Брошенец

Углубившись в свои мысли, она совершенно отключилась от действительности. Она всегда больше думала, чем говорила, и сегодня ей хотелось просто сидеть с ними возле костра, слегка прикасаясь к плечу Любомира. Глаза смотрели задумчиво то на ярко пылающий костер, то на темно-зеленые, почти черные в темноте макушки деревьев вдали, то на серебристую чешую реки, поблескивающую в лунном свете. Ее целиком захватило чувство радужного счастья от того, что она вступает во взрослую жизнь.

Люба не могла не испытывать трепета, чувствуя тепло плеча Любомира. Теперь не нужно было стеснительно скрываться от учителей, встречаясь в ближайшем кафе. И она, замирая от счастья, прижалась теснее к нему. Тонко чувствуя нюансы его и своего настроения, она ощутила, как его рука ласково легла на ее плечо.

– Какие глупые мечты! Ей, видишь ли, хочется делать что-то полезное!

– Но разве я это сказал?

– Это настоящее извращение!

– Нет, это блестящий ответ.

– Значит, что же получается?

– Оставь, наконец, свои детские укоризны!

– Ах, за что я родилась некрасивой!

– А я без вредных привычек, так что, когда умру, получу кусочек рая!

– Ты прямо как подбитая боевая машина!

– А ты как старомодная матрона! Выйдешь замуж сразу после школы, чтобы до конца своих дней злить мужа.

– Ну, офигенно безмозглые чучундры вы с Ленкой! Как две полоумные бабы!

Звон посуды, смех, шутки и разговоры…. Любаша как будто пропустила это все мимо себя, думая только о том, как сложатся их с Любчиком отношения дальше. Валек и Валя уже не расстанутся, это ясно. У Леры и Валеры пока все неопределенно. У Женьки с Жеком все легко и весело. А у них?

Нежно и мечтательно улыбаясь в темноте, пронизанной бликами догорающего костра, Люба испытывала молчаливое удовольствие от созерцания происходящего вокруг, от золотого кружева небесных светил. Еще немного, и они разбредутся по институтам и техникумам, кое-кто сразу пойдет работать и учиться. Она уже знала, где будет учиться, уверена была, что успешно поступит, но все неизведанное вызывало у нее большой интерес. Добрая и работящая, приученная к выполнению долга, порядку и порядочности, сейчас она не могла представить, чего ожидала от будущей своей жизни, но верила, что когда-нибудь все-таки сбудутся все ее мечты и желания.

Как все, она хотела поскорее ворваться в такую заманчивую взрослую жизнь, но сделать это только с Любчиком. Только с ним! Его сердце для нее пока как неоткрытый остров, но волшебный мир молодой любви уже захватил их, головокружительная романтика и ожидание волшебства пронизывали их души, мозг и тела. Еще не на небе, но уже и не на земле! Каждую секунду они хотели быть друг с другом, держаться за руки, с огромным желанием и радостью познавать взрослый мир.

Вечер закончился, костер почти догорел, перестали потрескивать угли, исчезли блики, а они все говорили в свете гаснувшего костра о том, что близко и понятно любому человеку.

Наступила ясная лунная ночь, а ребята все еще не расходились по палаткам. Наконец учителя скомандовали отбой, возле догорающего костра все опустело, но в палатках еще некоторое время раздавались смех и шепот. Забавы ради мальчишки решили напугать девочек и, тихо подойдя к их палатке, начали сначала попискивать, потом тихо рычать, потом еще громче. Но маленькое приключение было испорчено всеведущей Ниной Федоровной. Она только высунула руку из палатки и строго погрозила шалунам. Те, поняв, что разыграть девчонок не удастся, побрели к себе.

Чтобы оценить Приморье во всей красе, нужно увидеть его на рассвете. Так говорил ее дедушка, так говорил и ее отец об этих красивых и еще не совсем изведанных местах, но уже освоенных жадными до бесплатной наживы браконьерами всех мастей.

Тихо пробравшись между спящими девочками и осторожно миновав спящую возле входа Нину Федоровну, Любаша на корточках вылезла из палатки, захватив с собой одежду.

Лагерь досматривал последние цветные сны о счастливом будущем. Утренний покой плыл по земле и воздуху, по рассветному небу, по тайге. Все было насыщенно тонкими и гармоничными ароматами цветов и трав, все пронизано лучами восходящего солнца и всем тем, что не заметно с первого взгляда. Все вокруг ставало волшебным, золотым, изумрудным, все благоухало….

