготовим тебя, дочка, а когда переселение произойдёт, мы будем настороже. Это опасно, Зендея. Если кто-то смог понять, что Катианна не та, кем быть должна, то этот кто-то – сильный колдун. В последнее время твоя мать была обеспокоена, – сказал Арзамас. – Цель проста: вывезти Иштар из Хализара так, чтобы никто ничего не понял. Если твоя мать всё ещё в ней, её нужно вызволить.

– Это можем сделать и мы, – вмешался в разговор Хамам. – Вот Ворон вернётся, и мы хоть яйцо из-под дракона вывезем!

– Мы думали об этом, Хамам, сынок, но Иштар – не яйцо, и даже не дракон. Эту женщину охраняют лучшие воины, и мы не знаем, как она себя поведёт. Я не могу найти к ней путь во тьме. Кто-то скрыл её от глаз. Вам предстоит поработать, когда Зендее удастся вывезти женщину из столицы. – Баро, вставая с места, похлопал Мурака по плечу. – Думай, сынок!

Как только старейшина отошёл к своему месту, Зендея подняла на отца глаза.

– Я смогу, даде! Я должна помочь маме!

– Дело ведь не в том, что я не верю тебе, воздух мой, моё небо. Дело в том, что я не верю остальным! Все обещания и клятвы растворяются утренним туманом, и не найти их следов.

– Мы ведь не оставим её, даде? Одну, попавшую в беду? Даде, разреши мне! Я вернусь, как только почувствую беду. – Зендея опустила взгляд, чтобы не видеть, как в глазах отца рушится небо.

2. Гость

Ночь была лунной и звёздной. Звуки, которые исторгал из своей скрипки Рамси, становились веселее, вынуждая старейшин прекращать споры, а молодых – быть смелее. Рамси умел это делать.

– Оо-о, – громко протянул Ачик. – А вот и наши пропавшие в горах! Рады видеть, что вас не только не поубавилось, но и приумножилось!

Взгляды шарбонцев тут же устремились на приближающуюся к костру четвёрку. Парни приложили руки к груди в знак приветствия и вежливо склонили головы перед старейшинами.

– Баро, позволь пригласить к нашему костру гостя! – начал Шали.

Несколько десятков глаз уже изучали незнакомку, которую привели с собой охотники. Она стояла, держа голову прямо, словно не ожидая ничего, кроме приглашения. Одета она была в рубаху Шали и широкие солдатские штаны. Напоминала мирийка больше не девушку, а мальчишку-попрошайку в стенах города Калипса. Как только перешёптывания стихли, баро дал знак рукой, приглашая в круг.

– Сегодня мы отмечаем священный для нас праздник, дитя. Сегодня мы все дети перед ликом богов. Садись с нами, ешь и пей, если помыслы твои чисты, мы будем рады гостю, – ответил Арзамас.

– Да покарают меня боги, да превратится в яд пища, которую разделят со мной добрые люди, и разъест чрево моё, если помыслы мои черны, – склонив голову, ответила мирийка.

– Ух, ну и страшные же у вас проклятия, – восторженно продекламировал Ачик. – Брр… у меня по спине мурашки побежали.

Шали усмехнулся. Мирийка смутилась и отступила на шаг.

– Как тебя зовут, девушка? – спросила Софика, поднося ей чарку анисовой браги27.

– Видждан, госпожа, – громко и чётко ответила мирийка.

– Ложь! – процедила сквозь зубы шарбонка, делая шаг ближе. – Как твоё имя?

Девушка удивилась, потом смутилась, невольно приподняла руки – верно, чтобы отгородиться от дикарки, и наконец опустила взгляд.

– Азра, госпожа, – уже еле слышно проговорила мирийка.

Шали взглянул на сестру, но та видела пред собой только чужачку. Чарка всё ещё была в её протянутой руке.

– Софи, дочка, подлей и мне из кувшина, – позвала Гурбаш. Софика ткнула непринятой чаркой в брата и, не дожидаясь, когда он возьмёт её в руки, отпустила. Брага выплеснулась на землю.

– Всегда любила твою злость, – тихо проговорила Гурбаш, дождавшись, когда Софика поднесёт её чарку. – Но брата пока оставь. Не отец он тебе. А если суждено ему битым быть, то ты его не убережёшь, милая.

– Знал ведь, куда вёл, Гурбаш-мами, да и меня знал. А её вот никто не звал, сама напросилась!

– Однажды и ты кого-нибудь полюбишь, – старейшина улыбнулась.

– Вот ещё! – фыркнула Софика. – Скорее солнце взойдёт на Западе, а сядет на Востоке. Слышала? Она даже имя своё скрывает?

– Дай нам время, присмотримся. Веселись, ночь такая! – Гурбаш похлопала руку Софики и уже обратилась к Кассандру, доставшему из-за пазухи маленького зверька и протянувшему его Змейке. – А это ещё что за зверь, сынок? Вы нас сегодня радуете гостями!

