Не смотри назад

Умереть, наверное, было бы проще. Исчезнуть, раствориться в темноте, забыть боль и холод. Но я жила, и каждый вздох напоминал об этом, каждым острым ощущением возвращая меня в реальность. Снаружи кожа горела огнем, а внутри меня при этом пробивал дикий озноб, такой сильный, что зубы стучали сами собой. Холод, который я испытала, лежа на бетонном полу подвала, словно проник в самую глубину, под кожу, обволок мышцы ледяными цепями, парализуя движения. Казалось, он сковал не только тело, но и волю, оставив меня лишь оболочкой, существующей в мире боли.

Существовать в бесконечном круговороте боли

Последние часы моей жизни пронеслись перед глазами, как хаотичные вспышки, отрывки картин, мелькающие перед внутренним взором. Все смешалось: лица, крики, боль – все это было настолько неясным, что я не могла сложить их в одну историю. Я пыталась вспомнить, как оказалась здесь, но сознание бунтовало, отказывалось возвращаться в этот кошмар. Каждый раз, как я пыталась сосредоточиться, боль накатывала волнами, стирая все, что могло напоминать о событиях прошлого.

Сил не было даже на то, чтобы размышлять. Оставалось только одно – выживать в этот момент. Существовать в бесконечном круговороте боли, усталости и отчаяния. Я не могла думать о будущем или о том, что будет дальше. Вся моя реальность сжалась до одного мгновения, наполненного болью, где прошлое и будущее теряли значение. Все, что оставалось, – это холод и слабый огонь жизни, который еще тлел где-то глубоко внутри.

Рядом трещал костер, его тепло с трудом пробивалось сквозь густую пелену холода, едва касаясь моего озябшего тела, но даже это слабое тепло казалось спасением. Хотя оно не могло согреть меня полностью, оно было единственным, что напоминало о жизни.

Вокруг витал отвратительный запах – смесь гари и зловония, словно я находилась на свалке, где все гниет и разлагается. Этот удушающий смрад забивал легкие, делая каждый вдох мучительным. С каждой секундой он становился все невыносимее, добавляя еще один слой к отчаянию, которое и без того поглощало меня целиком. В этом запахе было что-то разлагающее, словно сама реальность рядом со мной умирала, гнила, как и я.

Я медленно открыла глаза и огляделась, насколько это было возможно. Подо мной лежал грязный матрас, настолько изношенный, что, казалось, он прожил тысячу чужих жизней до того, как оказался здесь. На мне была старая рваная фуфайка, пропитанная потом и пылью. Меня охватило чувство брезгливости, но смешанное с легким ощущением благодарности – как бы там ни было, сейчас я была в меньшей опасности, чем в том ужасном подвале. Это давало мне шанс. Шанс набраться сил, чтобы снова начать бороться за свою жизнь.

“Эй! Проснись! Открой глаза! Хватит уже спать!” – знакомый голос Ланы прорвался в мою голову, как будто кто-то резко включил свет в темной комнате. Эти слова были словно спасательный круг, вырвавший меня из глубин забытья.

Лана… Моя Лана. Она снова здесь, со мной. На мгновение сердце сжалось в радости от ее возвращения. Но затем накатила пустота, а следом за ней – страх. Лану я помню. Кажется, помню. Но кто я? Как меня зовут?

Последние обрывки воспоминаний всплыли в голове, как рваные фрагменты фильма: как я тащилась по полу, как залезала в мешок, прикинувшись мертвой. Потом ступеньки… Боль. Острая, пронизывающая боль, когда голова ударялась о каждую ступеньку. Меня волокли за ноги. Это ощущение я никогда не забуду. Но что было до этого?

Вспышка. Записка. В ней говорилось, что я – Алиса. Значит, меня зовут Алиса? Или это имя подложили специально? Как я вообще оказалась в том подвале? Они ждали, что я умру, но не стали убивать сами. Почему? Это не похоже на действия профессиональных убийц.

Голос Ланы снова зазвучал в моей голове, пронзительный, настойчивый: “Давай же, сестренка. Думай, вспоминай! Кто-то запер тебя там. Кто-то заказал твою смерть. Кому это было нужно?”

Я напрягла все силы, чтобы что-то вспомнить, чтобы пробиться сквозь пелену в голове, но после всего пережитого, память была как разбитое зеркало. Все воспоминания разбегались на мелкие осколки, оставляя меня в мучительном вакууме. Боль в голове становилась невыносимой, словно кто-то тисками сжимал мой череп. От этого я громко застонала, не в силах сдержаться.

