Колчан калёных стрел

Мирослав кивнул и был таков. Едва он хлопнул дверьми, как Ясна отмерла, щёлкнула замком и сползла на пол – ноги не держали. Решетовская проследила за этим движением с любопытством.

– Что это было, радость моя рыжая? – неожиданно сурово поинтересовалась Зоряна.

– Ничего не было, – глухо пробормотала Яся, вставая на ноги.

– Бумаги приносил?

Огняне полагалось по прибытию подписать, ознакомиться и далее по уставу.

– Нет… – протянула Зоряна. – И зачем являлся тогда?..

…Во дворе коммунального каземата Мирослав Игоревич Соколович смял в широкой ладони сигарету, которую так и не сумел закурить.

– Будь по-твоему, Елисей Иванович, – хмыкнул он в пустоту.

Оглянулся по сторонам, бросился оземь и взмыл в небо ширококрылым орланом.

Глава 6. Свара

Ранним утром коммунальная кухня была на диво тиха. В окне желтело тускло-осеннее солнце, на подоконнике зевал ярко-рыжий кот, густо пахло хлоркой и яблоками. За стеной бубнила музыка, в глубине коридора что-то скрежетало, в ванной шумела вода. Полянская и Лешак готовили завтрак, честно поделив обязанности: Зоряна жарила гренки, взбивала яйца и резала сыр, а Ясна крутила в ладонях вилку и рассматривала трещины на стенке.

Зоряна, старательно тыча перед собой пальцем, пересчитала нарезанные куски черного хлеба, которые собралась жарить на троих. Разделила в пятый раз, и опять получила новое число. Бросила нож на стол, сморгнула слезы. Она всегда легко плакала, а в такие минуты и вовсе хотелось реветь медведем. Как же, премудрая Зоряна Ростиславовна теперь два и два сложить не может, читает по слогам, пишет что дитятко: вкривь, вкось да с ошибками. Сколько ни билась, ни училась – лучше не выходило. Иногда думала – хоть бы вовсе скудоумной стала или память потеряла, чем изо дня в день терпеть такое унижение: детские книжки по слогам читать и бояться, что малограмотную дуру выгонят с очередной работы.

Зоряна потеряла столько работ, что и вспомнить уже не могла. Жили ведьмы по большей мере на Ясину зарплату: Полянская плясала ифритские танцы – здесь их именовали восточными. А Лешак, бывшая ученая ведьма, чья слава когда-то гремела на весь волшебный мир, перебивалась случайными приработками. Выгуливала собак, раздавала флаеры, разносила пиццу.

– Зорь, ты что? – Полянская дернула за плечо застывшую подругу. – Опять считаешь? Семь кусков здесь, по два – нам с Огняной, три – тебе.

Зоряна чуть слышно всхлипнула, поправила ремень на любимых серых джинсах и сердито спросила:

– Что это вчера с Соколовичем было?

Рыжая глазом не моргнула. Достала с полки прозрачные банки со специями, насыпала на белое блюдце красную паприку, поверх украсила желтой куркумой и принялась пальцем рисовать цветочки.

Когда Яся не желала отвечать, она скрещивала руки на груди и улыбалась так любезно, что Зоряне сразу хотелось лезть на стенку. Но сейчас рыжая просто молчала.

– Тебя ж по казематам сперва метали, прежде чем ко мне перевели. Это он постарался? – уточнила Лешак, выливая на сковороду яйца.

Яся стерла цветочек, нарисовала лохматую тучку.

– Вы с ним знакомы были?

Из тучки закапал косой дождик.

– Он тебя бросил?

По белому блюдцу запорхали снежинки.

– Ты его?

Лешак сгрузила гренки на тарелку, посолила, присыпала тертым сыром. Под сковородой с омлетом уменьшила огонь. Сказала мягко, чуть насмешливо:

– А теперь, когда девчонку рядом увидела, снова к нему хочешь?

Полянская сбросила приправы в раковину, помыла блюдце, медленно вытерла руки полотенцем.

– «Снова» не бывает, Зоря, не верю я в такое. И непростая это девчонка, что для нас, что для него. И сама девчонка в том не виновата.

Яся помолчала и спросила уже привычно-ласково:

– Лучше ты мне другое скажи. Кто с Огняной о снах поговорит? Нам повезло, что ночь спокойная была. А как тебе сегодня покажут? Зачем её пугать?

– Пугать? – хмыкнула Лешак, доставая вилки. – Душегубку? Ясь, ты что! Она сама кого хочешь напугает. А скажи, неглупая вроде девчонка? Даром, что ратная.

Рыжая усмехнулась и спросила странным голосом:

– Да кто ж тебе сказал, Зорюш, что ратные – ребята глупые? Чай, чтоб дружинами командовать и в боях побеждать, разум совсем не лишний.

– Так то воеводы, что приказы отдают, – Лешак махнула ножом в сторону окна, – а остальные – мелочевка медная. Упал, отжался, подрался. Не смотри на меня сурово так, птица моя, расскажу я ей про сны наши любимые, расскажу. И постараюсь поласковей. Ну что, тарелки – твои, сковорода – моя, пошагали?

Решетовская лежала на своей койке поверх одеяла, уставив глаза в потолок. Зоряна с Ясной расставили тарелки, разделили омлет, насыпали корма Воробью. Огняна не шевельнулась. Попугай окинул ведьм недовольным взглядом и продолжил долбить клювом раму.

– Садись завтракать, ратная, – вздохнула Зоря, покосившись на безучастную Решетовскую.

Огняна не ответила. Даже, кажется, лишний раз не моргнула.

– Яичница, – как-то чересчур радостно сообщила Ясна. – С сыром, ветчиной и зеленью.

На лице душегубки не дрогнула ни одна черта. Зоряна взмахом руки остановила подругу от попыток разговорить их новую соседку. Головой помотала – не трожь, мол, сама встанет.

Но Огняна не встала – ни пока ведьмы ели, ни когда унесли посуду на кухню. У неё, голодной и голодавшей, была недюжая сила воли.

Полянская, не выдержав, села на краешек провисшей койки, протянула руку.

– Огнян, совсем плохо, да?

Дотянуться, куда собиралась, Ясна не успела. Твёрдые пальцы сжали её ладонь с неожиданной силой. Полянская трепыхнулась, попыталась освободиться, но тщетно. Огняна – собранная, напряженная, яростная – села на кровати, ухитрившись при этом не дёрнуть ни саму Ясю, ни её руку.

– Мне нельзя тебя убивать, – злобно зашипела Решетовская. – Но если хочешь ходить с целыми пальцами, никогда со мной больше не заговаривай и не касайся меня. Предательница.

И отшвырнула от себя руку побелевшей Ясны, точно гадюку. Рыжая замерла, перестала дышать. Попугай бросил раму, немедля перелетел поближе к Решетовской и наставил на неё клюв. Огняна окинула всех недобрым взглядом.

– Значит, не получится у нас по-хорошему, Огняна Елизаровна, – протянула Лешак, возвращая на стол нож, в который вцепилась, лишь только душегубка подала голос.

– Получится, – отрезала Огняна, не сводя взгляда с предательницы. – Обе меня не трогайте – и все хорошо будет.

– Спаси Жива тебя тронуть, княжна ратная, – вскинула брови старшая ведьма. Подошла к койке, заговорила нараспев, насмешливо:

– Как решишь на Ясну косой взгляд бросить, ты вспомни – я здесь за двадцать загубленных душ, среди которых трое деточек было. Поверь, тебя извести не погнушаюсь, отребье мелкое.

– Покойниками меряться станем, Зоряна Ростиславовна? – во все зубы улыбнулась Огняна. – Мне для тебя которых посчитать – тех, что в честном бою жизни лишила, что стрелой из-за угла, или тех, которым ночью в постелях горло перерезала?

Полянская побелела ещё больше, Лешак презрительно захохотала:

– Что ты о постелях знаешь, девчонка зелёная?

– Куда уж мне до блудницы бесовой, – согласилась Огняна.

Ясна не двинулась, лицом не дрогнула, руки на груди скрестила и любезно улыбнулась. Той улыбкой, которую Зоря так яростно ненавидела, что окончательно взбеленилась:

– Душегубка и есть – ни на маковое зерно совести! Все вы, ратные, одного теста – кислого.

Решетовская медленно встала с койки, не отпуская с лица надменного выражения. Стала напротив Лешак, чересчур близко.

– Кислого, говоришь, – гневно усмехнулась она. И заговорила вдруг тихо, почти по-доброму, но так, что Воробей вздыбил перья на макушке:

– Как скажешь, детоубийца клятая. Только когда мы на войне два года умирали – за деточек ваших, за матушек с батюшками… вам не шибко-то и кисло было. Тогда, поди, нравились. А как вернулись – кто без ног, кто без разума, кто в шрамах по горло – уже не особо. Когда врагов убивать там – так герои, как здесь слово против предателя молвить – гляди ж ты, отребье.

Зоряна зло скривила рот:

– Красиво ты говоришь, спору нет. Да только кто вас в дружину гнал-то? Сначала пошли – теперь жалуетесь да хвалитесь.

– Так нам теперь ещё и в уголочек встать да помолчать прикажешь?

– Думаешь, одних ратных заслуга, что ифритов победили? – закатила глаза Зоря. – Хочешь знать, я перед войной в страдном терему старшей была. Это мы оружие да кольчуги вашим витязям заговаривали, яды для ваших стрел волшебничали, отвары вам целебные варили. Не спали седмицами, руки-ноги до костей резали, в горячке валялись, потому как всё, всё на себе пробовали, прежде чем вам отправить!

– В глаза не видывала никаких ядов с отварами, – горделиво фыркнула Огняна и продолжила с весёлой злобой:

– Только когда бы не дружинники, паче того – дружинницы, не пускали бы тебя, Зоряна Ростиславовна, в страдные терема к мужам учёным. Когда бы не наша вольница, чем бы отбивались от ваших батюшек, когда вас замуж в шестнадцать гнали? На кого бы кивали, как ни на дев ратных, которые сами за себя решают? Благодаря нам вы волосы под повоем не прячете, глаза долу не держите! А когда бы душегубы к ненашам не ходили, ты бы на телячьей коже имя своё едва-едва выцарапать умела, окна пузырём бычьим затягивала и мужу старому твердила покорно: «Да, голубь мой, как изволишь!»

– Поклон тебе, девица ратная! – Зоряна прижала руки к груди и издевательски поклонилась в пояс. – Как коса отрастет – приходи, поцелую! Но запомни, Огняна Елизаровна, что когда б ваши душегубы к ненашам не хаживали туда-обратно и не хвалились этим беспрестанно, ифриты бы на колодцы наши не позарились, и войны бы не было! Не было, слышишь?!

– Зоря, отойди, – очень тихо попросила не существовавшая до этого Ясна. – Она ударит сейчас.

Лицо у Решетовской и вправду было страшное, и дышала она тяжело, но всё равно повернула голову к Ясне. В ответ услышала:

– Не тронь Зорю, Решетовская, тебе ведь не Зоря нужна.

Тотчас предательница сорвалась с койки, шагнула вперед, закрыла собой детоубийцу. Растянула губы в шальной улыбке, зажурчала реченькой:

– Знай, всё что ты обо мне слышала – всё неправда.

Выглядела Полянская странно, диковато. Губу прикусила и весело продолжила:

– Тебе, верно, говорили, что Полянская четыре города врагу сдала? Не верь, шесть их было. Я не три дружины в засаду отправила, а четыре, и всех дружинников под корень вырезали. А еще травы лекарские ифритам возила, одеяла теплые, обувку да еду.

Огняна ухватилась за спинку койки, испугав Воробья. Стиснула железо так, что, казалось, переломит. Зоря снова в ужасе рванулась к ножу, не зная, что делать – кидаться на душегубку или закрывать рот враз обезумевшей подруге.

Рыжая меж тем перебросила назад косы, заложила за спину руки. Глаза у нее стали совсем шалые, а в голосе запели птицы:

– О том не жалею, и никогда не пожалею. Я в войну белый хлеб жевала, чаем с шоколадом запивала, да на простынях шелковых с есаулом ифритовским лежала. А он мне плечи целовал, и губы, и…

Ясна вдруг замолчала, словно почувствовала что-то, и обернулась к шкафу. Там стоял надзорщик – спокойный, как из глыбы вытесанный. Глядел на всех троих бесстрастно и ровно. Судя по злорадству в глазах Огняны, стоял он там долго.

Лицо у Яси сразу стало жалким. Она затравленно глянула на Соколовича, прижала ладони к груди, скривила губы. Шагнула к нему – как с обрыва прыгнула. Пролепетала с отчаяньем:

– Мир, я…

– Пошла вон, – сквозь зубы протолкнул надзорщик.

Полянская глянула гневно и решительно, но тут увидела у Мирослава старые, сбитые сапоги. Те самые, в которых Решетовская была вчера, и которые скормила столу. Ясна немедля сложила руки на груди, почтительно заулыбалась и стала похожа на увешанную замками дверь:

– Как скажете, Мирослав Игоревич. Пройти позвольте, сделайте такую милость.

Соколович, не глядя, шагнул в сторону, Зоряне кивком указал дорогу следом за Полянской. Щёлкнул замком за обеими, прислонился к дверям и окаменел. Не шевелился, не дышал, не смотрел. Стоял истуканом ровно там, где Ясна вчера сползала на пол, и сжимал в руке сапоги. Попугай перемахнул на люстру и там замер, боясь моргнуть.

Помня, что терпение суть величайшая добродетель, Решетовская надзорщику не мешала. Но коль скоро терпения у нее наличествовало не много, выдержала Огняна не долго. Не остыв ещё от свары, горькая и раздраженная, она с бессовестной насмешкой спросила Соколовича:

– Мирослав Игоревич, сапоги отдадите, али так, показать принесли?

Тот моргнул, заметил Огняну. Не сразу вспомнил, о каких сапогах речь. Поглядел на маленькую в его кулаке обувку, бросил у ног Решетовской. Дождался, когда она обуется, и только потом сказал:

– Подпиши.

На клетчатый стол легли перо с чернильницей и три грамоты – те, что ей полагалось подписать ещё вчера. О порядке жизни в каземате, о наказаниях за провинности и о сроке заключения.

– Что значит – «срок заключения не определён»? – скрипучим голосом поинтересовалась Огняна, и клякса сорвалась с кончика пера на зелёную клетку стола. – Кто определит и когда?

Она поглядела на надзорщика злющими глазами, но ему, казалось, не было до того никакого дела.

– Подписывай, – обронил он ровно.

– Не стану!

Душегубка бросила перо, и чернила брызнули на бумагу.

– Как определят срок – так и приносите, хоть слезами своими горькими подпишу, хоть кровью.

– Страх потеряла? – пока ещё спокойно спросил Мирослав Игоревич.

– Больше и терять-то особо нечего, – согласилась Решетовская, отодвигая стул.

Надзорщик опустил на её плечо пудовую ладонь и вдавил обратно.

– Повесят.

– Правда?! – обрадовалась Огняна, и выдержка, наконец, изменила ей. Душегубка вскинула к надзорщику голову и обвиняющие зачастила:

– А почему сразу-то нельзя было? К чему вот эти прыжки в колодец, казематы: туда не стань – сюда не ступи? Предатели с детоубийцами на соседних койках, а их не тронь! Зачем?! Чтобы чуть что – петля? Батоги? Так не страшно, не впервой!

При упоминании предателей ладонь Мирослава Игоревича самой собой разжалась, а пронизывающие глаза сделались морозными.

– Душегубка Огняна Елизаровна! – рявкнул он, перебивая. – Села, подписала, свободна!

– Да западись ты, – прошипела Решетовская, подписывая все три бумаги быстрыми путанными росчерками.

Соколович собрал грамоты, раздраженно бросил стопку ненашенских документов на её имя, три ключа на кольце и стремительным шагом вышел из комнаты.

– Не за просто так, знать, из душегубов погнали, – зловредно плюнула Огняна ему вослед.

Решетовская подхватилась из-за стола и рванула из шкафа джинсовую куртку. Не будет она сидеть и ждать. Найдёт колодец – пусть через него Вервь хоть обозами торгует! – и вернётся назад.

Дома ей сподручнее будет доказывать, что невиновна. Дома Елисей. Дома волшба. Дома Огняна Елизаровна, хоть триста раз осужденная, а всё же – славная душегубка. Не то, что здесь.

На кухне Зоряна с Ясной услышали, как хлопнула входная дверь. Один раз, за ним почти сразу – второй. Как только стало понятно, что Огняна и надзорщик ушли, Зоряна бросила терзать кольца на пальцах, а Ясна – отдирать пуговицы от любимого зеленого платья. Лешак вскинула на подругу темно-гневные глаза и зашипела не хуже полоза:

– Ты что там творила, золотая моя, совсем разум потеряла? Наша душегубка, может, ловкость и утратила, да искалечить всё ещё сможет!

– А тебе-то что? – неожиданно резко вскинулась рыжая. – Вы там обе своими подвигами ратными похвалялись, вот и мне захотелось не отстать. Чем богата – уж прости, коль не понравилось!

Зоряна вытаращила глаза, неловко повернулась – так, что с соседнего стола со звоном полетели на пол ложки:

– Яся, ты что? – хрипло спросила она. Закашлялась, смахнула на пол оставшиеся ложки, решительно повторила:

– Ты что говоришь? Мне до кривой сосны, чем ты в ту бесову войну богата была. Мне страшно, что она тебе шею свернуть могла! Ты ведь там грудью на колья кидалась!

– Бес попутал. Прости, – глухо ответила Яся. Уперлась кулаками в стол, низко опустила голову. Медные волосы рассыпались до пояса. Сухо, коротко рассмеялась и истово зашептала:

– Не могу больше, Зоря, не могу с этими ратными! Все время нужно думать – там не обидь, здесь не задень, тут не огорчи! Не хочу я, не хочу! Не хочу больше! Какой черт её принес, хорошо ведь мы с тобой жили!

Полянская еще что-то шептала, быстро, невнятно, путая слова и глотая звуки. А Зоря смотрела и думала, что за те месяцы, которые они с Ясной живут здесь, подруга ни разу не подала виду, что неровно дышит к Соколовичу или что у нее были какие-то дела с ратными. Да что там, Лешак, почитай, ничего о ней не знала – ни откуда, ни кто родители. Она-то все о себе рассказала: и про мужа, и про сыновей, и про приговор. А Ясна слова по капле выжимала.

Зоряна знала только обвинение, по которому приговорили Ясну Полянскую. Яся, как только сказала о своем приговоре, глянула на соседку так, словно ждала – ее сейчас бить станут. Да только Зоря в тон рыжей ответила: «О боги, страсти какие, измена державе! Да плевала я на сие с кипариса зелёного высокого. Чаю со мной, детоубийцей, попьешь? Конфеты есть вкусные».

Заскрипела дверь в кухню, на пороге появился Теф в обнимку с кальяном.

– Девчо-о-о-нки! – радостно махнул сосед немытыми-нечесанными волосами. – Заходите в гости, Светка к маме поехала!

И, не дожидаясь ответа, потопал в другую дверь, что вела на черную лестницу.

Ведьмы переглянулись, тоскливо-насмешливо вздохнули и неожиданно рассмеялись.

– Яська, – весело подмигнула подруге Зоря. – А сапоги-то её у Соколовича! Видать, столу невкусными показались. Зато мои кроссовки лопал, не привередничал! Как думаешь, мои слаще будут?

Полянская расправила плечи, обняла подругу и поцеловала в волосы.

– Все хорошо, Зоренька. Справимся. Чаю сделай мне. С медом и мятой.

Рыжая провела ладонями по лицу, будто стирая что-то. Достала мобильный телефон, забегала пальцами по кнопкам:

«Все, как договорились».

Глава 7. Драка

Подгоняемая громокипящей яростью, Огняна вывалилась на крыльцо, жадно глотнула холодный утренний воздух. Ненашинский мир – чужой, грязный, жуткий – резанул по глазам насмешкой над её печалями. Гнев схлынул потоком, и растерянность толкнулась к глазам и рукам, слабостью прокатилась по телу и замерла под сердцем.

Дома были справа и слева от неё – огромные, безликие, закрывающие далёкое небо. Безнадежно тусклые, они давили на маленькую ведьму непомерной высотой, сминали душу серостью. Земля, схваченная за горло бетоном, жалкий розовый куст в удушающей тени тополей, жухлая трава – всё было не таким, чужим и насильным. Сбежав из одной темницы, Огняна оказалась в следующей, вот только у этой не было стен.

Искать здесь колодец было все равно, что веретёнце в гиблом болоте.

Город без волшбы разворачивался безжалостно и неотвратимо, очень быстро становясь всё больше и сильнее, а застывшая посреди него Огняна так же быстро уменьшалась и слабела, пока не ослабла вовсе, не потеряла всё, что выгрызла себе за годы обучения и сражений. Маленькая и слабая перед домами и асфальтом, продрогшая без волшбы, она больше не была почитаемой душегубкой, любимицей дружины и защитницей волшебного мира – в лужах облезлого ненашенского двора стояла жалкая Огнянка, нелюбимая дочь пропащих бражников. Ни силы, ни ловкости. Ни друзей, ни уважения. Ужас, голод и страх, и пробирающий до костей холод, и самое страшное – беспомощность. Она была нага и повержена, брошена под ноги неумолимому врагу.

Решетовская не выдержала и закрыла голову руками, как в плену закрывала от тяжёлых сапог, метивших в лицо.

Её не победили ифриты, но её почти победила родина. Лишила волшбы, силы и смысла. Убила за три колодца, после войны отданные в пользование ифритам.

– Ты смари, какая стрёмная… – послышался развязный голос. – У нас тут такие не ходят, у нас это, налог на кислую рожу. Улыбнись, кукушка, с тобой приличные люди грят!

Сзади справа согласно заржали. Решетовская выровнялась, какой-то миг не понимая, что происходит. Обернулась, сверкнув дикими глазами.

Четверо парней подходили к ней с разных сторон. Они шли вразвалочку, пряча руки в карманах и нахально улыбаясь. Что-то радостно екнуло в груди у Огняны, и всё отступило перед восхитительной возможностью пустить в ход кулаки. Она душегубка и докажет это. Не этим нелепым в нарочитой угрозе ненашам, нет. Ей было, кому доказывать.

С неё могли снять кольчугу. Её могли бросить в каземат с предательницей. У неё могли забрать хоть всю волшбу, хоть саму душу, но железную выучку Елисея Ивановича отнять было невозможно.

Решетовская очень медленно нащупала в кармане наконечник стрелы – зажатый в кулаке, он многократно усилит её удар. Оценила каждого из ненашей – каков сложением, как стал, куда полетит его кулак, когда начнётся. Без волшбы нужно быть осторожной как раненой.

Чуть развернувшись, Огняна сделала несколько шагов назад, чтобы не быть окруженной. Отметила все лужи, в которые могла попасть ногой, грязь на обочине, где могла поскользнуться. Бросила короткий взгляд на человека за спиной. Повела ноющей шеей.

– Чё, малая, страшненько? – загыгыкал сзади ещё один ненаш, отрезая ей путь.

Огняна молчала. Ждала. Чего греха таить, предвкушала. Ощущала, как в груди разворачивается знакомый сладкий трепет. Как уменьшается город, сворачиваясь до четырёх человек. Как предавшая её родина подходит к ней с четырёх сторон, надеясь испугать и загнать в угол. Как бегут по мышцам крошечные молнии.

На плечо душегубки опустилась воняющая рыбой рука.

– Да она ща струю от страха пустит. Ты не боись, мы пацаны конкретные, того… Ласковые… Тебе понравится, отвечаю!

Ненаши всё ещё стояли неудобно, и Огняна повернулась к тому, что был сзади, сделала несколько уверенных шагов, вынуждая отступить.

– Слышь, к Костяну сама пошла, это, сознательная, прикинь!

– Эй, ты так не газуй, малая, тут свои порядки, кто первый!

Решетовская остановилась перед кривой рожей хохочущего Костяна. Вот теперь ей было гораздо удобнее. «Только не убить», – приказала себе она и сбила его с ног подсечкой, так, чтобы повалил за собой ещё одного. Покачнулась, но удержала равновесие, перепрыгнув с одной ноги на другую, и это стоило Огняне захвата сзади. Сильно мотнув головой, Решетовская разбила своему противнику нос. Тот с воем выронил её на асфальт, а Огняна всё-таки не смогла удержаться на ногах и покатилась по земле. Выпустила наконечник, ухватила занесенную для удара по ней ногу и вывернула. Ненаш заорал, Решетовская немедля получила от кого-то по почкам, но успела перекатиться и прыгнуть на ноги до того, как её положение на земле стало безысходным. По-хорошему явно не получалось, а раззадоренные ненаши даже не думали останавливаться. Их было, в конце концов, четверо против худющей девчонки. Заклиная себя: «Не убей!», Решетовская сгребла с земли наконечник и нанесла первый опасный удар – в голову. Ненаш покачнулся, не устоял и стал заваливаться на бок. Она вмиг оказалась за его спиной, надеясь толкнуть на остальных.

Расчёт оказался неверен. Ноги запутались сами собой, толчок получился слабым. Потерявший сознание упал у ног душегубки, а у её противников появилось время подумать.

И вынуть ножи.

Зато одним ненашем меньше. И тремя клинками больше. Огняна оскалилась кривой улыбкой и попятилась, чтобы все трое были ей хорошо видны. Стянула с плеч неудобную джинсовую куртку и резко стеганула ею по глазам того, кто был справа. Прыгнула, ударила, не справилась с прыжком и почувствовала, как горячо скользит по рёбрам лезвие ножа.

Поломанной она была душегубкой.

– Ты чё сделал, дебил?.. Ты чё сделал?! – заорали над головой, когда она рухнула на землю, едва не раздробив колени.

– Валим отсюда! Валим!!!

Ненаши подобрали двоих бесчувственных товарищей и убрались прочь, оставив на земле раненую Решетовскую.

Кровь капала в лужу и расходилась причудливыми завитушками.

…Ей было пятнадцать, и в первый день зимы юнка душегубского стана Огняна Решетовская насмерть сцепилась с юнцом Ратмиром. Он был на несколько лет старше нее и в два раза сильнее, но Огняна была слишком разъярена, чтобы это могло ей помешать. В ход шла волшба, комья заснеженной земли и захваченные с землёй камни. Юнцы катались по снегу в костоломных захватах, и густое алое марево волшбы спаяло их намертво, не давая растащить. Прибежавший на шум наставник Елисей Иванович, не мудрствуя лукаво, вылил на них огромную дежу с водой – из тех, что были приготовлены для кухни. Дерущийся клубок закричал и распался.

Огняна откинула за плечи едва не задушившую её косу, перекатилась на бок и попыталась встать. Не вышло – подвела перебитая в драке стопа. Из разбитого носа в лужу стекала густая тёмная кровь и расходилась причудливыми завитушками.