Дорога в Шарбо. Пёстрая стая

Дорога в Шарбо

Пёстрая стая

Мира Шонал

© Мира Шонал, 2025

ISBN 978-5-0065-5632-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

1. Семейные узы

Рассветное солнце осветило буйство красок, которыми были окрашены телеги и фургоны шарбонцев1. Люди просыпались. Выходили из своих кибиток, босыми ногами ступали по холодной росе и умывались ею. Несколько мужчин хлопотали у большого котла, из которого густым облаком клубился пар. Запах готовящегося мяса и терпких трав пропитал прохладу утра. Этот котёл был символом того, что шарбонцы были не просто народом, а семьёй.

На поляне, окружённой фургонами, собирались черноволосые мужчины и женщины. Рассаживались на шкуры, говорили негромко, чтобы не нарушать тишину гор, у подножья которых раскинулось их поселение. Невероятной красоты девушка помогала братьям раскладывать блюдо из котла по мискам и подносила их собравшимся.

– Оставь черпак в покое, Ачик, сынок, сыграй. Где Рамси? Почему утро начинается так, будто я своего коня пристрелила? – ворчливо произнесла Гурбаш, одна из старейшин рода.

– Не грусти, дорогая мами2, сейчас я сыграю так, что твой конь оживёт! – подмигнул ей мальчишка.

В его руках оказалась скрипка из чёрной ели – дерева, которое росло высоко в горах. Мастера музыкальных инструментов в Мирии3 очень любили этот материал, по праву считающийся самым прочным. Скрипки из чёрной ели в руках виртуозов могли исторгать не только звуки поднебесной чистоты, но и слёзы из скупых глаз. А Ачик был виртуозом и не замедлил продемонстрировать своё умение.

Скрипка едва слышно, но трепетно запела соловьём в рассветном лесу. Песнь её была легка и воздушна, а потом стала быстрее и прерывистей. Она рассказывала историю о том, как в поле козлята прыгают через мирно спящего старого пса. Незаметно к первой скрипке присоединилась вторая и стала подпевать своей сестрице нежным голосом молодой пастушки, пытающейся уговорить рогатых сорванцов оставить лохматого сторожа в покое. То был Рамси – не просто виртуоз, но скрипичный чародей. Никто и никогда ни в шатрах4 Мирии, ни на площадях купеческого города Калипса не слышал более мастерской игры. Казалось, он мог дарить свет потерянным душам и убивать надежды на людном празднике звуком, издаваемым движением смычка.

Молодые и белоголовые старейшины заняли понемногу свои места и наслаждались дичью, приготовленной для них охотниками – угрюмым Кассандром и молчаливым Лапой, возмужалых так, что пора бы заводить семьи. Вот только невест среди своих им брать было нельзя: слишком широко разлилась их кровь по поселению – куда не взглянешь – одни сёстры. Старейшины позволили им найти невест среди других народов. Да только дев, готовых разделить кибитку с парнем и стать частью одной большой семьи, не так-то просто было найти. Так думали молодые. Старейшины улыбались и глядели на молодую кровь как старые птицы на желторотых птенцов.

– Гурбаш-мами, скажи им хоть, в какую сторону направить своего коня! – встала на защиту пристыженных братьев Софика, протягивая ей миску с дымящимся мясом. – В Мирии нам сестёр разве что среди приговорённых к казни отравительниц искать, а в Калипсе рабынь словно кобыл угонять, так что ли?

– А ещё можно среди воительниц Банум-Сери5 поискать! – не впервые повторил Ачик. – Говорят только, чтобы взять их в жёны, нужно сначала победить в честном бою. Да только никому ещё не удавалось их победить. Что скажете, Лапа, Кассандр? Готовы ли схватиться с самыми свирепыми и прекрасными женщинами этого мира?

– Не болтай глупости, всем известно, что воительницы Банум-Сери никогда не становятся жёнами! – возмутилась Сойко, совсем ещё девчонка, и монеты, часто пришитые к рукаву, зазвенели на её руках.

