Первый узбек: Канувшие в вечность

Шейбанихан начал изменять систему управления, я лишь смиренно следовал его путём. Именно он точно поделил по примеру Саманидов всё управление в государстве на даргах* и диван*. Даргахом управлял он сам. В него входили гарем, зорабхона и всё то, что составляло удобства и утехи жизни хана во время отдыха. Мой отец занимался лишь гаремом.

– Султан Абдулла! Когда тебе надоест воевать и заниматься государственными делами, ты поймёшь, что самое приятное место на свете это гарем. Там играет музыка, прелестные девушки танцуют и поют, некоторые услаждают мой слух стихами. В гареме моя душа отдыхает, а тело получает неземное удовольствие. – Глаза моего отца и верховного правителя Бухары становились масляными, он прикрывал их веками и погружался в созерцание своего внутреннего мира.

Видимо, он настолько многообразен, что мой отец, великий хан Искандер, забывался и начинал посапывать, предаваясь мечтам и молитвам. Он никогда не задумывался, сколько средств уходит на его любимую игрушку. Когда я попытался посоветоваться с ним по поводу зорабханы* и других административных улучшений, он лишь махнул рукой «Делай, как знаешь».

Мои приближённые, это те, кого я не допускал до серьёзных должностей и дел, частенько за моей спиной говорили, что я отобрал у законного султана власть. Но не объявляю себя единственным правителем лишь из уважения к нему. Смешнее я ничего в жизни не слышал! Кто, когда и где отказывается от власти из уважения к правителю, пусть даже отцу?

Получается, что меня никто из двоюродных братьев и их сыновей не уважает, если до сих пор мечтают сбросить с трона? Вплоть до того, что нанимают отравителей и убийц! В подлунном мире нет ни одного короля и царя, хана или султана, кто бы избежал столько покушений, сколько Всевышний позволил избежать мне? Лишь тщательно отрегулированная система охраны, руководимая Зульфикаром, позволяет надеяться на мою счастливую старость.

Во время чилли жизнь замирает. Лишь те, от кого зависит наше пропитание, работают, но стараются делать всё в ночное время. Особая ответственность ложится на мирабов*. Не будь людей, поливающих поля, сады и огороды водой из протекающих каналов и арыков, от голода вымрет всё государство. Не понадобится ни Таваккул, ни кто-либо ещё.

Вся система водоснабжения, строительства и её поддержания в надлежащем состоянии носит название «илм ал-хайал», я же использую западное слово ирригация. Оно сложное, но полнее отражает эту систему. Лишь некоторые наши города располагаются в долинах рек, все остальные отстроены на берегах каналов. Например, Ташкент, невдалеке от которого окопался Таваккул, питают каналы Бозсу и Салар, отведённые от Чирчика.

Множество каналов, арыков, вододелителей, плотин, хаузов*, сардоб* и снегохранилищ были возведены в глубокой древности. Потомкам оставалось лишь тщательно следить за их исправностью. Поэтому у нас есть такая повинность – бегар*. Люди, независимо от того, ремесленники они, купцы, мелкие торговцы или дехкане, обязаны две недели отработать на бегаре. Чаще всего, это очистка арыков от мусора, веток, листьев и их углубление. Иногда это строительство дворцов, мечетей, крепостных стен и многого другого.

Редко беки, эмиры или чиновники нанимают народ на строительство всех этих сооружений, чаще всего используют бесплатный и крайне некачаственный труд людей, призванных через жарчи*. Я до сих пор с отвращением взираю на крепостную стену Бухары…

Только по течению реки Заравшан располагаются два десятка отводных каналов и около семисот плотин, выстроенных уступами. Они дают возможность сеять пшеницу, рис и ячмень, сажать плодовые деревья и виноградники, разводить домашнюю птицу и выращивать цветы.

Постепенно курпача* подо мной пропитывается потом. За ночь я просыпаюсь и засыпаю несколько раз, меняя курпачи и подушки. Проснуться просто, а вот заснуть тяжело. Тут же в голову лезут разные мысли, иногда довольно глупые и несуразные. Так и сейчас – жара медленно заползает в моё укрытие. В дни молитвенного бдения мы с Зульфикаром видимся намного реже, чем всегда. Ни у кого нет желания воевать, плести интриги, подсылать ко мне убийц или сочинять гадости про окружающих для собственного удовольствия. Лишь охранная сотня, несмотря на разморённое состояние, несёт службу и старается уберечь своего хана от возможных происков врагов. Я бы не стал заниматься этим во время чилли, тут мозги могут свариться, не успев додумать все детали очередной каверзы.

Я не очень много ем, но во время чилли аппетит пропадает совсем. Нариман категорически запрещает в это время пить кумыс, он с пеной у рта настаивает на горячем зелёном чае! Как можно в такую жару пить чай?

– Великий хан! Если вы пьёте холодный кумыс, то разница ощущений между вашим драгоценным нутром и внешней оболочкой достигает небывалой величины и вы начинаете обильно потеть. С потом из вашего бесценного тела выходят так необходимые организму соли! Но если вы будете пить горячий чай, совсем немного, лишь орошая язык и гортань, то такого разброса не будет. Вы будете меньше потеть и терять ценные ресурсы.

Всё я понимаю. Но, как ребёнок, не могу удержаться. Так и сейчас, стоило отхлебнуть пол пиалы кумыса, так я просто умылся солёным потом. Абдул-Кадыр, стоя на пороге чилля хоны укоризненно смотрит на меня, держа в руках поднос с чайником и пиалами. Он получил от табиба строгое указание, но не может его выполнить. Я и сам не могу понять, как он не даст мне кумыса? Он тоже теряется, оказавшись между двух огней. Но я могу его наказать, а вот Нариман не сможет!

Кроме дехкан, поливающих поля и огороды, сейчас работают лишь купцы-торговцы, для них нет ни чилли, ни мороза, ни разбойников, ни трудностей бездорожья. Для облегчения их необходимого труда и многочисленных передвижений я приказал строить дороги, сардобы и мосты. Они у меня вызывали восторг и умиление. Я видел старые каменные мосты, построенные сотни лет назад. Видел деревянные, навесные, сплетённые из верёвок и хвороста, чудом соединяющие два утёса и висящие над ущельями…

Одним из монументальных сооружений был водораспределительный мост на Заравшане близ Кермине. Это был второй грандиозный мост, построенный Али. Если первый через Кашка-Дарью мост опирался на четырнадцать арок и в длину составлял чуть больше ста пятидесяти кари, то мост возле Кермине был длиной двести тридцать кари и опирался на двадцать две арки. Он был сооружён в 988 году хиджры. Эти мосты были настолько массивны и величественны, что я не сомневаюсь – они простоят сотни лет. Эти сооружения приносят огромную пользу.

В то время, когда я намеревался строить мосты, у меня была очень напряжённая борьба с Баба-ханом. Тогда же я смог окончательно захватить Ферганскую долину. Всё свалилось в одно огромное горе – в год строительства моста через Кашка-Дарью я потерял своего горячо любимого отца! Он был не таким правителем, как все остальные. Он никогда не передавал меня своим есаулам, он часто разговаривал со мной. Именно благодаря его участию и благородному отношению я и смог не только укрепить государство, но и обильно украсить его многообразными нововведениями.

Исмаил ибн Тахир ибн Махмуд, замеченный мною ещё во время строительства первого крытого рынка много знал о строительстве каменных арочных мостов. Когда они с Али и Ульмасом объединили свои таланты и возможности, то возведение титанических многоарочных сооружений не стало неподъёмной ношей в их работе. Оказывается в Иране много рек и ещё больше мостов. Соединились опыт Исмаила и мастерство моего придворного архитектора. Рассчитал проект и стоимость сооружений Ульмас.

Я сжалился над Абдул-Кадыром и приказал принести утреннюю еду. Куда бы мне её потом спрятать, чтобы дастурханчи и табиб не заметили, что я совсем перестал кушать? Я хочу сырых овощей и фруктов. Я с удовольствием ем огурцы, редис. Я знаю, что это не совсем красиво, но я умираю от удовольствия, когда поедаю чеснок. Чеснок в плове люблю до самозабвения. И молодой чеснок всегда на моём столе. Не так давно я заметил, что съедая головку чеснока, я терзаю желудок. Сегодня я сделаю перерыв. Тем более что потом изо рта страшно воняет. И уже не чесноком, а какой-то затхлой гадостью!

