Брошенец

– Ну, это разве что перед смертью, – скупо улыбнулся он. – Наверное, потому что не знаю, где и когда умру, поэтому и заговорил.

– Никто из нас не знает. И что там, за Вратами, тоже. А ты что думаешь о Боге?

– Матерью не была заложена во мне вера с рождения. Я не знаю Бога, никогда не видел его, но думаю, что если бы он на самом деле существовал, он не допустил бы того зла, которое творится на земле. Сколько людей спрашивают, почему они так мучаются и умирают! Но ведь хотят жить в этих муках до старости и боятся смерти.

– А ты своей не боишься?

– Нет. Я знаю свой конец.

– Но они тоже люди, и у них свой страх, боль, характер, нервы. Каждый человек приходит на землю только раз, и все хотят жить.

– Ага, и мучиться на этой земле. Разве это жизнь, когда ты каждую минуту боишься за себя и детей? Боишься голода, войны, насильников и убийц. Боишься дома, на улице, в магазине. Страх сидит в глубине души всех людей. Страх и жадность! Ненавижу этот мир! Моя воля, я бы улетел куда-нибудь на другую планету. Когда-то я читал Библию, но мало что понял. Только то, что каждый человек несет свой крест.

Он приблизился к ней и взял ее за руку.

– Теперь понесем крест вместе. Я тебя никому не отдам. Ты образована, у тебя есть вкус. У меня сила и решительность защищать тебя. Мы – идеальная пара.

– Ты считаешь это справедливым? – спросила она. Но он не ответил на ее вопрос.

– Еще немного, и мы с тобой покинем это место и даже эту страну, потому что эта страна дураков мне давно опротивела.

– Ты ее просто не знаешь, – сказала она, и ее губы дрогнули. Казалось, она вот-вот заплачет. – Наверное, это одна из немногих стран, где еще существуют честь, добро и совесть.

– Я не знаю, я никогда этого не видел и никогда в своей жизни не слушал, чтобы кто-нибудь говорил об этом.

– Тебе нужно освободить свое сердце от ненависти и просто жить со всеми. Тогда увидишь. Думаю, что тебе для начала нужно посмотреть на мир не через призму жестокости и отторжения, а по-другому. Тогда и само собой появится желание жить иначе. Я однажды прочитала выражение, которое мне очень понравилось. «Даже если человек погряз в грехах, у него всегда остается возможность повернуться лицом к Богу». Считаю, что это как раз о тебе.

– Твои слова словно вонзают мне раскаленную стрелу в самое сердце, – произнес он тоном, выражающим одновременно желчь и грусть. – Боюсь, что после нашего разговора мой реальный мир перестанет существовать, потому что в моей душе уже нарастает желание изменить к нему отношение.

– Как бы ты хотел изменить его?

– Наверное, более жизнеутверждающе. Я очень надеюсь, что с твоей помощью смогу склеить свое разбитое в кровь еще в детстве сердце. И что ты поможешь мне вернуться к личной жизни, сможешь принять меня и полюбить таким, какой я есть. Хотя с тобой я, пожалуй, изменюсь коренным образом.

– Тебе нужно научиться доверять этому миру и людям.

– Ну да, ты уже додоверялась! В этом мире никто не сделает для тебя что-нибудь просто так.

– Мой бывший – редкое исключение. У меня есть несколько друзей, и это более, чем прекрасные люди. Мы с ними как члены большой семьи. Я уважаю их и они отвечают мне тем же. Окружать себя только хорошими людьми, совершать только хорошие поступки, отталкивать от себя подлых, фальшивых и жестоких. И тогда жизнь сама постепенно начнет меняться к лучшему. Мне кажется, что это и есть мерило настоящих ценностей. Тогда можно будет есть мороженое и радоваться каждому дню, – засмеялась она и вдруг положила свою ладонь на его руку.

