Дорога в Шарбо. Пёстрая стая

Арзамас зажмурился от громкого эха, повторившего слова Софики. Тяжело выдохнул.

– Я думал, твой брат думает о своём народе, что ему хватит ума действовать в наших интересах, – разочарованно произнёс старик. – Не подобает шарбонцу рисковать собственной жизнью… Ещё и даром, ради других.

– Но он вернулся? – не унималась Софика.

– Но он мог и не вернуться, – горько произнёс баро.

В этот вечер старейшина шувхани не промолвил ни слова, не вышел к костру, а вновь удалился в горы.

2. Ласточки с гор

Птицы пели. Их трели и склоки слышались в кронах деревьев и в дурманящих своим запахом травах. Вокруг седовласой женщины, сидящей на земле, словно щенки возле старой собаки, устроились сыновья и дочери шарбонского народа. В их глазах, совсем юных, не видевших жестоких расправ, страшных болезней и голода, таилась щенячья нежность к старухе. Любовь к сильному, на которую были способны только дети. Чувства, которые развеялись бы, дай Гурбаш слабину. Уж она-то знала, что молодым побегам нужно опереться на крепкий ствол, чтоб не смёл их ветер, не сломали звери. А как только наберут побеги силу – сами станут сильными. И придёт время ей смотреть на них так, с таящейся в глубине глаз нежностью.

– Стая ласточек летит с гор. Что бы это значило, Ачик? – едва взглянув на пролетевшую над головой стаю, спросила Гурбаш. Пальцы её, украшенные кольцами, проворно плели кнут из тонких лоскутов кожи. Седая, длинная прядь выбилась из-под головной повязки и теперь норовила стать частью плетения.

– Ээ-э… так просто надоело им в скалах прятаться! Птицы они или не птицы? Так думаю я, – нашёлся мальчишка. Зендея, Софика и Сойко прыснули от смеха. Ачик, чтобы успокоить насмешниц, посмотрел на них взглядом орла – так ему показалось.

– Если я дам указ идти в горы добыть камнеломки20, пойдёшь? – не обращая внимания на девушек, спросила старейшина.

– Ну… один не пойду! Только с Софикой или Зендеей, – мстительно улыбнулся Ачик, косясь на сестёр.

– Так ведь ласточки слетели с гор, – повторила Гурбаш.

Теперь уже все ехидно смотрели на Ачика. Рамси за спиной Гурбаш изображал то ли двух огромных пауков, то ли раскапывающего землю крота.

– Ну, тогда, наверное, не пойду, – совсем потерялся Ачик. – Что я, в другой день тебе камнеломки не добуду?! Пойду в другой, когда ласточки полетят обратно. Буду ждать их. Как же без ласточек в горы. Только с ними.

Тут уж развеселились и Борко, и Рамси, и Хамам.

– Это ты верно подмечаешь, птенчик. Если ласточки покинули свои гнёзда, то и делать шарбонцу в горах нечего, – хрипло проговорила Гурбаш.

– Если ласточки слетели с гор, то в горах будут проливные дожди или холода – предвестники злых и голодных горных духов, – не выдержала Сойко. – Они тут же отыщут тебя, столкнут с утёса, заволокут когтистыми лапами и пронзят острыми когтищами! – с восторгом закончила девочка, размахивая руками над Ачиком.

– Гурбаш-мами, они что, правда такие же страшные, как Сойко? – усмехнулся мальчик, но вскрикнул от боли, когда девочка впилась в его волосы. Ачик было вскочил, чтобы наказать обидчицу, но между ними внезапно щёлкнул кнут.

– Поверь, птенчик, нет ничего страшнее женщины, если уж ты её разгневал. – Гурбаш взглянула в сторону гор. Морщины на её смуглом лице мигом сбежались к уголкам глаз. – Но ласточки улетели, а в горах всё ещё остались наши мальчики.

– Гурбаш-мами, – ласково позвала Софика, – брось камни, взгляни, как там мой брат? Где сейчас Кассандр и Лапа?