Славяне едят много чеснока. Иногда от Марьям разит тухлятиной и меня начинает тошнить. Неужели Хамид ничего не чувствует? Как-то я спросил:

– Марьям, ты всегда обильно кушаешь. Но почему ты потребляешь много чеснока? Он что, придаёт аппетит или он настолько тебе нравится? У меня от него тяжесть в желудке…

– Великий хан! На Руси из острых приправ лишь чеснок. Я так к нему привыкла, что даже множество пряностей и приятных приправ местной кухни меня пока не смогли отучить от чеснока. Я постараюсь его больше не есть. Я понимаю, что запах от него гнусный…

Достаточно редко я вкушаю пищу в одиночестве. Но чилля это то время, когда я никого не хочу возле себя видеть. Мало того, что я сам обливаюсь потом, но видеть возле себя влажные и истекающие влагой людей я не хочу. Особенно за едой.

Я похрустел огурцом, попробовал на зуб редиску. Отщипнул лепёшку. Ого, сегодня лепёшка какая-то особенная. Я не заметил, как съел её всю и поискал глазами – где вторая? У нас никогда одну лепёшку, один огурец или одно яблоко на дастархан не кладут. Вторая лепёшка оправилась за первой.

– Абдул-Кадыр, кто сегодня пёк лепёшки? Отныне только этот человек будет печь их для меня. Передай ему золотой таньга. Я доволен.

Ещё больше был доволен дастурханчи. Его помощник через несколько мгновений вернулся с коренастым джигитом. У того были странно огромные руки. При виде меня он тут же рухнул на колени. О Всевышний, как мне их всех отучить от этого кувыркания? Думаю, что никак, поскольку мой сын выстраивает из коленопреклонённых подданных Балха огромные площади. Вот народ и не хочет привыкать к хорошему. Зачем, если лет через пять-шесть они все встанут на колени? Шайтан с ним, пусть стоит на коленях.

– Джигит, у тебя очень вкусные лепёшки. Как тебя зовут, и давно ли ты находишься в ханской кухне?

– Великий хан, светоч лазурного неба! Я нахожусь на ханской кухне вот уже семь лет. Бакавулбаши Фатхулла-оглы доверил мне незабываемую честь – испечь для великого хана утреннюю лепёшку. Зовут меня Юлдаш. Мой отец, дед, прадед и все остальные мужчины нашей семьи пекли лепёшки.

– А теперь скажи, Юлдаш, что ты добавил в тесто?

– Ничего, великий хан. Ничего. В замесе мука, соль, сахар, коровье масло и отстоянная кипячёная тёплая вода. Ещё закваска. Но я месил тесто так долго, как мог. Я месил его с перерывами с вечерней молитвы до утренней. Простите, но если вы сядете на эту лепёшку своим драгоценным телом, то она не испортится, и через мгновение примет ту форму, которую я ей придал. – Я не стал садиться на лепёшку, но сжал кусочек в кулаке и через некоторое время отпустил. Чудо! Кусочек распрямился и принял прежнюю форму.

– Абдул-Кадыр. Отныне лепёшки для моего дастархана будет печь Юлдаш. Дайте ему в помощь двух человек, а то он без сна умрёт…

Приятное утро привело меня в благодушное настроение. Но ненадолго. Работа, кроме мирабов и лепёшечников, дехкан и ремесленников никогда не закончится у хана. Как бы я не хотел закрыться в чилля-хоне и ничего не делать, государственные дела за меня никто не сделает. Вот и Зульфикар показался на пороге моего убежища, да не один, а в сопровождении трёх серых чекменей. Одного я знаю в лицо, это Алишер. Два другие безликие, молчаливые и крепкие джигиты. Они уже приходили неделю назад.

Это их посылал Зульфикар за седобородым стариком. Он заподозрил незнакомца в отравлении Кара-Касыма и убийстве мальчишки Авлода. История, рассказанная о поисках старика, была грустной, в некоторых местах смешной, но по сути трагической.

Назим и Углом получили от своего наиба Зульфикар-ака указание скрытно найти и привезти правдами и неправдами белобородого старика в Бухару. Зульфикар хорошо знал своих людей, эти двое выросли на его глазах из тщедушных забитых сирот, потерявших родителей и росших в семье угрюмого неряшливого кожемяки. У того своих детей было немало, а тут ещё притащились из Джизака дети его сестры. Их дом разорил Баба-хан. Мать с отцом были убиты, старшая сестра замордована до смерти его великими батырами. Мальчишки, побираясь в дороге, еле добрались до Бухары, поскольку джизакские родственники отца тоже были убиты или взяты в плен. Деваться братьям было некуда.

Дядюшка совсем не обрадовался их появлению. Мальчишкам было не больше семи – восьми лет, делать они ничего толком не умели, а вот ели каждый день. Работа кожемяки была тяжёлой и очень грязной. Отмокающие кожи воняли, их надо было чистить прокисшей мочой и калом, мять, менять воду, опять чистить. Все кожемяки жили на берегу Заравшана, намного ниже по течению, чем стоял город. Амаки делал простую кожу из шкур не забитых, а павших животных. Та шла на чорики*, убогие, ничем не украшенные свободные калоши без каблуков на толстой подошве.

Мальчишки своими слабыми руками должны были мять кожи, втирать в них жир, чтобы те стали мягче. Но самой тяжёлой работой было удаление со шкуры шерсти. Это была работа не для детей. Став немного постарше братья решили убежать от своего добренького дядюшки, но проболтавшись на базаре неделю, вернулись домой. Голодные и измученные. Амаки воспользовался случаем и выгнал их взашей. Сами виноваты. Тут хоть кусок лепёшки, вдоволь сырой воды и тонкая курпача ночью, а на улице ничего. Бухарские закоулки и тупики заполняли нищие, воры, грабители и бездомные.

Они пытались побираться, но им никто не подавал, их гоняли сами нищие. Мальчики пытались стать тащишками, но уж очень они были тщедушными. Братья долго бродили по базарам неприкаянными, голодными и оборванными, пока с ними не произошла почти сказочная история.

Толкаясь на базаре и надеясь, что кому-то понадобиться поднести товар до дома за кусок лепёшки, они заметили, что возле одного справно одетого старичка образовалась куча-мала из десяти-пятнадцати полуголых орущих мальчишек. Братья давно приметили их на базаре, это были мелкие воришки. Сделав кучу-малу, они посылали самого ловкого вывернуть пояс у любопытного зеваки. Быть воришками братьям не хотелось. Однажды они видели, как четырём взрослым ворам отрубают кисти рук. С руками-то жизни нет, а без рук совсем пропадёшь.

Из кучи шевелящихся и вопящих тел выполз подросток и мелким бесом попытался улепетнуть в сторону узенькой улочки. Назим заметил, как тот воришка сунул за пазуху маленький кожаный мешочек. Он дал подножку незадачливому вору, но лезть к нему за пазуху не стал, а закричал во всё горло:

– Амаки, ваш мешочек у него за пазухой!

Старичок резво подскочил к лежащему на спине мальчишке. Но успел лишь вытащить свой мешочек – воришка вскочил на ноги и удрал. За ним помчалась вся ватага. Пробегая мимо братьев, один прокричал:

– Ещё раз увижу на базаре – прирежу. – Старичок, вцепившись в обретённый мешочек обоими руками, с недоверием смотрел на оборванных братьев.

– Ваши друзья убежали, а вас бросили. Я сейчас стражников позову, и вам отрубят руки.

– Амаки, мы не воры. Мы спасли ваш мешочек с деньгами, а вы нас хотите лишить рук. За что? Мы ничего плохого не сделали. Или вам жаль медного фельса двум бедным сиротам на лепёшку? Мы уже два дня ничего не ели.

– Много вас таких, сиротиночек. Приведу я вас домой, а ночью придут ваши друзья и всю семью перережут…

Братья поняли, что старичок ничем им не поможет, даже благодарить не хочет. У младшего, Углома, покатились слёзы. От голода и от страха за свои руки он сел в пыль и закрыв голову руками, зарыдал. Старший крепился, а старичок проскрипел:

– Скажите спасибо, что я стражников не зову. И нечего реветь, лучше бы родителям помогали.

За ними наблюдала пожилая женщина с огромной корзиной, укрытой чистой тряпицей. Она раза два видела этих мальчишек и не заметила, чтобы они воровали. Да, попрошайничали, но всегда предлагали помощь – поднести, убрать, последить…

Она подошла к старику и властно бросила:

– Ты жадный и бесчестный человек. – Потом повернулась к братьям. – Берите корзину. Да смотрите, не уроните.

Старик смешался, нелепо замахал руками и нырнул в гущу народа, бродящего по базару. Корзина, подхваченная мальцами, была не тяжёлой, из неё доносилось попискивание. Ребята вслед за дородной женщиной дошли до Арка. От страха у обоих задрожали руки. Они были уверены, что именно в Арке их лишат не только рук, но и жизни. Всё обошлось. Женщина, проходя мимо стражников, стоящих на дальних хозяйственных воротах, указала на братьев и весело крикнула:

–Новые цыплята на птичьем дворе будут пшено клевать… – стражники засмеялись, пропуская их внутрь.

Кундуз-апа была птичницей, она откармливала цыплят к ханскому столу. Назим и Углом поняли, что теперь они не помрут с голоду и не станут ворами или каракчи*. Они научились ухаживать за мелкой живностью, вовремя наполнять поилки, кормить крохотных цыплят рублеными яйцами, давать творог или катык. Подросших цыпок кормили сваренным пшеном, смешанным с измельчённой травой. Её надо было выискивать по берегам арыков и каналов Бухары, а потом меленько рубить острой тяпкой. На кухне нужно было собирать очистки от репы, моркови, других овощей и фруктов, тщательно мыть их и измельчать.

Когда цыплятам было по три луны и весили они по муту, то их надо было забивать и относить на кухню. Там их ощипывали, потрошили и готовили разные вкусные блюда. Мальчишкам так полюбились цыплята, что никогда не смотрели, как Курбан-ака отрубает им головы. Курятину братья в рот не брали, даже если были очень голодные.

Жили братья там же, где неженатые скотники и птичники. На заднем, хозяйственном дворе Арка располагаясь длинная мазанка. Запах помёта от птичника не доходил до нежных ноздрей великого хана и его приближённых эмиров. Так бы и доросли нищие братья до должности птичника от мальчишек на побегушках, но всё в руках Всевышнего. На птичник повадилась забегать толстая и наглая крыса со своим многочисленным прожорливым выводком. Они не столько душили и жрали цыплят, сколько пугали их. Пуганые цыплята плохо росли, и мясо их было совсем невкусным.

Братья долго ломали голову, как избавиться от этой напасти, а затем придумали ловушку для крыс. Они соорудили нечто такое, что повеселило всех птичников и окончательно изменило жизнь сирот. Ловушка была похожа на домик, под крышей которого в тонкой сетке была подвешена приманка – только что вылупившийся пищащий цыплёнок. Добраться до лакомства крыса могла по дощечке, но та не закреплялась, а свободно висела над капканом. Своим весом крыса открывала ловушку и падала в неё, так и не полакомившись испуганным желторотым цыплёнком. Это изобретение до того прославило мальчишек, что на них пришёл посмотреть сам кукельдаш хана Зульфикар-ака. Он посмотрел на ловушку, на мальчишек и забрал их с собой. Кундуз-апа долго молилась в этот день:

– Слава Аллаху, я не ошиблась! Всевышний направлял меня в тот горестный день и дал мне возможность совершить благородный поступок. Теперь эти дети станут опорой и защитой нашего великого хана. Может, когда-нибудь братья вспомнят меня и смогут отблагодарить. Но мне ничего не нужно. – Одинокая вдова иногда приводила беспризорных детей на птичник, но лишь эти надолго задержались, а затем остались в Арке. Остальные быстро учились приворовывать или ленились. Таких с позором выгоняли.

Зульфикар «увидел» Назима и Углома. Они не часто стояли возле ханской спальни или кабинета, редко сопровождали великого хана в его походах. Чаще всего они сидели и изобретали ловушки, капканы, западни и схроны, в которые попадали враги великого правителя. Они, как и все в ханской сотне хорошо стреляли из ружья, мушкета, лука, владели саблей, неплохо дрались, но лучше всего придумывали западни.

Именно поэтому по следам седобородого благообразного старичка отправились изобретательные каламушларни кирувчи*. Среди соратников по-другому братьев не называли. Все знали, что они могут выследить и поймать любого затаившегося хоть зверя, хоть человека. Хоть самого искусного вора.

В Джизак братья попали спустя пять дней. Они передвигались не по горным ущельям, указанным пенджикенскими мальчишками, справедливо решив, что трое человек не станут на горных кручах ломать ноги себе и своим коням. Поэтому вернулись вниз по течению Заравшана и в первом же селении на пути в Джизак в придорожной чайхане рассказали грустную историю ссоры своего отца со стареньким и любимым бобо.

Глупая ссора произошла на пустом месте: бобо хотел, чтобы братья, то есть они, женились на внучках его давнего друга, а его сын не хотел этого, поскольку договорился о женитьбе сыновей со своими друзьями. Старик долго тряс своей белой бородой, но упрямый наследник не уступал. Тогда бобо, рассердившись, покинул дом и оправился к своей дочери в Джизак. С собой он взял двух слуг, чтобы в пути не ограбили и не убили лихие каракчи.