– Люди всегда о чем-то мечтают, но редко из этих мечтаний сбывается в нашей реальности.

Ее белая ладошка по сравнению с его большой загорелой кистью с толстыми от тяжелого физического труда жилами казалась такой маленькой, как у ребенка. Да и сама она, невысокая и хрупкая, по сравнению с ним казалась подростком.

– Ты просто не пробовал быть добрым, а доброта – она такая, может свернуть горы, а жизнелюбие творить чудеса.

Василий несколько минут молчал после ее последних слов, потом задумчиво произнес.

– Я добрый только к природе, потому что только здесь, в тайге, я научился наслаждаться жизнью такой, какая она есть на сегодня. Только здесь я оценил значимость каждого мгновения жизни. Я получил стойкую прививку от людей и закрыл свою дверь от них на семь замков. И ни разу не пожалел об этом.

– Ты не задумывался о том, что каждый совершенный тобою поступок что-то несет людям? Не пытался сделать что-то для людей, не ожидая благодарности?

– Мне нет дела до людей. Я слишком натерпелся от них еще в детстве. И с самого детства от всей души всегда желал скрыться от своих мучителей. Я люблю быть один, и мой девиз: не врывайся туда, где ты не нужен и тебя не ждут. И я на этом стою. Я привык верить своей силе больше, чем мозгам.

– А я? – вдруг спросила она и сама испугалась того, что поймала его на словах.

– Решила поймать меня за язык? Ну, что ж, пользуйся тем, что сегодня я искренен, как никогда, – улыбнулся он, покачав головой. – Ты совершенно неожиданным образом вмешалась в мою жизнь и все перевернула. На безликом и уродливом фоне толпы, в которой я находился, ты засияла непонятным мне светом. Даже в самом безумном моем воображении я не мог бы представить себе такого поворота судьбы. У каждого в жизни бывает последний шанс, и теперь я знаю, что этот – мой последний. Теперь я очень жалею о том, что сразу не распознал ту, которую нужно с нежностью любить, а не медленно убивать в угоду ее мужу-подлецу, выполняя заказ этого идиота. Теперь я убил бы его, а не тебя. Здесь были красивее и пышнее тебя, но именно ты запала мне в душу.

Знаешь, я, родившись под несчастливой звездой, не знал раньше, что такое счастье, просто жил, просто существовал, выживал. Теперь каждый день удивляюсь, что она есть, эта сто раз прочитанная в книгах любовь, и будущее безо всего, что было раньше, оказывается, возможно. Я не привык к любви, я не знаю ее, и изо всех сил хотел задушить в себе это непонятное мне чувство, но оно упорно прорастало. И вот я теперь такой, каким ты меня видишь. Когда ты попала сюда, я сразу почувствовал, что что-то не так со мной, как обычно. Стараясь подавить в себе нечто непонятное мне, я издевался над тобой больше, чем над другими. Я понимал, что противен тебе, и это вызывало во мне просто бешенство.

Чем больше я издевался над тобой, чем больше ты страдала, тем больше ты ненавидела меня. А я чувствовал, что не просто подвожу тебя под убийство, а хочу тебя все больше. Я злился на себя, на тебя, и не знал, что делать с этим чувством. Кризис наступил, когда ты заболела. Я дотрагивался до твоего горячего лба, и впервые в жизни во мне проснулась жалость, простая человеческая жалость, ничем не замутненная, искренняя и настоящая. Я смотрел на твое пышущее жаром лицо и слушал твое бессвязное бормотание. Я сидел возле тебя, повторяя твое имя, и в душе появлялся непонятный самому свет, все больше с каждым днем.

Когда я шел в баню, мне хотелось в очередной раз схватить твое тело, сжать его и насиловать до тех пор, пока хватит сил, пока ты от мук не потеряешь сознание. Непонятное мне бешенство душило меня. Но вдруг уперся взглядом в два слова, которые ты, решив повеситься, нацарапала на стекле: «Люба умерла». Как будто послание с того света от моей Любы, и предупреждение: «Не убивай ее, это ОНА». Но я еще не верил.

