Дорога в Шарбо. Пёстрая стая

Видимо, ждать было больше некого, и прозвучал утробный звук – давали сигнал к действию. К пленникам, которых было девять, подходили солдаты и обливали жидкостью. И Шали понял, что охотиться на них будут не люди, а звери.

Мысли его подтвердились, когда из крытого фургона послышался рёв саблезубого тигра. Этот звук ни с чем не спутаешь. За ним последовал рык второго хищника. Пленники в ужасе повскакивали. Им что-то прокричали, затем развязали руки – и стражники расступились, дав им точное направление – мимо тех самых фургонов, в которых бушевали тигры-людоеды. Обречённые на смерть побежали, не выбирая дороги. Она бежала тоже. Шали следил глазами за тёмной фигурой, медленнее всех направлявшейся к скалам, потом перевёл взгляд на стражников, стоящих сверху фургонов. По сигналу они вынут щеколды, как только люди доберутся до утёса. Местность мирийцы выбрали не случайно.

Возможно, здесь всегда устраивались такие забавы: скрываться негде, а широкую поляну огораживали отвесные скалы, по которым людям сложно карабкаться. Но тигры ловчее людей, а скалистая окрестность – это их стихия. Шали отвёл взгляд в сторону. Он бы не хотел делать того, что задумал. Считал чем-то грязным и порочным лишать человека собственной воли, пусть даже её осталось с четверть динара18. Он уважал всё живое – птиц, зверей, даже на травы старался не ступать, а свой дар, доставшийся от предков, презирал. Но тёмная фигурка бежала – и шансы, что она успеет добраться до скалы, были ничтожны.

Шали сел и облокотился спиной к холодному камню. Обращаясь к своему дару, он был вынужден оставить собственное тело лежать здесь, на узком приступке, густо заросшем кустарником и деревьями, без защиты. Риск был велик, его недвижимое тело не должен был разглядеть даже зоркий глаз орла.

Он сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться, закрыл глаза и впал во тьму, и она почуяла его. Тьма была без начала и конца. Обволакивающая, питающая и дающая силу, она тут же откликнулась на визит молодого шарбонца и прошла сквозь него, заполняя жилы неведомой простому смертному силой. Он же спешил, торопился, пробирался сквозь беспросветную мглу как зверь в безлунную ночь. Несколько ударов сердца – и он отыскал её, девушку, бегущую к смерти. Одним ударом он ворвался в её тело и воцарился в нём, и тут же почувствовал слабость в ногах.

– Стреножили, гиены! – гневно прошипел не своим голосом Шали, рухнув на землю. Он задрал хламиду и стал быстро расплетать тугие узлы верёвки, которыми были обмотаны её ноги. Видимо, это был подарок от того крепыша. Послышался звук рога. За ним последовал говорящий скрежет отворившихся дверей, и снова рык, от которого холодел затылок.

Шали быстро взглянул на первого хищника, спрыгнувшего с воза. Тот не спешил и, вроде, даже не собирался ни на кого охотиться, но в воздухе витал едкий запах крови, и тигры стали принюхиваться. Шали тем временем скидывал с себя верёвку.

Не вставая с земли, он обвёл глазами местность: до скал было далеко, если начнёт движение к ним, тигры отреагируют, ведь он был самой близкой для них мишенью. И Шали лёг. Бегущие и карабкающиеся люди могли отвлечь тигров от Шали или от той, кем он сейчас был. Ему пришлось полагаться на удачу. А где-то совсем рядом гиканье и звуки цепей гнали тигров вперёд, к своим жертвам.

Шали лежал, глядя в небо. Облака были похожи на перья белой, только что выпотрошенной птицы. А сквозь них равнодушно взирало на игры с людьми жёлтое око.