– Мы следуем за ним из самого Самарканда. Но почему-то наш бобо делает петли на своём пути, вроде зайца… Мы же его любим и согласны жениться хоть на дочерях шайтана, лишь бы дедушка вернулся домой. – Утирая призрачные слёзы, самозабвенно врали братья.

Чайханщик долго выспрашивал о привычках бобо, видимо не хотел выдать понравившегося человека незнакомым людям. Не зря Зульфикар полдня провёл с детворой Пенджикента, те много интересного рассказали ему: как старик пьёт чай, как закидывает насвай* под язык, как моет руки. Как кричит на своих слуг, как их лупит. Самое главное, во что был одет и сколько у него денег. Братья, перебивая друг друга, сетовали на то, что денег у бобо совсем нет. Что слуги его скоро бросят, а может и ограбят. Чайханщик уверенно возразил:

– Всё вы говорите верно, но деньги у вашего бобо есть, и их много. Поэтому его слуги не обижаются на тычки и удары его ещё крепкой руки. Но он не говорил, что едет из Самарканда, он говорил, что родом из Ургута. И едет по торговой надобности. Я не мог в это поверить, поклажи с собой у них немного, товара никакого нет.

– Не может быть! Наш бобо никогда никого не обманывал. Может быть это другой, похожий на него человек! – изобразил искреннее недоверие Назим. Он закатил глаза и продолжил. – Неужели мы потеряли нашего любимого дедушку, горе нам, горе!

Передвигаясь от одного убогого поселения к другому более унылому, братья точно шли по следу «своего» бобо. Их история обрастала точными приметами старика, услышанными в предыдущей кишлачной чайхане.

Джизак их встретил огромной крепостью. Та была не меньше бухарского Арка и окружена роскошными арчами, густо растущими по склонам невысоких гор. Потратив почти день, братья отыскали следы своего бобо, но лишь следы. Недолго пробыв в Джизаке, занимая одну из лучших комнат в караван-сарае, он рассказывал всем и каждому о скорой смерти Абдуллахана.

Потом старик внезапно исчез. Люди на базарах говорили, что его схватили «серые чекмени» бухарского хана, и никакой он не дедушка двум джигитам, а подлый шпион Таваккула.

Братья, используя скудные сведения, бросились в сторону Ташкента и на полпути к нему нагнали неуловимого отравителя. Кудрат, с одним из охранников, чего-то дожидался в убогой чайхане. Ютился в крохотной комнатке над чадящей кухней и кувшинами пил запрещённое вино. Из бессвязных сетований старика на жизнь братья поняли, что одного охранника он отправил к Таваккулу и смиренно ожидал участи за то, что не отравил до конца бухарского хана. Об этом он случайно узнал в Джизаке от проходивших в сторону Оша купцов. В очередной раз заведя разговор о кончине хана, шпион наткнулся на насмешки погонщиков:

– А кого это мы видели, выезжая из Бухары? Тень великого хана? Что-то эта тень была слишком резвая. Она долго разговаривала с караванбаши, а потом одарила его пятью золотыми таньга* за сведения о китайских товарах. – Погонщики ещё долго смеялись над стариком. Именно из-за странных сведений он сбежал из Джизака и теперь ждал скорой расправы, не решаясь явиться на глаза султану Таваккулу.

Смекнув, в чём дело, братья притворились посланниками кипчакского султана. Язык кипчаков каждый воин сотни знал как свой родной. Кудрат-ака, как про себя называли его ханские нукеры, уставившись на мнимых посланников воспалёнными красными глазами и смердя гнусными винными парами, уверял джигитов, что он чудесно справился с поручением. Ненавистный Абдулла умер. Но как-то так получилось, что хан воскрес, Кудрат-ака объяснить этого чуда великим батырам не может.

– Я и мальчишку прикончил. Никто не догадается, куда ведут следы отравителя. Абдулла испустил дух, он заснул вечным сном в жутких мучениях, он загнулся! – Раскрыв пошире глаза и припав к кувшину с вином, старик заорал: – Он сдох! Сдох, я знаю! От яда, подмешанного в курт, нет противоядия…

С этими словам старик откинулся на спину и захрапел. Рядом давно спал его стражник. Два дня братья неустанно плели двойную махаффу* с прорезями для толстых ремней. Ими братья собирались закрепить своих пленников на время дороги. Братья поили старика и его охранника вином с мёдом, разведённым в нём кокнаром*. Кормили сладостями, позволявшими скрыть противный вкус зелья.