Понимаешь, я знаю, как срывать людям головы, но не знаю, что такое любовь, счастье, хорошая музыка, домашняя еда, семейные праздники, новогодняя елка и пасхальное яйцо. И теперь, когда мы решили прожить эти два дня, как любящие муж и жена, я понял, что любовь заставляет сердце петь.

Никогда я не был так счастлив! Теперь мне хочется просто жить, никому не делая зла, хочется нормальных человеческих чувств, и жизни нормальной, чтобы дом, жена, пацаненок чтобы бегал. Разве я многого хочу? Ни власти, ни денег, но обычной жизни, чтобы работать для семьи, ласкать жену по ночам, строить дом. Я вообще-то мечтаю развести сад возле своего домика и буду выращивать цветы. Представь себе, что я очень люблю фрукты и цветы. И я вообще мечтатель, такой себе Остап Бендер, – засмеялся он.

– Это так не сочетается с твоим ремеслом.

– Я знаю. Только не знаю, что во мне проснулось. Это что-то новое, яркое, и я не хочу это потерять. Мне кажется, что мне теперь все на свете по плечу. Я приложу все силы, чтобы мы вместе выбрались из тайги. Я устал от одиночества, от китайцев, от этой страны, даже от тайги. И хочу найти место на земле, где мог бы жить только с тобой, жить по-другому, спокойно посвящая себя будничным делам, не так, как раньше. Чтобы мы не считали минусы и плюсы друг друга, понимали друг друга с полуслова. Тогда станут возможными многие чудеса событий обычной жизни.

– Чтобы начать жить по-другому, нужно многое поменять внутри себя.

– Что?

– Нужно постараться смотреть на мир другими глазами.

– Какими?

– Без зла.

– Смотреть на мир без зла, который и сам зло? А ты какими глазами смотришь на свое положение?

– Грустными.

– Ненавидишь меня?

– Возможно, жалею. Мне грустно, что ты мог быть другим. Ты можешь… – Но он не дал ей сказать.

– Я работаю, как ишак, не зная усталости, и каждый день рискую погибнуть или быть схваченным! – резко сказал он. – И у меня серьезные причины, чтобы скрываться в тайге.

Кто я? Покорная жертва обстоятельств? Или все-таки человек, борющийся с проклятыми поворотами судьбы? Что меня сюда загнало, если не то общество, в котором ты живешь? И чем в тайге я должен зарабатывать себе на жизнь? Я зарабатываю тем, на что у меня есть возможность. А что до тех, кого заказали – это не ко мне.

– Это противоестественно – убивать людей, – тихо сказала она. – У каждого человека только одна жизнь. Только одна! И душа его – целый океан!

– Да уж, печальное философское утверждение. Ну, что ж, ты хотя бы говоришь правду в глаза. Я слушаю твои доводы, и они мне нравятся. Поэтому имею надежду, что не ударишь в спину, – примирительно сказал он.

Но она, поняв бесплодность попытки доказать ему, убедившись еще раз в его безразличии к ее проблеме и ее судьбе, и что бесполезно молить его о сострадании к себе и ее детям, замолчала.

– Я понял, что у нас все будет по-прежнему, – устало сказал он после долгого молчания.

– Нет, все уже не будет так, – тоже устало отозвалась она. – Ты познал любовь и сам не заметил, как сильно ты изменился.

– А ты? Ты изменилась?

– Возможно, но я…. Наверное, у меня тоже что-то изменилось в душе. Я стала многое понимать. Во всяком случае, поняла, что жизнь быстротечна от минуты к минуте, и нужно ценить ее и не плакать от каждой мелочи.

– А любовь? Любовь мою к тебе ты понимаешь?

– Понимаю. Но ответить пока нечем.