– Мы собрались для того, чтобы вы познавали языки камней. Ты ведь всю ночь их бросала, пытаясь увидеть то, что хотела. Вот и расскажи, понравилась ли картина? – усмехнулась старейшина.

Софика насупилась, и на её красивое лицо вернулось привычное гордое выражение.

– Но я не могу, как ты, заглянуть во тьму! Я вижу перед собой только камни. У меня нет дара шарбонцев! Что ж ты не можешь помочь? – упрекнула старейшину Софика, но та только улыбнулась.

– У всех шарбонцев есть дар, просто кто-то его боится принять. Доставай камни! – велела Гурбаш.

Софика сняла с пояса мешочек с брякающим содержимым и вытряхнула его на траву. Камни разных фактур высыпались, и вокруг Софики плотным кольцом собрались её братья и сёстры, как если бы птицы слетелись к мешку с пшеницей.

Змеиный камень21 острым углом лежал к аспиду, напоминавшему поросёнка на вертеле. Адамант выпал вблизи глаза дракона. Три бечета выпали вместе. Сапфир, искрясь в лучах своим гранёным боком, завалился в трещину. Только и слышно было, как ребята, склонившись над своей задачей, громко сопели носами. Гурбаш, глубоко затянувшись дымом из трубки и бросив на подол недоплетённый кнут, не глядела на юнцов, будто и вовсе забыла о них.

– Мой брат – адамант. Он сейчас спускается к ущелью, туда, где оставил лошадей, – сказала наконец Софика.

– Адамант непобедимый, твёрдый. Из него исходит вечное сияние. Шали был таким, пока его не раскололи тонким как игла мечом. Не адамант твой брат, – скрывая горечь, произнесла старейшина. Зендея и Софика переглянулись и снова обратили взоры на самрита.

– Позволь спросить, наипочтеннейшая предсказательница. Не хочешь ли ты сказать, что наш бесстрашный и злой Шали, увидев вдали прекрасную мирийку, с радостью, забыв коней и братьев, побежал ей навстречу, подбрасывая вверх своё сердечко? – с усмешкой произнёс Ачик. Рамси и Хамам одобрительно закивали. Вот уж чего-чего, а чтобы осторожный Шали вдруг превратился во влюблённого дурака – такого произойти не могло.

– Во все времена из-за женщин велись войны, погибали целые народы. Женщина – это камень у развилки, и какой бы путь ни выбрал мужчина, прежним он не вернётся. Что вас заставило думать, что Шали не мужчина? – Гурбаш обвела взглядом сидящих. – Так вот, если он мужчина, не пройти ему мимо того камня, как бы он ни был осторожен. – Гурбаш, опираясь на трость и всё ещё не выпуская из зубов трубку, подошла к разбросанным по земле камням и ткнула в змеиный камень. – Кто это?

– Арзамас. Он лечит и калечит. Его целью была девушка, – поспешно ответила Сойко, опережая Софику.

– Верно, – кивнула Гурбаш и, выпустив в небо сизый дым, направила конец трости на три лежащих рядом бечета. – Это?

– Кровь! Много крови! – снова воскликнула Сойко, и все глаза мигом уставились на самрита.

– И снова верно, Змейка! – похвалила её старейшина. – Но бечеты лежат далеко от всех камней, а значит, нам не нужно переживать за то, что проливается кровь шарбонца.

– Сапфир! Шали может попасть в ловушку? – опасаясь, что верно разгадала знак, спросила Софика.

– И ловушку ему готовят духи гор. – Гурбаш кивнула.

– Гурбаш-мами, а как же Лапа и Кассандр? – спросил Рамси.

– Брось свои камни – и узнаешь, – посоветовала старуха.

Рамси стянул с пояса мешочек. Софика спешно собрала свои камни, чтобы уступить ему поле. Дважды встряхнув мешок, Рамси высыпал камни. Змеевик ударился о бечет и скатился к сапфиру. К этой паре присоединился аспид. Глаз дракона оказался рядом с парой багровых бечетов. Софика и Зендея готовы были поклясться, что услышали, как облегчённо выдохнула Гурбаш.

