Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

Пригревало солнце, и я неожиданно уснул. Когда открыл глаза, берег был уже очень далеко, меня вместе с дверью течение выносило к середине озера, а оно в ширину, наверное, километров пять или шесть. Глубина же достигала тридцати метров. Впору было испугаться, но я не потерял самообладания. Звать кого-то на помощь было бесполезно – меня бы просто-напросто не услышали, хотя я знал, что звуки на воде распространяются на приличные расстояния. Я осторожно перевернулся на живот и стал грести руками.

Сперва мне показалось, что я приближаюсь к берегу, но это был самообман. Но тут мне повезло. К моему импровизированному плоту вдруг прибился лист фанеры. Я разломил его надвое и получились два довольно широких весла. С их помощью я всё же добрался до берега. Руки настолько устали грести, что напоминали фанеру, которая стала моей спасительницей.

Шурик Воротников

В «церковно-приходской школе» в нашем классе учился Шурик Воротников. Он мечтал стать художником и подавал большие надежды. На уроках занимался тем, что рисовал портреты однокашников или шаржи, главными персонажами которых, конечно же, были учителя.

Шурик учился очень плохо. Он был рассеян, не обращал внимания на окружающую действительность, кроме того, что привлекало его как художника. Однажды в его портфель положили 8-килограммовую гирю, и он унёс её домой, даже не заметив дополнительной тяжести.

В первой четверти у Шурика было, кажется, восемь двоек, во второй – шесть. Вскоре он с нами распрощался. Чашу терпения директора переполнило то, что на своей парте Шурик оставил автограф в виде карикатуры на директора-узурпатора. Ни смыть, ни закрасить этот маленький шедевр не получалось, и парту разломали на дрова.

Череззаборногузадерихин

Когда пришло время Пасхи, многим моим одноклассникам очень хотелось посмотреть на крестный ход, на пасхальное богослужение, но директор школы строго-настрого запретил.

– Священники предупреждены, – сказал он. – Если они кого-то заметят из вас, тот будет строго наказан. Советским школьникам, комсомольцам не подобает участвовать в таких церковных праздниках.

Он, конечно же, приврал. Священники вряд ли бы стали на кого-то доносить – это не в их правилах, хотя из каждого правила существуют, разумеется, исключения. Но, не взирая ни на что, многие из нас собрались у школы поздним вечером накануне Пасхи.

У забора дежурили два милиционера, и это мы не предусмотрели. Впрочем, они то исчезали, то опять появлялись. У Саши Гейдеко были часы, и он засёк время их отлучек. В среднем стражи порядка отсутствовали примерно по 15 минут. Когда они ушли в очередной раз, мы попытались влезть на забор. Но не получилось – он был очень высоким. Я встал на плечи Саши – и только тогда оседлал забор. Это было сделано вовремя: крестный ход уже приближался к церкви.

Но тут внезапно появились милиционеры. Они увидели меня. Саша успел убежать, а я не мог спрыгнуть, так как штаны зацепились за гвоздь.

Блюстители закона подошли поближе.

– Ну что, попался, птенчик, – сказал один из них. – Как твоя фамилия? Давай слезай, поедешь с нами в отделение.

Я не хотел в отделение и отцепился от гвоздя. Но в этот момент один из милиционеров схватил меня за ногу. Я дернулся, и остался без тапочка, в который был обут. Но зато я спрыгнул с забора в кусты сирени, которые росли по другую сторону, и стал недосягаем для стражей порядка. Они подсматривали за мной в щель, но ничего сделать не могли. Я осмелел и прокричал:

– Запомните, моя фамилия – Череззаборногузадерихин.

Впрочем, возникла сразу другая проблема. Нужно было придумать, как незаметно выбраться из церкви. У входа дежурила милиция, а перспектива провести Всенощную среди верующих и молиться, как они, я не мог, поскольку был некрещёным.

Я обследовал кусты, обжёгся крапивой, но нашёл выход. Это был лаз, который прорыли собаки. Он был узкий, но я раскопал его пошире – земля была пополам с песком – и оказался с тыльной стороны храма. Дальше уже путь был свободен. Я обошёл лесом церковь и школу и спокойно свернул к своему дому. Было темно, и никто не заметил, что одна нога у меня босая.

Мама, затеяв уборку, спросила меня, куда делся мой второй тапочек. Я свалил всё на дворового щенка, который обожал ходить по гостям, где его подкармливали. Щенка звали Бром.