– Шух, так никто и не пробовал, все животы берегут! А я готов рискнуть жизнью ради такой жены! – как можно мужественнее произнёс Ачик, да только сестёр его слова развеселили так, что ещё долго краска сходила со смуглых щёк мальчишки. Звонче всех смеялась Сойко – и монетки, украшавшие её наряд, вторили звонкому смеху девчонки.

– Чем ты хочешь победить великих воительниц? Сыграешь им колыбельную? – дразнилась она.

– Шух! Расшумелись как галки с сороками! – угомонила девушек Гурбаш. – Где жён нашим сыновьям искать – только им должно быть ведомо, верно, не бычки они на заклание, чтобы за верёвкой тащиться. А самритов6 не выпрашивайте, дорога покоряется идущим.

Что было в голове у Гурбаш – понять никто не мог, да и не дело это молодых – заглядывать в глаза старцам. Что они в них увидят? Только сожаления о прожитой жизни и о том, что слишком уж она была коротка. Нет, никто не заглядывал в глаза старикам, никто и не ждал советов. Не дело это молодых – следовать советам тех, кто уже отжил свой век.

Разговоры и сожаления о холостяцких судьбах Лапы и Кассандра прекратились, да и самих парней, казалось, отсутствие невест никак не беспокоило. Кассандр помалкивал и сосредоточенно точил наконечник стрелы. Лапа улыбался так, будто в его распоряжении был целый гарем из мирийских жён.

Крышка котла закрылась, и парень по прозвищу Ворон залил каменный очаг. Огонь зашипел и тут же погас.

– Вернёмся не скоро. Уйдём глубже в горы, – сказал парень, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности.

Ворон был не высок и не низок, курил длинную трубку, и на лице его часто проступала гримаса недоброй насмешки – такая же, как у его сестры Софики. Как и сестра, он был очень красив. Однако шарбонцы его ценили за другие умения, за которые не похвалили бы мирийские блюстители порядка.

Вождь племени, баро7 Арзамас, пожелал удачи и безмолвно произнёс напутствие. На его коленях сидел пухлощёкий малыш и мусолил косточку. Баро поглаживал пальцем ножки карапуза и втягивал носом молочный запах его кудряшек.

– Скоро Зендан8, дети, постарайтесь вернуться вовремя, – сказал старик.

Кассандр и Ворон согласно кивнули. Лапа присел рядом с баро и, склонившись, поцеловал карапуза в щёчку, за что немедленно получил косточкой по носу. Недовольный тем, что его занятие прервали, малыш насупил брови, но смех Лапы его отвлёк, и он снова принялся вгрызаться двумя зубами в свою кость.

Так начиналось утро шарбонцев.

2. Шали

Как только солнце нырнуло за гору, Шали по прозвищу Ворон вышел из кибитки. Одет он был по-дорожному: высокие сапоги хорошей выделки, поверх тёмной рубахи – кафтан с капюшоном из овечьей шкуры. В руках он держал лук и колчан со стрелами. Во дворе его уже ждал Лапа с двумя маститыми жеребцами. Шали свистнул птицей. Неподалёку, из соседнего фургона, послышалась ответная трель.

– Мне снились тигры, ворвавшиеся в фургон. Будь начеку. – Софика подошла к парням и пристально посмотрела на брата. В её зеленых глазах промелькнула тень вины. Шали терпеть не мог предостережения. Он сощурился, но промолчал. Все трое стояли и гладили морды коней, когда к ним, ведя за узду пегую лошадь, подошёл Кассандр.

– Я обещал Сойке привезти соколёнка, – удручённо произнёс Кассандр. Все трое уставились на него. Такое обещание могло затянуть пребывание в горах на неопределённый срок.

– Не в этот раз, Кассандр, – быстро проговорила Софика, но предупреждающий взгляд брата не дал ей договорить. Кассандр взглянул на Ворона и решил подождать с вопросом.