Конечно, вот вариант с более насыщенным и литературным стилем:

– Очнулась, значит? Сильно жить хочешь, видно. Подружек твоих крысы уже доедают, а ты, похоже, счастливый билет вытянула, – раздался резкий, словно удар, голос, разрывая темноту вокруг меня. Его слова обжигали, словно ледяной ветер, но осознание того, что я еще жива, промелькнуло в голове, как слабая искра.

Я попыталась ответить, но горло пересохло, и голос вышел совсем чужим, слабым и хриплым:

– Где я? – слова едва сорвались с губ, и тут же меня накрыло волной удушающего кашля, словно огонь прошел по внутренностям, сжигая их изнутри. Каждое движение отзывалось болью, и я чувствовала, как все внутри сжимается в болезненной судороге.

– Где? Ха! – его смех был сухим, безжалостным. – На свалке городской, девочка. Тут таких, как ты, много бывает. Давай, выкладывай, кто ты и откуда. Почему в мешке тебя сюда привезли? Я, конечно, бомж, но мужик правильный. Вижу ложь – сразу сдаю по назначению… куда следует.

Я закрыла глаза, стараясь хоть как-то собрать мысли, но голова была пустой, словно там просто не осталось ничего. Воспоминания бились о края сознания, но не могли проникнуть внутрь. Что ответить? Что сказать?

– Я… ничего не помню, – с трудом выдавила я, чувствуя, как паника подступает все ближе. – Мне сказали, что я Алиса… но я не уверена. Не знаю, правда ли это…

Он замолчал, переваривая мои слова. Было тихо, лишь ветер гулял по свалке, разнося запахи разложения. Затем его голос прорезал тишину:

– Как это – ничего? Совсем ничего не помнишь? Хм… Ладно. Время у нас есть. Отдыхай пока. Я тебе чай сделаю. Алиса, говоришь? Ну, значит, Алиса. А я Илья Потапыч. Можешь просто Потапычем звать, или Ильей. Не важно, я не гордый, – в его голосе сквозила странная смесь суровости и некоей грубоватой заботы, которая сбивала с толку.

– Спасибо, Потапыч… – прошептала я, сил уже не хватало ни на что другое.

– Да я-то что… Тихона благодари. Он тебя нашел, – произнес Потапыч, и в его голосе прозвучала легкая насмешка, будто этот факт его забавлял.

– Кто такой Тихон? – спросила я, с трудом выдавливая слова сквозь боль.

Потапыч рассмеялся, но ничего не ответил. Вместо этого он тонко просвистел через беззубый рот. В ответ послышались быстрые шаги, топот, приближающийся все ближе.

– Мальчик?! – мое изумление вырвалось прежде, чем я успела обдумать вопрос.

– Да, мальчишка. Живет тут, прячется. Сбежал из приюта, – усмехнулся Потапыч, ласково потрепав по голове мальчишку лет семи, который появился передо мной. Темноволосый, с колючим взглядом, он с интересом уставился на меня, словно прикидывая, что я из себя представляю.

Мальчик показался мне пугающим. В его глазах светилось что-то темное, опасное. Он напоминал маленького убийцу, у которого вместо пальцев – ножи. Такой убьет, не моргнув. Одним лишь взглядом он пронзал меня, как кинжал. Я невольно поежилась и зажмурила глаза, пытаясь избежать зрительного контакта. Этот ребенок пугал меня до глубины души, и я чувствовала, как страх сжимает сердце.

– Да ты не бойся его. Если зла в тебе нет – не тронет, – спокойно сказал Потапыч, будто успокаивая кого-то перед встречей с диким зверем.

Тихон подошел ближе, его шаги были тихими, как тень. Сердце в моей груди билось так яростно, что казалось, его можно было услышать. Я лежала, не в силах встать, парализованная чувством беззащитности перед этим мальчишкой со взглядом убийцы. Это ощущение застало меня врасплох, словно я вдруг поняла, что не могу защитить себя.

Тихон медленно наклонился ко мне, его холодные глаза не отрывались от моего лица. Я замерла, не зная, чего ожидать. Затем, неожиданно для меня, он осторожно коснулся моего лица своими тонкими, мягкими пальцами. Я вся напряглась, ожидая удара или чего-то страшного, но его прикосновение было легким, почти нежным.

От его дыхания на моей щеке я вдруг почувствовала, как напряжение понемногу спадает. Странное чувство покоя накрыло меня, и страх отступил, оставив лишь слабую дрожь в теле.

Я уже покойница

Казалось, я знала этого мальчишку, хотя видела его впервые. В его глазах светилось что-то родное, как будто я могла заглянуть в его душу и почувствовать его боль, как свою собственную. Словно между нами была невидимая связь, понятная только нам двоим. Тихон сел рядом, его взгляд не отрывался от моего лица. Я готова была поклясться, что на меня смотрел не ребенок. Его глаза казались старческими – мудрыми, добрыми, но в то же время строгими, как будто он видел гораздо больше, чем должен был.

Он снова наклонился ко мне, его маленькие пальцы мягко скользнули по моей щеке, и, улегшись рядом, он остался лежать, словно эта близость была чем-то естественным для нас обоих.

– Хм… – вдруг нарушил тишину Потапыч, не отрывая взгляда от Тихона. – Тебе бы я и не поверил, но Тихону не верить не имею права. Он мне жизнь спас прошлой зимой, когда я уже считал, что конец пришел. Из-подо снега меня вытащил, я упал и не мог встать. Заснул. Так он сообразил взять на помойке дверь, затащил меня на нее и тащил до укрытия. А потом отогревал меня чаем. Так что, я ему жизнью обязан. И если Тихон тебя признал, то и я не сомневаюсь, что ты человек хороший.

Я попыталась улыбнуться, но это было скорее слабое движение губ, чем настоящая улыбка. Сил почти не осталось, и воздух вокруг стал тяжелым, словно его густота удушала меня. Дышать было тяжело, каждая попытка вдохнуть превращалась в мучение.

– В больницу тебе надо. Умрешь ты так. Голова вся разбита, кровью истекла не меньше половины. И похоже, что легкие твои точно воспалились. Надо на дорогу выбираться, там "скорые" катаются, поймаем какую-нибудь. Телефона, сама понимаешь, у нас нет, – в его голосе было беспокойство, но и твердость.

– Не смогу… не дойду я, Потапыч. – Мой голос звучал едва слышно, словно издалека. – Я уже покойница…

– Я тебе дам – покойница! – резко оборвал он меня, и в его голосе вдруг прорезалась неожиданная сила. – Мы с Тихоном тебя не для этого вытащили. Ты Богом избранная, раз тебя спас, не гневи его.

Его слова будто ударили меня в грудь. "Избранная?" Моя изнеможенная душа не могла воспринять это всерьез, но что-то внутри меня заставило задуматься. Почему я?

Потапыч аккуратно поднес к моим губам грязную кружку. Внутри был странный напиток, едва ли напоминающий чай, но в этот момент мне было все равно. Я сделала глоток – он обжег горло, но странным образом вернул мне немного сил. Сделала второй глоток, потом третий, чувствуя, как теплота разливается по телу, напоминая, что я еще могу бороться. Потапыч был прав – сдаваться рано.

– Потапыч, а как ты здесь оказался? Ну… на свалке? Если не хочешь, можешь не отвечать, – спросила я, стараясь не выглядеть слишком любопытной. Но что-то в нем будило вопросы. Он не походил на типичного бездомного, и я интуитивно чувствовала, что за его историей скрывается нечто большее.

– Да что уж скрывать… – Потапыч вздохнул, словно переваривая свою судьбу. – Сын меня из квартиры выгнал. Я сам виноват. После смерти жены совсем сдался. Одиноко было, пил много… да и вот результат.

– Сын выгнал? Не верю… Бывает такое? – я не могла сдержать удивления. Как можно выбросить собственного отца на улицу?

– О, юная леди, в жизни такое случается, что и поверить сложно. Не такое еще увидишь, – ответил Потапыч с горечью в голосе.

Я внимательно посмотрела на своего спасителя. Грязные, но аккуратно уложенные волосы, борода подстрижена, а ботинки, хоть и старые, но странным образом начищены до блеска. Он говорил, что с прошлой зимы здесь, живет как бездомный. Но его вид не вызывал того обычного отвращения, которое порой ощущаешь к людям, оказавшимся на дне. Наоборот, в его облике была какая-то интеллигентность, остатки достоинства, которое он старательно сохранял.

– Потапыч, ну как же ты так смирился, что сын тебя выбросил из квартиры? Разве нельзя через суд? – спросила я, и мысли начали стремительно кружиться в голове.

Я вдохнула поглубже и, вспомнив все свои юридические знания, вдруг начала рассказывать Потапычу, как можно вернуть свое. Говорила быстро, стараясь вложить в свои слова весь накопленный опыт.

– Смотри, вот как можно сделать, – начала я, и он внимательно слушал. – Первое: если тебя незаконно выгнали, ты можешь подать иск о восстановлении своих жилищных прав. Да, через суд это займет время, но по закону сын не имел права тебя выгнать без твоего согласия, особенно если это была общая квартира с женой. Он не может лишить тебя собственности.

Потапыч раскрыл рот, и я видела, как на его лице отражаются одновременно изумление и интерес.

– А если у тебя проблемы со здоровьем, что, судя по всему, так и есть, – я продолжала, – ты можешь подать заявление, что ухудшение состояния напрямую связано с его действиями. Компенсация за моральный ущерб и ухудшение здоровья – это реально. А если у тебя есть хоть какие-то медицинские документы о лечении или жалобах, это будет весомым аргументом…

– Ты хочешь сказать, я могу через суд заставить его выплачивать мне пособие? – его глаза были расширены от удивления.

– Да, еще как! Если докажешь, что он виноват в ухудшении твоего здоровья, плюс к тому, что тебя незаконно выселили. Если возьмешь хорошего адвоката, он сможет даже добиться компенсации. Но это еще не все. Ты можешь подать заявление на алименты на содержание пожилого родителя, и суд обяжет его платить. Это его прямая обязанность. Если сын работает, доход у него есть, ты имеешь право требовать выплат.

Потапыч буквально замер, переваривая услышанное. Я продолжала, стараясь не дать ему упасть духом:

– Главное – действовать! Сначала обратись за помощью к бесплатному адвокату, они должны помочь тебе составить заявление. Дальше – собери все бумаги, которые у тебя остались. Даже если это всего лишь какие-то справки, их можно использовать. Не сиди сложа руки, Потапыч, у тебя есть шанс вернуть свою жизнь!

Он смотрел на меня с откровенным изумлением, а потом покачал головой:

– Ты… это… точно знаешь, что говоришь? Да кто ж меня слушать-то будет, старика-то?

– Будут, если грамотно подойдешь к делу, – уверенно ответила я, чувствуя, как вновь пробуждается мое стремление помочь, бороться не только за себя, но и за других.

– А ты откуда такая умная взялась? Юристом что ли работаешь? – Потапыч прищурился, глядя на меня с любопытством.

– Не знаю, – я пожала плечами. – Кажется, я хорошо в праве разбираюсь.

Он внезапно расхохотался, но смех его был не злым, скорее горьким, как будто он смеялся над тем, что уже не имело значения.

– Как я в суд пойду, девочка? У меня даже паспорта нет. Да и пустое все это. Не стану я с сыном судиться, – махнул он рукой, словно отметая мои слова, как что-то далекое и нереальное.

– Да это разве сын?! Он же тебя из собственного дома выставил! Потапыч, очнись! – воскликнула я, не понимая, как можно было так смириться с этим.

Потапыч нахмурился, его голос стал твердым, но в нем не было злости, только усталость.

– Ты меня жить не учи. Сказал – не стану. И сына моего не обижай. Я его люблю. Обиды на него не держу. Говорю тебе, сам виноват. Знаешь, я ведь помню, как он совсем маленький был, бегал вокруг меня… Худенький такой, как прутик, – голос его смягчился, и я заметила, как его лицо на мгновение озарилось теплотой.

Он замолчал, как будто погрузился в воспоминания. Глаза его затуманились, и в них светилась какая-то болезненная, но нежная память.

– Однажды он с велосипеда упал, – продолжил Потапыч, чуть дрогнувшим голосом. – Коленки в кровь разбил… Напугался до смерти. А потом ко мне подбежал, в руку вцепился, дрожит весь… До сих пор помню, как вчера это было, – он улыбнулся, но улыбка была грустной, словно эта память была для него драгоценной, но одновременно болезненной.

Я молчала, не зная, что сказать. Потапыч в очередной раз поразил меня. Казалось, что этот человек, которого судьба выбросила на самое дно, продолжал хранить в себе нечто невероятное – огромную, всеобъемлющую любовь и прощение. Ничего не помня о своей собственной прошлой жизни, я точно знала, что людей с таким большим сердцем встретишь нечасто.

Потапыч украдкой смахнул слезу, думая, что я не замечу. Это был человек, который отдал бы все, даже свое счастье, ради того, чтобы его сын был в безопасности, даже если сам остался без крыши над головой.

– Внука бы увидеть, хоть одним глазком, – тихо сказал Потапыч, его голос был проникнут тоской. – Ему уже шесть лет, Алешкой зовут. Да видно, не судьба… Пошли, дорога рядом. Соберись, красавица. Ты должна жить. Поверь, как бы плохо ни было, а радоваться жизни надо. Борись за нее.

Я заставила себя встать. Все тело ныло от боли, но голос Потапыча придавал сил. Тихон, который успел задремать, тут же приподнялся, как только я пошевелилась, и, не говоря ни слова, начал помогать мне подняться.

– Спасибо, Тихон. И тебе, Потапыч, спасибо. Даст Бог, еще увидимся, – прошептала я, чувствуя, что силы почти на исходе.

– Это ты сейчас так говоришь, – горько усмехнулся Потапыч. – Увидимся… Кому нужны старый бомж и немой беглый мальчишка? Тебя сейчас в больничке подлатают, родных найдешь и забудешь все, как страшный сон. Живи, дочка. А если когда-нибудь помянешь нас добрым словом – уже не зря все это.

Он остановился, покопался в кармане и неожиданно вытащил две купюры по тысяче рублей. Протянул их мне.

Сквозь мокрую тьму дороги

Слезы подступили к глазам, а потом потекли, едва сдерживаемые. Эти две тысячи рублей – все, что у него было. Его богатство. И он готов отдать его мне, совершенно незнакомой девушке. Это было слишком. Стыдно было плакать, но остановить себя я не могла.

– Потапыч, не надо. Оставь их, тебе нужнее.

– Бери, не обижай старика, – его голос был тихим, но твердым. – За мной грехов много. Считай, что один из них я сейчас этими деньгами искупаю… Ты только не думай, деньги не ворованные. Я их честно заработал – огороды весной копал у дачников. Пить давно бросил. Мы с Тихоном не привередливы, нам хватает на еду и на мелочи. А еще в парке бесплатные обеды раздают. Так что бери.

Он уверенно вложил деньги мне в руку. Я еще раз посмотрела на него, на его теплое сердце, на его большую, но тяжелую судьбу, и не сдержала эмоций. Обняла его за плечи, и в этот момент почувствовала, как темнота снова начала подступать к глазам. Голова разрывалась от боли, сердце стучало так громко, что этот звук перекрывал даже шорох ветра.

Впереди, сквозь мокрую тьму дороги, показался свет фар. Тихон уверенно вышел вперед и начал махать руками, сигнализируя приближающейся машине. Это была «скорая». Тихон не ошибся.

Машина резко затормозила, скрип колес оглушил тишину. Из кабины выскочил разъяренный водитель.

– А ну пошел отсюда! И откуда взялся только?! – крикнул он на мальчика, схватив с земли камень и замахнувшись на Тихона.

Тихон даже не двинулся с места, его взгляд был твердым и непоколебимым. Я, собрав последние силы, встала рядом с ним.

– Не тронь его, – твердо сказала я.

Водитель на мгновение замер, ошарашенный. Я сама бы удивилась на его месте: перед ним стояли два бездомных человека и дикий, как волчонок, мальчишка, глядя на него с непреклонностью.

– Ей в больницу надо, – вмешался Потапыч. – Вся избитая, по голове долго били, крови много, и она ничего не помнит. Кто-то избил ее и бросил на свалке.

– Эй, док, выйди, – позвал водитель.

Из машины выглянул врач. Он был нелепого вида: крупный нос выдавался вперед, а на лице сидели огромные очки в толстой оправе, как у героев старых советских фильмов. Несмотря на его строгий и серьезный вид, этот образ казался странным и неуместным. Врач с явной неохотой подошел к нам, бросив на нашу компанию брезгливый взгляд, словно оценивая, стоит ли вообще тратить на нас свое время.

– Кому помощь нужна? – его голос был сухим, но деловитым.

Ему указали на меня. Он быстро осмотрел меня при свете фар, кивнул водителю и указал на носилки.

Меня завели в машину, уложив на носилки. Голова кружилась, и сознание начало покидать меня. Но я сделала над собой усилие, посмотрела в окно, пытаясь удержаться в реальности. На обочине, в свете фар, стояли Потапыч и Тихон. Потапыч перекрестил меня, его губы что-то шептали.

Машина тронулась. Я чувствовала, как теряю сознание, но не могла оторвать глаз от темнеющей обочины, на которой остались мои спасители. Последняя мысль, которая пронзила мое ускользающее сознание, была о том, что в мире еще есть добрые люди. И если мне помогают такие, как Потапыч, значит, и я не совсем пропащая. Я верила, что еще увижу их обоих…

Казалось, все происходило не со мной. Я словно отделилась от своего тела, парила где-то над ним, наблюдая за действиями врачей с удивительным спокойствием. Нет, даже не спокойствием – скорее, безразличием. Как будто все это не имело никакого значения. Я видела, как суетятся люди в белых халатах, как мое тело на носилках везут по ярко освещенным коридорам, но все это казалось каким-то далеким, ненастоящим.

– Срочно в операционную! – командовал один из врачей, лет пятидесяти, с седыми висками и напряженным взглядом. – Черепно-мозговая травма, субдуральная гематома, сломано ребро справа, возможное осколочное повреждение правого легкого. Как вы вообще ее довезли в таком состоянии? Откуда она взялась?

– Ой, не спрашивайте, Савелий Аркадьевич, – ответил кто-то с легким раздражением. – Появилась с маленьким мальчиком и мужиком каким-то на дороге, как из-под земли выросли.

Этот диалог звучал как из другого мира, как будто вовсе не обо мне говорили. "С маленьким мальчиком и мужиком" – это, наверное, Тихон и Потапыч. Странно было слышать, как их описывают такими, но в этот момент мне все равно не было дела ни до этих слов, ни до своего состояния. Все происходящее оставалось где-то на фоне, размытое и далекое, словно туман, который медленно обволакивает все вокруг.

– Да ну? На ногах стояла? Не заливай, Тихон. С такими травмами она максимум могла лежать на обочине и дышать через раз, – голос Савелия Аркадьевича звучал отдаленно, словно доносился сквозь густую пелену. Я слышала его, но все казалось нереальным, как в каком-то кошмаре. Я и не знала, что все так плохо. Общалась с Потапычем, ощущая только легкое недомогание. Наверное, у меня был шок…

– Да я не обманываю! Вон, у Александра спросите, он нас привез, – голос Тихона дрожал от нервного напряжения.

– Верю, верю, не кипятись… Вероника, давление и пульс контролируешь?

– Да, Савелий Аркадьевич, давление восемьдесят на шестьдесят, пульс нитевидный, не фиксируется, – ответила молодая медсестра, и в ее голосе уже не было сомнений.

– Плохо дело… За операционной бригадой отправили?

– Да, уже едут, – раздался чей-то быстрый ответ.

– Хорошо. Александр, готовься, будешь ассистировать.

– Савелий Аркадьевич, да я же ни разу…

– Отставить разговоры. Когда-то надо начинать. Готовься.

И пока они суетились вокруг меня, я словно ушла вглубь себя, погрузившись в собственные мысли, которые начали стремительно всплывать, как осколки из далекого, смутного прошлого. Было странное чувство дежавю, как будто я уже была на этом операционном столе. Все это – свет, голоса, страх – казалось мне до боли знакомым. Я уже переживала это когда-то. Но когда? В другой жизни? Возможно, я уже умирала так же, как сейчас, и кто-то спас меня. Может быть, это была другая операционная, другой мир… но ощущения были такими же. Как будто я боролась не в первый раз.

Обрывки воспоминаний начали хаотично мелькать в сознании. Лана… Я видела ее образ перед собой, но она была не просто иллюзией, а чем-то большим, значимым. Лана всегда была рядом, в темные моменты моей жизни, в моменты, когда я умирала. Но почему? Кто она для меня? Я знала, что она моя сестра, но это было все, что я могла вспомнить. Я цеплялась за эту мысль, за этот факт, как за единственную связь с реальностью.

Лана… Это ведь благодаря ей я очнулась на свалке, благодаря ей выжила в подвале. Она всегда находила меня, помогала выкарабкаться, даже если ее не было рядом физически. Я помнила, как ее голос звучал в моей голове, как ее присутствие давало мне силы, когда я уже была на краю. Но почему я не могла вспомнить ничего конкретного? Как будто вся моя жизнь до этого момента была размыта, покрыта туманом, где только Лана осталась единственным ясным маяком.

Я начала искать ее мысленно, словно надеясь, что она снова появится, как всегда, и поможет мне найти выход из этой матрицы.

Кто она, Лана? Почему она всегда спасала меня? И почему это кажется таким знакомым, как будто все это уже происходило когда-то раньше, в другом времени, в другой жизни?