Колчан калёных стрел

Рыжая легко вскочила на ноги и кинулась к своей сумке.

– Зорюш, что у нас со светом? Гарум счетчик ремонтировал?

– Семицветик интернет улучшала, – буркнула Зоряна, расставляя на столе тарелки и двигая свечи. – Нож принесешь? И воду поставь на чай, горячего хочется.

Ясна взяла в руки тот самый голубоватый огонек – мобильный телефон – и выскользнула из комнаты, оставив Огню с Зоряной.

Зоряна принялась накрывать на стол, а Огняна быстрыми, внимательными глазами осмотрела свой новый каземат. Две койки, две тумбочки, громадный шкаф. В углу – сучковатый волшебный стол. У окна – другой стол, в клетку. Большая белая тумба, уставленная посудой, холодильник. Здоровенный попугай качался на люстре, рискуя оторвать. Серый, с красным хвостом и громадным клювом, он перебирал устрашающего вида когтями по изогнутым рожкам лампы и совсем по-человечески щурился.

Старшая ведьма всё сновала у стола. В ней не было совершенно ничего волшебного, разве только речь, и то не всегда: Зоряна говорила, густо пересыпая привычные обороты ненашинскими словами. Ей было лет под сорок, выглядела точно скоморох. Светлые волосы были рвано обкромсаны с одной стороны, руки унизаны перстнями чуть не на каждом пальце. Вкривь и вкось натянуты две кофты и штаны с дырками. Душегубка вздохнула, глядя на голые колени соседки. Ну ладно, живут они бедно, но могла бы и заплаты поставить, невелика премудрость.

– Садись, престольная, – усмехнулась Лешак и подтолкнула к Огняне табурет со спинкой. – Поужинаешь с нами?

– Я не престольная, я ратная, – спокойно ответила Решетовская.

– Ве-е-е-с-ш-ш-ш-ело! – рявкнуло с люстры.

– Огняна Елизаровна, это Воробей, – представила Зоряна все с той же издевкой. – Воробей, это Огняна Елизаровна.

Душегубка уставилась на три колечка в ухе у Зоряны и неожиданно спросила:

– Почему повесят за работу после девяти?

– А у нас караульный час, солнышко ты ласковое. С десяти вечера до шести утра из дому не выходить. Ежели надзиратель заглянет неурочно, повесят тебя высоко и быстро. А нам батогов пожалуют, коль не донесем. Но вообще, надзиратель здесь – душа-человек. Заглядывает по четвергам. Тебе чай с малиной или смородиной? Зовут его Мирослав Игоревич. Разговаривает бровями, видать, боится на нас слова расходовать. Меда нет, сахар только. Яблоко возьми, душегубка Елисея Ивановича. Уверена, там где-то, среди твоих, он человек известный. А тут мне на него плевать с покатой крыши.

Решетовская прикрыла глаза. Надо было уточнить, что ли, что не трогать – это не только руками? Она ж и ударить может, в самом-то деле.

В комнату вошла Ясна: в одной руке – тарелка, в другой – чашка, в зубах – нож. Лешак вмиг оказалась рядом, забрала нож, рыкнула. Та засмеялась, поцеловала Зорю в щеку, ткнула пироги с чашкой на стол. Повернулась к душегубке, заговорила радостно и ярко, словно ручьем по камням ударила:

– Ешь, пожалуйста, ты ведь голодная. Яичницу могу сделать, хочешь? Или вареники сварить, с картошкой и грибами они вполне съедобные. У нас еще колбаса была. Зоря тебе мяту заварит, если любишь, вода скоро согреется.

Ясна, в отличие от Зоряны, казалась удивительно волшебной. И нет, дело было не в длинном платье или рыжих косах. В ней звенело что-то такое прозрачно-легкое, словно темная вода под ивами. И Огняне вдруг очень захотелось узнать, что у Ясны за волшба была – там, до колодца. И что за отметины виднеются на сгибе локтя.

– Колбасы? Вареников? – повторила она.