– Змеевик – это Лапа, а Кас – сапфир. С ними кто-то третий, – без раздумий рассказывал Рамси. – Глаз дракона следит за ними. Он зол. Но сапфир и змеевик выпали в центре поля, на выгодных условиях.

– Всё верно, птенчик! – Гурбаш улыбнулась. Она держала давно погасшую трубку в руке.

***

Софика и Зендея, отстав от остальных, медленно спускались по склону. Софика выглядела так, будто ей нездоровилось. И шла она не разбирая дороги.

– Почему Гурбаш-мами сказала, что Шали был расколот мечом и больше не силён? – спросила Софика. Брови её нахмурились.

– Моя мать так говорила и обо мне, и о других хуунах и самритах. Обо всех, в ком проснулся дар. Она говорит, что мы сильные и здоровые, пока цельные, но магия разбивает нас изнутри, расщепляет наши души. Как только дар просыпается, мы больше не принадлежим себе. Мама говорит, что ужас дара в том, что он отнимает счастье, каждый раз понемногу, – сказала Зендея.

– Она так говорит, потому что хуун! Никто не хотел бы стать хууном! – резко ответила Софика и тут же пожалела об этом. Зендея опустила глаза и схватилась за подвеску в виде птицы.

– Так ведь и твой брат хуун. Он сопротивлялся, но совершил своё первое переселение ради девушки из другого народа, – тихо сказала она, но Софика её уже не слушала. – Софи! – позвала Зендея, когда её спутница стала медленно опускаться на землю. Но, взглянув на подругу, только помогла ей сесть.

Зрачки Софики стали острыми клинками на зелёном ковре трав. Зендея видела это тысячи раз у всех самритов и шувхани. Но впервые это случилось у Софики. Зендея села рядом. Оставалось ждать, когда подруга вернётся из тьмы.

Софика ничего не видела, но что-то внутри вело её вперед, сквозь толщу мрака. Она медленно пробиралась в незнакомую материю, приветливо встречавшую гостью. Софика чувствовала это. Постепенно, как на звёздном небе, в темноте стали появляться светящиеся силуэты. Ей нужно было только выбрать направление. И она выбрала.

Тьма развеялась, но сначала в нос ударил знакомый запах – рыбный, острый, серный. Он тут же осел на кончик языка солоноватым вкусом. А потом появились звуки. Кричали люди. Шарбонцы. Софика услышала свой собственный плач, тонкий и жалобный. Она сидела на мокром песке, по которому разливалась лужица крови. Рядом, со стрелой в шее, лежала женщина. В её глазах застыл стеклянный блеск. Над телом убитой плакал мальчик, в котором Софика узнала брата.

Звуки становились громче. Скрежет и удары металла о металл были какими-то неправильными, непривычными. Софика посмотрела в ту сторону, откуда они доносились. Мужчины на конях сошлись в неравной схватке. Шарбонцев среди них было мало, они старались стоять стеной, не пропуская воинов в странных синих одеждах. Где-то вдали Софика разглядела развевающийся флаг с изображением заморского зверя с тяжёлыми бивнями.

Внезапно кто-то схватил их с братом и закинул на коня. Конь скакал так, что рёбра трещали. Шали продолжал кричать и звать мать. Глаза Софики закрылись.

Тьма снова поглотила шарбонку, обняла и успокоила. Стало неважно, не больно. Но спасительное забвение длилось недолго. Тени расступились, и Софика вновь открыла глаза.

Шарбонцы сидели вокруг маленького костерка, для которого вырыли неглубокую яму. Было раннее утро. Запах океана исчез. Теперь пахло дождём и корой деревьев. Её держали сильные большие руки. Это был Арзамас.

– Мы прощаемся с нашими братьями и сёстрами, носителями даров древних богов, павшими в бою, вставшими на защиту племени и рода. Их жизни были песнями и сказаниями. Но каждой песне и каждому сказанию приходит конец. Пусть о них помнят духи – свидетели кровавой расправы. Помните и вы, хранители их крови… – звучал твёрдо голос баро. Сейчас в его бороде было меньше седин, а в глазах больше боли.

Видение сменилось. На телячьей шкуре лежал Шали. Ему было не больше десяти лет. Он похлопывал Софику по спине и пел.

– Перед домом мертвеца

Помертвела вся земля,

Почернел бузины куст,

Я идти туда боюсь.

Перед домом мертвеца налетело воронья,

– Шух, мертвец, пойдём играть,

Ты беги, мы догонять.

А не выйдешь из крыльца —

Мы склюём твои глаза…

– Нет, не хочу про ворона! – Софика услышала свой тоненький голосок. И видение прервалось.

3. Дань

Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Признак бессонных ночей. На костерке, разведённом в ущелье горы, под открытым небом, баро неспешно помешивал похлёбку. Зендея не отрывала взгляда от баро всё то время, пока тот отпаивал Софику травами. Было в его привычных жестах что-то неуловимо странное, что-то, что вожак не мог себе позволить выразить.

Арзамас оказался рядом, как только Софика вошла в транс. Он всегда ощущал вторжение во тьму, будто бы был стражником между тьмой и явью. Вернулась и Гурбаш. Все четверо поднялись выше – туда, где свои ночи в раздумьях проводил баро. А пока Софика рассказывала об увиденном, предсказательница вычищала ножиком налипшую землю с корнеплода.

– А я говорю, настойка твоя перестояла. Тьфу, до сих пор на языке одна горечь, – ворчала Гурбаш, сплёвывая за спину. – Ею только кротов да крыс травить.

Арзамас недоверчиво поднёс настойку к носу и ничего не почувствовал. Он уже давно перестал чувствовать запахи.

– Ничего, баро, пить можно, – успокоила Софика, но так и не сделала второго глотка. – Небо чернеет, наверное, в горах начался дождь. Баро, Шали ведь вернётся?

– Как только найдёт ответы на свои вопросы, – ответил старик.

Зендея зачем-то подставила ладонь, глядя в небо, но небо ей не ответило.

– Баро, Гурбаш-мами, расскажите о родителях Софики и Шали. Она ведь видела своё прошлое? – спросила Зендея, видя, что оба старейшины не торопятся обсудить видение Софики.

Подруга оторвала спину от большого камня и тоже взглянула на баро.

– Мама лежала там, такая красивая. Я не помнила этот день, не знала, какая она. Как жаль, что в моём видении она была неживой… – чтобы не расплакаться, Софика сжала кулаки, и лицо её стало злым, почти свирепым. – Кто это был, Арзамас? Зачем они гнались за нами? Зачем убивали?

Гурбаш бросила корень кароте22 в котелок – и выглядело это так, будто бы она сплюнула. Арзамас перестал мешать его содержимое и взглянул на девушек.

– Это произошло далеко на юге. Мы разбили лагерь на берегу океана. Старались жить незаметно, не выходили в город первые луны, но вскоре о нас прознали и выслали солдат. Нам дали понять, что не позволят остаться, и время, чтобы убраться. – Арзамас снова начал помешивать похлебку, но мысли его были далеки. – Самриты предупреждали об угрозе, предвидели беду, но видения их были запутанными, несвязными. Кого бы мы ни послушали, нас везде поджидало горе. – Арзамас, вспомнив о чём-то, повернулся к Гурбаш, но снова продолжил: – Мы вышли в ту же ночь. Утром южане нас нагнали, это был большой отряд, и возглавлял его человек без чести. Дурной был человек. Он бродил между нами, выискивая глазами жертву. И нашёл твою мать, Тишку. Солдат спрыгнул с коня, подошёл к ней и позвал с собой. Обещал, что племя сможет уйти без потерь, если она с ним останется. Тишка рассмеялась ему в лицо. Он побагровел от злости и, недолго думая, ударил её кинжалом в грудь… А она всё смеялась, наша Тишка. – Рука Арзамаса задрожала, а голос осип. Софика стёрла слезу пальцем, но лицо её оставалось суровым.

