Не смотри назад

Мир вокруг мерцал, становился то ярче, то тусклее. Голоса врачей все больше отдалялись, словно я уходила в какой-то глубокий, внутренний мир, где правили только мои воспоминания и страхи. Савелий Аркадьевич и остальные звучали как отголоски далекой реальности, в которой я уже почти не существовала.

"Лана… Где ты?" – звала я ее мысленно, чувствуя, как силы постепенно покидают меня.

Да из чего ты сделана?

Наверное, мне наскучило наблюдать за собой со стороны, и я вернулась в свое тело, чтобы открыть глаза. Рядом со мной суетилась та самая Вероника, приятная женщина с ярко-зелеными глазами. Черные, гладко уложенные волосы отливали в свете ламп, а ее движения были плавными, будто она скользила по воздуху. «Пантера», – подумала я, улыбнувшись. В ее лице было что-то хищное: острые скулы, тонкие, точеные черты и напряженная грация, словно она всегда была готова к прыжку.

– Савелий Аркадьевич, больная в себя пришла! – голос Вероники прозвучал неожиданно громко, словно возвращая меня из полусна.

Савелий Аркадьевич подошел к носилкам большими шагами, его лицо казалось сосредоточенным, но в глазах читалось удивление.

– Да из чего ты сделана, подруга? – спросил он с усмешкой, направляя на мои зрачки яркий луч фонарика. – Я, конечно, рад, что ты жива, но такое редко случается. Фамилия? Имя? Отчество? Контакты родственников?

Я попыталась собраться с мыслями, но в голове все было размыто.

– Алиса… Вроде бы, – ответила я с трудом. – Больше не помню ничего. А еще у меня есть сестра Лана. Или… была. Фамилию свою не помню. Имя, возможно, даже не мое. Мне его сказали перед тем, как бросили на свалку.

Савелий Аркадьевич нахмурился, его брови сошлись, выражая беспокойство.

– Кто сказал? Что произошло? Ты понимаешь, что я должен сообщить о тебе в полицию?

Я вздохнула, ощущая, как боль в груди не дает глубоко дышать.

– Я расскажу все, что знаю. Мне терять нечего. Только помню я мало. Расскажу все, но, пожалуйста, спасите меня, – я едва сдерживала слезы. – Я обещала сестре, что выживу любой ценой. Я должна жить. И один человек сказал, что я избранная Богом.

Врач поднял на меня взгляд, его лицо стало более серьезным.

– Избранная, говоришь? В этом я не сомневаюсь, – он кивнул, его тон был спокойным, но твердым. – После таких травм выживают немногие. Но ты будешь жить. Все будет хорошо.

Он коротко кивнул Веронике, давая ей указания, и записал что-то в историю болезни, прежде чем снова взглянуть на меня. В его глазах было что-то вроде уважения, как будто он понимал, что за этой историей кроется больше, чем просто чудо выживания.

Коридор больницы загудел от суеты и многочисленных голосов – приехала операционная бригада. Меня начали везти в операционную. Люди в масках мелькали перед глазами, инструменты на столе блестели в свете ламп. Но что удивительно – я не чувствовала страха. Все это казалось мне странно знакомым. Как будто в другой жизни я уже видела эти медицинские инструменты, имела дело с ними. Это ощущение преследовало меня.

"Я уже проживала этот момент?" – подумала я, пока меня катили по коридору.

А может, вся моя жизнь мне просто снится? Может быть, я застряла в одном из своих жутких воспоминаний и теперь не могу выбраться? Нет, это слишком… Но почему я не могу вспомнить свою собственную жизнь? Что со мной произошло?

Я начинала злиться на себя за эту беспомощность, за пустоту в памяти, которая заполняла меня изнутри. Почему не могу вспомнить ничего важного, кроме имени Ланы? Яркий свет прожектора ослепил меня, словно пытаясь стереть последние мысли. Где я? Кто я?

– Обратный отсчет, – услышала я голос Вероники, которая склонилась надо мной. Ее зеленые глаза на миг стали четким фокусом моего сознания. Начали считать.

– Десять… Девять… – цифры плыли в воздухе.

Я почувствовала, как разум медленно погружается в туман. Савелий Аркадьевич склонился надо мной, лицо его слегка расплывалось, а позади мелькнула знакомая фигура Вероники. Затем смешно появилось лицо Тихона – его огромный нос выглядел настолько нелепо, что я даже успела мысленно улыбнуться.

Первый раз за последние сутки мне было по-настоящему спокойно и легко. "Может, я на пути к свободе?" – пронеслось в голове.

