Прыжок в неизвестность

В перерыве перед последней парой Ося зашел в комитет комсомола. Костя, увидев его, обрадовался.

– Ось, срочное дело, – еще не успев переступить порог, услышал Ося его голос, – Ты знаешь, что сегодня турбинисты учудили? Там Федюшкин напился и еле живой пришел на лекцию. Надо его пропесочить в стенгазете.

– Когда надо? – Ося не мог этого не знать, так как лекция была для всего потока и он тоже там был.

– Что значит когда? Ты что, Оська! К утру надо, чтобы народ, придя на занятия, сразу увидел нашу реакцию. Это будет спецвыпуск.

Ося немного задумался. Времени мало, за идею он не беспокоился, придумает, но кто же рисовать будет? «Как это кто? Белый», – Ося тотчас представил себе, как он скажет это Володе, да так, чтобы тот не смог отказаться.

– Жди нас, Костя, после этой пары. Сегодня останемся, сделаем у тебя в кабинете, а завтра рано утром повесим.

Володя, услышав, что ему предстоит после пары, сделал было вид, что задумался, но напор Оси быстро его нейтрализовал. Пара была «дурная» – философия. Ося времени на ней даром не терял, придумал идею и набросал карикатуру.

На ковре-самолете сидел алкаш, судорожно в него вцепившись, но с известной всем квадратной челюстью Сэма. Вместо двигателей под ковром было по 2 бутылки водки с каждой стороны, реактивные струи которых несли это чудо вперед.

Утро следующего дня напомнило Осе то давнее киевское утро, когда вся школа сбежалась смотреть его «Сопли и вопли». Теперь уже весь институт толпился у этой стенгазеты. Само собой образовался своеобразный дискуссионный клуб. Реплики, высказывания, предложения сыпались со всех сторон.

– Это же наш Сэм!

– А он-то при чем, ведь это Генка Федюшкин под стаканом вчера был?

– Ну как так при чем? Сэм есть Сэм, он везде.

– Ребята, смотрите на его рожу, Сэм же Генку выручать летит.

– Ага, выручать, да он сам спасается! Помните, каков Сэм был в субботу? Я пытался с ним поговорить, бесполезно было.

– Он пытался! Да вы оба хороши были. Все хохотали, слушая ваши бессвязные речи. Где бы ты ночевал, если бы я тебя до койки не довел?

– Точно, Петька прав, Сэм сам спасается. Помните, как он в тот вечер в одних трусах бродил по женскому этажу, пытаясь найти свою комнату. Пошел в сортир, да этажи перепутал.

Общий хохот прогремел по всему первому этажу.

– Не, ребята, вы все дураки. Он на своей водочной ракете нас контролирует, чтобы пили мы в меру, – встрял в разговор Макс.

– Для тебя, Макс, мера – ведро, а Сэма, наверное, от стакана поведет.

– Да ладно, от стакана. Сэм стакан как удар держит. Наверняка тогда пол-литра залудил.

Кто-то, увидев, что в институт зашел Сеня, крикнул: «Ребята, тише, Сэм идет». Толпа молча расступилась, с уважением пропуская своего героя и возбужденно ожидая его реакции. Молчание длилось недолго.

– Я знаю, это всё Нос придумал, – сказал он, смеясь, ища глазами Осю.

Учитель Хотеев

Фамилия преподавателя немецкого языка была Хотеев. Это был человек невысокого роста, худощавый, редкие волосы которого разделяли по краям две залысины. Ему было около шестидесяти. Ходил Хотеев немного странно, периодически оглядываясь, будто кто-то за ним следит.

Однажды Марк во время последнего перерыва завел с ним разговор о войне. Коля Плакаткин, кличка которого была Плакат, тут же подключился к разговору, Тема эта заинтересовала многих, и вот что они услышали.

«До войны я преподавал немецкий язык в школе. С ее началом все изменилось. Однажды какой-то странный человек начал ходить к моему дому и узнавать обо мне у соседей.

– Кто здесь живет? – задавал он вопрос, указывая на мою дверь.

Тут Хотеев понизил голос, будто кто-то его подслушивает.

– Учитель Хотеев,– отвечали ему немного перепуганные соседи.

– А кто к нему ходит?– не отставал неизвестный.

– Да кто его знает, ходят тут всякие.