– Наверное, Бром утащил, – сказал я.

Тут я нисколько не погрешил против истины. Бром действительно обожал возиться со старой обувью.

Моя татарочка

В нашу дворовую компанию неожиданно влилась Люба. В жилах её текла татарская кровь, и она приехала откуда-то из глубинки. Люба чем-то меня заинтриговала. Глаза у неё были, как две черносливины.

Мы стали встречаться. Бродили по тихим вечерним улицам Ставрополя. Мы целовались, но я понимал, что Люба ещё подросток, и поцелуями всё и ограничивалось. Наверное, мне были просто нужны свободные уши.

Но однажды после очередной нашей прогулки Люба сказала:

– Мама уехала. Мне страшно оставаться ночью одной. Ты не придешь ко мне?

Я понял сразу: никакого намёка на близость эта просьба не содержала. Девочке действительно было страшно. Она обращалась ко мне как к мужчине, как к своему защитнику. Её отец незадолго до этого умер от рака.

– Хорошо, – сказал я.

У меня был ключ от входной двери в свою квартиру. Когда родители уснули, я прокрался босиком в коридор, открыл дверь. До дома Любы было всего сто метров, если даже не меньше.

Я позвонил. Она стояла на пороге в ночной рубашке. Я обнял её, мы постояли так несколько минут, и я на руках отнёс Любу в спальню. Уложил её и сел рядом. Было такое ощущение, что это – моя дочь.

Мы молчали. Не знаю, о чем думала Люба и что она ожидала. Может быть, совсем даже не того, что происходило. Но мне нравилась роль заботливого отца, я вошёл в неё, и даже не собирался что-то в себе переломить.

Я гладил её волосы – чёрные, как смоль. Она была смуглой, фигура её ещё не сформировалась. Мало того, что она была хорошенькой, облик её был несколько необычен даже для такого многонационального города, как Ставрополь.

Горел ночник. Я смотрел на Любу, а она спала. Тихо и безмятежно, и я боялся пошевелиться, чтобы её не разбудить…

Мы встретились спустя много лет. Она была замужем. Пожаловалась:

– Знаешь, у меня сплошные выкидыши.

Она говорила всё это мне, как к отцу, которым я был всего только одну ночь.

«Красный металлист»

Основы рабочей профессии мы постигали на заводе «Красный металлист». Это предприятие было одним из старейших в городе. Здесь выпускалось деревообрабатывающее оборудование, в основном станки: фрезерные, токарные, шлифовальные.

Реформа образования ещё не обрела реальных очертаний, особенно в части производственного обучения. На каждом предприятии оно проводилось по-разному, в зависимости от специфики. На «Красном металлисте» пошли по пути прикрепления ребят к опытным рабочим, дабы они шефствовали над ними. И это было правильно. За год мы с Юрой Орловым уже вполне могли работать самостоятельно на уровне второго, а может быть, даже третьего разряда.

Хомяк

Нас заставили пройти медосмотр, а потом распределили по разным участкам. Нам с Юрой Орловым предстояло стать электросварщиками.

Но помимо приобретения практических навыков, нужно было осваивать и теорию сварки. Её вдалбливал нам мастер производственного обучения, которого мы прозвали Хомяком. Он действительно походил на хомяка – маленький, с пухлыми щеками, с глубоко запавшими глазками-пуговицами.

Он любил рисовать мелом на доске устройство сварочного аппарата, трансформатора, подающего ток, и другие схемы. При этом часто сморкался, доставая из оттопыренных карманов пиджака большой скомканный платок. Похоже, у Хомяка был хронический ринит.

Однажды я незаметно сунул в его оттопыренный карман, где был платок, тряпку, которой стирали с доски. Она была сухая, и мел с неё так и сыпался. Хомяк и бровью не повёл, продолжая свой рассказ о том, какие электроды предназначены для той или иной марки стали. Когда же он высморкался в тряпку, взметнулось облако мела, осыпав лицо Хомяка, как мука мельника.

Кроме нас с Юрой, электросварщиками собирались стать еще десять юнцов из нашей и других школ города. Смеялись долго. Мастер был вне себя. Он захотел найти шутника.

– Всем руки на стол! – скомандовал он.

Команду выполнили, но не так быстро, как хотелось Хомяку. Я скрутил фигу и накрыл её другой ладонью. Когда мастер подошёл ко мне, он понял, кто его обидел.