Отрывочные воспоминания нахлынули волной, атаковали мой измученный мозг. Лица – размытые и беспокойные – мелькали перед глазами, но ни одно из них я не могла разобрать. Картинки сменялись слишком быстро, слишком неясно, вызывая невыносимую боль. Казалось, мое сознание отчаянно пыталось собрать воедино кусочки моей забытой жизни. Но все было как в тумане, и этот процесс, вместо ясности, приносил только страдания.

С огромным усилием я открыла глаза, но тут же их закрыла – даже приглушенный свет ночника показался мне яркой вспышкой, пробивающейся сквозь веки. Смотреть на него было невозможно. Я не помню точно, но, наверное, в этот момент я начала стонать. Как в каком-то полусне, я почувствовала, что рядом тут же оказалась Вероника, та самая «пантера».

– Настоящий борец, умница, – услышала я ее успокаивающий голос. Она быстро и уверенно затянула манжету на моей руке, чтобы измерить давление.

– Савелий Аркадьевич… – прохрипела я, пытаясь осознать, что происходит.

– Савелий Аркадьевич спит, – сказала Вероника, наклонившись ко мне. – Сутки от тебя не отходил, лично дежурил. Это после семи часов операции. Скоро вернется. Говорит, что за двадцать лет в больнице таких пациентов, как ты, у него не было. У тебя же сердце два раза останавливалось на операционном столе. Думали – все, конец… А теперь, поверь, жить будешь точно. И долго. Савелий Аркадьевич обещал, а он слов на ветер не бросает.

Я слушала ее, как в тумане, едва понимая смысл сказанного. Семь часов операции? Сердце останавливалось? В моей голове это звучало, как что-то далекое, будто говорили не обо мне. Но что-то в словах Вероники вселяло странное чувство спокойствия.

Я с трудом смогла выдавить из себя только скупое «спасибо». Внутри меня бурлила невероятная благодарность, но у меня не было сил выразить ее словами.

– Сколько я была без сознания? – спросила я, словно чужим голосом.

– Почти двое суток, – спокойно ответила Вероника, ее голос звучал деловито, но с оттенком заботы.

– Ого! Выспалась на всю оставшуюся жизнь, – слабо усмехнулась я, пытаясь справиться с внутренним оцепенением.

– Ты ничего не вспомнила? – Вероника наклонилась чуть ближе, ее зеленые глаза блестели в приглушенном свете ночника.

– Нет, ничего… Только фотографии какие-то… Без лиц, – я пыталась уловить что-то в своей памяти, но воспоминания оставались размытыми, как тени.

– Ну, ничего. Лиха беда начало. Все, больше не разговариваем. Тебе нельзя, – строго сказала Вероника, и ее голос обрел привычную твердость.

Кажется, я хотела что-то еще добавить, но ее строгий взгляд заставил меня замолчать. Ее глаза, обычно проницательные, теперь казались мне двумя сияющими прожекторами, пронзающими меня насквозь. «Точно пантера», – мелькнула мысль, и я с улыбкой приложила палец к губам.

– Молчу! Не ругайтесь, Вероника, – прошептала я, повинуясь ее приказу.

Прошел примерно час. Я уже лежала в полусне, когда дверь в палату осторожно приоткрылась. Заглянул Савелий Аркадьевич, его усталое, но внимательное лицо выглядывало из-за двери. Убедившись, что я не сплю, он тихо подошел ближе.

Теперь, когда сознание немного прояснилось, у меня появилась возможность разглядеть его как следует. Савелий Аркадьевич был крепкого телосложения, с широкими плечами и чуть сутулой спиной. Его короткие, седые волосы были в беспорядке, а глаза, хотя и уставшие, излучали спокойствие и опыт. В этих глазах было что-то отцовское, надежное, словно он видел слишком много боли и жизни, чтобы чему-то удивляться.

Утро вечера мудренее

Он стоял у края кровати, его тяжелый взгляд изучал меня, как будто стараясь прочитать, что происходит в моей голове.

– Ну что, как самочувствие, Алиса? – спросил он тихим, чуть хриплым голосом, нарушая тишину палаты.

– Живая, кажется… Спасибо, доктор. Если бы не вы… – попыталась я выдавить, чувствуя слабость, но и огромную благодарность.

– Я просто делал свою работу, – Савелий Аркадьевич усмехнулся, но в его глазах мелькнуло что-то теплое. – А спасла себя ты сама. Никогда еще не видел, чтобы люди так цеплялись за жизнь. Умирать никто не хочет, это понятно, но чтобы с такими травмами на дороге попутку ловить – увольте. Это за гранью медицины. В общем, говорить тебе сейчас нельзя, но нам нужно поговорить. Так что лежи и слушай. Ты точно ничего не помнишь?