Подняв указательный палец вверх и немного опустив голову, будто прячась, и исподлобья глядя на ребят, Хотеев продолжал:

Вот дураки, разве можно было так говорить. Если ходят всякие, значит, может ходить и враг.

Ребята с удивлением посмотрели друг на друга, но ничего не сказали. Он, не замечая их удивленной реакции, уже вошел во вкус рассказа.

Через несколько дней меня вызывают в НКВД. Перепугался я тогда, всё, думаю, наговорили на меня соседи, точно посадят. Собрал вещички и побрел туда. На входе спрашивают, кто такой. Показываю повестку, а мне говорят: “А, учитель Хотеев, туда тебе”. Сел я на табуретку у какого-то чулана, жду своего приговора. Ждал минут сорок. Вдруг дверь открылась, и меня зовут. Захожу, стою. “Присаживаетесь, учитель Хотеев, разговор у нас будет непростой”. У меня коленки дрожат. Что значит непростой, догадаться нетрудно, но тогда почему обращаются на вы? Все мои мысли спутались».

Здесь перерыв закончился, и учеба продолжилась. Это была последняя пара, все собрались было уходить, но Хотеев их остановил. Ему стало самому интересно договорить.

«– Товарищ Хотеев, были вы учителем в школе, теперь будете служить у нас. Получите воинское звание и станете военным переводчиком.

Я готовился ко всему, но, услышав такое, чуть было не расплакался от радости. Еле себя сдержал.

Направили меня на специальные курсы. Окончив их, получил звание лейтенанта и стал военным переводчиком. Служить пришлось в разных частях, но везде строго велели не болтать.

– Если, – говорили, – будешь с кем-то разговаривать, всегда смотри по сторонам, кто тебя мог бы подслушать.

Войну я закончил в звании капитана».

– Получается, что до войны вы были учителем Хотеевым в школе, а после, умудренный опытом, стали учителем Хотеевым здесь, у нас в институте, – Плакат хотел его дальше завести на что-то.

– Да, выходит так, – ответил Хотеев, не заметив иронии Плаката.

Все разошлись, большая группа пошла в общагу. Теперь для всех он стал не просто преподаватель, а учитель Хотеев. По пути Марк выдвинул новую идею: «Хотеев до сих пор соблюдает осторожность и постоянно оглядывается. Значит, считает, что рядом может быть враг. Давайте ему подыграем. Он станет для нас капитаном, а мы его солдатами». Идея всем понравилась.

Следующее занятие началось строго по-военному. Плакат, обращаясь к преподавателю, положив на голову конспект вместо фуражки, отдал честь и начал разговор словами: «Товарищ капитан, разрешите обратиться». Тот, как ни странно, игру принял, ответив: «Обращайтесь, товарищ студент».

Через несколько дней произошел конфуз. Плакат как-то небрежно похлопал его по плечу. Хотеев очень обиделся. Это не входило в планы ребят. Двое, Ося и Марк, взяв под руки Плаката, подвели его к Хотееву, сказав:

– Товарищ капитан. Он совершил дерзкий дисциплинарный проступок. Его необходимо посадить на гауптвахту. Разрешите исполнять?

Хотеев сначала было растерялся, но быстро взял себя в руки и скомандовал:

– Исполняйте.

Обида была устранена.

Каждой осенью студентов посылали в деревню на уборку картошки. В один год руководителем нескольких групп, среди которых была Осина, назначили Хотеева. В совхозе «Красный партизан», куда их послали, картошка была мелкая с очень малым количеством клубней в каждом кусте. Дождь, прошедший недавно, превратил поле в какое-то месиво. Тем не менее план был, и Хотеев требовал его исполнения.

На следующий день вышли в поле чуть позже, дожидались окончания дождя. Внезапно раздался крик Нины: «Мышь». Хотеев, как молния, понесся туда, да так, что плащ его развевался, будто крылья. Все остановились, наблюдая, что будет дальше. Эту бедную мышь Хотеев затоптал, сказав, что они портят урожай. Ребята поняли, что надо делать, если хочется сачкануть от работы. Периодически в разных концах поля раздавались крики «мышь». Конечно, там никаких мышей не было, но Хотеев туда несся, а у ребят появлялись перерывы в работе.

Спецуха

С третьего курса у мужской половины группы Оси началась спецуха. Так студенты называли специальную военную подготовку, после завершения которой каждый станет офицером танковых войск. Все, что связано с техникой, Осе было очень интересно.