– Степанов, а почему ты только одну руку показываешь? Значит, рыльце-то в пушку? Немедленно покажи вторую ладонь!

– У нас не армия, – сказал я. – А если вы – фельдфебель, где ваши погоны?

Хомяк схватил мою руку и с силой рванул её вверх. И опешил: ему преподносилась конструкция из трёх пальцев.

Мастер нажаловался директору школы. Тот прочитал мне нотацию. В табеле за четверть мне поставили четвёрку по поведению.

Чернилометание

Обстановка «церковно-приходской» школы была настолько убогой, что не способствовала учебе. Зимой здесь топили печи, воздух был тяжёлый, а если открывали форточки, на следующий же день заболевало сразу несколько человек. Учителя высокой квалификацией не обладали. И мы с Сашей Гейдеко и Борисом Жогиным задумали переход в другую школу. К нам присоединился и Коля Дидин, который хорошо соображал в математике и, как и Борис, уверенно шёл к золотой медали.

Но мы Колю в свою компанию не принимали. Он был со странностями, порой нёс такую ахинею, что это можно было расценить как шизофренический бред. Но тогда никто не подозревал, что болезнь его прогрессирует. Все думали, что Коля просто хочет соригинальничать, выделиться из общей массы своей неординарностью. И постепенно это стало для него настоятельной потребностью.

Новый, 1963 год мы встречали практически всем классом. Было очень тепло даже для Ставрополя. Какие тут ёлки, если снега нет и в помине? Мы ходили в пиджаках. Собрались в чьём-то дворе. Во дворе были врыты в землю большой стол и длинные лавки возле него. На столе появилось вино, но совсем немного. Впрочем, Коле Дидину хватило и небольшой дозы. Он стал буянить, пока его не урезонили Юра Орлов и Павел Будник. Это был первый тревожный сигнал.

Коля перешёл потом вместе с нами в первую школу, получил, как и Борис, золотую медаль, поступил то ли в МИФИ, то ли в МФТИ, но проучился всего один семестр и был отчислен. Его призвали в армию, но спустя месяц комиссовали. А кончил он весьма и весьма печально – умер, приняв смертельную дозу алкоголя.

Но я отвлёкся. Следующим праздником после Нового года было 23 февраля, и мы, посовещавшись, решили устроить мальчишник. Договорились принести вина в школу, у кого, разумеется, найдутся на это деньги.

Мальчишек было в классе мало – что-то порядка двенадцати или тринадцати. Вино принесли не все. Но не все и выпивали. А выпивали мы в ускоренном темпе перед уроком физкультуры. Мы переодевались в спортивную форму в классе, а девочки – в спортзале. В это время, просунув ножку стула в ручку двери, чтобы её никто не открыл, мы и опорожнили принесённые с собой посудины. А потом пошли в спортзал, где побегали, поиграли в волейбол, и нас окончательно развезло. Меня тогда от физкультуры ещё не освобождали.

Мы учились в первую смену, а во вторую смену здесь занимались то ли первоклассники, то ли второклассники. Шариковых ручек тогда ещё не придумали, и они писали обычными перьевыми ручками, макая их в чернильницы. Эти стеклянные чернильницы-непроливашки стояли в ящичке на окне.

И тут снова отличился Коля Дидин. Когда мы пришли из спортзала, чтобы переодеться (после физкультуры было ещё несколько уроков), Коля неожиданно схватил чернильницу и метнул её в печку. Она разбилась, на печке растеклось большое фиолетовое пятно. И пока мы осмысливали это, Коля, который захмелел больше остальных, продолжил своё чернилометание.

Дурной пример заразителен. Как и все, я тоже вложил свою лепту в разрисовку стен. И мы опомнились только тогда, когда все непроливашки были разбиты.

В дверь, закрытую, как обычно, на стул, уже ломились.

– Немедленно откройте! – донёсся до нас голос директора.

Боевой задор сразу исчез. Наступил час расплаты.

– Кто? – первым делом спросил директор, который пришёл в сопровождении учителей-мужчин.

Мы молчали.

– Я спрашиваю, кто зачинщик? – ещё раз повторил директор.

Коля уже спал за партой. Сваливать всю вину на него никто не хотел. И тогда я встал и признался:

– Зачинщик я.

Но тут поднялись Саша Гейдеко и Юра Березин:

– И я! – едва ли не хором произнесли они.

После этого встали и все остальные.

– Мы, – сказал за всех Юра Орлов.