– Шарбонцы оголили оружие, голова того солдата слетела с плеч, и на нас полетели тучи стрел, – продолжила Гурбаш. – В тот день потеряли многих, потому что пошли по дороге смерти, и она взяла свою дань. У нас не было выбора, не было другой дороги. Иногда такое бывает, когда судьба сводится к одному пути.

Зендея взглянула на баро.

– Это тогда ты его убил? Того солдата? – спросила она, хотя уже знала ответ.

4. Перед рассветом

Лучи закатного солнца скрыло хмурое небо. Дождь забарабанил по листьям, по крышам фургонов. Сегодня шарбонцы не соберутся у большого костра, останутся в своих постелях или будут забивать табак в трубки и пускать дым в плачущее небо, сидя у входа в кибитку. Арзамас бросил последний взгляд на небо, которое прорезала огненная змея, поплотнее запахнул кафтан и стал спускаться в склеп, где его ждали ученики. Стены скалы поглотил раздавшийся за его спиной грохот.

Перед входом в усыпальницу, на пнях, обитых телячьими шкурами, сидели Хамам, Ясноглазый Борко, Ачик и Рамси. Здесь была Зендея, чей дар уже проявился, и теперь к ней присоединилась Софика. Они сидели тихо, не нарушая покоя спящих хуунов, и ждали учителя. Их лица освещал свет масляных ламп, а тени нависали над их головами подобно чудищам, выползшим из склепа.

Старик занял своё место и велел Рамси разжечь огонь. Им предстояло провести долгую ночь во тьме. И каждому из сидящих здесь придётся прокладывать в ней свой путь.

Арзамас скомкал лист свежей травы и протянул её Софике.

– Помни, войдя во тьму, ищи брата. Тебя будут манить другие пути и голоса. А ты не забывай, зачем пришла, – сказал напоследок баро. Софика кивнула и зажевала лист. Постепенно тени на стене стали увеличиваться и заполнять собой пещеру.

***

Шали пришлось вернуться к ущелью, в котором он оставил коней, снарядиться гарпуном, верёвкой и шкурой. Когда он подбежал к отвесной скале, на вершине которой оставалась мирийка, дождь лил нещадно.

Путь наверх ему давался нелегко. Пальцы отыскивали острые края и обнажённые горные грани, но приходилось нащупывать их вслепую. Ливень бил по глазам. Пальцы ног, едва коснувшись голых плит, соскальзывали. Когда шарбонцу удавалось крепко упереться носком в уступ и дать себе немного отдыха, тело снова пронзали судороги.

Где-то на полпути к вершине Шали впервые в жизни испугался. По спине прошёлся ледяной ветер. В голове роились мысли, одна другой хуже. Они стали предателями и мешали подъёму. «Нет ничего опаснее сомнений, – любил повторять Арзамас, тренируя учеников на залитом солнцем луге. – Сомнения – убийцы, они столкнут тебя под копыта коня, подставят под удар сабли. Шарбонцы не сомневаются, у них нет на то права». Устыдившись собственного страха, Шали всё же сделал то, что должен был: унял его и продолжил путь наверх.

Шали был уже у самого пика, когда смог увидеть на миг её голову. Он подтягивался из последних сил, его плечи ныли, пальцы он давно перестал чувствовать, а ноги одеревенели. Шали вспоминал, как лёгок был подъём на скалу в солнечный день, даже когда ты мог стать обедом для тигра. Даже стрела, попавшая в плечо и раздробившая кость, не стала приговором. Теперь Шали смирился с мыслями о том, что тело может не справиться, и он слетит вниз, туда, где подножие скалы окрасили своей кровью саблезубый зверь и мирийский воин. Вполне могло выйти и так, что до смерти перепуганная мирийка скинет на его голову камень. Она ведь не знала его, не знала, на что он пошёл ради неё.