Шали слышал, как сердце бешено колотится в маленьком хрупком теле, которое он захватил. Он мог, даже не глядя, ощущать все его грани, там, где кожа соприкасается с пропитанной кровью и потом хламидой, а волосы налипают на впалые щёки и высокий лоб. Он чувствовал себя легче и меньше и изумился тому, как в таком маленьком теле может умещаться его душа. Мирийка была совсем иной. Даже мир в разрезе этих глаз выглядел иначе. Шали сжал кулак, чтобы оценить свои силы, и с неудовольствием понял, как та, кем он был, слаба. Только острые, ломаные ноготки вонзились в ладонь, но едва могли причинить врагу боль. Ему было неудобно и неприятно быть в её теле, и это чувство могло бы его захватить, если бы не звуки, доносившиеся до него. Они говорили о многом: вот, на расстоянии короткой стрелы, прошли звери, ещё через время послышался первый крик ужаса, а за ним – вопли восторга. Глухие удары, треск костей, хрипы и стоны. За этим последовала тишина. Большие кошки не собирались есть жертв. Пока. Они играли, стаскивая людей с камней, словно маленьких серых мышек, и подбрасывая их в воздух. Чей-то дикий смех доносился с алтаны. Этот безумный смех был самым ужасным звуком, который слышал Шали.

Ещё через время шелест травы возвестил его о приближении человека с цепью, волочащейся по земле. Шали прикрыл глаза и приготовился.

– Эй, – просипел голос, и последовал короткий пинок в плечо. Сапог воина был тяжёлым. Шали не пошевелился. На его лицо легла тень. Шарбонец дал себе ещё немного времени привыкнуть к этой тени.

Ослеплённый солнцем, он мог совершить ошибку, но, как и следовало ожидать, следующий пинок последовал тут же. Шали схватил занесённую ногу и, взвившись всем телом, обеими ногами подсёк вторую ногу в сапоге. Солдат, выпустив цепь, рухнул лицом на землю. Шали оседлав противника, накинул цепь на шею мирийцу.

Но как он ни упирался коленом в затылок мирийца, чувствовал, что силы не равны – солдату удавалось ослабить удавку на шее и, наконец вывернувшись, он скинул с себя девчонку. В тот же миг в руках блеснула сабля и занеслась для удара, Шали отскочил. На мгновение шарбонцу показалось, что гиканье стихло – и теперь кровожадные зрители алтаны наблюдают за ними. И, скорее всего, так и было.

– Гадюка, – просипел воин и снова сделал выпад.

– Шакал! – отпарировал Шали неожиданно звонким голосом мирийки и отклонился от сабли.

Танец девы и воина продолжался ещё несколько мгновений. Он нападал, она отбегала, волоча за собой цепь. Он пытался выпустить ей кишки, но она была на изумление проворна и, как думалось воину, умела драться. С алтаны стали слышаться уже громкие смешки и звуки, призванные унизить неумелого солдата, так долго возящегося с девчонкой. Затем Шали услышал цокот копыт.

К ним спешил ещё один воин. И тут, казалось бы, гиблая для Шали ситуация обернулась удачей. Он улучил миг, когда солдат, уверенный в своей безопасности, повернул голову к подъезжавшему. Одним бесшумным прыжком он оказался рядом с ним и, взмахнув цепью, выбил саблю из рук. Мириец, прижимая к груди покалеченную руку, подскочил, но было поздно – сабля уже оказалась в руках девчонки. Проворная и быстрая, она очутилась за его спиной, бросив цепь под ноги солдату. Тот поддался на уловку. Наклонился за спасительным оружием – и тут же лезвие сабли скользнуло по его шее. Глаза вылупились. В них было изумление. А потом он рухнул. Шали не стал наслаждаться зрелищем – на него нёсся конник с занесённой вверх саблей. Мириец пролетел мимо, где-то над ухом шарбонца, а вернее мирийки, пропела сталь. Воин промахнулся, а Шали – нет. Он со всей силой ударил уходящего коня по крупу тыльной стороной сабли, и тот вздыбился, скинув с себя седока.