Директор задумался.

– Ладно, – вынес он свой вердикт. – Коль вы такие дружные, завтра приходите с извёсткой и щётками и белите стены. Но если вы ещё учините нечто подобное, пеняйте на себя. Выставлю всех с волчьим билетом.

О малютке и Афанасии Фете

В последний день занятий в девятом классе Саша принёс своего домашнего вина, и мы выпили его на перемене втроём вместе с Борисом.

Был урок литературы с нашим любимым Яковом Марковичем. Саша сидел один и гундел себе под нос:

Знаю я, что ты, малютка,

Лунной ночью не робка:

Я на снеге вижу утром

Легкий оттиск башмачка…

Мы с Борисом играли в подкидного дурака. В парте стоял стакан с вином, в который попала дохлая муха. Условия были такими: тот, кто проиграет, должен этот стакан выпить.

Но мы не доиграли.

– Что это ты шепчешь? – спросил Яков Маркович Сашу.

– Я не шепчу, а пою, – обиделся он.

– И о чём же ты поёшь?

– Не о чём, а о ком, – поправил его наш общий друг. – Я пою о малютке.

– О малютке? – удивился учитель. – Но мы сейчас заканчиваем изучать «Войну и мир» Льва Толстого. Причём тут какая-то малютка?

– Да, вы правы, – согласился Саша. – Про малютку не Толстой, а Фет стихи написал. Тот, который Афанасий Афанасьевич.

– А ты не мог бы прочитать нам это стихотворение? – попросил Яков Маркович.

– Я шепелявлю, – заявил Саша. – Можно, я лучше спою?

Раздался смех. Но Саша сохранял серьёзность.

– Спой, – разрешил Яков Маркович. Он был демократом.

Смеялись уже все, кое-кто хватался за живот.

Саша встал и, подражая оперным певцам, наполовину спел, наполовину продекламировал:

Правда, ночь при свете лунном

Холодна, тиха, ясна;

Правда, ты недаром, друг мой,

Покидаешь ложе сна…

Урок был сорван вконец. Класс развеселился. Кто-то аккомпанировал Саше, барабаня по крышке парты, кто-то пускал бумажные самолётики. И никто не обратил внимания, что дверь в коридор полуоткрыта, а за всем этим наблюдает директор. И нам досталось по первое число. После этого шесть человек из класса забрали свои документы.

ГДЕ НАЙТИ ДЕНЬГИ

Ищу работу

Тем временем наступили летние каникулы. Слава Красильников и Хаким собирались отдохнуть на море. У Славы в Геленджике жила тётка, которая денег за постой не брала

Слава предлагал поехать и мне. Я никогда моря не видел, и, конечно, сердечко засвербило. Но надо было чем-то питаться, потратиться на дорогу. Нужно было примерно 70—80 рублей. Но где их взять? У родителей просить – дело безнадёжное – в семье каждая копейка на счету. А что если самому устроиться на работу? Повкалывать месяц, а потом оттянуться у самого синего в мире.

Но воздушные замки рушились. На работу упорно не принимали. Даже почтальоном. Наверное, потому, что я никогда не врал. Так меня учили. На вопрос, сколько мне лет, отвечал честно: шестнадцать. И тут же получал от ворот поворот.

Кто-то подсказал: сейчас сезон, кладут асфальт, город основательно прокоптился, пропах битумом. Работа неквалифицированная, охотников дышать вредными испарениями немного, может, и возьмут.

Я отправился в ДРСУ. На традиционный вопрос, сколько мне лет, густо покраснев, впервые в жизни соврал:

– Восемнадцать.

Кадровичка подозрительно оглядела меня:

– Больно уж ты субтильный какой-то. Ненароком годков себе не прибавил?

– Я – жилистый, – заверил я её, избегая прямого ответа. И чуть не проговорился. Хотел сказать, что быстрее всех в школе пробегаю стометровку.

После минутной паузы кадровичка сказала так:

– Вот что, парень. Сама я ничего решать не буду. Зачем грех на душу брать? Пусть на тебя бригадир посмотрит. Он – человек уважаемый, всюду вхож, как медный грош, людей насквозь видит. Если даст добро, пройдёшь медосмотр, оформлю, как ты просишь, временно. Но учти: зарплата у дорожников не ахти. Жалеть не будешь?

– А где мне бригадира найти?