– Посмотри, мами, что мне братья с гор привезли! – воскликнула Змейка, подбежав к Гурбаш и показывая ей насмерть перепуганного бурого лисёнка. – Посмотри-посмотри, какой хороший, сладенький, мами!

– Шух! Этот лис нам всю дичь растаскает! К чему нам вор в поселении, Кассандр, Лапа? Это его вы с поднебесья спускали, рискуя шеями? – грозно спросила Гурбаш.

– Одним вором больше, одним меньше, мами! – шепнула ей в ухо обиженная Сойко.

– Ну не сворачивать ведь ему шею, раз за него такая цена отдана, Гурбаш-мами, – заступилась за братьев Мора, поглаживая пузо лисёнку. – Рамси, играй «Друга»!

Забытый всеми Рамси уж было и сам забыл, что этой ночью не стоило выпускать скрипки из рук, кивнул и протяжно провёл смычком по струнам. Мора запела.

О дружбе такой до седых времён

Не слышали люди, так слушай, сынок,

Как воина, словно он был живой,

Так верно любил его славный клинок.

Горели мосты, полыхал пожар,

С распоротых жил вытекала кровь.

В уставшей руке, не лишённый чар,

Сверкал острой сталью он вновь и вновь.

Он жизнь спасал ему сотни раз

И тысячи раз убивал врагов.

И воин с тех схваток не вымолвил фраз,

А меч его словно бы голос обрёл.

И войны прошли, и земля зацвела,

Политая щедро кровью людской.

– А был ли враг? И была ль война?

Скажи, мой верный брат боевой!

– И враг был страшен, и мёртв был друг,

И всех хоронили в едином рве.

Но я твоё сердце одел в броню

И душу твою заключил в себе.

– Отдай мне душу, мой славный меч,

Пора вино окропить слезой!

И меч, исполнявший приказ любой,

Отдал свою душу и стал золой.

Красные искорки от костра отражались в глазах шарбонцев, пока пелись песни и сказывались истории. За их спинами поле освещали крошечные светлячки. Высоко в горах соловей заливался ночной песней. Сойко, отсев от остальных, гладила лисёнка, который время от времени щёлкал на неё пастью и норовил кинуться в кусты. Ясноглазый, Хамам и Ачик привели своих коней, решив, что уже пришло время поучаствовать в конской пляске.

– Девушки, доставайте бубны и делайте вот так! – мальчишка звонко защёлкал пальцами, показывая ритм. Рамси просить было не нужно. Сам Ачик тоже взялся за скрипку и встал напротив своего рыжего с ног до головы коня. Не было на скакуне ни узды, ни седла. Свободный, словно ветер, он всё же смотрел на хозяина и тянулся к нему длинногривой мордой. Едва услышав музыку, конь фыркнул от удовольствия и стал перебирать передними копытцами – сначала не отрывая их от земли, но как только Ачик стал играть громче, конь загарцевал на месте. Вот обе скрипки превратили музыку в боевой шторм, и рыжий скакун, мелко подскакивая, двигался то в одну, то в другую сторону.

– Хорош! Красавец, а не конь! А танцует не хуже вьюрка! Молодец, сынок! – крикнул Мурак, бросив золотую монету под ноги Ачика. Тот, широко улыбаясь и не прекращая играть, кивнул.

Зендея взглянула на отца. Добрый конь заставил его на время забыть об утре, которое неминуемо приближалось. Её же сердце, под стать рыжему скакуну, отбивало ритм всё звонче и быстрее. «Вывезти Иштар! Только вывезти её из Хализара!» – повторяла она мысленно свою задачу.

– Ну, что думаешь? – Софика присела рядом с подругой. – Ты сейчас не одна, да только от этого не лучше. Только посмотри на все эти лица. Смотрят на пляску коней, а словно хоронят кого-то. Наверняка в их мыслях горят погребальные костры! – протянула она и усмехнулась.

– Почему ты злишься на них? – спросила Зендея.

– Я всегда злюсь, видя наше бессилие. Говорят, семья – это сила. Как по мне, семья – это огромная мишень: стреляй на удачу, всё равно не промажешь! – Софика обвела взглядом всех сидящих у костра. – Вот и сейчас только и думают о том, как остынут в склепах тела трёх хуунов, и молчат.

– А ты? Что думаешь ты? – Зендея легла на траву и притянула к себе подругу.

– Не думаю. Прошу тебя, не показывай бессилия! Жалкий сброд мы, вот кто, как только начинаем себя жалеть и прощать за всё!

– Я вот в толк не возьму, о чём ты говоришь? Даже шувхани ничего поделать не могут, так чего же на остальных сердиться?

– Потому что никто не пробовал! Все привыкли только жадно рты открывать, как птенцы кукушек. И ждать, когда баро Арзамас кузнечика в них положит. Нет, правду говорили предки: не пойдёт на пользу шарбонцу долгая стоянка. – Софика смотрела в чёрное небо, но мысли её были темнее.