Решетовская моргнула, Воробей свистнул, Зоряна вздохнула и сказала Ясне чуть ли не ласково:

– Не стоит волшебного с первого дня ненашенской колбасой кормить, птица моя. Пусть познаёт радости этого мира понемногу, с пирогов начиная. Поешь, Огняна Елизаровна. А то уж больно ты стройная, того и гляди – переломишься.

Огняна откусила невозможно ароматный пирог, жадно прожевала. Огляделась еще раз, ничего не понимая. Каземат страшным не выглядел. Но ведь все знали – по ту сторону колодца осужденные не выживали. Без волшбы смелые сходили с ума, умные прыгали из окон, сильные чуть не на коленях умоляли забрать – хоть на рудники, хоть в яму с кольями. А эти девчонки, бледные и хилые, смеются, зубоскалят и пироги едят. Скрывают что? Обманывают?

– Огняна, бульон пей, – прошелестела Ясна. – У Самиры просила, она у нас тут лучше всех готовит. А тебе полезно. И пирог еще возьми. С грибами.

– Надеюсь, ты, Огняна Елизаровна, пироги с грибами уважаешь, – вздохнула Зоряна, – а то ни я, ни Яся их не едим, но она вечно хоть один, да покупает. Вообще, должна тебе сказать, что жить здесь почти сносно, особенно, ежели жить по правилам. Нарушать их – вольному воля, но коль поймают тебя – сразу вздернут. Расскажешь кому про жизнь волшебную – немедленная смерть. За черту города – немедленная смерть, в колодец прыгнешь – немедленная смерть, а лекарства ненашинские при хвори какой решишь попробовать – тоже смерть, но уже медленная. Потому за здоровьем следи, как за кольчугой своей, одевайся тепло, под дождем не бегай, в лужах не плавай. Принесешь сюда хворь – все сляжем.

– Что значит – сляжем? – нахмурилась Огняна. – А лекари наши на что?

Испокон веков послы, лекари и душегубы тайно ходили через колодцы в неволшебный мир. Послы договаривались с ненашинскими правителями о торговле и помощи, душегубы отправлялись на задания со спецотрядами силовиков, а лекари, не показывая волшбы, врачевали сложные болезни.

– А, ты об этих, – Лешак сняла с большого пальца широкое серебряное кольцо.

– Каких таких «этих»?

Улыбка Лешак искривилась.

– Чистая ты душа, которая верит всему, что ей в уши нашепчут. Колодцы они, конечно, наша честь, и гордость, что там вам еще воеводы говорили? Да вот только лекари…

– Зоря, – тихо уронила Ясна, глядя на Воробья.

– …плевали на осужденных, которые здесь без волшбы в горячке бьются. У Ясны Владимировны поинтересуйся, коль не веришь.

– Зоря! – громче и жестче позвала рыжая.

– А все потому что осужденные Верви не заплатят, а ведь…

– Зоря! – рявкнули в один голос Ясна и попугай, и Лешак захлопнула рот так, что зубы щёлкнули.

– Прости, Огняна Елизаровна. Не слушай меня, здесь боль сердечная с лекарями этими. Потом, коль интересно будет, растолкую.

Решетовская коротко кивнула – в ворохе её новых бед и забот лекари были далеко не главной печалью. Рыжая тем времемнем споро ломала хлеб по тарелкам, нарезала сыр и яблоки. Насыпала конфеты в ярких обёртках – Огняна улыбнулась. Любомир Волкович приносил такие юнкам, когда возвращался из командировок к ненашам – наставники то и дело уходили на задания. И Елисей Иванович уходил чаще других. Но подарков ей не приносил, а иногда ещё и не глядел.

Яся села за стол и очень мягко сказала:

– У тебя дня три-четыре есть, пока сны кошмарные присылать не начнут. Гадость они редкая: и когда сама смотришь, и когда тем, кто рядом, показывают. Но зато стены зачарованы так, что неволшебным соседям почти не слышно, что у нас в каземате делается. Удобно очень, когда кричать хочется.