– Он работает неподалёку – на улице Пушкина. В бригаде недокомплект – четырёх человек не хватает. Если повезёт – возьмут помощником машиниста асфальтоукладчика. А если нет, придётся асфальт ровнять. Лопату в руках удержишь?

В этом я не был уверен, но сказал, что можно не сомневаться. Только спросил, как бригадира зовут, как к нему обращаться.

– Зовут его Мартынов Богдан Иванович. Мы его за глаза Гетманом кличем. Но не вздумай так его называть – тогда уж прогонит точно. Он у нас суров, с норовом.

Жора и Иван

На улице Пушкина дорогу тщательно утюжил каток, утрамбовывая дорожное полотно. У зелёной бытовки-вагончика на порожке сидели два небритых мужика неопределённого возраста.

– Ждём бугра, – объяснил один из них, постарше. – Сказал, что сейчас занят, смотрины позже устроит.

– Вы тоже на работу устраиваетесь? – спросил я.

Разговорились. Два брата, Жора и Иван, – работали в колхозе. И скотниками на ферме, и овощеводами. Знают, что такое крестьянский труд с малолетства. Но коллективное хозяйство пошло в загиб, бессловесная скотина передохла от бескормицы. Чувствуя, что печальная развязка не за горами, Жора и Иван решили поискать лучшей доли. И сделали ноги. Но их тоже никуда не принимали – не было никакой квалификации. Вдобавок Иван был олигофреном – достаточно было поглядеть на него, чтобы сделать такой вывод: плоское лицо, пустые глаза.

Но зато ростом и силой Создатель его не обидел.

– Он может выполнять любую работу, какую надо, – сказал Жора. – Только ему нужно чаще объяснять, а то он всё забывает. Эти провалы в памяти начались после того, как он упал с крыши сарая и ударился калганом. С тех пор и чудачит.

Как бы в подтверждении этих слов Иван спросил:

– Жора, а зачем мы тут сидим?

– Ты опять всё забыл, дубина? – напустился на него брат. – Я же тебе втолковывал: устраиваемся на работу. И тебе нужно молчать. Что ты скажешь, если бугор о чём-нибудь тебя спросит?

– Я буду молчать, – послушно повторил Иван.

– То-то же. Смотри у меня, не подкачай.

– Я не подкачаю. Ты лучше расскажи о нашей оранжерее.

– Мы не одни, Ваня. Тут ещё один пацан – он тоже о работе думает.

– Ну, и что? Пусть и он послушает.

Жора наклонился ко мне и прошептал:

– Иван без этих рассказов жить не может. Это – наша с ним давняя мечта, не знаю, сбудется она или нет. Но я должен выполнять все прихоти брата, потому что он – мой брат. Он никому не нужен, разве что только мне. Но ладно, Иван ждёт.

– С чего я начинал в прошлый раз? Ты не помнишь? – обратился он к нему.

– С того, что мы заработаем кучу денег.

– Значит, ты, Иван, пятнай тебя, морочишь мне башку, – заключил Жора. – Выходит, ты всё помнишь, а говоришь, что забываешь.

Иван обиделся. Надулся, как мышь на крупу, засунул непослушные руки в карманы штанов неизвестно какого размера и пробурчал:

– Ты же ведь знаешь, Жора, что мне нравится тебя слушать. Рассказывай.

– Ну, ладно. Растопырь уши. Когда мы скопим деньжат, мы сначала заведём теплицу, будем выращивать всякие цветы: розы пионы, астры, хризантемы и гладиолусы. А зимой будем их продавать. И у нас не будет конкурентов.

– И ты разрешишь мне поливать эти цветы.

– Ну, вот, ты же всё знаешь, Ваня. Можно и не продолжать.

– Рассказывай, Жора, рассказывай.

– А потом мы построим оранжерею…

– Расскажи о ней.

– Мы построим её сами. Она будет из стекла, а внутри её – особый климат. Это позволит выращивать здесь диковинные цветы из Африки и даже табак. Будем продавать и пророщенные семена…

– И, в конце концов, вас посадят за спекуляцию. У нас нет частного предпринимательства, – вставил я своё словечко. – Это же ведь чистой воды утопия.

Я не представлял себе, какую реакцию это вызовет. Иван занервничал, блаженную улыбку сменила гримаса гнева. Ещё мгновение – и он сотрёт меня в порошок.

Положение спас Жора.

– Прикуси язычок! – прикрикнул он, обращаясь ко мне. И добавил уже шёпотом: – Иван этого не переживёт.