Любаша вдыхала свежий утренний воздух и сама словно светилась изнутри. Особая энергия, которой обладала приморская природа, всегда словно подпитывала ее. Хотелось петь и взлетать, готовить всем завтрак и убирать посуду. Хотелось делать великие и маленькие дела, добрые и приносящие кому-то радость.

– Я, такая-сякая Любаша, обожаю этот мир! – Она засмеялась и протянула руки к солнцу. Ветерок ласкал пряди ее светлых волос, и она в порыве восторга пожелала, чтобы золотая рыбка из сказки сейчас же принесла ей Любчика. И даже испугалась столь молниеносному исполнению девичьей мечты.

Из палатки мальчиков осторожно выбрался Любчик. И тут же поймал ее восторженно-удивленный взгляд, которым она одарила его. И в ответ получила взгляд его самых прекрасных для нее карих глаз. Его взлохмаченные кудри живописными рожками торчали в разные стороны, и она, радостно улыбаясь, с присущей ей одной легкостью пригладила их рукой.

– Давай, пока все спят, уйдем куда-нибудь и побродим по лесу, – предложил он после приветствия. Взявшись за руки, они побрели по усыпанному мелкими летними цветочками лугу, напоминающему разноцветный ковер.

– Давай поднимемся вот на эту сопку, – предложила Люба. – Оттуда хорошо видно и тайгу, и лагерь, и село.

Они отправились по короткой дороге, держась за руки, смеясь и весело разговаривая. Отойдя от лагеря на приличное расстояние, долго целовались. Люба то тонула в его глазах, то пристально смотрела на него, словно желая увидеть в его лице особенность, которая сразу не бросалась в глаза, была почти незаметной. Словно какое-то предубеждение против чего-то, она не могла сказать, чего. Или отыскать его скрытые таланты и наклонности. Но его лицо сияло свежестью и хорошим настроением.

Поднявшись по склону вверх на самую вершину сопки, они смотрели то на лагерь, где наслаждались последними минутами утреннего сна их одноклассники, то на разноцветное сияние брызг утренней росы, то на густую зелень между нежилыми, несколько лет назад оставленными домами. Мир вокруг играл красками, и ощущение радости жизни не покидало их. Счастье и легкость, стихия любви и романтики, блаженство от созерцания друг друга, некоторая эйфория и тайна в улыбках обоих….

Люба посмотрела назад, на обратную сторону сопки, повернутую к глухой тайге, и представила, что вот сейчас к ним навстречу выйдет из глухомани уссурийский тигр или барс. Стало на минуту страшно и вместе с тем безумно хорошо. Она закрыла глаза, чтобы не расплескать ни одной капли своего счастья. Ее Любчик стоял рядом, она могла дотронуться до крутых завитков его волос, могла одарить его дуплетом своих серо-синих глаз, тайной в улыбке, мягкостью во взгляде, джокондовой усмешкой. Словно напоенные эликсиром любви, они то целовались, то смеялись, то делали все одновременно.

Летело школьное время, а ее сердце пело день за днем. Умопомрачительное состояние! Ей и сейчас хотелось заглянуть к нему внутрь, увидеть его сердце и узнать, какое оно там, красное и горячее.

Где-то невдалеке закуковала кукушка, и они, внимая ей с восторженным выражением, загадали, сколько лет им жить вместе. Кукушка щедро одаривала их долгими летами жизни. Он прижимал ее к себе, дышал в ее волосы и щекотал ее шею. Она отмахивалась и смеялась. И могла абсолютно все сделать для него, так ей было хорошо, легко, светло, до полного растворения в нем!

Надышавшись полной свободой, любовью и юношеской радостью возвращались они в лагерь. Многие уже проснулись, горел костер, дежурные готовили нехитрый завтрак. Колька Воронов щипал за ногу Тосю, которая взбивала в пышную пену волосы дорогой щеткой для волос.

– Ну и ножки у тебя! Офигенные!

Бранясь и негодуя, одновременно резво вертя бедрами и упиваясь тем, что ее фигуре завидовали многие девушки, «стеснительная» дева отбивалась от хулигана.

– Не лезь и не мечтай! Отдыхай, мальчик! А то сейчас этой щеткой скальп сниму!

– Караул! Скальп снимают! – шутливо заорал Колька, но строгая Нина Федоровна одним мановением правой конечности остановила зарвавшегося ловеласа.

– Злобное насекомое! – прошептал Тосе Колька так, чтобы не слышала Нина Федоровна.

– Озабоченный кобель! Великовозрастный дебил! – отпарировала Тося и шепотом добавила глубокое и далекое послание. Затем раскрыла косметичку и стала спокойно подправлять уже густо накрашенные губы.

Не обращая внимания на незлобливые, порой пошловатые перепалки ребят, Нина Федоровна со словами: «Нельзя быть варварами природы», вручила некоторым мешки для мусора. Ребята, смеясь и толкаясь, собирали мусор и делились воспоминаниями о позавчерашнем выпускном вечере.

– Бал для тех, кому за триста, – ворчала Лена. – Лучше бы обыкновенную дискотеку устроили.

– Правда, плясали, как старые «пиплы», – вторила ей ее клевретка Ира.

– А ты, Тоська, показывала высокохудожественный стриптиз! Такое не забыть! Я впадал в ступор от твоей игры частями тела! О камуфляже лица уже и не говорю – негры оторопели бы!

 Сережка Скворцов, не переносивший Тосю, не упускал случая довести ее до белого каления. Худой, взъерошенный, неказистый, имеющий энергичную мимику, он умел так виртуозно играть на скрипке, что казался с ней единым целым.

– Тебя без затей по-русски послать? – на правах подружки ответила ему Ира. – Не разевай челюсти на мою подругу.

– Да-а-а, тетки, вы на выпускном жгли по полной! – не унимался Сережка. – Понты, стреляющие глазки и платье «а-ля павлин».

– Вот гамадрил! Сейчас ты у меня отхватишь! – Тося схватила попавшуюся под руки палку.

– Брейк, ребята! Автобус идет. – Виктор Иванович сложил последние рюкзаки возле дороги.

Старенький школьный автобус не спеша двигался по мосту через довольно широкую и глубокую реку Суйфун возле длинного села Раздольное.

– На этом мосту, ребята, – сдавленным голосом произнесла Нина Федоровна, – в 1962 году автобус «Владивосток – Барабаш» упал в реку. Погибли 64 человека. Дело было первого октября, и в автобусе находилось много студентов, которые только поступили в институты и техникумы, и после обычной в те времена месячной отработки в колхозе и небольшого отдыха дома возвращались во Владивосток, чтобы начать учиться. А я жила тогда в Барабаше, и тоже должна была возвращаться на учебу в этом автобусе. Но опоздала и поехала на следующем. Когда подъехали, автобус был уже поднят из воды, и из него начали вытаскивать людей. До сих пор в глазах и ушах стоит ужас и плач людей в автобусе, лежащий на земле чемодан и на нем тело маленького ребенка.

Она вздохнула и покачала головой. До сих пор весело переговаривающиеся ребята замолчали.

– Земля им пухом. Вечная память, – произнес кто-то, и до самого Владивостока в автобусе было тихо.

Любаша и Любчик сидели рядом и держались за руки.

– Хотелось бы знать, что у Бога намечено про нас, – тихо произнесла Люба – И заодно, для чего вообще нужна жизнь. И почему люди умирают так неожиданно и жестоко?

– Мир жестокий. Это знают даже не рожденные еще дети. – Любчик сжал ее руку. – Если с тобой бы что-нибудь случилось, я никогда не забыл бы тебя. Всегда тосковал бы.

– И я, – тихо произнесла Люба. – Наверное, мы только игрушки в руках Создателя этого мира.

– Мы с тобой всегда будем в выигрыше у жизни, потому что будем стараться и изо всех сил искать ключи к нашему успеху.

– Ага. Только пока у нас дефицит всего и слабые материальные возможности, – засмеялась Люба.

– Ничего. Тупизм – это для тупых, а мы с тобой не тупые. Так что вперед и только вперед!

– Ты постоянно думаешь о бизнесе, – ласково улыбнулась она.

– Пока есть запал, хочу как можно быстрее разбогатеть и не влачить жалкое существование. Можно, конечно, всю жизнь горбатиться за копейки, наживая брюшко, лысину и тупой взгляд, но я не хочу.

Легкая задумчивость овладела Любой. Она смотрела в окно автобуса на подмигивающий вечерними огнями город, на слепящие пучки света от встречных машин. Незаметно мысли переключились на их отношения. Она вспоминала их сегодняшнее утро, волшебный рассвет и алую зарю, одухотворение утренней природы. Ей было и сладостно и больно одновременно от мысли, что беззаботное время учебы, оставившее глубокий след в душе и сердце, уже позади.