Теперь шансы сравнялись.

Этот воин был крупнее. Как только он вскочил на ноги, Шали узнал в нём крепыша, жаждавшего помучить пленницу, нанося ей удар за ударом. На радостной физиономии его цвела улыбка предвкушения. «Сам вызвался разделаться с девчонкой», – подумал Шали.

– Показала свои зубки? Теперь придётся мне их пересчитать! – прохрипел мириец.

– Или мне придётся пересчитать твои, – ответила ему мирийка, и её лицо исказилось злой гримасой. – Но сначала догони!

Алтана с её пестрыми, именитыми зрителями наблюдала странную картину, как девчонка, только что выбившая из седла солдата, быстрее лани бежит в пасть к своему более опасному врагу – саблезубому тигру, который только что стянул со скалы человека и играл с ним будто со своим котёнком. Но человек был жив, и тигр не проявлял агрессии. Расстояние между хищником и девушкой заметно сокращалось. Тигр уже поднял огромную голову и смотрел на неё.

Между тем жажда пустить кровь девушке не покидала и преследовавшего её воина. Он не отставал.

Шали знал, что тигры предпочитают держаться подальше от людей. Но этих держали голодными, а людей облили какой-то пахучей жидкостью, наверняка чтобы сбить с толку зверей. И вероятнее всего, что хищники обратят своё внимание на тех, кто хочет драться, а не убегать.

Едва до тигра, смотрящего на приближающихся людей, осталось меньше пяти конских прыжков, Шали остановился и повернулся к настигающему его мирийцу. Обезумевший взгляд воина всё ещё был направлен на мирийку. Широко оскалившись, он замахнулся для удара, но Шали отпрыгнул снова и принялся бежать. Тигр уже и думать забыл о стонущем под его лапой человеке и двинулся навстречу к бегущим к нему людям. Расстояние сократилось до нескольких прыжков. Шали уже различал прожилки в глазах зверя, медленно ступающего к ним, и слышал свист сабли бегущего позади себя. Внезапно шарбонец изменил направление, что есть силы оттолкнувшись от земли, взлетел на приступок скалы, сжал зубами саблю, отнятую в бою, и полез вверх.

Мириец зарычал. Теперь Шали мог только слышать, что происходит за его спиной, пока выискивал на отвесной скале выступы. Дела шли неплохо, но сабля в зубах и длинная хламида мешали карабкаться. Звуков преследователей слышно не было, и он рискнул повернуться. Больше всего Шали поразился тому, как высоко ему удалось вскарабкаться. На земле кипел бой, но уже между тигром и мирийцем. Отдавая должное последнему, надо сказать, что умирать он не планировал. Воспользовавшись временем, которое они ему подарили, Шали взял саблю и разрезал свою хламиду, а затем помог себе руками.

Ещё несколько усилий – и хламида упала к подножию скалы, а Шали продолжил своё восхождение на гору.

Глава вторая. Уроки

1. Баро

Старейшина Арзамас наблюдал, как Зендея скакала на чёрной кобыле. Ветер трепал её волосы и пёстрый халат. Она сутулилась, одна рука прижималась к бедру, как и полагалось мирийскому воину, не расстававшемуся со своей саблей. Позади неё Хамам, Софика и Ясноглазый Борко даже не старались делать так, как нужно. Арзамас подозвал четвёрку, а когда те подъехали, заговорил на мирийском языке.

– Я вижу только одного мирийца среди вас и троих висельников, – уже не глядя в глаза молодой крови, Арзамас продолжил: – Я часто вспоминаю, как Ранка была раскрыта только потому, что испугалась боевого слона, а с испуга заговорила на шарбонском. Мирийцы не боятся своих слонов! Двадцать лет назад мой брат не справился с саблей, будучи в теле опытного воина. Его пытали несколько дней, ему пришлось покинуть тело и сорвать переселение. – Невидящий взор старика был направлен на горы, за которыми раскинулась Мирия. – Мы не можем жить иначе. Мы лисы в волчьих шкурах. Сидеть в седле как мирийцы, драться и говорить как они, вы должны делать всё это лучше самих мирийцев, пока мы на их земле!

– Ай, баро! Разве это не нужно только Зендее? Она хуун19, – в который раз возразила Софика.

– Разве твой род оборвётся только на тебе, Софика? Разве не должна ты обучать своих детей и передать знания, накопленные за столетие? Или думаешь, что старик Арзамас восстанет из пепла и снова будет давать уроки таким вот лентяям?! – Лицо Арзамаса смягчилось, а глаза смеялись. – Ещё пять кругов! Ссутулить спины, приподнять зад!

Стараясь скорее завершить бессмысленную скачку, четвёрка пустила коней в галоп. В этот раз все как один изображали мирийских солдат.

– Спешивайтесь и приготовьте луки! – сказал баро, как только его ученики выполнили наказ.

Все четверо поспешили спрыгнуть с коней. Стрельбу из лука любили все – не нужно было притворяться, и мирийцы, и шарбонцы одинаково держали лук в руках. Борко переливчатым свистом отогнал лошадей в сторону и тут же насупился, вспомнил, что Арзамас запрещает свистеть на занятиях – мирийцы не свистят. Баро устало выдохнул, Софика спрятала кривую улыбку.

Четвёрка разобрала луки, лежащие на шкуре, и стала натягивать тетиву на древко. В ста шагах от них, упрямо вцепившись корнями в скалистую землю, стояло мёртвое дерево. Крона его была сожжена, а ствол расщеплён молнией. На том месте, где начиналась расщелина, ствол был повязан красным пояском – так была обозначена цель.

Первой прицелилась Софика. Большим пальцем она защемила хвост стрелы и натянула тетиву. Вздох – и выпущенная стрела вонзилась в уже не раз повреждённую ткань.

– Шух, Софика, у тебя наконец-то открылся хоть какой-то дар! – усмехнулся Хамам. – Теперь-то у оленя в лесу меньше шансов остаться в живых!

– Стреляй, вертопрах, да слона не упусти! – парировала Софика.

Хамам слегка натягивал и выпускал тетиву, чтобы древко лука стало податливей, а сам бросал насмешливые взгляды на Софику. Девушка на его подтрунивание не обращала внимания, пока его стрела не выбила из ствола её стрелу. Борко одобряюще похлопал Хамама по плечу, Софика с размаху влепила ему подзатыльник.

– Истинная гадюка! – хохотнул Хамам, отпрыгивая от второго удара. – Потому что если бы ты была женщиной, тебе хватило бы ума с достоинством принять моё превосходство! Но нет! Ты как змея, которой наступили на хвост, стремишься тут же оголить клыки! Не смей никому показывать, где твой хвост, сестра, будь мудрее!

– Мудрость – удел стариков, которые потеряли свои клыки, и им тебя не достать, я же, дорогой братец, пользуюсь тем, что есть! – Софика подпрыгнув к Хамаму, ловко подсекла брата и, оседлав, стала без разбора гвоздить его кулаками.

Старый Арзамас, посмеиваясь, опустился на шкуру. На сердце старика теплело, когда он видел, как смеются дети. Пока бурлит молодая кровь, племя будет жить, а это главное. Его птенцы учились стрелять, драться, воровать и уходить от преследователя. Знали, что лучше прятаться у всех на виду. Когда-нибудь им придётся и убить, выпустить свою стрелу в человека. Баро отмахнулся от этой мысли как от надоедливого шмеля.

– Шух! Софи, не переживай! Пойду начерчу метку там, где твоя стрела упала! – Хамам хихикнул и тут же отбежал.

– Ещё только слово, зубоскал, и я начищу тебе твои резцы! – шикнула девушка.

– Хватит, Хамам! Если сам так хорош, дотянись до стрелы Зендеи! – успокоил друга Борко.

Хамам – мальчишка, которому едва минуло пятнадцать лет, подрезал кошельки богачей без оглядки на совесть. Ясноглазый Борко, прозванный так из-за цвета глаз, похожих на льдины, так не умел, не желал. Ему минуло больше двадцати – и всё, о чём он мечтал, это стать мечником и ковать клинки. Красавице Софике было семнадцать. Это Арзамас знал точно. Потерявшие отца и мать Шали с сестрой росли на его руках, хотя у шарбонцев все дети общие. Дар у этих троих ещё не раскрылся, не позвал за собой. А если позовёт, то не всегда шарбонцы хотят ему следовать. Вот и этим троим ещё только предстояло узнать, кто они: предсказатели (самриты) или колдуны (шувхани). Но сложнее всего будет хуунам-переселенцам. За этот дар придётся платить самую высокую цену – жить жизнью других людей.

Взгляд Арзамаса вновь остановился на Зендее. Её мать была хууном, и девочка унаследовала дар, который ничем другим, кроме как проклятием, не назовёшь. Девочку с детства обучали языкам, культуре и традициям известных в Мирии народов. Она редко виделась с матерью – пока та, облачившись в шкуру волка, жила среди чужих, её дочь перенимала науку. Однажды, как и мать, Зендея принесёт себя в жертву ради своего племени. Арзамас помнил последний разговор с Катианной, вымоленную ею сделку: «Обещай, что Зендея не переселится, пока это делаю я!» Конечно, он согласился, ещё не пришло время бросать котёнка в псарню. Да и Катианна была важна для них, она пригрелась за пазухой самого амира – и вот уже десятилетие никто не пытался их истребить, согнать с насиженного места. Катианна знала своё дело.

Откинув на спину чёрные пряди, Зендея выпустила свою стрелу. Та надвое расщепила стрелу Борко.

– Не позавидовал бы я тому зайцу, – присоединяясь к всеобщему ликованию, произнёс Арзамас, вставая со шкуры. – А теперь мигом по коням, и чтобы я видел спины мирийских всадников, иначе моя стрела может прилететь в чей-то ленивый зад. – К Арзамасу подошла кобыла, и старик водрузил на неё шкуру с колчаном и луками.

– Когда ты научишь нас молча подзывать коней? – не удержался Хамам, глядя, как баро легко запрыгивает на лошадь.

– А разве я её подзывал?! – Баро хитро прищурился. – Просто ей, как и мне, наскучило на вас смотреть.

– Эй, баро! А ведь в любой день может прийти беда, а коней рядом нет. Вот тогда наши смерти будут на твоей совести, так что лучше сейчас расскажи, как ты это делаешь! – не унимался Хамам.

– Сплюнь свои слова, вертопрах, а то накличешь беду! – прошипела Софика.

– И свисти, мой мальчик, свисти! – Арзамас улыбнулся в бороду.

Четвёрка, не желая сердить баро, старалась сносно изображать мирийских воинов. Арзамас, вопреки своим словам, глядел в их спины, как глядят птицы на выпорхнувших из гнёзд птенцов. Он не сводил с них глаз. Как бы ему хотелось, чтобы шарбонцы как можно дольше наслаждались добытым хуунами покоем, здесь, у склона горы Наи, где они обрели дом.

Баро и его ученики уже возвращались по узкой, едва различимой в высокой траве дороге, когда огненное око скрылось за хребтами гор, и лес окутала тень. Она отняла краски у луговых цветов и сделала их безликими. Точно так же потускнели пёстрые одежды шарбонцев, бесшумно направлявшихся домой. Тень порождала другие звуки – тревожные, предостерегающие. Под копытами коней расползались змеи, над головой ухал филин. Где-то вдали хищник нагнал добычу, и, под грузом падающих тел, затрещали ветви. Тень набирала силу и чернела, но впереди уже виднелись огненные языки шарбонского костра.

Арзамас сейчас был между двумя мирами. Он всё ещё замыкал цепь возвращавшихся домой, но тень заставила его окунуться под её завесу. Сначала взор баро потонул во мгле, в той невидимой для его юной компании тьме. Но и она расступилась, поддавшись дару колдуна, рассеялась, зашипела и открыла видение: по отвесному склону карабкается мирийка, а у подножия скалы в смертельной схватке сошлись мирийский воин и саблезубый тигр. Что-то знакомое было в умении девушки взбираться на скалу. Баро недоумевал: что же привело его сейчас к этому месту, к этим безразличным ему людям, пока он не увидел кривую улыбку на лице девушки – любая женщина, если это не воительница Банум-Сери, сейчас бы бледнела от страха – шансы уйти от тигра у неё невелики. Но то была не мирийка. Презрительную гримасу в момент опасности мог состроить только сын шарбонского народа – Шали, мальчик, на которого Арзамас возлагал самые большие надежды. Вот почему чутьё привело старика к этой девушке: Шали переселился.

– Что тебя заставило, мальчик мой, играть с судьбой? – чуть слышно произнёс баро.

Короткий свист вывел колдуна из видения. Это Ясноглазый Борко остановил всех.

– Что случилось, баро? Ты что-то видел? – спросил парень.

– Шали. Думаю, он переселился, пытаясь спасти девчонку от тигра, и где-то бросил своё тело. Поторопимся, мне нужно его отыскать! – спокойно произнёс Арзамас, и кони ускорили шаг.

Непроходимая живая изгородь расступилась, и шарбонцы спустились на поляну, где вокруг костра собралось их племя. Ачик, мальчишка-скрипач, прервал свою игру и поспешил принять поводья коней.

– Припозднились вы, баро! Признайся, что всё из-за Софики! Она кого-нибудь укусила? Ведь всякий шарбонец знает, что в нашей красавице столько злобы, что гремучник позавидует! – скрипач осклабился.

– На этот раз не кусалась! Она облизывала наконечники своих стрел, чтобы если не меткостью, то хотя бы ядом дичь добить, – поддержал шутку Хамам, спрыгивая с коня.

Софика не слышала никого. Её взгляд был направлен на баро. Где-то в горах её брат, переселившись в чьё-то тело, спасается от тигра. Но где сейчас его тело? Сможет ли он вернуться?!

Баро не стал ни с кем говорить, он поспешил к склепу, в котором проводятся обряды. Его каменные глыбы хранят тела хуунов, пока те не вернутся домой.

– Возьми нас с собой! – крикнула Зендея вслед уходящему Арзамасу, и тот рассеянно махнул рукой.

Зендея с Софикой, встретившись взглядом, мигом решили, что это знак согласия и, схватившись за полы юбок, побежали за баро. Хамам и Борко, однако, рассудили, что на сегодня общества баро им предостаточно, и поспешно заняли свои места вокруг костра.

Тьма решительно вступила в свои права, и доказательством тому были синие звёзды на её короне. Однако вождь, как и его спутницы, этих звёзд не видели. Запутанные лабиринты вели их в подземелье. Здесь было сыро и холодно так, что у Зендеи и Софики кровь застывала под кожей. Они, сутулясь и пригибая голову, старались не отставать от баро с освещавшей дорогу масляной лампой в его руке. Встревоженные неожиданными гостями, крылатые мыши, похожие на маленьких демонов, раскрывали крылья и издавали жуткий писк.

Наконец они пробрались в склеп. Здесь стены пещеры расширились и стали выше, образуя небольшое закруглённое пространство перед входом в усыпальницу. На деревянных полках и в сундуках, расставленных по кругу, хранились травы, ножи, топоры, шкуры. Венчал это разнообразие каменный алтарь в сердце грота. Его стенки были покрыты копотью от костра. Вот и теперь колдун, не мешкая, подбросил на алтарь камыш и сноп трав, разжёг огонь. Велел сесть и сел сам. Достал из кисета мятую влажную траву, разделил её с Зендеей и остаток подбросил в огонь. Пещера враз наполнилась густым кислым запахом красной бузины – смертельным ядом для тех, кто не знает языка трав.

Арзамас закрыл глаза и поспешил нащупать тьму.

***

Мирийка, зажав в зубах сук, медленно вытаскивала из плеча стрелу. Тело не слушалось, ослабло, а стрела раздробила кость. Её трясло от холода и голода. Кожа плеча почернела. Девушка запрокинула голову и взглянула на уже звёздное небо.

Мирийцы давно свернули лагерь, за ней не гнались тигры, не стреляли солдаты. На поле, где проходила дикая охота, лежали окровавленные трупы рабов и двух воинов. С одним управилась она, второго растерзал тигр.

«В живых из „приманки“ осталась только она. Если ей повезёт, то переживёт и эту ночь», – так думал Шали, всё ещё не решаясь покинуть её тело. Где-то в ущелье гор он оставил своё, и ему давно пора было вернуться, но Шали медлил. Он пытался её спасти от зверской расправы, и, если сейчас оставит здесь, одинокую, раздетую, на голой скале, она может не дожить до утра.

«Мальчик мой», – позвал откуда-то изнутри знакомый голос. Шали усомнился в том, что слышит его – верно, сознание покидало его. Но голос позвал снова. Шали закрыл глаза и ответил.

«Возвращайся, пока можешь, оставь её», – сурово и глухо прозвучал во тьме голос Арзамаса.

«Исцели её, баро», – попросил Шали, с удивлением напоследок осознав, что шевелить губами становится трудно. Силы были на исходе.

«Возвращайся!» – снова послышалось откуда-то изнутри, и кто-то медвежьей лапой вытолкнул Шали во тьму.

Тьма тут же забрала боль и усталость, обняла и успокоила. Он погружался в неё, словно проваливался в невесомую перину, глубже и глубже. Темнота напоила его силой и отступила, и Шали увидел свет. Мерцающее биение сердца, оно манило его к себе светом костра родного поселения. И Шали летел к нему.

Возвращение было неприятным. Невыносимая боль свела мышцы. Шали заскулил и согнулся. Тело не слушалось, онемевшее, прижатое спиной к холодной скале. Шарбонец упал лицом на гравий, крепко вжался в него лбом, лишь бы унять судороги. Изо рта валил пар. Ночи в горах жестоки, шарбонец знал об этом и теперь сожалел, что не прихватил шкуры. Слишком многое вышло из-под его контроля – оставил лошадей одних, бросил тело, да и братья, возможно, уже искали его в ущелье. Ему бы собраться и поспешить, но там, в горах, одинокая девушка, которая даже не вспомнит, что с ней происходило, и почему она оказалась на пике отвесной скалы.

***

Арзамас взял Зендею за руку, приглашая в свой транс. Здесь, в полной темноте, перед шувхани и его ученицей пульсировала жизнь, светилась тлеющими углями. По очертаниям тела Зендея видела, что это женщина. Видела, как рука её горела ярче всего остального. У девушки начиналась лихорадка. Арзамас дотронулся до её плеча и запел. Мрачные тени ожили, заклубились. Он пел утробно, низко, выдыхая боль девушки и вдыхая силы из тьмы. Он пел и пел. Казалось, тьма вбирает в себя эти звуки, прислушивается, ластится подобно кошке, выпрашивающей дичь у человека. Баро покачивался в такт своей песне, Зендея впервые видела, как под рукой шувхани расцветает лазуревый цветок, обвивает плечо мирийки и тушит собой жаркий огонь. Песня прервалась. Цветок рассеялся. Арзамас, подтолкнув Зендею, возвращался в явь.

– Ну что там, баро? – воскликнула Софика, видя, что глаза Арзамаса открылись. – Ты нашёл моего брата?