Он схватил ее и сжал в руках.

– Понимаешь, я полюбил тебя больше, чем жизнь! Я жить без тебя не могу! – Он почти заорал на нее. – А ему ты не нужна, и детей он вырастит, денег у него хватит, а матери и так умирать. Пусть у них все будет хорошо, но только подальше от тебя! Ты думаешь, что у меня только мощное тело? Я раньше тоже так думал, но оказалось, что у меня тоже есть сердце! И оно тоже тоскует и болит!

Василий вскочил и, взяв ее за руку, стал спускаться с ней с сопки к домикам.

Люба решила, что все начнется сначала, но вечером он, как всегда, усадил ее к себе на колени перед горящей печуркой и крепко прижал к себе.

– Ну вот, наша первая семейная ссора состоялась, – произнес он и улыбнулся.

– Скорее это был разговор о жизни, любви, человеческих страстях, об уколах человеческой жизни, о душе и природе, – сказала она.

– Я знаю только, что люблю тебя больше жизни. Вот и вся моя правда. Я, серийный убийца, сошел с ума и влюбился, как мальчишка! Посмотри на меня! Ты мой ангел, моя любимая, и моя последняя надежда!

Он обнял ее, нежно прижал к себе и поцеловал.

– Никогда бы я не подумал, что со мной такое может быть! Я знаю, что меня в любой момент могут арестовать, осудить, убить. Но сейчас я счастлив! Счастлив безмерно! И ты, прошу тебя, в этот последний наш семейный вечер забудь обо всем, даже если ты утратила вкус любви. Нам дано всего два дня, чтобы любить друг друга, и я хочу в полной мере насладиться твоей взаимностью.

– Три. Три дня, – тихо произнесла она. – Пусть будет завтра еще один день. – И вдруг заплакала, отвернувшись и закусив губу.

– Ты очень дорога мне, – тихо и грустно сказал он.

– Ты тоже, – вдруг сказала она. – Но нужно еще, чтобы сердце пело, как у тебя. Я полюбила твое тело, оно лучшее, что я когда-либо знала. Я могу наслаждаться с тобой часами, днями, но души у нас несовместимы.

– Нет, нет! – Он схватил ее на руки и носил на руках по комнате. – Ты с ума меня сведешь! Я так не могу! Моя любовь к тебе перехлестывает все, мое сознание и мое все! Я огромный мужик без рода и племени, без образования и культурных манер, жестокий убийца и сексуальный маньяк, преклоняюсь перед тобой и прошу прощения за то зло и боль, что нанес тебе. Завтра я могу погибнуть, но сегодня….

Василий поставил ее на пол, встал на колени и обнял ее. И она оказалась почти равной с ним по росту. – Сегодня я у твоих ног! Хотя ты не зовешь, а я прошусь! С тобой мне рай, которому ад равносилен! – произнес он так горячо и с такой мольбой, что у добросердечной Любы при воспоминании его рассказа о несчастном детстве слезы хлынули рекой.

Она долго плакала у него на коленях, прижавшись к его груди, а ночью отдалась ему сама, нежно и сладко. Ее руки и губы говорили без слов, он почти незаметно направлял и воспламенял ее страсть, и эта ночь, вознесшая их на вершину экстаза и дивных ощущений, была еще прекраснее прежней, и пролетела так быстро, что они не успели даже в полной мере насладиться друг другом.

После ночи взаимных ласк убийца и его потенциальная жертва спали, обнявшись, и никто не знал их тайны. И где она, истина, в которой от ненависти до любви, от здравого смысла до сумасшествия, от убийства до раскаяния, от жизни до смерти всего лишь один шаг?

Солнце всходило, яркое майское солнце, освещая Божьим светом находящиеся в отдалении могилы в лесу, где безвестно захоронены безвинно замученные этим убийцей жертвы, такие же женщины, в недобрый час прогневавшие своих близких. Матери, жены, тещи, падчерицы, бизнеследи, которых кто-то любит и ждет. Лежали плохие и хорошие, умные и не очень, но изо всех последних сил боровшиеся за свою жизнь и сгоревшие в этой борьбе.