Впереди снова учеба и много, много работы. И дни, полные оптимизма и предвкушения всяческой необычности, пора романтики и жарких признаний. Они решили учиться заочно и сразу начать работать, чтобы, мобилизуя таланты и силы, как можно скорее обрести благополучие и удачу.

Это был их совместный осмысленный выбор. Им придется надолго забыть об имеющихся у них талантах к музыке, танцам и прочим интересным вещам, и в поте лица создавать успешную карьеру в бизнесе.

– И любовь, – подумала она и посмотрела на Любомира. – Которая началась с самого детства.

Как ей нравилась его уверенность и энергичность, его планы и их будущее свершение! И их полное взаимопонимание во всех вопросах касательно будущего.

О любви, как и обо всей жизни, не все можно сказать словами. У большей части одноклассников искра в душе пока не вспыхнула. Девичьи мечты о счастье оставались только мечтами. А она всегда боялась неосторожным словом спугнуть свое счастье, ведь Любчик нравился не только ей. Зловредная Тоська только и мечтала поссорить их.

Но школа окончена, старт во взрослую жизнь состоялся, и скоро они разойдутся в разные стороны, чтобы ковать в одиночку или с помощью родителей свое будущее. Если кто и имеет уникальные таланты, то и они растворятся в погоне за хотя бы относительным благосостоянием, такова правда жизни в глубинке России.

Юные, красивые, талантливые, сидели рядышком Любаша и Любчик, еще не зная толком ни истину жизни, ни истину смерти. Мозг и души рвались в будущее. С выражением восторга и радости бытия смотрели они на мир. С надеждой на силу духа и собственную храбрость перед будущими испытаниями, желанием вырваться из любящих родительских тенет, с распахнутой миру душой, окрыленные счастьем совместного планирования жизни, воинственным настроением, со звонким гимном любви в сердцах. Надеясь, что в результате тяжелого труда создадут все свое, тряслись они в стареньком школьном автобусе. И не было другой такой счастливой и уверенной в себе пары в этом необъятно мире надежд и страхов, радостей и бед.

 2

Далее ее воспоминания стали расплывчатыми, она стала тревожно и расстроенно оглядываться на кусты и деревья в том месте, из-за которого должны были вот-вот появиться странные и жестокие обитатели уссурийской тайги.

Жаркая полуденная тишина уже спала, когда из-за деревьев показались четыре мужских фигуры: три маленьких, как гномы, китайца и здоровый, как бык, мужик по имени Василий. Разгоряченные и обливающиеся потом, они несли тяжелые рюкзаки.

Подойдя к домику, путники устало опустили рюкзаки на землю. Китайцы просто попадали на траву от усталости. Василий свалил на землю оба огромных рюкзака, которые нес впереди и сзади, и сел на бревно, повелительно протянув к Любе ноги в сапогах.

После многих побоев и насилия она уже усвоила правила своего немыслимого плена и знала, что если откажется подчиниться своему господину, будет снова избита. Поэтому молча опустилась на колени перед ним и стала снимать с него сапоги.

– Когда-нибудь ты попадешь в ад, а я буду смотреть из рая, как издеваются над тобой. Так же, как ты сейчас издеваешься надо мной, – только и могла своими мыслями и пожеланиями всяческого зла она мстить ему. Потому что он владел ее телом, и только телом, но ее душа и мысли не принадлежали ему. И мысли эти были только об одном: как убежать из этого ада.

– Иди в баню, – приказал он ей после того, как сапоги были сняты. Она так увлеклась мысленными проклятиями в его сторону, что отзвуки его слов доносились до нее, как из тумана. Он встал и оттолкнул ее от себя. Она неловко покачнулась на коленях и, пытаясь задержаться, упала назад.

Тот час же до нее донеслись слова по-китайски, произносимые старым китайцем, который не упускал случая поиздеваться над ней.

Язвительная улыбка искривила его старые тонкие губы. Живописного лексикона китайцев она не понимала, поэтому, проглотив бурю негодования в душе, поднялась и, зная, что в бане Василий пробудет несколько часов, вошла в домик за едой для него. Потом, покорно опустив голову, вошла в баню.

Василий уже разделся догола и ждал ее, сидя в огромной, неизвестно как оказавшейся здесь, старой жестяной ржавой ванне с теплой водой, в которой не позволял мыться больше никому.

– Разденься и вымой меня, – приказал он ей. – Да шевелись! – добавил он, посмотрев на нее глубоким волчьим взглядом. Люба разделась и начала мыть его тело рогожной мочалкой и хозяйственным мылом. После трехдневного перехода от него воняло так, что ей приходилось сдерживать дыхание.

Чем дальше она мыла его, тем сильнее он возбуждался, заставляя ее особенно тщательно мыть себя в тех местах, до которых порядочная женщина не позволяет себе дотрагиваться даже у мужа.

Наконец он был вымыт и уселся за еду. Наевшись, отрыгнул и с засветившимися от похоти глазами подошел к ней. Она сидела голая на лавке и печально смотрела в пол.

– Не смотри по-телячьи, – произнес он приказным тоном. – Твое дело лежать и терпеть столько, сколько захочу.

Он долго мучил ее, доставляя ей боль в интимных местах. Люба молча плакала и иногда стонала, что вызывало у него еще большее удовлетворение. Она уже поняла, что попала в руки к жестокому маньяку, и терпела, надеясь выжить и убежать от своего мучителя.

Наконец он полностью удовлетворил себя.

– Я давно понял, какая ты гибкая, – сказал он ей напоследок. – Становишься совсем умной, видно, жить хочешь. Еще месяц, будешь у меня, как шелковая, быстро излечишься от любви к прошлой жизни. Бойся меня каждый день, если хочешь прожить подольше. Запомни: от меня никуда не денешься, и убежать не удастся. Что пожелаю, то и будешь делать. Тебе это самой скоро понравится, про боль забудешь и начнешь прогибаться, как сука. Я долго возиться с тобой не буду, не угодишь – приведу другую. Не только тебя одну твой мужик сюда спровадил за большие деньги. Были здесь и другие, все в земле лежат. Так что не надейся, никто и тебя не оставит живой. – Он открыл дверь бани и вышел голым.

Люба села на лавку и, закрыв лицо руками, тихо зарыдала. От того, что все ее тело болело после его насилия, от того, что она будет терпеть и эту боль, и это насилие до тех пор, пока не надоест ему. Потом он убьет ее, как убил ту, которая была здесь в плену до нее.

Она вспомнила, как он привел ее сюда после трехдневного перехода по тайге. Когда он втолкнул ее в избушку, Люба увидела измученную женщину, которая сидела на цепи. На этой самой цепи, на которой сейчас сидит она, Люба.

Женщина, увидев ее, закричала от ужаса, поняв, что ее конец пришел. Василий сорвал с нее цепь и сразу нацепил на Любу. Затем схватил за волосы женщину и поволок к порогу.

– Я Вера Конева из Владивостока! – закричала женщина. – Передай….

Больше она ничего не успела сказать. Она жутко кричала до тех пор, пока ее крик не оборвался где-то за домом. Люба была в таком ужасе, что упала, потеряв сознание.

Она очнулась от того, что ее облили холодной водой. Василий больно пнул ее и приказал встать.

– Будешь обслуживать меня и их, – сказал он. – Будешь жить до тех пор, пока будешь стараться. Потом, когда надоешь мне, убью тебя.

Люба вся тряслась от ужаса, в голове у нее мутилось.

– Отпустите меня, прошу вас, – она уже в сотый раз просила его, как просила его отпустить ее по дороге сюда. Но он с помощью кулаков быстро и доходчиво показал ей ее место.       Потом были боль и слезы от жестокого и унизительного изнасилования, причем двое из китайцев находились здесь же в избушке, спокойно созерцая действо. Старый китаец похотливо улыбался, облизывая тонкие губы.

Это были ее первые шаги в непередаваемый кошмар, когда она реально осознала, что попала в ад.

Люба встала с лавки и, набрав воды в старое ржавое ведро, облила себя с ног до головы. Ей хотелось отмыть свое измученное и обесчещенное насилием тело.

Вымывшись, она вышла из бани. На улице было уже темно, но большая круглая луна хорошо освещала молочным светом все вокруг. Через оконце избушки она видела, что света от свечи нет. Значит, все спят. Она слышала громкий храп Василия и была рада, что он больше не потревожит ее до утра. Во всяком случае, надеялась, что он не проснется среди ночи и, сходив в туалет, разбудит ее и заставит лечь на его топчан. Он был здоров, как жеребец, страшный в злобе и неистовый зверь в сексе. Садизм в быту, садизм в сексе…. Просто неуемный, неукротимый бесконечный секс с красными от возбуждения глазами…. Она же вся дрожала от одной мысли, что он снова начнет насиловать ее, жестоко и больно.