– Всё равно идём в горы. Если повезёт, – возразил Шали, как ему самому показалось, только из чувства противоречия.

– Зачем Сойке сокол? – спросил Лапа.

– Ай, – отмахнулся Кассандр, запрыгнув на свою кобылу. Дальнейших объяснений не последовало.

Сойко, или как все её называли – Змейка, была младшей сестрой Кассандра, любимицей шарбонцев. Отказать ей в просьбах кому-либо было невозможно, да и не хотелось. Все то и дело привозили ей гостинцы, но особенно она любила собирать монетки. Не золотые и серебряные, ради которых взрослые готовы были убивать и умирать, а медные. Они были лёгкие и тихо позвякивали, вшитые в звонкую монисту. Змейка от того и называлась так, что медная россыпь покрывала её почти всю, с ног до головы.

– Ещё пару вёсен – и она попросит тебя привезти ей в мужья мирийского принца. – Лапа осклабился, хотя сам, обратись она к нему с просьбой, ни за что бы не отказал девочке.

Троица, оседлав коней, выехала из поселения. Софика не стала провожать их печальным взглядом, а круто развернувшись на пятках, направилась к костру. Там сейчас собиралось её племя.

– Так на кой чёрт Сойке сокол? – улучив момент, когда все трое выехали на широкую местность, а сумерки вступили в свои права, переспросил Лапа. – Так только мирийцы охотятся!

– Не знаю, – буркнул в ответ Кассандр, не поворачивая головы и пристально вглядываясь вдаль. – Может, приснилось, может, Ачик или Хамам что понарассказывали. Да только очень просила. Говорит, что мы за шарбонцы, если испугаемся у соколихи из гнезда яйцо стянуть.

– Ты не поленился ей объяснить, что на эту гору ещё три дня карабкаться придётся? – не унимался Лапа.

– Говорил. Да только в последнее время она совсем не танцует, всё больше грустит. Когда отец ещё жив был, Сойко вся звенела, смеялась, а теперь только в небо смотрит. – Кассандр умолк.

– Хочет – значит, получит. Неважно, сколько придётся карабкаться, – тихо произнёс Шали.

У многих уже повзрослевших детей племени не было родителей. Софика и Шали росли без матери и отца, родители встретили свою участь на берегу холодного океана. Тогда многие шарбонцы погибли в бою, гонимые и настигнутые. В одночасье. Там же погибла и мать Кассандра и Сойки. А их отец, человек немолодой уже, успел вырастить и побаловать дочь. Его уход стал свежей раной для семьи.

Кассандр обернулся и благодарно посмотрел на друга. Лапа, ощутив, что запаздывает с дружеской поддержкой, подогнал коня и положил обе руки на плечи соплеменников. Дальше троица скакала неспешной рысью, пока позволяли холмы, чередующиеся с долинами. Волосы трепал ветер, ночь укрывала всадников от непрошеных свидетелей.

Луна поднималась всё выше, холмы уступали каменистым возвышениям, всё больше напоминавшим зáмки, о которых рассказывали иноземцы, встречавшиеся шарбонцам в Калипсе. Цокот коней становился отчётливей, почва под копытами – твёрже. Всадники двигались по тропинке словно тени, и только блики лунного света иногда обнаруживали их друг для друга. Никто не издавал ни звука.

Диск луны стал исчезать из небосвода, как и звёзды, лес по обе стороны тропы густел. Звуки стали мягче, словно кто-то невидимой рукой накрыл путников покрывалом. Кони принюхивались, люди прислушивались.