Шали встряхнул головой, пытаясь скинуть с лица волосы, по которым стекали капли дождя. Внезапно он почувствовал, что кто-то схватил его за кисть.

– Слава богам! – прохрипел он, когда мирийка, одной рукой цепляясь за вбитый в расщелину скалы кол, другой схватилась за рубаху шарбонца, подтянула его на выступ. Шали, мокрый и дрожащий, как брошенный в море щенок, сжался в комок. Ему было нужно время, чтобы мышцы расслабились. Мирийка что есть силы подтянула его дальше от уступа. Шали сквозь звуки сверкающей и грохочущей ночи застонал. Девушка стянула привязанный к его спине свёрток шкуры и поспешила развернуть. Шкура была телячья, под ней помещался только один. Она накрыла его и прижалась к нему. Сквозь боль, всё ещё пронзающую тело, Шали ощутил её дрожь, а сквозь грохот ночи услышал клацанье зубов. Сложно было сказать, кто громче скулил и лязгал от холода.

Казалось, дождю и свирепой ночи не будет конца. Однако, как это часто бывает в горах, он прекратился так же внезапно, как и начался. Первые лучи солнца и морозный воздух вынудили людей выбраться из-под мехового одеяла. Борьба с холодом не прошла бесследно. У обоих пролегли под глазами чёрные тени. Волосы паклями спадали на смуглые лица. Мирийка всё ещё куталась в шкуру, пряча наготу. Она ждала.

Шали взглянул на неё, и она ответила прямым взглядом.

– Я пришёл за тобой, – просто сказал Шали и отвязал с пояса верёвку и гарпун. – Помогу тебе спуститься.

– Ты шарбонец? – спросила она дрожащим голосом. Он кивнул. Она кивнула в ответ.

Нащупав глубокую и твёрдую расщелину, Шали стал вбивать в неё гарпун. Мирийка смотрела на него, не отрывая взгляда. «Как на диковинку», – зло подумал Шали. Нервы сдавали. Ему хотелось поскорее спустить её с чёртовой скалы и поспешить к братьям. Он предугадывал тяжёлый разговор с Арзамасом, в котором старик заставит его чувствовать стыд, и без того гложущий парня. Как только верёвка была привязана к гарпуну, Шали повернулся к девушке. Она стояла, кутаясь в мокрую шкуру, вцепившись в её края так, что косточки пальцев побелели. Шали стянул с себя рубаху и протянул мирийке.

– Старайся не скользить по верёвке, чтоб не порезать руки и не сорваться. Перебирай руками. Держись крепко, – напутствовал Шали, как только девушка предстала перед ним в своём новом одеянии. – Пальцами ног можешь нащупать опору, если устанешь висеть. Позови, если что-то пойдёт не так.

Мирийка кивала, глядя в глаза Шали. Он не видел в них страха – как и тогда, когда её били ногами, а она попыталась спрыгнуть со скалы, сбегая от своих мучителей.

Девушка без слов взялась за верёвку и стала спускаться. Ему оставалось ждать.

А ждать пришлось недолго. Время от времени поглядывая вниз, он видел, как она ловко работает руками. «Как мальчишка», – подумал Шали, вспомнив уроки под присмотром старейшин. Тренированные сёстры не могли удивить шарбонца, а вот ловкая как горная коза мирийка – редкий случай.

Как только девушка спрыгнула с верёвки и помахала ему, Шали, с хриплым стоном взявшись за верёвку, опустил ноги с уступа. Шарбонцу хотелось бы, чтобы после приземления на землю ему больше не пришлось с ней возиться. Он надеялся, что она исчезнет в тот самый миг, как только он схватится за верёвку. Но ожиданиям не суждено было сбыться.

Шали с сожалением смотрел на верёвку, тянущуюся к верхушке скалы. Ею приходилось жертвовать. Он с трудом поднялся на ноги, девушка всё ещё чего-то ждала.