Люба тихо вошла в избушку и заползла в свой угол за печкой размером с место для собаки. Скрючившись, улеглась на подстилку из старого ватника и накрылась таким же старым дырявым ватником. Это все, что она имела здесь, и все, на что имела право: залезть в свой угол и заснуть, пока ее хозяин спит, громко храпя. И, как любая собака жестокого хозяина, она ненавидела его и желала ему смерти. Как можно скорее!

В темном уголке своего жилища она всегда, прежде, чем заснуть, вспоминала тот мир, покой и уют маминого дома, запахи еды и цветов на подоконниках.

Утром, чуть рассвело, она почувствовала, как он молча тянет ее за цепь к себе на постель. Громко сопя и рыча от наслаждения, он овладел ею, затем встал и, с хрустом потянувшись и громко пукнув, вышел из избушки. Китайцы тоже проснулись и начали одеваться. Люба растопила печь, поставила большой алюминиевый с помятыми боками чайник и стала готовить нехитрый завтрак. Наскоро испекла лепешки и заварила китайскую лапшу.

Вошел третий китаец, вернее, китайчонок, такой он был молодой и худой. Он жил в отдельном домике рядом с избушкой, куда вход Любе был запрещен, и приходил только за едой или по какому-либо делу. Все остальное время он находился в своем домике, и что он там делал, она не знала. Только видела, как Василий и китайцы периодически приносили из леса вязанки каких-то трав и еще что-то в мешках, иногда весьма увесистое. Старый китаец часто кричал на него по-китайски и иногда даже бил по щекам и пинал ногой.

 Китайчонок молча сносил издевательства, и видно было, что он старается как можно меньше показываться на глаза. Третий китаец, молодой парень, почти всегда молчал. Люба поняла, что он почти не знает русского языка. Говорили китайцы обычно на своем языке. Люба заметила, что Василий тоже иногда общается с ними на китайском, но

помогает себе жестикуляцией.

 Она закончила готовить завтрак, когда услышала тоненькое меканье за дверями избушки. Выглянув в небольшое оконце, увидела, что Василий принес маленького олененка. Мать олененка, небольшая, очевидно, молодая еще олениха, тоже пришла и стояла недалеко в кустах, тревожно дрожа и периодически голосом подзывая к себе олененка. Привязав за ногу олененка, Василий стал точить нож. Олененок жалобно мекал, словно плакал, предчувствуя свою смерть, и просился к маме. Люба оторвалась от окна и, сжав губы и роняя слезы от ненависти, бессилия и отчаяния, стала собирать для стирки рубахи.

Вскоре Василий крикнул, чтобы она вышла с миской и водой. Олененок был уже зарезан. Люба посмотрела на печально стоящую в кустах олениху. Из ее огромных прекрасных глаз скатились две самые настоящие человеческие слезы. Василий крикнул и замахнулся на нее. Она не побежала испуганно, а, вздрогнув и опустив голову, побрела в лес. Люба молча смотрела и старалась не реагировать.

Вскоре мясо было сварено, и мужчины уселись за еду. Василий ел жадно, помогая себе ножом, так как вилок у них не было. Наевшись, все разбрелись по своим делам. Люба ушла в баню и стала стирать рубахи. Это была ее единственная отдушина, но и ее прервало появление Василия.

– Завтра уйдем на три дня, тогда достираешь. А сейчас затопи баню и приготовься. Я буду долго играть с тобой.

– Нельзя ли хоть на время снять цепь. У меня рана на шее, – тихо произнесла Люба и просительно посмотрела на него. Он подошел к ней и, взяв за ошейник, сильным жестом придавил ее к полу.

– Запомни до тех пор, пока жива: ты – не человек. Ты – животное, собака, сука. Ты должна молча подчиняться и всегда иметь опущенные глаза. И я буду обращаться с тобой соответственно. Знай свое собачье место Будешь рыпаться – посажу не на цепь, а на кол. Он отшвырнул ее от себя и вышел.

Утром, чуть свет, они, взяв с собой испеченные Любой лепешки и запеченное на костре мясо олененка, ушли. Перед уходом Василий запер на замок в стоящем отдаленно сарайчике топоры и большие ножи, оставив ей только небольшой ножичек.