Еще когда Ося был школьником, военные гарнизоны Дальнего Востока, где служил его папа, а точнее, кладбища поломанной или разобранной военной техники были для него самым желанным местом. Там можно было «водить машины», «стрелять из пушек» и даже «ездить» на самом лучшем танке Т-34. Понятно, что все это были жалкие остатки от бывшей техники, но для Оси и его друзей это не имело значения.

Поэтому изучение технической части нового танка Т-55, его отличия от Т-54, а тем более от Т-34 Осю крайне увлекали, а возможности узнать это вдохновляли. У Т-55 был более современный V-образный дизель мощностью 580 лошадиных сил в отличие от 520 у Т-54. На Т-55 появился прибор ночного видения, которого ранее ни на каких танках не было. А стабилизатор ствола пушки, позволяющий танку вести прицельный огонь на пересеченной местности, заинтересовал Осю как будущего инженера.

Ося представлял: если он волею судьбы попадет в армию и станет зампотехом роты, то на качество технической подготовки танка будет обращать особое внимание. Может, кому-то и покажется мелочью обеспечение свободного хода продольной тяги главного фрикциона в пределах 7—9 миллиметров, но только не Осе. Если ход меньше, то произойдет перегрев дисков и он выйдет из строя. Если ход больше, то механик-водитель замучается переключать передачи.

Получалось, что эта военная специальность станет у него наследственной. Его папа, Моисей Соломонов, окончив танково-техническое училище в 1938 году в Ленинграде, участвовал в боях на трех фронтах. Сначала с японцами на реке Халхин-Гол, далее с немцами на Западном фронте, а завершил войну в 1945 году в Китае, будучи капитаном танковых войск. На этом его военная карьера не закончилась, она продолжалась еще тринадцать лет.

Техника – это хорошо, а на занятиях по строевой и тактике была одна нудистика. Каждый день начинался с построения, организовывать которое должен был кто-то из ребят, дежуривших по очереди. Дежурный считался командиром взвода. Строевая далеко не у всех получалась. Особенно тяжело было дежурить командиром Вене Малютину. Когда подполковник Гвоздьев командовал: «Правое плечо вперед, арш», Веня, не зная, как повести за собой строй, перепуганно повторял вполголоса: «Налево, налево, налево», что вызывало общий смех, из-за чего он совсем терялся.

Подполковник Гвоздьев соответствовал своей фамилии. Стройный, как гвоздь, худощавый, подтянутый, спина всегда прямая, орденские колодки. Наверное, если бы у него были усы, то это был бы классический вид царского офицера. А чего стоили его типичные выражения: «Шагом арш», «Ать-два, Ать-два»!

Ося и весь его «взвод» с нетерпением ждали выездов на занятия в поле. Нет, не потому что это было им интересно. Просто это намного лучше, чем нудное изучение уставов в аудитории. Там они должны были производить рекогносцировку для принятия последующих командирских решений. Это в какой-то мере было даже развлечение.

Получив карты, надо было на местности выявить характерные, отдельно выделяющиеся предметы. Это могли быть одиноко стоящие деревья, изгибы реки или рядом находящаяся возвышенность, эффектно названная подполковником «высота Огурец». На основании увиденного надо было определить свое местоположение, нанести его на карту и предложить варианты захвата этого «Огурца».

Объявление перерыва в занятиях тоже было в стиле подполковника.

– А теперь, – командовал Гвоздьев, – можно пойти пос… мотреть.

Уловив смех ребят, он хитро спросил:

– А вы что подумали?

– Что подумали, то и идем делать, – смеясь, ответил ему Сергей.

На вопрос студентов: «Товарищ подполковник, а когда полковником станете?» – отвечал с юмором: «Моя папаха еще в Казахстане по полям бегает». Все понимали, о чем он. Папахи носят только полковники.

Штанга

Осе никогда не доводилось посещать какую-нибудь спортивную секцию. В военных городках Дальнего Востока не было ничего подобного. Зато снега там было вдоволь, в том числе на дорогах, где он был очень хорошо утрамбован машинами. Поэтому Ося неплохо катался на лыжах и на коньках.