– Найдёшь дорогу домой? Мне нужно идти, – с надеждой в голосе спросил Шали, разминая ладони.

– Я у тебя в долгу, шарбонец. Но, может, знаешь ты, как оказалась я на верхушке горы? Последнее, что помню, как бежала по этому лугу, как раздавался рык хищников… и всех этих мертвецов, над которыми слетелись стервятники, помню живыми, – произнесла на выдохе мирийка.

– Как же, знаю! Видел, как ты взбиралась на скалу. Остальные не успели, – ответил Шали.

– У меня рана на плече. Странная рана. Давняя и зажившая, но ещё вчера на мне не было и царапины, – всё так же тихо говорила девушка. – Скажи, шарбонец, приложил ли ты и к этому руку?

– Нам в ту сторону! – Шали указал направление и пошёл. Девушка не отставала.

– Я слышала о вас от своего деда. Говорят, вы все колдуны и воры. Прости мне грубость слов. Не ранить ими должна была я, но понять, насколько велик мой долг перед тобой, сын шарбонского народа.

– Кто ты такая? – спросил Шали, уже внимательно взглянув на мирийку. Слишком много говорит, слишком сладко звучит и слишком много знает. Уж не пожалеет ли он о её спасении.

Мирийка опустила глаза, будто прочла его сомнения.

– Как я уже сказала, друг, я у тебя в долгу. Ничем и никогда не выдам и того, что знаю, и того, о чём думаю. Никому из живущих ныне, – пообещала она.

Мысли Шали, подобно дикому табуну, пронеслись мимо. Рядом с ним была непростая птичка, и чувствовал хуун, что ещё отзовётся ему эта с ней встреча.

– Ты моя должница, а потому прошу забыть и эту ночь, и моё лицо. Большего не прошу. Прощай, – тоже тихо ответил ей Шали и ускорил шаг. Но холодные пальцы мирийки вцепились в его плечо.

– Возьми меня с собой! У меня нет дома, нет родных. Стань мне другом, и я отплачу верностью семерых псов, стань мне мужем, и я стану домом твоим. Если есть у тебя и друзья, и жена, буду тебе нежной сестрой, – взмолилась девушка. На лице её не дрогнул ни один мускул, но Шали утонул в ночи её печальных глаз. Он услышал стук собственного сердца.

– Есть у меня сестра, – ответил он, и девушка отдёрнула руку. Больше она не смотрела в глаза шарбонцу, а тот, замешкавшись, снова перешёл на торопливый шаг. – Пойдём, – наконец согласился Шали, – останешься с нами или нет – решат старейшины, если не боишься их суда.

Мирийка подняла взгляд и улыбнулась, широко показав все зубы. «Так не улыбаются крестьянки и рабыни», – подумал Шали, но махнул головой, зовя следовать за собой.

Он слышал, как она, едва поспевая за ним, не выдаёт себя ни писком, ни вздохом. Он проживал ещё один свой день, но мир стал другим. Встреча с ней заставляла солнце светить иначе.

***

Софика открыла глаза. Хотя в склепе было темно, она пришла из тьмы, и свет масляных ламп был глазам неприятен. Перед её взором всё ещё всплывала улыбка мирийки. «Так женщины улыбаются, когда платят торговцу меньшую цену», – мелькнула мысль.

– Ты видела его? Шали? – спросила Зендея. Шесть пар глаз ждали ответа.

– Да. И мне думается, что он действительно попал в беду. Сейчас я сомневаюсь в разумности решений брата, – ответила самрит. Брови её сошлись на переносице, и глаза смотрели в пустоту. Она искала ответы внутри себя. – Та мирийка идёт с ним. Он ведёт её к нам. Она знает о нас.

Арзамас наматывал бороду на палец. Слова Софики его озадачили.

– Что же она знает? – спросил Хамам.

– Назвала нас колдунами, – ответила самрит.