Его серьезный взгляд пронзил меня насквозь, и я на секунду задумалась. Внутри все еще царил хаос. Я цеплялась за обрывки воспоминаний, но все оставалось неясным, смазанным, как полустертые картины. Образы мелькали, но я не могла ухватить их, как не могла ухватить свою прошлую жизнь.

– Ничего… – прошептала я, смутно ощущая, что он ждет какого-то объяснения. – Только обрывки. Какие-то фотографии без лиц, фрагменты. Сестру помню, Лану. Но… этого мало. Больше ничего.

Савелий Аркадьевич кивнул, его лицо было задумчивым. Он явно размышлял над чем-то.

– Лана… – повторил он, словно пробуя имя на вкус. – Хм. Ну что ж, в таких делах память порой возвращается не сразу. Главное – ты жива. И что бы ни случилось, у тебя есть время разобраться с прошлым.

Он сделал паузу, вздохнув, и сжал мои пальцы на мгновение, как будто пытаясь передать мне немного сил.

– Но знай: жизнь подарила тебе второй шанс. Я видел многих, и таких чудес на операционном столе не часто случается.

Я отрицательно покачала головой, не в силах понять услышанное. Савелий Аркадьевич продолжал говорить, и его слова заставили меня глубоко задуматься. Он рассказал, что пока я была без сознания, в палату приходили представители полиции по его заявлению. Они опознали во мне девушку, фоторобот которой был развешан по всем отделениям полиции, вокзалам, аэропортам и прочим стратегическим объектам. Я числилась как похищенная, и за меня даже требовали выкуп.

Савелий Аркадьевич не знал всех подробностей, но его голос выдавал беспокойство. Было видно, что он сомневался в том, правильно ли поступает, рассказывая мне это сейчас.

– К палате приставлена охрана, – продолжал он. – Я, как твой лечащий врач, запретил любые допросы до завтра, но будь готова. Не верю я, что ты дочь какого-то мультимиллиардера. Ты не похожа на избалованного ребенка с золотой ложкой во рту. Ты другая.

– Какая другая? – тихо переспросила я, пытаясь понять, что он имеет в виду.

– Ну, не как эти дети, которые с детства купаются в роскоши. У тебя множество старых шрамов. Ребра у тебя были сломаны, причем один из переломов неправильно сросся. Из-за этого ты можешь иногда чувствовать резкие боли в груди, особенно при резких движениях или во время глубокого дыхания. Так бывает, когда кость срастается под неправильным углом, и ее края могут давить на соседние ткани, вызывая хроническое воспаление и дискомфорт.

Я невольно прижала руку к груди, пытаясь вспомнить, были ли у меня раньше такие боли, но память не спешила возвращаться.

– У тебя была пересадка кожи, – продолжил Савелий Аркадьевич, не сводя с меня серьезного взгляда. – На лице. Тебе делали операцию. Это такие вещи, которые не забываются. На твоем лице видны следы пластической операции, и, судя по ее сложности, произошло что-то очень серьезное.

Его слова эхом раздались в голове, вызвав странное чувство тревоги. Операция на лице? Я не могла этого вспомнить. Все, что я знала о себе, было размыто, словно кто-то намеренно стер эти воспоминания.

Савелий Аркадьевич попрощался и направился к двери. Я услышала его строгий голос в коридоре, когда он трижды твердо отказал полицейскому, дежурившему у двери.

– Завтра поговорите, – коротко бросил он перед тем, как уйти.

Я вздохнула. Значит, у меня есть время до завтра. Время собраться с мыслями, попытаться вспомнить что-то важное. Но пока… Голова раскалывалась от боли, глаза жгло, словно кто-то резал их ножом. Нужно спать. Может быть, к утру что-то прояснится.

«Утро вечера мудренее», – подумала я и закрыла глаза, пытаясь провалиться в сон, который, возможно, принесет мне хоть немного покоя.

Заснуть не удавалось долго. В голове вдруг всплыла мудрость: "Не все в жизни как по маслу идет." Сейчас моя жизнь казалась вовсе не скользкой дорогой, а ухабистой тропой, где каждый шаг был непредсказуем. Все вокруг было странным и незнакомым, как будто это происходило не со мной, а с кем-то другим.