Зло и Добро гуляли по свету, ненавидя и проклиная друг друга. Зло желало денег и зла, Добро нежности и добра. Зло просило жертв, Добро счастья….

Любовь неожиданная, нежеланная, необъяснимая…. И жизнь, несправедливая, мучительная и прекрасная…. Наша Жизнь!

 8.

– Вот он, секрет власти женщины над мужчиной! Эти три дня были для меня временем жутких раздумий и переломом всего, – произнес Василий, улыбаясь, когда они позавтракали. – То, что родилось в моей душе за эти дни, настойчиво хочет жить. Действительно, когда любишь, ощущаешь жизнь. Я получил, как козырную карту, шанс начать все сначала с тобой. С тобой – и точка. И я молю Бога, если он есть, чтобы на земле было больше таких женщин, как ты, и меньше таких мужчин, как я.

Они сидели рядышком на бревне, и он обнимал ее за плечи. Как муж и жена, прожившие много лет и сейчас неспешно обсуждающие бытовые проблемы, у которых в жизни до сих пор все шло неспешно своим чередом. Его взгляд излучал тепло и спокойствие, уверенность в завтрашнем дне и мир в душе.

Гуй позвал его, и он встал и пошел в его сторону. Люба смотрела ему в спину. И вдруг словно что-то, наконец, ударило в сердце. Она увидела в нем мужчину, своего мужчину, великолепно сложенного, смелого, сильного и… любимого? Или ей это только показалось?

Когда он вернулся, ее взгляд уже спрятался за ширмой постоянного страха.

– Ну, вот, завтра и уходим, – весело произнес он. – Надеюсь, что это наш последний переход, и документы готовы и ждут нас. Это потребует лишнего труда и денег, но главное будет сделано. Тогда через неделю вперед, к новым берегам. И, если все пойдет благополучно, то скоро будем радоваться жизни, позволять себе маленькие слабости, шутить и даже танцевать. В общем, полноценно жить. Я работоспособен, умен, имею огромный потенциал и хочу нормальной жизни. Это для меня огромный стимул, и я буду изо всех сил стремиться создать на новом месте свой спокойный и уютный мир, – с чувством произнес он. – Весной хорошо начать что-то новое, и я хочу начать все с нуля.

Состояние эйфории не покидало его весь день. Кровь гуляла в нем, он был взбудоражен.

После ужина он попросил ее выйти, а остальных оставил для разговора.

– Если этот план не удастся, второй такой возможности не будет, – услышала она писклявый голос Гуя. Чтобы не вызвать подозрений, Люба отошла от двери и села на бревно, зная, что их постоянные споры недостойны ее внимания.

Сегодня, как никогда, она вспоминала своих детей и чувствовала глубокую вину перед ними. Бедные ее девочки уже, наверное, и не надеются еще раз увидеть маму. А она здесь развела игры про любовь.

– Шлюха! – тихо воскликнула она и ударила кулаком по бревну. Ей хотелось сказать ему, как она хочет домой, но она боялась, что минута, когда она скажет ему о своем желании уйти, станет для нее последней.

– Вряд ли мне представится такая возможность. Надежды на побег, очевидно, нет, и быть не могло, – с горечью подумала она. Ей придется подождать, когда они уйдут за границу, и цепь с нее будет снята. Тогда она сможет убежать и найти русское консульство. Но на это потребуется уйма времени, а ее дети не могут ждать столько.

Эта мысль приходила ей в голову и раньше. Она уже обдумала этот вопрос и составила свой план. Не смотря на то, что отношение к ней Василия изменилось коренным образом, она по-прежнему испытывала в глубине души животный страх, как только он начинал сердиться. И от жизни в этом глухом углу, где ее периодически оставляли одну на цепи. Где она вздрагивала от каждого шороха, и криком казался даже ее шепот. Она, в отличие от Василия, устала, считая, что сутки в тайге – это сутки за трое.

И хотя Василий говорил, что для него это свобода, она по-прежнему считала себя в тюрьме. Ошейник с цепью был на ней всякий раз, когда существовала угроза побега.

– Господи, если я не вернусь домой, сотвори в моих девочках чистые сердца и светлые помыслы! А мне помоги попасть к ним как можно скорее! Я так соскучилась по моей обычной жизни, по людям! Нет, я не нуждаюсь в окружении толпы, но я хочу быть с теми, кто мне дорог более всего. И еще хочу отомстить всем «козлам», предающим свои семьи! И главному из них! Ничего, что на шее у меня существенный недостаток: ошейник с цепью! Рано или поздно, но я доберусь до тебя, мерзкий ублюдок!

 При воспоминании о Любомире она зло сжала губы и продолжала шептать проклятия в его сторону.

– А если я вдруг не смогу уйти от него, когда мы уйдем отсюда? Не смогу по той причине, что не захочу? Ведь я все больше привязываюсь к нему, испытываю сладкую дрожь при воспоминании о ласках и уже жду следующей ночи. И сегодня мне совсем не хочется, чтобы завтра он снова ушел на несколько дней. Ночью он даже не напоминает того монстра, который мучил меня всю зиму. А его сиротское детство? Его жизнь, полная независимых от него обстоятельств и лишений? Разве он не заслуживает прощения? Во всяком случае, от меня?

– Остаться с тобой – значит предать детей. Если бы твоя мать не предала тебя, твоя жизнь не превратилась бы в череду тюрем. Я не могу принять твой образ жизни, ты не можешь принять мой. Ты любишь мое тело, но не признаешь мою душу.

Люба вздохнула и, окончательно запутавшись в мыслях, стала бездумно смотреть на неизвестную ей желтую птичку, сидящую на тоненькой ветке ближайшего куста и выводившую короткие нежные рулады.

Из избушки доносились гневные визгливые вопли Гуя из русско-китайского суржика с большой порцией ненормативной лексики. Мужчины о чем-то яростно спорили. Она не знала, каковы были их планы накануне, и не знала, о чем спор, это ее не касалось.

– Сделай милость, заткнись! – услышала она повелительный голос Василия, и Гуй замолчал так же внезапно, как начал ор.

– Пошли, сделаем так, как он велит, – услышала она сердитый голос Гуя. Они с Ли вышли из избушки и удалились в сторону домика Ли. Гуй шел, что-то бурча, но Василий одним взглядом успокоил его.

– Хитрая и умная дрянь этот Гуй, – произнес Василий, подходя к ней. – Этот сумасшедший сукин сын вечно спорит, если дело касается ущемления его выгоды. Причем своим обычным способом, мелко и пошло. Когда меня не было, он тут правил, аки самодержец, теперь не хочет уступить свои позиции. Идем в баню, я хочу помыться перед дорогой. А то волосы, как жесткая щетка.

Они вошли в баню, и она сразу отметила необычный запах. Пахло чем-то очень знакомым, щемящим душу и навевающим неясные воспоминания. Пока он раздевал ее, а он в бане теперь всегда делал это сам, она как-то уж совсем обалденно крутила головой, стараясь уловить этот знакомый милый сердцу запах.

– Я знаю, что чересчур сексуален, но не могу тобой насытиться – прошептал он ей, нежно прижимая ее к себе. – Ты такая маленькая и беззащитная в моих руках, с характером легче пуха, и тебе трудно выдерживать меня, потому что с тобой я – настоящий пожар. Но сегодня у меня для тебя поощрительный приз.

Василий хитро улыбнулся и вдруг вытащил спрятанную в укромном углу настоящую шоколадку «Аленка». Она поняла, откуда шел этот тонкий знакомый с детства аромат, и совсем уж по-детски прижав к себе шоколадку, обняла его и поцеловала в щеку.

– Моя мама в детстве на праздники всегда покупала мне эту шоколадку, – просто произнесла она.

– А ведь где-то есть и моя мама, – вздохнув, произнес он. – Мне бы так хотелось увидеть ее, как она выглядит. Спросить, почему она со мной так поступила. Может, она девчонкой была, залетела и не знала, что делает.

Его голос потеплел, в глазах мелькнула грусть.

– Я бы очень хотел найти ее, но у меня нет такой возможности. Да и незачем ей знать, что ее сын – беглый убийца. Вот такая безысходность! А безысходность – это когда ты уже ничего не можешь изменить, твой выбор сделан кем-то другим.

– Как же мало ласки и тепла ему досталось! Не удивительно, что он такой, – подумала она и вдруг застыла в своих мыслях.

– Думаешь о детях? – спросил он с подозрением. Люба погладила его по руке, желая смягчить ситуацию.

В этот день им не было скучно вдвоем. Как каждый вечер, он держал ее на коленях, сидя перед горящей печкой. Она отламывала от шоколадки маленькие кусочки и клала в рот то себе, то ему, покачивала голыми ногами и вообще вела себя, как девчонка. Он снисходительно улыбался, гладил ее тело, прижимал к своей груди ее голову, грел своими огромными лапищами ее небольшие груди. Судя по тому, как блестели его глаза, ему это нравилось.

Наконец, схватив ее на руки, как перышко, он понес ее в постель. Всю ночь, нежно сжимая ее в своих огромных объятиях, мягко вдавливаясь в нее всем своим существом, хотел лишь одного: вобрать ее в себя всю без остатка и никому! никому на этой земле ее не уступить. Ни детям, ни матери, ни тому обществу, в котором она жила, ни всему миру вообще!

Была ли его любовь плодом его маньячных фантазий, или в его душе проснулось и проросло нечто истинное, идущее от неизвестных его генов и закрытое черными поворотами судьбы, Люба не знала. Закрыв глаза, она просто шла за его порывами, просто отдавалась ему, уже не спрашивая у своего сердца, сознания и порядочности разрешения. Просто любила этот момент своей жизни и его в нем. Словно на этот счет не было сомнений ни у него, ни у нее.

А дальше? Что будет дальше с тобой, Любочка? Где тот горизонт, который ты так хочешь перейти, шепча по ночам имена своих детей? И не знаешь, что он каждую ночь подолгу смотрит на тебя, спящую, и слушает эти имена, запоминая их и уже ненавидя, потому что не хочет, чтобы даже самая мизерная частичка тебя досталась кому-то еще.

Что он хочет от тебя, говоря, что ты будешь не его рабыней, а женой, похожей на рабыню, что будешь подчиняться ему во всем? А он будет владеть тобой так, чтобы ты с трепетом в ожидании ласк ждала его, будет любить тебя каждой клеткой себя. Что ему нужно от тебя? Твое сердце, твоя душа, или только тело? Что ты можешь дать ему? Признайся: только тело. И ты понятия не имеешь, что будет завтра….

Я люблю тебя? Да никогда! Я хочу остаться с тобой? Ни в коем случае! Я наслаждаюсь твоими ласками? О, да, да! И еще раз – ДА!

Дождевые слезы стекли по стеклу оконца. Слезы ее детей? Слезы тоскливо стоящей у ночного окна матери? Слезы беременной Любочки? У каждого из них в этой жизни своя правда. И у нее. И у него. Только Богу известно все, и даже то, что у него самая большая и самая невзаимная любовь к человеку….

Едва рассвело, они встали. Она одевалась, отвернувшись от него, но он подошел к ней и, как обычно перед уходом, вновь нацепил на нее ошейник.