Шали и Лапа держали наготове сабли и соблюдали расстояние друг между другом. Ветви свисали над самой головой. Кассандр, расчищая путь, взмахнул дубиной, веточка над ним обиженно треснула. Птица вспорхнула на лёгких крыльях. Парни замерли, но ночь была недвижима. Всадники передвигались по невидимой тропе очень медленно, и наконец Шали, возглавлявший шествие, спешился. Где-то под его ногой зашипела змея. Он не обратил на неё внимания. Ещё через время послышались гулкие шаги, шорох сухой травы и удары кремния. Маленькая искра раздалась – и вскоре стал виден вход в неглубокий грот. Лапа и Кассандр завели коней в укрытие. Здесь было сыро и холодно, но остаток ночи обещал отдых после трудной дороги и спокойствие. Шали подбросил в костёр хворост, и на стенах пещеры заплясали огромные тени. Здесь было их тайное убежище, самое важное, чтобы рисковать идти сюда при свете дня. Запасы дров и подвешенные на стену шкуры говорили о том, что непрошеных гостей не было.

Кассандр снял с заколоченных в стены пещеры крюков меховые свёртки и разложил их у костра. Лапа расседлал коней, и сёдла оказались там же. Друзья передавали друг другу бурдюк9 с травяной брагой. Один глоток снимал усталость, второй клонил ко сну. Лапа положил голову на седло и прикрыл веки. В животе разливалось тепло, и парню было лень шевелиться. Кассандр и Ворон, напротив, достали свои припасы и принялись с удовольствием жевать мясо, которое они готовили утром для всех шарбонцев. Тишину нарушил Шали.

– Скоро в Калипсе будет большой сбор – состязания. Говорят, ставки высоки.

– Нужно взять туда сестёр, – с улыбкой проговорил Кассандр. – Сойко давно напрашивается в город.

Шали задумался. Сёстры знали своё дело, и работать с ними было проще, но они же и добавляли больше хлопот. Если на шарбонцев не сильно обращали внимание в пёстрой толпе разного рода люда, то на их женщин сложно было не смотреть – длинноволосые, украшенные кольцами, браслетами и подвесками, они словно диковинные птицы притягивали взгляды, которые Шали предпочёл бы не привлекать.

– Скоро Зендан. Сафар вернётся. Наверняка он знает, что там готовится, – сказал Шали, швырнув в темноту кость. – А стоит ли брать сестёр, спросим у баро.

– Думаю, соколята уже вылупились, – сонно проговорил Лапа. – Эти мирийцы ловко с ними справляются. Говорят, на охоту с соколами выезжают все наследники амира10. Только всё равно не понимаю я эту соколиную охоту, птица ведь не принесёт ничего больше зайца. Ну и кого им накормишь?! Нет, не для шарбонцев такие птицы.

Шали криво усмехнулся в знак согласия. Он принялся набивать трубку табаком из кисета на поясе.

– Ловчие птицы, как и кони, умны, а иногда человеку только и нужен, что друг, – возразил Кассандр.

– Так ведь у нас друзей столько, что от них порой не спрячешься, – не унимался Лапа.

– Нет, Лапа, животные – это другое, – поддержал спор Шали. – Друг – он сам по себе, а конь – это продолжение человека, его тень, его кулак, воля. Прав Кас: все мы нуждаемся в таких друзьях, которые стали бы частью нас самих.

Парни ненадолго задумались. Воздух в пещере становился прохладнее, костёр догорал, а брага не согревала. Кони мерно похрапывали, горный лес свистел, поскуливал, шипел и трещал. Рассвет близился.

– Сойке нужен конь, а не сокол. Если не добудем сокола, в Калипсе выберем ей скакуна, – предложил снова Лапа.

Шали взглянул на своего чёрного скакуна. Конь был точёный, как рисунок мастера на рукояти клинка, но рядом со Змейкой даже такой красавец походил на фургон.

Как только небо посветлело, троица молча выехала из укрытия. Теперь они вели коней под уздцы по узким скалистым тропам, то и дело уклоняясь от низких сухих ветвей и перешагивая через выступающие корни. Дорога вела их вверх, но не круто. Синева неба едва виднелась сквозь густую крону деревьев, но глазам стало легче различать тропу. На копыта коней теперь были надеты и перетянуты верёвкой мешки.