В институте было много спортивных секций, и Ося с завистью смотрел на физически крепких ребят, там занимающихся. Сперва он стеснялся записаться в какую-то из них, потому что ничего не умел, да и считал, что начинать с нуля в двадцать лет слишком поздно. Однако желание окрепнуть и уметь за себя постоять пересилило стеснение, и он решил стать штангистом. Руководил секцией Алексей. Он был очень приятным парнем среднего роста, кандидатом в мастера спорта, что для Оси было равносильно должности профессора. Алексей встретил Осю с улыбкой, воодушевил его и обещал сделать из него настоящего штангиста. Почти всех членов секции Ося знал, они его тоже, и встретили очень дружелюбно. От стеснения Оси не осталось и следа.

Теперь Ося два раза в неделю, во вторник и четверг, ходил к шести вечера на тренировки. Он узнал, что все штангисты распределены на категории в зависимости от веса. Он же при своих 52 килограммах балансировал на границе двух категорий. До 52 – наилегчайшая, а с 52 до 56 – легчайшая.

Из трех видов упражнений у него ничего не получалось с рывком. С жимом и толчком успехи были налицо, а рывок, как он ни старался, не шел. Какое-то внутреннее чувство ему подсказывало, что, перед тем как приступить к выполнению упражнения, надо подойти к штанге и коснуться ее, как бы сказать ей: «Мы с тобой одной крови». Эти слова из «Маугли» невольно пришли ему в голову. Ося с удивлением заметил, что кто-то из ребят делает то же самое. «Выходит, это не только мне в голову пришло, – подумал он, – значит, это помогает». Касался, не касался – ничего не менялось, рывок не шел. Ося невзлюбил его, но выхода-то не было. Он понимал: не сможет решить эту проблему – не попадет на соревнования.

Алексей предлагал Осе разные варианты, но все было безрезультатно. Ося уже был готов смириться, как вдруг рванул штангу с недосягаемым ранее весом. Теперь все поменялось местами. Рывок стал самым любимым упражнением, и темп роста результатов в нем превысил темпы в жиме и толчке.

Приближались институтские соревнования. Его вес 52,45 килограммов не позволял ему быть в наилегчайшей категории. Необходимо было сгонять, но что сгонять, когда его вес не больше цыпленка. Оказывается, нет – больше аж на целых 450 граммов. Как сгонял? Очень просто: пошел в парилку за день до выступления. На соревнованиях оказался «молодцом», занял 1-е место. Почему 1-е – очень просто: больше никого не было в наилегчайшем весе.

В комнате у Оси была 32-килограммовая гиря. Откуда-то ее принес Марк. Ося рывком одной руки поднимал ее над головой. Борода тоже попробовал, но поднял не гирю, а свою задницу. Гиря не сдвинулась с места. Интенсивные тренировки начали давать результат, меняя телосложение Оси Рельефы мышц рук, спины и живота Оси наглядно это показывали, а боксерский кулак Марка определял их крепость.

– Марк, – неожиданно позвал его Ося, – вставай с койки, будешь бить меня.

– Нос, ты что, сдурел? – опешил Марк, продолжая лежать.

– Да нет. Будешь проверять мой пресс, а Борода будет свидетель.

– Нос, ты серьезно? Я же буду бить, как могу.

– Я понимаю, что ты не лопух. Поэтому и прошу тебя.

В комнате началось движение. Марк и Борода повскакивали со своих коек. Марк готовился бить, а Борода наблюдать. По команде Оси Марк ударил ему в пресс. Ося только пошатнулся.

– Нос, пресс что надо, – Осю обрадовали эти слова Марка.

– Носяра, ну ты и даешь, – вставил свое Борода.

Живя в Бежице, многие студенты довольно часто ездили в Брянск. В дни официальных государственных праздников дважды в году, в мае и ноябре, весь коллектив института должен был участвовать в праздничной демонстрации. Рано утром все собирались у института и шли пешком до центральной площади Брянска, чтобы пройти мимо трибун, где стояли руководители города и области. Попробуй сачкани, преподаватели политических предметов потом на тебе отыграются. Больше всего боялись это делать «буквари», которых было больше всего на демонстрациях. Студентов третьего курса было немного, а четвертого и пятого – вообще единицы. Всего в Брянске было два института – бежецкий БИТМ и брянская Лесотехническая академия, или ЛТА, расположенная в самом городе. Студенты БИТМ относились к ней снисходительно. БИТМ – это ого, а эти-то что – короеды, да и только. Именно слово КОРОЕДЫ во всю глотку многократно кричали сотни голосов, когда демонстрация битмовцев проходила мимо здания ЛТА.

Учеба и политика

В жизни Оси особого разнообразия не было. Учеба, занятия спортом, разовые поездки в Брянск. Периодически он пытался сам себе ответить на когда-то заданный вопрос папы: «Что думает студенчество о нашей жизни?» – «А разве нас, студентов, это беспокоит?» – этот вопрос он уже задавал себе сам. Для Оси жизнь представляла собой два параллельно текущих потока, причем движение в одном следовало за изгибами второго. Первый – это реальные потребности Оси и возможные пути их достижения, второй – формальные догмы, которые, как капканы, стояли на пути первого, направляя его в «правильное», только им известное направление. Такое раздвоение он хорошо понимал, но воспринимал как данность. Эту реальность Ося осознал еще со школы и понял, что она незыблема, как скала. Осознать-то осознал, но принять ее никак не мог. Уже прошло почти три года, как на ХХII съезде партии в октябре 1961 года Хрущев провозгласил, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Более того, был объявлен срок – 1980 год. Если раньше надо было ждать 19 лет, то теперь осталось 17.

Как-то в Киеве они вместе с папой смотрели цветной журнал «Америка», который тот откуда-то достал. Шикарные виды автомобилей потрясли их. Ося недоумевал: если у них при капитализме есть такой потрясающий выбор всего, то у нас при коммунизме он должен быть еще лучше. Но разве осуществить такое возможно за 17 лет? Ладно, рассмеялся он про себя, будем говорить одно, а в уме держать другое. Тут же его мысли переключились на институт. «Костя, наш комсомольский лидер, прекрасный парень, все отлично понимает, с ним очень интересно и комфортно, но во что он превращается на официальных собраниях. Стоп, – остановил себя Ося, – что это я взялся за Костю, а сам-то разве не такой?»

Ребята, с которыми Ося сдружился, думали не намного иначе. Во всяком случае, явно кричать «ура» никто не собирался. Однако у турбинистов был парень – наглядное тому исключение. Коля Варисенков, ставший членом партии еще до института, был прямолинейный, как табуретка. Учился он не ахти, перебиваясь с тройки на четверки, и в разговорах резко отличался от всех остальных.

Осенью 1964 года в стране произошло небывалое: Хрущев был отстранен от власти, и генеральным секретарем вместо него стал Брежнев. Все были взбудоражены, особенно партийцы. На первой же лекции по научному коммунизму Варисенков задал вопрос лектору:

– Как это так, Хрущев, который вел нас к коммунизму, наделал много ошибок? Что, и коммунизм ошибка?

– Вы правильный вопрос задаете, товарищ студент, – лектор был опытный, видно, с момента развенчания культа личности Сталина накопилась масса инструкций по действиям в подобных случаях. – Наша партия тем и сильна, что способна не только выявлять ошибки, но и исправлять их. Централизм в ней демократический, и то, что сейчас произошло, очень хорошо все это подтверждает.

– Понял, спасибо за разъяснение, Кузьма Егорович, – Варисенков был удовлетворен.

Осе же это словоблудие напомнило давно известное «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Он наклонился к Сене, сидевшему рядом, и тихо сказал: «Мели, Емеля, твоя неделя», указывая глазами на лектора.

Сеня чудит

Поездки в Брянск для Оси и Сени были нередки. Обычно они договаривались заранее с Володей и заезжали к нему. Он показывал им город, рассказывая о нем то немногое, что знал сам.

Бывало, ездили в надежде купить себе что-то недорогое, но красивое. Они наивно считали, что возможности города больше, чем Бежицы, его окраины. Все было впустую, кругом был один хлам.

Иногда ездили просто для разнообразия, надоедало сидеть на одном месте.

Случалось и наоборот, Володя приезжал к ним на выходные. Разок Сеня выдал очередной свой «шедевр». Утром Ося, Марк и Сеня решили пригласить к себе Володю. Сеня пошел вниз на 1-й этаж звонить, а Марк попросил Осю пойти с ним, мало ли что тот отчебучит.

– Белый, привет, приезжай в Бежицу, – с лету выпалил Сеня.

– Борода, а чего там делать, – видно Володе было лень куда-то ехать.

– Ну как что? Может, в Брянск поедем, – «умно» ответил ему Борода.

Ося еле сдерживал смех. «Здорово, что я пошел с Бородой, – пронеслось у него в голове, – не пошел бы – не услышал такой глупости».

– Борода, ну ты даешь! Приглашает приехать, чтобы уехать обратно, – Ося, смеясь, доставал Сеню, когда они вместе поднимались на свой третий этаж. Ему не терпелось рассказать все это Марку.

– Марк, Вовка не приедет, Борода приглашал его к нам, чтобы мы вместе поехали обратно.

– Нос, ну ты же знаешь нашего Бороду. Хорошо еще, что не послал Белого куда подальше.

– Что от вас, дураков, можно еще ожидать, – только это и мог им сказать Сеня.

Ося ездил в Киев четыре раза в год. Первый раз на ноябрьские праздники. Второй раз в январе после окончания зимней сессии. Третий раз на майские праздники, а четвертый на все лето после летней сессии. В ноябре 1964 года получилось так, что Ося и Сеня могли ехать домой в одно и то же время. До вокзала в Брянске добирались на пригородном поезде. Было поздно и темно, погода дрянь – дождь и сильный ветер. Поезд уже ехал быстро, а в вагоне была тишина, ливень и шум ветра заглушали стук колес. Ехали молча, и вдруг Сеня спрашивает:

– Мы едем или стоим?

– Что ты, Борода, конечно, стоим, – моментально отреагировал Ося.

– Надо же, закрою глаза – кажется, что едем, – «мудрые» мысли не покидали Сеню.

Неделя каникул пролетела быстро, и вся троица собралась в своей комнате. Каждый привез какие-то запасы провизии из дому. То, что могло бы испортиться, положили на холод между рамами окна.

Их комната была в конце коридора рядом с кухней. Это было удобно, не надо было нести горячую сковородку, полную жареной картошки, через весь этот огромный коридор. Поскольку жарить ее приходилось раз или два в неделю, да еще около полуночи – ну не уснуть же на голодный желудок, – то это было очень удобно. Преимущество в одном компенсировалось недостатком в другом – туалет был в противоположном конце. На это вообще никто не обращал никакого внимания, пока не произошел один курьез.

В их общаге на первом этаже был кабинет доктора. Студенты считали, что он им нужен только для того, чтобы откосить от учебы, получив больничный. Имя врача было Савелий Фомич, но за глаза все звали его Салават – кличку ему придумал Марк еще два года назад. Работы у него практически не было, и, кажется, он свою необходимость сам считал точно такой же. Во всяком случае, обращавшиеся к нему практически не имели отказов.

Однажды, пообедав после занятий, ребята вернулись в общагу и занялись кто чем. Ося решил прочесть конспект, составленный на прошедших сегодня занятиях, Марк включил свой магнитофон GINTARАS, слушая какую-то негромко звучащую классику, Сеня, как обычно, просто лег на койку.

– Ребята, чего-то у меня живот крутит, – неожиданно произнес Сеня. – А у вас как?

– Да ничего, мы же вроде жрали всё одинаковое, – оторвался от занятий Ося.

– Ага, одинаковое? Ты же, Борода, еще сдуру студень взял. Иди к Салавату, – Марк выключил магнитофон, будто чего-то ожидал.

Он оказался прав, ждать пришлось недолго. Внезапно Сеня как ошпаренный вскочил с койки, судорожно схватил целый лист газеты, не успевая даже оторвать от него кусок, пулей вылетел из комнаты и с бешеной скоростью понесся в сортир. Ося и Марк выскочили в коридор за ним.

– Донесет или нет?– ответ на этот вопрос они ждали, стоя у дверей и наблюдая, как Сеня, размахивая газетой, середина которой была сжата в кулаке, несся в сортир, словно спасался от крокодилов.

– Донес, – уверенно сказал Марк, когда Сеня скрылся из виду.

Сессия и вагоны

Как сессию ни жди, как к ней ни готовься, она всегда наступает неожиданно. В январе 1965 года чудес не произошло. Всего-то два дня назад в институте прошел прекрасный новогодний вечер, а сегодня, на тебе, сессия как бы говорит каждому: «Иди сюда, дурак».

Устройство комнат в общаге было такое, что учиться, читать, отдыхать и спать каждый мог исключительно на своей кровати. Стол, стоящий у окна между кроватями, предназначен был не для этого. Куда, как не на него, можно было поставить сковородку, полную жареной картошки, прекрасный аромат которой не давал покоя никому в коридоре. Где, как не в центре стола, должна была стоять бутылка водки и три стакана вокруг нее «во дни торжеств и бед народных»2.