– Я от кошмаров не кричу, – не без бравады сообщила Огняна и откусила ещё пирог.

– Дак таких ты ещё не видала, смелая ты наша, – вздохнула Лешак. – Для нас анчутки стараются, а они твари злобнючие. Самое страшное показывают из того, что ты в жизни повидала.

Огняна удержалась и не хмыкнула.

– Ничего, придумаем, что делать, – пообещала Ясна и ободряюще улыбнулась Решетовской. – Пока темно, может, помыться хочешь? Ванная вроде свободная, свечи возьмешь с собой. Пока одёжу твою явят, никто и не приметит, что в ратном.

В темном, тусклом коридоре не было, пожалуй, только парочки рогатых чертей, а так всё имелось: мусор, сломанная мебель, развешанная стирка, обувь, горшки с цветами, какие-то ненашинские вещи, на которые скудные знания Огняны Решетовской не распространялись. Откуда-то пахло горелым, жареным и удушающе-ядовитым. Оттуда же говорили и смеялись.

– Знакомься, Огняна, это – коммунальная квартира, – без капли издёвки очень грустно сказала Лешак.

В ту же минуту по глазам ярко и больно ударил свет, по ушам – крик попугая «Пол-у-у-у-у-ндра!», и Зоряна немедля втолкнула Огняну обратно в каземат.

Глава 4. Коммунальный каземат

Едва Ясна с Зоряной втолкнули Решетовскую в комнату, как в каземате заскрежетало, заскрипело и затрещало. Запахло полынью, свежим хлебом и жжеными перьями. Рыжая захлопнула дверь так, что стены задрожали, Зоряна повернулась к Огняне и уже собиралась всё объяснить, как Решетовская, не удержав между ведьмами равновесия, споткнулась и упала грудью на волшебный стол. Тот радостно чавкнул, подцепил сучком драную рубаху и потянул в себя. Послышался треск ткани.

Ей повезло, что упала не навзничь – тогда бы одежда придушила сразу, не дав и повернуться. Огняна нашла ногами пол, ухватила руками льняные тесёмки на вороте и рванула что было сил. Оторвала, выиграв себе ещё немного времени и ловя ртом воздух. Паника толкнулась к горлу. Хорошо знакомая, каждой её жиле известная.

Ясна бросилась к ней – ухватила за плечи, потянула сколько могла сильно.

– Уйди, тебя затянет, – рыкнула Решетовская, не тратя время, чтобы оттолкнуть рыжую.

Сражаясь одновременно со столом и животным ужасом, она обеими руками изо всех сил тянула в разные стороны душащий ворот и проигрывала – стол был намного сильнее оголодавшей девчонки. Изношенная ткань рубахи трещала и рвалась, столешница жадно проглатывала куски, но отделанный тесьмой ворот был ещё достаточно плотным, чтобы сломать душегубке шею.

Зоря дернула Ясю на себя, и, оторвав, наконец, от Огняны, злобно рявкнула:

– Не лезь, ты ей мешаешь!

Прежде чем Ясна успела открыть рот, а Зоряна – объяснить, Огняна потянула на себя столешницу, опрокинула стол на бок и упала вместе с ним. Уперлась сапогами в проклятое дерево, вонзившее сучковатые ножки в стену каземата, вдохнула поглубже и с громким криком выровнялась, всё-таки выдрав из чавкающих недр свой ворот. Ударилась головой об пол, скорее вытянула ноги из почти утонувших сапог и откатилась подальше от деревянного чудовища, смачно дожёвывавшего её одежду. Стол выдал неприличный звук и прыгнул вверх, становясь на ножки. Замер, застыл, будто ничего и не было.

Решетовская сидела на полу, тяжело дыша. Босая и почти нагая, мокрая от пота, Огня была ярко-алой – ткань натерла иссохшую на рудниках кожу. И тем ярче белели на её выступающих рёбрах розовые прожилки не слишком старых шрамов. Нелепые, невероятные на совсем юном теле, пугающие и, что греха таить, некрасивые. Рыжая, глядя на Огняну во все глаза, схватилась за косы. Тотчас в каземате снова заскрежетало, затрещало, и все трое дернулись на звук.

У стенки напротив окна из распахнувшегося паркета медленно, качаясь и постанывая, поползла железная койка. Зловредный стол приветственно вздыбил доски на столешнице и заскрипел в тон. Койка ржавой ножкой пнула сундук, безуспешно попыталась расправить провисшую сетку, хрустнула, выплюнула комковатый матрас, на него – серую застиранную простынь, вытертое одеяло, вылинявшее полотенце, джинсы, футболку, куртку. Качнулась, лязгнула и, наконец, застыла.

– Я, между прочим, хотела сюда тумбу передвинуть, – тускло сказала Зоря и скорчила койке гримасу.

Все еще не глядя на соседок, обхватила себя руками и отошла к окну. К ней метнулся Воробей, сел на плечо, затрещал что-то на ухо – тихонько и ласково. Старшая ведьма громко и дико выдохнула, зашептала в такт с пернатым.

– Это моя, стало быть? – просипела Огняна, указывая на койку, всё ещё мелко подрагивающую сильно провисшей сеткой. – Ну хоть не второй стол, и то слава богам.

Не дожидаясь ответа, душегубка стянула через голову остатки ворота, потёрла горло холодной ладонью. Шея у неё и без того болела частенько – развлечения ифритов с виселицей не прошли даром.

Медленно поднявшись с пола, Решетовская столкнулась взглядом с Ясной. Рыжая смотрела ей в глаза так, что душегубка поняла – эта, в отличие от Лешак, которая по тумбе убивается, все шрамы разглядела. Огняна в ответ грустно улыбнулась поджатыми губами и покачала головой – не нужно, пожалуйста. Она ненавидела, когда её жалеют.

Ясна прикусила губу, отвернулась, перекинула Огне казённую футболку с койки. Та поймала, невольно порадовавшись, что хоть здесь справилась, принялась крутить в руках. Нашла горловину, неумело всунула голову. Рыжая нырнула в шкаф, достала одеяло и пушистые тапочки. Тапочки положила перед душегубкой, пристроила одеяло на ее кровать. Сказала очень тихо:

– Сапоги жалко.

– Любит он обувку, тварь сучковатая, – странным голосом ответила Зоряна. Совсем странным, словно плакать собиралась. Потом злобно прищурилась, подошла к столу, подхватила из угла и перевернула над ним мусорное ведро. Ошметки, огрызки, обрывки рассыпались по столешнице и засосались внутрь. Старшая ведьма вослед злобно рыкнула:

– Приятного! – и от души долбанула по столу ведром.

Ведро, ясное дело, тоже немедля затянуло. Зоряна глубоко вдохнула, повернулась, уставила глаза на душегубку и продолжила уже твердо и жестко:

– Не подходи к нему, не смотри, даже не дыши рядом! Слышишь, Решетовская? Не желаю о твоем бездыханном теле надзорщику докладывать!

– А то он, как придёт, так и не заметит, – фыркнула Огняна, и обе расхохотались.

Ясна закатила глаза, подошла к двери и прислушалась к коммуналке. Еще послушала, вздохнула:

– Ну всё, ванну Теф занял, поёт.

Старшая ведьма скрестила на груди руки и принялась изображать из себя наставника:

– Значит так, Огняна, внимай: если Воробей «Полундра» вопит – волшебное что-то будет, делай что хочешь, но от соседей закрывай.

– С соседями не ссорься, если что – мне скажи. Нам положено с неволшебными в мире и благости жить, – поддержала рыжая.

– Подарки принимай осторожно, нам можно только то, на что заработали, или нам от чистого сердца подарили.

– Не вздумай есть ту гадость, которой эта тварюшка кормит, – Ясна показала на волшебный стол. – Мы сами готовим.

– Надзорщику не перечь, он…

– Мо-о-о-лчать! – рявкнул со шкафа Воробей совсем человеческим голосом.

Девчонки весело переглянулись, но послушно умолкли. Решетовская улыбнулась – уж больно знакомо птичка отдает приказы, почти по-ратному. Попугай перепорхнул на подоконник, оглядел Огняну с ног до головы сначала одним глазом, потом другим и сурово припечатал:

– С-с-ыр-р-р-р. Ба-а-ан-а-нан. Ор-р-ехи.

Яся почесала птичку под брюхом, тотчас напряглась, кинулась к двери:

– Девочки, мигом! Освободилась!

Коммуналка рухнула на Огняну грохотом, скрежетом, непонятными запахами и каким-то безумным кавардаком. Полутемный коридор радовал глаз невыносимо. Стены темнели дырами, хрустели лыжами, шуршали странными душегреями,, а ещё были густо обмотаны толстыми проводами. С потолка струилось постельное – сохло. И везде двери. И все разные.

Ясна махнула рукой, намереваясь ещё что-то сказать, как тут под ноги девчонкам бросился ярко-белый кот, выгнулся и злобно зашипел. Огняна через него перепрыгнула – легко, красиво. Но споткнулась, на подкосившейся ноге повалилась в сторону. Грохот, звон, стон – и некогда самая ловкая душегубка Елисея Ивановича оказалась в грязном углу, упираясь головой в громадное ведро со щеткой.

Зоряна отвернулась, Ясна схватилась за косы и спросила тоскливо, как о покойнике:

– Ловкость, да? Волшба была твоя утробная?

– Пустое, – натянуто улыбнулась Решетовская, вставая. – Не так и велика потеря.

Она тяжело, горячо дышала, тонкие губы едва заметно подрагивали от обиды. Душегубка показала на виднеющийся в вырезе футболки шрам и горделиво добавила:

– Знать по всему, и хуже бывало.

– Ага. А я вчера покрывало жевала, – мрачно отбила подпирающая стену Зоряна.

Решетовская в ответ только глаза сощурила. Справится. Будет считать себя раненой – да мало ли она сотворила раненая! И убивала, и спасала, и дружину в бой вела. Побеждает не тот, кто гибкий или быстрый, побеждает умный. Она будет упражняться, вернёт силу исхудавшему телу, и это заменит ей ловкость. Холод в рёбрах потерпит – в снегу ночевала. А ещё найдёт отсюда выход. Сотни дорог, что для других непроходимы, для душегуба – лёгкая горная тропка.

Когда-то Огняна пришла в душегубский стан слабой и неумелой, в половине наук три года последней числилась. Дочка презренных бражников, скотина бессловесная, она из жил вывернулась, чтобы стать душегубом – человеком, чтимым наравне с княжичами. И теперь сможет. Справится!

Решетовская лихо тряхнула головой. Зоряна в ответ широко издевательски улыбнулась. И снисходительно протянула:

– Само собой, птица наша подстреленная. Верь, надейся, жди. Да только, когда бы то помогало.

Ясна, будто не слыша обеих, заговорила очень весело, заметала вокруг себя пальцами, объясняя:

– Там кухня, тут ванна, вон выход, ручку вниз и от себя… здесь наш свет, эта Викина дверь, к ней не стучи, когда она шьёт. Синяя – Самира с семьей, там дети и музыка всегда. Черная дверь – это Семцветик, никогда с ней о муже не говори, а если спросит, Тефа только хвали. Вот это – наша стиралка, потом расскажу как включать, вот там вешалка… Направо пойдешь – на кухню придешь, только в коридоре свет на левой стороне сразу включай, не ходи в темноте. Патимат вечно свой велик бросает где ни попадя… На кухне наш стол у двери слева, плита у окна справа, и черный ход там есть, покажу потом. А вот ещё…

В коридоре затрещало и зазвонило, тарахтя колесами, въехала ржавая двухколесная повозка, замотанная ленточками – велосипед. Верхом на велосипеде восседала круглая, как головка сыра, девочка лет трёх с яркими глазами и неприбранным стогом на голове. Залопотала что-то непонятное, подхватила с пола шипящего белого кота, ломанулась колесом в синюю дверь. Та со скрежетом распахнулась, и в коридор вползла заунывная ифритская музыка и звон тарелок.

На то, что юнцы в стане учили о ненашах, коммуналка походила мало.

Яся толкнула другую дверь, в ванную. Огняна переступила порог и застыла, уткнувшись глазами в стену. Стена была странная, неровная, в густых белых потеках, из-под которых просвечивали треснутые плитки. Лавок не было, вёдер с водой не было, зато из стены торчали пять или шесть солнц в клетушках – лампочек. Ещё на толстой ножке располагалась маленькая лохань. Как она называется, Огняна не помнила.

– Яська, пусти, очень надо! – потребовал из коридора чуть сипловатый женский голос.

Перед ведьмами нетерпеливо подпрыгивала девица в прозрачной короткой рубашке с лицом, вымазанным не иначе как болотной тиной, и волосами, густо испачканными чем-то ярко-синим.

– Ванну не забудь потом от краски оттереть, – неожиданно хмуро отозвалась рыжая, но сделала Огняне знак отойти.

Грязнолицая нырнула в ванную, послала Ясну к черту. Она одновременно включала воду, сдирала с себя рубашку и пинала ногой дверь, закрывая.

– Это надолго, – вздохнула Зоряна. – Пока наша Каринушка маску смоет, пока волосы выполощет, пока крем подберет, пока брови пощипает. Пошли, в коридоре подождем.

Коридор, вернее, тот его кусок, откуда можно было попасть в ванную, был вполне себе просторный. По центру стояли две стремянки, на ступеньках у них красовалась обувь. Наличествовал старенький диванчик и кривой стул. Там ведьмы и расселись, там и умолкли надолго, каждая думая о своём. В квартире звенело, гудело и топало, носились коты и иногда пробегали люди, а потом снова пустело. Устав от невесёлого молчания, Яся повернулась на стуле, обратилась к душегубке:

– Без волшбы ломает дико. Вдруг кричать захочешь – кричи. Мы с Зорей и так на работе обычно, а в каземате стены зачарованы, соседям не слышно будет, только как что-то глухое и очень далеко. Ты кальян куришь? Давай, одолжу у Тефа? Отвлекает.

– Огняна у нас девица ратная, из душегубов будет, – хмыкнула Лешак. – А потому, ясное дело, в лесах-горах своих каждый вечер кальян покуривала.

Решетовская подняла бровь, но промолчала. Про кальяны никто из наставников как-то не упоминал. Но кричать она не собиралась, потому уточнять не стала.

Ясна вдруг странно посмотрела на Огняну, потерла лоб запястьем. Совсем тихо ответила:

– Прости, глупость ляпнула. Тут через три улицы сосна растет. Лохматая, корявая. И пахнет. Здесь вообще ничего не пахнет. Ни яблоки, ни цветы… А эта смолой и… Нам с Зорей там полегче становится. Когда уж совсем невмоготу.

– Кстати, и правда, – серьезно сказала старшая, снимая с пальцев резные кольца и тут же надевая их обратно, – минут, эдак, на пять перестаю себя жуткой дурой чувствовать. Я, Огняна Елизаровна, должна признаться, тоскую по волшбе своей премудрой. Второй год уж тоскую, пока тут в казематах почиваю.

– А ты? – Огняна повернулась к Ясне, и гадкий вопрос едва не застрял в зубах.

– Волшба моя? Яснознание, – улыбнулась та слишком весело. – Наперёд знала, заранее ведала.

– Добрая волшба, редкая, – очарованно проговорила душегубка. – Я не встречала прежде.

– Так, почитай, и не встретила, – ответила Яся и снова как-то особо взглянула на Огняну, положив Зоряне на плечо нежную голову.

– Я-а-а-ась! – пробормотало рядом, и перед ними предстал дивный молодец. Худой, длинный, лохматый. В майке, порванной на груди, изукрашенный разноцветными картинками по рукам и шее. Он качался как берёза под ветром, на вытянутых руках держал прозрачную коробку. В коробке было горой навалено что-то жирно-красное, свеже-зеленое и сине-белое. Ясна вскинулась со стула, забрала из рук коробку.

– Рыба, укроп, сыр, – оттарабанил молодец и повернулся уходить.

– Боги, и что ж только лень с людьми делает! Теофилушка, солнышко, следующую седмицу, тьфу! неделю, дежурю за тебя! – радостно пропела рыжая, с восторгом глядя на коробку. И тут же нахмурилась:

– Теф! А Зоре? Зоря сладкое любит!

– А Зоря, че, тоже дежурит? – Теф свел брови к переносице.

Ясна легко улыбнулась и кивнула. Повела рукой между душегубкой и соседом.

– Огняна, это Теофил. Теф, это Огняна, моя племянница. Приехала сегодня, жить с нами будет. И дежурить тоже будет, – последние слова рыжая особо подчеркнула, стреляя глазами не хуже лучника.

Разрисованный парень закатил очи горе. Махнул нестриженными волосами, протянул с тоской в голосе:

– Здравствуй, племянница. Что тебе нравится? Сладкое? Соленое?

– Ягодное, – хитро прищурилась Решетовская.

Татуированный убрел за черную дверь. Душегубка проводила его взглядом, качнула ногой и безмятежно поинтересовалась:

– Так что ты там, Зоряна Ростиславовна, про лекарей говорила?

Ясна глянула на подругу с прищуром, и та отвела глаза.

– Зоряна Ростиславовна? – настойчиво и очень ласково повторила Решетовская.

В коммунальном коридоре вдруг стало очень тихо. Совсем тихо, как на погосте.

– Не будут тебя лечить, Огняна Елизаровна, – наконец, в тон ей ответила старшая ведьма. – У меня муж лекарем был, первым из лучших. Он через эти проклятые колодцы мотался столько раз, что я со счета сбилась. Мы на золото, что ему Вервь за то отсыпала, дом резной выстроили, конюшню, коней купили. Коней… Коней, твою кикимору налево… – с дикой тоской в голосе повторила Зоряна.

Ясна мгновенно стекла со стула, села перед Зорей на грязный пол, взяла подругу за руки. Лешак вцепилась рыжей в ладони, всхлипнула. Пробормотала глухо: «Это ж я мальчиков верхом учила…» Замолчала и уставилась сквозь Огняну. По щекам у нее ливнем хлынули слезы.

– Осуждённых волшебные не лечат, Огняна, – неожиданно жестко сказала Яся. – И детей, от тяжких хворей умирающих, тоже. И не учат ненашинских лекарей травничеству. И не сеют семена волшебных растений, что могут сойти за неволшебные. Ничего из того, что века назад обещано было. Лекарей сюда отправляет Вервь и только к богатым, очень богатым. Деньги с них получает огромные, и когда бы только деньги! А с лекарей клятву берет, чтоб в тайне все держали. Или правды им не говорит, особенно, пока горячи да молоды и во всё верят.

– Но душегубы… – начала Огняна, чувствуя, как жаркий протест сдавливает грудь. – Они…

– Нет, что ты, – поспешила уверить её Ясна. – Вервь же себе не враг. Душегубы, если узнают, с чем лекари ходят, с чем послы – они Вервь на ниточки распустят. Их работа честная. С ними тоже лекарей посылают иногда – других. Которые не замарались ещё. И всё крыто…

Это был удар – сильный, болезненный.

Ради колодцев ифриты, не договорившись с великим князем Игорем, затеяли войну. У них не было своих путей к ненашам.

Ради колодцев сгорели города и деревни. Для великого благого дела, что должны нести в неволшебный мир лекари и душегубы.

Ради колодцев Огняна хоронила друзей в мёрзлой земле. Чтобы к склавинам по-прежнему шло всё лучшее, что есть у неволшебных.

Ради колодцев. Или ради богатств Верви?

Огняна не хотела верить. Не имела права. Она поднялась, упираясь рукой в стену. Посмотрела на притихших соседок.