3. Охота

Над скалами одиноко кружила большая птица. Наверняка она уже подметила путников, стоящих у склона гор. А путники приметили её.

– Там точно гнездо, вон, у того трезубца, видите? – Лапа указал на место, где пропадала птица. Три отвесные скалы, на которые взирали парни, возвышались над другими. Было ясно, что подняться туда человеку не дано. Можно было обойти скалы вокруг и поискать другой подъём. И они двинулись дальше.

Солнце уже нависло над головой путников и укоротило их тени, когда они нашли узкую расщелину, ведущую вглубь гор, но их лошадям там было не пройти.

– Нужно найти укрытие для коней, подъём слишком крут. – Шали огляделся. – Кто-то должен остаться и присмотреть за ними.

– Я поднимусь, брат, – сказал Кассандр.

– Я с тобой, – вызвался Лапа. Он стянул с седла сумку с припасами, бурдюк с водой и закинул за спину. – Возможно, эта тропа нас никуда не приведёт, но стоит взглянуть.

– В случае беды дайте знак, – согласился Шали и, тихо присвистнув, увёл за собой коней. Ему предстояло ждать братьев ни один день.

Кассандр шёл молча. Если бы в расщелине, сквозь которую они проходили, гулял ветер, он бы растрепал волосы, высушил пот, стекающий по щекам. Но ветра не было. Каменные стены то расступались, то смыкались. Широкие плечи парней то и дело врезались в них. Порой казалось, что сквозь узкий проход они не пройдут и застрянут, словно в стальных клешнях, но гора уступала и пропускала путников, снова и снова. Лапа, бредя за другом, чему-то улыбался. Он часто улыбался. Вот и теперь Лапа всем своим видом выражал блаженство, будто бы прислушивался к сказаниям, которые нашёптывали ему духи гор.

Наконец впереди забрезжил солнечный свет, и шарбонцы оказались на небольшом, заросшем густой растительностью выступе – они прошли сквозь хребет горы и очутились по другую сторону скал.

– Я вижу лестницу в небо, брат! – обрадовался Лапа, глядя на то, что затылок горы был обитаем. Покрытый зеленью и кривоствольными деревьями путь наверх хоть и выглядел крутым, пройти его было возможно.

Немного передохнув, парни двинулись вверх, цепляясь за выступы слоистой породы, корни деревьев. Одежда и лица давно покрылись пылью, в пальцы въелась зелень трав. Скрываемые густой растительностью, они походили на жуков, неспешно и неумело ползущих по стволу дерева. Солнце всё ещё правило миром и выжимало соки из уставших людей. Вверху, высоко-высоко, виднелись пики гор, и путь к ним всё ещё был долог. То тут, то там рука набредала на грань, безжизненную и нагую, заставлявшую менять курс, обходить преграду. Порой пальцы соскальзывали, корни обламывались, и, раздирая животы, Лапа и Кассандр сползали вниз – горы не любили, когда всё просто, они брали дань. Горы суровы, и шарбонцы как никто другой знали об этом – тысячи раз смахнув со лба соль, тысячи раз пустив её из глаз, можно достичь цели. Шарбонцы помнили это. Их путь наверх только начинался.

– Солнце садится, давай остановимся здесь! – пытаясь отдышаться, произнёс Лапа, он скинул с себя сумку с припасами и задрал рубашку. – Славно приземлился, – сказал он, имея в виду ссадину на животе, – и, наверное, заживать будет долго.

Они вышли на небольшой уступ, который бы позволил растянуться на траве и отдохнуть. Лапа сел на остывающую землю и тяжело выдохнул. Его взгляд блуждал по пикам, дебрям и долам, раскинувшимся перед ними. Из поясной сумки он достал пучок смятой травы, размял её пальцами и беззвучно, что-то прошептав, зажевал.

Сначала ничего не происходило. Двадцать семь раз над своим гнездом протяжно пропел улар11. Горизонт окрасился красным, и всевидящее солнце сомкнуло своё око. Звуки гор становились всё тише. Лапа втянул прохладный воздух, и его ощутимо окутало покрывалом другого мира.

Он знал, что увидит множество его жителей, и был готов. Из каждого дерева на него смотрели духи, чьи тела клубились подобно дыму, выпущенному из трубки. Они подлетали ближе, окружали и навевали пугающие мысли. Но Лапа был шарбонцем, он знал, какие игры ведут хранители леса.

Духи любили играть.

Лес вокруг расступился, и Лапа оказался в кругу своей семьи, всех, кто был до него, всех, кто обрёл бессмертие. Перед ним всплыло лицо деда. Мужчина с прищуром пристально смотрел в его глаза. Казалось, что сейчас он произнесёт: «Пока хоть одно колесо у телеги крутится, шарбонцы кочуют». Так он любил повторять, сидя у большого костра. Его дед, да и другие старейшины считали, что маленький народ и его традиции живут, пока он держится особняком, не примыкая к другим. Маленький народ не может воевать и отстаивать свои границы, давно потерянные на лике земли. Но и не вправе шарбонцы потерять свою магию, не вправе делить её ни с кем. Иначе магия потеряет их.

Так было раньше. Шарбонцы кочевали и не могли позволить себе прожить две зимы вместо одной на той же стоянке. Но времена меняются, как и привычки. С тех пор как горы приютили их и наделили большей, чем прежде силой, необходимость кочевать была утрачена, и малый народ осел. Колёса их фургонов оплела трава, а в травах, как известно, великая сила.

– Доверились толстобрюхой Нае12! Она съест вас одного за другим! Не унять её голода! – проворчал старый шарбонец, заклубился и исчез.

На его месте возникло лицо незнакомой Лапе женщины. Она цокнула языком в знак недовольства и прошелестела голосом ветра, но Лапе было понятно каждое её слово: «Дети дорог встанут на колёса, когда те оставят кровавый след». Тени вокруг забеспокоились, смешались, и Лапа почувствовал, что его вытолкнули из видений. Перед глазами снова возникли горы. Но перед тем как выйти из транса, он успел учуять запах стали.

– Мы здесь не одни. Где-то близко расположились охотники. Скорее всего, мирийские солдаты. Большой отряд, – медленно проговорил Лапа. Но его мысли сейчас возвращались к страшным предзнаменованиям обретших покой предков. – Кас, кто такая Ная?

Задремавшего было друга обращение Лапы внезапно вырвало из сна. Он раздражённо выдохнул, но всё же ответил:

– Гора. Так называли раньше горы. – Лапа нахмурился. Не нравилось ему предречение деда. Но об этом пусть заботятся старейшины шувхани13. Их задача быть хранителями, не его.

Наверняка предки и в их видениях высказывают недовольства. Так подумав, Лапа немного успокоился и тоже прилёг. Нужно отдохнуть. Духи леса и гор, как только задремлет Лапа, начнут докучать ему, пугать, стараться прогнать прочь с их засиженных мест. Жаль, не прихватил он сонной травы, тогда бы ни один джинн14, ни один дух не добрался до Лапы, ведь, как известно, в травах кроется великая сила.

4. Мирийка

Рассвет ещё только близился, и огненный глаз не мог видеть того, что видел Шали. Перед его взором, в чашеобразном углублении между гор, был разбит лагерь. До шарбонца всю ночь долетали окрики мирийских солдат. Их костры давно догорели – кроме одного, где, по-видимому, несли свою службу дозорные.

Отряд, снаряжённый к охоте, был маленьким и мог вмещать не больше полусотни людей. Но в окружении невзрачных тентов высился дамасковый15 шатёр, ночью, при свете костров, искрящийся золотыми узорами. И, как отметил про себя Шали, встреча с мирийцами во главе с кем-то для них важным, не могла нести для него и его соплеменников ничего хорошего. Он покинул укрытие и направился к подножию ущелья, где оставил коней. Теперь весь он был напряжён и превратился в нерв. Он знал, что где-то могли притаиться ещё дозорные, присматривающие за отрядом. Спускался медленно, ступая так, чтобы ни один камень не покатился вниз по склону.

Горы жили своей жизнью, пели птицы в густых зарослях елей, неподалёку было слышно журчание родника, а высоко в небе, куда не долетят стрелы, над разбитым лагерем кружили большие птицы. И тогда, в двух десятках шагов от себя, Шали услышал разговор двух мирийцев, заставивший его, осторожного парня, свернуть со своего пути.

У края пропасти, откинув назад баньяны16, пуская струю и любуясь восходом, стояли трое. По смуглой коже самого крупного из воинов стекали струйки пота. Шали предположил, что солдаты поднимались, дышали они всё ещё отрывисто.

– Отдохнём! – сказал крупный и потянул за верёвку. На землю со стоном кто-то упал. Кто-то, кого Шали сначала не заметил. Упавший был накрыт чёрной хламидой. Он поспешил встать, но края балахона или связанные руки помешали ему это сделать, и пленник снова завалился на бок.

Крупный подошёл к нему и, кажется, хотел занести ногу для удара, но властный окрик остановил его.

– Не для тебя забава, для принцессы, смири жажду, иначе она и до скалы не добежит, – упрекнул крепыша второй воин. Хищное лицо его искривила улыбка. Он предвкушал удовольствие.

– Хорошая будет охота, – согласился с ним крепыш. – Хорошая девка, сильная. Если остальные не подведут, принцесса будет довольна.

Лежавшая на земле фигура сначала ожидала удара, а потом, видимо, от услышанного, застыла в неподвижности. Крепыш ослабил хватку и отвернулся. Та, о ком они говорили, внезапно вскочила и в три прыжка оказалась у края утёса. Хламида раскрылась как крылья у ворона, капюшон слетел, обнаружив лицо мирийки.

«Слишком красива, чтобы умереть», – мелькнуло в голове у Шали. Возможно, девушка была обычной, но тогда она показалась ему дивной вороной кобылой, по ошибке оказавшейся в руках мясников. Однако судьба, по всей видимости, была о девчонке такого же мнения и решила продлить её линию жизни. Трое солдат отреагировали молниеносно, схватили беглянку кто за канат, кто за хламиду. Последний и до этого момента не произнёсший ни слова воин держал девушку за руку над самой пропастью. Не прозвучало и двух ударов сердца, как она вновь оказалась на земле.

Девушка не обронила ни звука. Шали невольно восхитился её отчаянным поступком, упрямой свирепостью, с которой она смотрела на своих мучителей. Если бы тогда удалось пленнице высвободиться от сковавших её железных рук, не случилась бы охота, в которую ввязался Шали, последовавший за мирийкой и её стражниками.

Он вернулся в своё укрытие, из которого уже наблюдал за отрядом. Всевидящее око наконец-то выглянуло из недр земли, но ещё не возвысилось над горами, а шатёр уже был собран. На том месте, где он высился, теперь соорудили что-то вроде алтаны17 – брёвна, вкопанные в землю, были накрыты тканью и защищали сидящих в ней людей в пёстрых одеждах от солнца и дождя. Перед алтаной на коленях стояли другие люди, чьи головы, бесспорно, никто не собирался беречь. Шали был уверен, он видит последний день несчастных, на которых кровожадные богачи откроют охоту. Ждать, когда в этом кругу окажется та, чью борьбу за достойную смерть ему пришлось наблюдать, пришлось недолго. Вот девушку подтолкнули, и она оказалась на коленях. С неё скинули капюшон, и, если Шали не ошибался, это была единственная женщина, над которой собирались глумиться.