Слава Богу, что смысл сказанного до здоровяка не дошёл. Он спросил брата:

– Что сказал парень?

– Что нам завидует и хочет к нам наняться, – вдохновенно соврал Жора.

– Это правда?

– Правда. И не волнуйся. Мы с тобой, как рыба с водой.

Но только когда я подтвердил, что это действительно так, Иван успокоился.

А я сделал для себя вывод, что с дебилами нужно вести себя очень осторожно.

Нелюбовь с первого взгляда

У Гетмана, судя по его наколкам, была бурная тюремная биография. Возраст – под пятьдесят, но не скажешь. Обветренное загорелое лицо, жёсткие складки у рта, волевой, резко очерченный подбородок. Прирождённый лидер. Таких всегда побаиваются.

Говорил он отрывисто, словно экономил слова:

– С кого начнём?

– С нас, наверное, – сказал Жора. – Мы первыми сюда пришли.

– И кто вы такие будете?

Жора коротко рассказал.

– Этого недостаточно. Имя, фамилия.

– Жора, то есть Георгий Дутцев.

– А ты? – бугор обратился к Ивану.

Тот молчал, как ему было приказано.

– Это Иван, тоже Дутцев.

– Братья, что ли?

– Братья, – подтвердил Жора. – Мы вместе держимся. Куда иголка, туда и нитка.

– А почему он сам ничего не скажет? Глухонемой?

– Нет. Но он маленько того, молчун, вот и всё…

– Вот только кретинов мне ещё не хватало. Уйдите с глаз моих. Недаром говорят: свяжись с дураком – сам дурак будешь.

– Подожди, – остановил его Жора. – Не гони коней. Он совсем не дурак, всё понимает. Работает за двоих. Недоразвитый только немного. Ему даже группу инвалидности не дают.

– Ну ладно, уболтал, – неожиданно помягчел Гетман. – Мне позарез помощник машиниста асфальтоукладчика нужен. Пойдёшь? Работа несложная, освоишься быстро. Ты, я вижу, мужик с башкой.

– Нет, – не согласился Жора. – Я лучше рядом с Иваном буду. Ему нельзя без присмотра.

– А что он умеет делать? – спросил бугор. – Коровам хвосты крутить?

– Он умет делать всё, что ему велят. Надо только объяснить.

– А чего тут объяснять? Дело нехитрое. Бери лопату или грабли и разравнивай горячий асфальт. Если идёт ремонт, удаляй старое покрытие, заделывай трещины и выбоины. Что касается устройства дренажей, бордюров, кюветов, водоотводных канав и грамотной разуклонки по проекту, то тут всё делается под руководством мастера. Тоже ничего сложного.

– Я ему об этом скажу.

– А почему он сам не спросит?

– Я ему наказал молчать.

Иван открыл, наконец, рот:

– Я буду молчать.

Мартынов рассмеялся, показав золотую фиксу. И обратился к Жоре:

– А чего ты его так расхваливаешь?

– Он – мой брат.

– И поэтому не женился?

– Может, и поэтому, – уклончиво ответил тот.

– Всё, я лишних вопросов не задаю – и так всё ясно. Обоих принимаю. Но учтите: работа адова. На крутом солнцепёке, без респираторов. Нужны выносливость и сила. Это у вас, слава Всевышнему, есть, чего пацан, как мне кажется, напрочь лишён.

Гетман повернулся ко мне:

– А ты чего пришёл?

Я сначала растерялся, но спустя несколько секунд сказал твёрдо:

– Работать хочу.

– Сколько ж тебе годков? Не рано?

– При царе-батюшке и с десяти лет вкалывали.

– То при царе, а я советское трудовое законодательство нарушать не хочу.

– У нас после восьмилетки каждый может что-то для себя выбрать: либо продолжить образование, либо поступить в ПТУ или техникум, либо пойти работать.

– Он ещё и законы знает! – сказал Гетман, похоже, сам себе. – Добро, и тебя возьму, чтобы телегу не накатал, но учти: гонять буду, как сидорову козу. Как бы не пожалел потом. Завтра и выходи на работу.

– А медосмотр?

– Сказано тебе – выходи. Без медосмотра обойдёшься.

– А мы? – спросил Жора.

– И вы тоже.

Мы уже собрались уходить, но Гетман вспомнил, что забыл спросить, как меня зовут.

Я назвал себя. А бригадир подвёл итог: