Побег

Но нет. Оно по-прежнему тут, скрывается, выжидает. Чего?

Сказать по правде, Илиа Фейи и сам того о сих пор не ведал. Учитель ему теперь не скажет, а самому ему без подсказок ни за что не догадаться.

Впрочем, какие-то крохи обрывочной информации бывшему служенаблюдателю, лишённому теперь доступа к глобальным индексам информатория Тсауни, от соорн-инфарха всё-таки достались. Тут уже настала пора смеяться самому Илиа Фейи, смеяться и плакать одновременно, глядя на раззявленный от удивления рот бывшего тральщика. Санжэнь в тот момент вылупился так, что сейчас зенки из орбит, гляди, полезут.

– Так вы с вашим соорн-инфархом с самого начала всё знали?!

Илиа Фейи мысленно пересказал сам себе только что произнесённую пространную речь, и так и не смог уловить, как санжэню мог показаться именно такой смысл его слов. Пришлось снова грешить на трёпаный вокорр и попробовать сначала своим голосом, сипя и откашливаясь:

– Нет, т-щеловек Цзинь Цзиюнь, я не з-снал. С-знали Кхранит-сели, з-снал С-симах Нуари.

– Знали и молчали? Ещё лучше, – всплеснул руками понемногу приходящий в себя санжэнь. – Хороши спасители! Сколько у вас подобных секретов осталось в карманах, а?

Пришлось объяснять по второму кругу. Про Большой Цикл, про Знамение, в конце концов даже сам факт того, что их же трёпаный Ромул темнил со своим народом ничуть не меньше летящих, которые, к слову, так-то артманам ничем не обязаны, и им вполне вольно держать при себе любые тайны, каковые они сочтут для того достаточно принципиальными.

– Типа того, как тебя тут одного бросили, да?

Да уж, с этим спорить было трудно. Илиа Фейи до сих пор чувствовал горькую обиду на учителя. Его и правда тут бросили.

По итогам этого разговора они двое корабельных суток не разговаривали, дуясь друг на дружку каждый в своей каюте. Но потом всё-таки сели разбираться, поскольку выбора у них обоих, кроме как поперёк собственной гордости продолжать сотрудничать, никакого не всё едино было.

А детектив и правда оказался преизрядный. Космических, как и положено, масштабов.

Артманы в лице Ромула действительно заранее знали, что что Железная армада прибудет, знали они и о летящих к ним спасителях. Вот только не было ведомо им того, что Крылу Симаха Нуари каким-то невероятным, статистически невозможным образом удалось перехватить врага на полпути. И разом ослепшие к тому времени Хранители не могли подсказать ни летящим, ни артманам, ни ирнам, что собственно теперь поделать, поскольку все без исключения былые предсказания отныне пошли летящему под гузку, бессмысленная мешанина фактов, к текущей реальности не имеющих никакого отношения.

Доходило до смешного. Судя по переданным Илиа Фейи от соорн-инфарха сведениям, все или почти все ключевые трагедии артманской истории в итоге всё-таки случались. Гибель Матери, Бомбардировка, Век Вне, возведение Барьера, Бойня Тысячелетия и вот, наконец, дурацкий мятеж контр-адмирала Молла Финнеана, всё это случилось, но выглядело на поверку сущей пародией, дурацким фанфиком, глупой литературой по мотивам реальной космической драмы.

Ромул и Симах Нуари каждый на свой манер пробовали вернуть всё на круги своя, но никакие их попытки не увенчались в итоге и малейшим успехом. И тогда они сдались, Ромул исчез невесть куда, а соорн-инфарх чёрным падальщиком, грозной тенью завис на границе локального войда, пристально наблюдая оттуда за развитием событий. Пока его не спровоцировал своими действиями один глупый поступок несчастного, брошенного на произвол судьбы служенаблюдателя.

И вот все они собрались тут, на этом самом месте. Артманы, дорвавшиеся до вожделенного фокуса, Железная армада, что вновь атаковала пределы Фронтира, тогда как тайна той злополучной случайности, пересекшей две тысячи долгих сезонов назад два враждующих флота в одной проклятой точке, всё-таки оказалась раскрыта.

Но поздно.

Безнадежно поздно.

Илиа Фейи не помнил уже, сколько раз за шесть сезонов их с санжэнем совместных скитаний по Сектору Сайриз он выводил одно и то же изображение. Ржавой облезлой флотской шлюпки. Той самой, появление которой изменило саму реальность, ослепив Хранителей, превратив Большой Цикл в балаган, а трагедию в фарс.

Расспросить бы учителя, что там было. Но тот наверняка не ответит. Судя по сведениям бортовых самописцев, контакт с пассажирами поддерживался минимальный, их пересадили на «Лебедь» и дали инструкции срочно покинуть это время.

Время.

Тьма вас всех побери, почему всегда в этой истории важнее всего оказывается время?

Но Симаху Нуари в свое время хватило прозорливости сделать то единственное, что можно было, чтобы спасти эту несчастную галактику от саморазрушения. Глядя на шлюпку, которые артманы научатся строить лишь без малого пять сотен стандартных террианских лет спустя, он не сразу осознал масштаб случившейся катастрофы.

Но в тот момент, когда в точке несчастного рандеву показались атакующие рейдеры врага, тут уже невозможно было говорить о пусть призрачной, но случайности.

Их сюда привела не случайность.

Шлюпка, Крыло, армада. Они встретились ровном на том самом месте, где впоследствии был триангулирован артманами трёпаный фокус.

Предопределённость. Рок. Фатум.

При мысли об этом у Илиа Фейи каждый раз начинался приступ клаустрофобии.

Сколько раз они пытались отыскать тот, другой «Лебедь»? Да точно ли он добрался до пункта назначения в своём времени или застрял где-то там, в далёком прошлом, поди знай. Слишком их много тут кружится, дарёных кораблей. И все их капитаны отчего-то стараются помалкивать.

Трёпаные тайны!

Илиа Фейи их ненавидел всей своей душой. Служенаблюдатель, шпион среди представителей чужой расы, ему ли жаловаться на чью-то скрытность? Санжэнь ему напоминал об этом при каждом удобном случае, не стесняясь при этом в выражениях.

Впрочем, чего жаловаться, их с санжэнем план тоже был основан на сплошных умолчаниях.

Они носились по Пероснежию, говоря одним одно, другим другое, иногда привирая, иногда приукрашивая, непременно льстя и изворачиваясь, при этом постоянно – о чём-то не договаривая. Иначе и без того шаткая конструкция их плана наверняка быстро упёрлась бы в тупик чужой воли, посторонних планов, иных намерений.

А этого они себе позволить никак не могли, в точности как Чо Ин Сон не мог себе позволить прежде времени закончить свою суицидальную оборонительную миссию.

Бакен резво скакал по гравитационным волнам, без устали поливая надвигающуюся Железную армаду иномировым огнём, они же двое неизменно возвращались с очередной миссии сюда, в квадрант Ворот Танно, чтобы стать единственными живыми свидетелями, кто мог наблюдать подвиг единственного артмана, бьющегося за собственную расу.

Нет, не так. Бились и другие.

Флоты Адмиралтейства сражались так, как никогда со времён приснопамятной Бойни Тысячелетия, трудились учёные Семи Миров, без устали решая дилемму – как отбиться от очередной волны, не потеряв при этом Цепь, не оставив человечество без защиты Барьера, спешили им на помощь ирны, чей экспедиционный корпус не давал ускользнуть фланговым скоплениям рейдеров Железной армады.

Так длилось уже без малого шесть сезонов.

И только Крыло Симаха Нуари по-прежнему скрывалось в тени, таясь, выжидая.

Чего?

Лишённый статуса служенаблюдателя, Илиа Фейи отныне был лишён возможности об этом спросить напрямую. Учитель ему бы просто не ответил, о чём сразу честно и предупредил. Но, зная грозного соорн-инфарха, Илиа Фейи мог догадаться, за чем именно сейчас следит Симах Нуари.

За тем же бакеном.

Только с совершенно иными эмоциями и намерениями. Не с горестным восхищением чужим подвигом, нет, учитель с ужасом пытался осознать, как сумел проморгать саму подобную возможность. Барьер строили не для этого. Он был задуман как орудие защиты. Гипердодекаэдр Цепи был создан, чтобы позволять свободно перемещаться меж звездных систем Сектора Сайриз, без опасения получить по итогам очередного прыжка лавину огненного вала на свою дурную голову, а заодно оберегать пределы Фронтира от рейдеров врага.

И это работало. Буйные артманы оставались прикованы к безопасному пространству, выбираясь наружу лишь под прикрытием огненного барража своих первторангов, или же на редких числом дарёных «Лебедях» летящих, Железной же армаде отныне пришлось сменить тактику, атаковать втихую, через вязкий субсвет, что в итоге и позволило артманам успешно держать затяжную оборону.

Но каким образом!

Зная соорн-инфарха столько сотен сезонов, Илиа Фейи был совершенно уверен, что столь варварский способ применения одного из бакенов Цепи – построенной летящими Цепи! – превращение изощрённого щита в варварский меч не могло не вызывать у грозного летящего всей доступной учителю гаммы острых негативных эмоций.

Артманы, трёпаные артманы, они всё делают не так, вечно они как непослушные дети!

Так наверняка думал соорн-инфарх.

Да что там гадать, сам Илиа Фейи еще недавно рассуждал исключительно в подобном ключе.

Но с тех пор, как они вынужденно стали делить одну палубу с грубияном-санжэнем, прежний служенаблюдатель словно сам понемногу начинал становиться чуточку артманом.

Чуточку человеком.

А значит – существом мстительным, подозрительным и заражённым тем сортом крайнего скептицизма, что обычно проявлялся в виде непрерывного потока язвительных, даже желчных замечаний, который так поначалу их с санжэнем взаимодействию.

Летящий уже много раз себя ловил на том, что мысленно костерит учителя на чём летящий свет стоит, обзывая того непозволительными словами и подозревая попутно во всех смертных грехах.

Взять те же неурочные «глубинники», что синхронно рванули вокруг точки триангуляции фокуса, сколько раз Илиа Фейи начинал заново рассуждать о том, что Симах Нуари был единственным из всех участников событий, кто заранее знал, где именно будет скрываться фокус.

В точности там, где некогда встретились шлюпка и два флота, более того, он был единственным, кто мог всё это время тайно следить за собственно появлением фокуса в означенной точке.

И он явно был более всего заинтересован в том, чтобы артманы туда не совали своего любопытного носа, а значит, вполне мог бы устроить диверсию, надолго запретив саму физическую возможность проецирования в область Скопления Плеяд. Единственное, что Илиа Фейи смущало в его рассуждениях – было совершенно не понятно, откуда учитель мог добыть террианские бран-гравитоны, которыми были осуществлена детонация.

Учёным Тсауни подобные опыты проводить в голову не приходило по причине их крайней неэтичности. Рисковать локальным коллапсом самого пространства на галактических масштабах? На подобное хватило бы ума только глупым артманам!

И тут же Илиа Фейи становилось стыдно. Можно было думать о Симахе Нуари что угодно, ругаться, смеяться, плакать. Но соорн-инфарх был и оставался его учителем. Одним из величайших Избранных в истории Тсауни, существом высочайших моральных принципов и недостижимой интеллектуальной мощи. Не мог он поступать столь опрометчиво и безрассудно, злонамеренное воровство чужой технологии ради сомнительных перспектив самого подрыва неурочных килонов и тем более – банальной конспирации содеянного – это выходило за грани мыслимого даже для его бывшего учителя. «Даже». Летящий свет, только подумать, что он такое несёт!

Но с другой стороны, если бы у соорн-инфарха всё-таки нашлись причины так поступить, он бы наверняка презрел любые условности, препоны и моральные предубеждения, если от этого зависела судьба Большого Гнезда, если бы на кон было поставлено будущее Тсауни, учитель несомненно без сомнений тотчас пересёк бы любые моральные границы и совершил бы все необходимые проступки.

И так – по кругу. По бесконечному тупиковому кругу.

А потому бесполезно гадать, ещё более бесполезно – кого-то за глаза обвинять. Достаточно лишь того факта, что у них с санжэнем в руках и дактилях есть та информация, которой нет больше ни у кого на свете, в том числе и у самого Симаха Нуари, а значит они были единственными, кто мог уберечь Сектор Сайриз от неминуемой катастрофы, нужно только следовать плану.

Как самонадеянно!

Илиа Фейи оглянулся на засидевшегося своего пассажира, случайного спасённого, неуместного попутчика, глупого склочного артмана.

Своего созаговорщика, без которого никакого плана бы не было, поскольку – необходимо уже наконец себе признаться! – из них двоих он один понимал артманов, их природу, их образ мысли, их цели и устремления, их слабости и беды, а потому исключительно он, а не надутый бывший служенаблюдатель, был главным проводником судьбы на этом корабле. Илиа Фейи оставалось отныне лишь слушать его советов, слушать и ждать, когда настанет время действовать.

Если же попутно удастся каким-нибудь чудом спасти Чо Ин Сона из его добровольного плена, это и вовсе послужит пределом его мечтаний.

Волна, волна, идёт волна!

Посланник Чжан глядел перед собой тем особым немигающим взглядом, который не спутаешь ни с чем иным.

Если ты хоть раз наблюдал человека в состоянии фуги, если тряс его в исступлении, хлестал по щекам наотмашь, плескал на него водой, безнадёжно портя драгоценный шёлк красного ханьфу, то больше ни за какие коврижки не будешь пытаться повторить сей бессмысленный подвиг.

Во-первых – бесполезно, чего заходиться в задушенном крике, зачем зря надрываться, всё равно от ушедшего в фугу никакой реакции не добиться, только голос сорвёшь да костяшки пальцев ободрать успеешь.

А во-вторых – попросту опасно.

В этом взгляде ничуть не было ни пустоты растительного существования, присущего индивидам с непоправимыми повреждениями ключевых нервных центров, не было в нём и апатии попросту бесконечно усталого человека, который, спасаясь от неодолимых жизненных препятствий собственному существованию, механически уходил тем самым в пустоту медитации без мыслей и чувств, отрешаясь, отгораживаясь стеной молчания от той юдоли скорби, которая порою есть человеческая жизнь в черноте космоса.

Напротив, пристально вглядевшись в судорожные саккады глазных мышц посланника Чжана, всякий внимательный наблюдатель тотчас заметил бы ту особую, разительно отличающуюся от любой апатичной самоустранённости картину, которая и делала состояние фуги донельзя опасным.

Не для того, кто в нём успешно пребывал, но для каждого, кого невзначай угораздило стать предметом столь настойчивого внимания.

Обычный человек, глядя на иной предмет, всего-то и ставил перед собой цель уяснить в процессе разглядывания некие отдельные, важные ему одному детали. Выяснить, ничего ли не изменилось или же напротив, осознать, какие различия в образе предмета, человека или явления могут выдать о нём некую дополнительную, сверх обыкновения, фактуру.

Глядя перед собой, мы всегда видим лишь наличие или отсутствие существенных изменений в предмете изучения, а уж любуемся ли мы при этом или пугаемся, зависит не от собственно предмета, но от его образа у нас в голове. Бей или беги – в качестве крайней дихотомии. Но обыкновенно никаким на свете взглядом, даже самым пристальным, нельзя физически повредить изучаемому нами объекту.

Да и в целом настойчивое созерцание не заменит собой ни прямой коммуникации, ни собственно постижения сути наблюдаемого. Мыслительный процесс будет потом, осознание наступит годы спустя, пока же в вашем распоряжении – лишь образы и слепки образов, отголоски былого и тени настоящего, слепленные в один вязкий комок возбуждённых нейронов.

Но не так сейчас работало сознание посланника Чжана. Никаких бей или беги, никаких да и нет, никаких налево-направо-прямо.

Состояние фуги словно разом сдергивало с человеческой нейросети мокрую кисею бренного человеческого существования, взвинчивая все сознательные процессы до невероятных скоростей. Если в обычном ритме человеческий мозг, даже по уши загруженный премедикацией, принимал едва ли сотни решений в секунду, то сейчас вон там, за этими расширенными до предела, чёрными как ночь зрачками сияла такая бездонная космическая ночь, что поневоле становилось жутко.

Точно так же как квантовые мозги квола в поисках топологического дна в процессе декогеренции порождали на свет разом все на свете возможные комбинации слов, фраз и предложений, как его же ку-тронное ядро перемножало в сложнейшей вязи майорановских квазичастиц одновременно любые пары матриц и векторов, точно также запутанное воедино стечением несчастливых обстоятельств, сознание посланника Чжана испытывало теперь единомоментно любые возможные эмоции, формулировало разом всю вариативность возможных умозаключений и синхронно принимало целый комплекс противоречивых решений, буквально выворачивая наизусть предмет собственного изучения.

Советника Е передёрнуло в болезненном ознобе.

Никогда бы не поверил, что такое вообще бывает с людьми. Не поверил бы, если бы сам регулярно не попадал за прошедшие годы в состояние подобной фуги.

Лабораторные мозголомы и больничные коновалы только диву давались да разводили в ответ руками. Да, существовали теории, сводившие человеческое сознание к череде релаксирующих квантово-запутанных сигналов, как бы синхронно оббегающих сразу все точки лабиринта, одновременно совершающих несколько согласованных действий с памятью, моторными реакциями и входящим сигналом, делая человека в чём-то подобным его же хромой на все лапы, изначально ущербной ку-тронике. Это всё по-прежнему была голая теория, но с тех пор как Да-Чжан и Лао-Чжан вновь стали едины и неделимы в общем теле, пускай они по-прежнему оставались двумя разрозненными, вполне даже на глаз различимыми и каждый на свой лад неприятными личностями, проявляясь так и сяк в случайном порядке и промежутке времени, так что порой этих двоих словно бы внахлёст накрывало друг другом, смешивая два разрозненных мыслепотока в вероятностную квантовую пену.

И точно так же как в геометрической прогрессии с ростом числа кубитов росла информационная ёмкость квантовой системы, точно так же два и только два разошедшихся сознания посланников Чжанов, сливаясь воедино согласно некому случайному закону, превращались не в нечто среднее арифметическое, как положено макроскопическому объекту, но распухали до целой всеобъемлющей микро-вселенной из ундециллионов одновременно возможны состояний.

Когда советник Е впервые на себе испытал это невероятное событие, он потом неделю в себя приходил.

Не в физическом смысле, мозг в состоянии фуги, конечно, выжигал за минуты в организме любую доступную глюкозу плюс вообще все запасы быстрых сахаров, но это неудобство решалось банальным плотным ужином из двойной порции острых потрохов на тебане. Куда хуже всё обстояло с самим испытавшим подобный стресс сознанием.

Тебя буквально выворачивало наизнанку, и без того расщеплённая надвое память оказалась забита событиями, которых ты прежде не помнил, обстоятельствами, о которых не задумывался, и эмоциями, которые тебе ранее были несвойственны и попросту недоступны.

Сказать, что ты выходил из состояния фуги другим человеком, означало бы заведомо погрешить против истины, поскольку подобное преуменьшение истинных масштабов случившегося даже и в малом не описывало то, что ты чувствовал, отходя от шока.

А еще, если тебе не везло, момент начала фуги по нелепой случайности мог застать тебя разглядывающим, скажем, складной стул в собственной каюте, и на выходе ты становился словно бы дипломированным профессором по вопросам складных стульев, ты знал о них всё, владел по их поводу любыми нюансами, а заодно отныне их или невероятным образом любил или, что случалось куда чаще, искренне ненавидел.

Вот пред тобою стул пустой, он предмет простой, он никуда не денется, как говорил древний забытый террианский поэт.

Такими же простыми предметами на поверку оказывались шлюзы и столешницы, кабинсьюты и тамбур-лифты, переборки, энерговоды, эрвэ-экраны и огромные алюминиевые салатницы на раздаче станционных столовых.

Куда реже это случались люди.

Если его взгляд в момент инициации фуги замирал на другом человеке, советник Е поневоле начинал ненавидеть по возвращении обратно в норму не только предмет своего нечаянного всестороннего исследования, но даже и самого себя.

Ему становилось стыдно оттого, что никакой даже донельзя разогнанной человеческой логикой невозможно было постичь все бездонные глубины внутреннего мира чужого и чуждого ему индивида. Бесполезно было даже пытаться.

Однако тот простой факт что кто-то посторонний, пусть бы это был и посланник Чжан, стал бы отныне настолько о тебе осведомлён, испытывая при этом к тебе столь яркие негативные эмоции – вот это и служило источником прямой опасности.

Корпоративный мир Янгуан Цзитуань был жесток и непредсказуем, однако если нечто и оставалось в его сложносочинённых правилах в точности предопределено, так это следующее – если тебя ненавидели столь ярко, что аж самому за это становилось стыдно, то не жди беды – беги сразу, ибо тебя постараются сожрать с потрохами в ближайшие же дни.

На стоило даже и думать о том, чтобы испытывать собственную удачу, рискуя подставиться под высочайший начальственный гнев. Однако поскольку в целом фуга оставалась для них предельно неприятным, даже в чём-то опасным, но при этом несомненно полезным исследовательским инструментом, то в момент неурочно подступающей волны когерентности, ловить которую они оба быстро научились (за мичмана Златовича, старпома Горака или механика Турбо нельзя было поручиться как за людей в целом по жизни слишком бестолковых), посланник Чжан и советник Е почти инстинктивно принимались немедленно искать какой-нибудь ближайший к ним достойный пристального изучения предмет.

Раз фугу нельзя было отложить или до времени прекратить, что ж, хотя бы воспользуемся её возможностями с максимально возможной пользой.

И вот сейчас первое, что сделал советник Е, не получив ответа на стук в створку люка личной каюты посланника Чжана и всё-таки войдя туда без дозволения, это механически проследил за немигающим напряженным взглядом начальства.

Повезло. На этот раз Чжан Фэнань избрал мишенью для фуги сдвоенную тень полощущихся за иллюминатором разведсабов.

«Вардамахана», подобно любым крафтам своего класса, с первого взгляда напоминала самую большую из населяющих водные просторы родной Янсин террианских рыб – сельдяные короли были завезены туда первой же партией колонистов, рассчитывавших на неплохой источник белка, но им и в голову не могло бы прийти что одиночные в исходной террианской биоте, в бездонных глубинах водной суперземли эти создания быстро переродятся в стайное животное, норовящее свиваться в лучах подводных прожекторов в невероятные ленты, жгуты, канаты, водовороты и полотнища стремительно скользящего в водной толще живого серебра.

И вот, в свете таких же прожекторов, два двухсотметровых космических сельдяных короля теперь месяцами полоскались в тиши космической ночи у них на глазах. Такие же неуклюжие, такие же стремительные, такие же недосягаемые.

Надо же, удачно посланник угодил в фугу.

Советник Е, пожалуй, отдал бы все свои янгуанские кредиты за такое везение, тем более что ну кому они тут нужны.

Сколько долгих часов он провел на обзорной галерее вот так, без толку пялясь на двойной профиль висящей в пустоте «Вардамаханы». Сколько пустых размышлений, сколько бесплотных терзаний.

Там, в недрах угнанного разведсаба, скрывалась не просто одна из бессчётных космических тайн, ну их к тьме, знать бы их не знал. Там скрывалась разгадка космачьей судьбы самого Е Хуэя. Советник не был единственным невольно пострадавшим на борту «трёх шестёрок», и был бы грех жаловаться, что именно его доля на поверку оказалась самой печальной. Одна и та же судьба постигла всех. Он до сих пор порой просыпался от кошмаров, в которых его вновь окружали беззвучные мёртвые недра трёпаного рэка.

Что, если бы он оказался одним из тех, кто исчез там, на борту мёртвого выпотрошенного от носа до кормы каргокрафта? Пустые размышления о том, что возможно, они всё ещё тут, с ними, что советник Е, как и посланник Чжан, как и все члены этой горе-команды распавшегося натрое корабля, они на самом деле не дву-, а триедины. Но ни разу с тех пор ни в одном из личных дневников, которые каждый вёл в меру способностей и личной самоорганизации, за прошедшие без малого три года не промелькнуло и строчки, дающей хотя бы намёк на присутствие у них в голове голоса тех, первых, пропавших навсегда.

Осознание этого делало все дальнейшие поиски пустыми. Советник Е помнил, как Лао-Чжан и Да-Чжан до хрипоты, без устали спорили на борту «Тсурифы-6» о собственном первородстве.

Но тот пустой рэк и его заботливо припасённые бортовые самописцы не позволяли оставить и толики шанса на то, что кто бы то ни было из их двух команд в действительности является хоть сколько-нибудь оригиналом.

Оригиналы несомненно погибли там, на рэке, распались на атомы на глазах у регистраторов корабля, что было зафиксировано столь же неопровержимо, как и тот простой факт, что квол на рэке был старше любого из двух других кволов «трёх шестёрок». В отличие от них, тот не прыгал от звезды к звезде, лишний раз сокращая свою мировую линию. На рэке по факту хранилась непрерывная летопись событий с момента схода лихтер-рудовоза «Тэ шесть сотен три» со стапелей, чем не могли похвастаться оба других его собрата.