Наверное, я начала засыпать, потому что на этом ухабистом пути вдруг появилась Лана. Она шла ко мне с присущей ей улыбкой – той самой, которая всегда демонстрировала легкую усмешку, когда я вела себя, по ее мнению, как ребенок. Лана приближалась быстро, но я видела лишь ее смутные очертания, как тень в тумане. А потом рядом с ней появился мужчина. Его лицо было искажено яростью, и, прежде чем я поняла, что происходит, он бросился на Лану и начал ее избивать.

Меня охватил ужас, все тело парализовало от страха. Я не могла дышать, мое сердце застыло в груди. Почему я не двигаюсь? Почему не кричу? Как будто оказалась заперта в этом кошмаре. Кажется, я проснулась, но глаза сразу не открыла. Страх все еще сковывал меня, заставляя задуматься, что это было? Больное воображение, игра моего разума после того, как Савелий Аркадьевич рассказал, что я – дочь какого-то богатого человека? И меня действительно кто-то похитил и пытался убить? Или все это не про меня? Может, они ошиблись, и я – совсем другая?

Эти мысли рвались в голову, не давая покоя. Вдруг я резко открыла глаза, и сразу же натолкнулась на волну боли, которая обрушилась на меня, напомнив о своих правах – в голове и глазах снова пульсировала яркая боль.

– Вероника! – вырвалось из меня, как крик отчаяния. Терпеть дальше было невозможно.

В коридоре послышались быстрые шаги, и вскоре дверь распахнулась. Вошла Вероника – та самая "пантера". Она двигалась так быстро и грациозно, что казалось, каждое ее движение было тщательно отточено, словно у хищника, готового к прыжку. Ну, действительно пантера!

– Что случилось? – резко спросила она, и в ее голосе легко угадывалось нескрываемое пренебрежение. Видимо, мое внезапное ночное обращение нарушило ее покой, и это ее раздражало.

– Голова дико болит, – простонала я, чуть приподняв голову, – можно таблетку?

– Можно, – буркнула она, развернувшись и с явным недовольством вышла из палаты, хлопнув дверью так, что казалось, стены зазвенели.

Минутой позже "ночная фея" вернулась, не сказав ни слова. Она бросила таблетку на столик возле моей кровати и поставила стакан воды, из которого выплеснулись капли. Все было сделано молча и с минимумом эмоций, как будто я была для нее просто очередным раздражающим фактором ночной смены.

Я потянулась за таблеткой, чувствуя, как боль все еще гудела в голове, словно тысячи молотков стучали внутри черепа.

Я протянула руку к таблетке, но, прежде чем проглотить ее, в моей голове внезапно всплыло одно воспоминание. Оно вспыхнуло резко, словно кто-то резко включил свет в темной комнате. Я вспомнила, как однажды Лана дала мне таблетки от головной боли. Сказала, что они помогут быстро снять боль. Но вместо обычного ожидаемого облегчения, я ощутила внезапный прилив невероятных сил! А потом мы с ней всю ночь прыгали по комнате под громкую музыку, смеясь до слез. Казалось, энергия просто била ключом, как будто мы стали заводными игрушками, не способными остановиться.

Такая была Лана. Всегда могла удивить неожиданной выходкой, сделать что-то, что шло вразрез с привычным ходом вещей. Она никогда не укладывалась в рамки обыденности. Я могла бы обидеться на нее за ту "шутку" с таблетками, но, как всегда, не смогла. Мы тогда так сильно смеялись и дурачились, что вся злость быстро растаяла. Вместо того чтобы упрекнуть ее, я лишь обняла ее и мы вместе продолжили наш ночной беспредел.

Это воспоминание промелькнуло в моем сознании ярким кадром, и я невольно улыбнулась. Такое простое, но дорогое мгновение. Как и сказал врач, воспоминания действительно начали возвращаться. Пока еще разрозненные, как осколки разбитого стекла, но все же они были там, внутри меня. И Лана… Она была частью этого прошлого, частью меня, которую я никогда не смогу забыть.

Полный ненависти взгляд

Я осторожно взяла таблетку в руку, ощущая, как тепло воспоминания продолжает согревать меня, несмотря на холод и боль.

Я напряглась, пытаясь вспомнить, что еще происходило в тот момент. Но кроме того, как мы с Ланой бесились под громкую музыку, и мелькающих ярких огней в какой-то комнате, больше ничего не всплывало в памяти. Все выглядело, как отрывок старой пленки в голове: было четкое начало и резкий конец фрагмента, а между ними – пустота.

– И чего смотришь? – нервно бросила Вероника, сверкая глазами. – Пей свое лекарство и ложись спать!

Я не имела ни малейшего желания вступать в конфликт. Быстро выпила таблетку и тихо извинилась перед медицинской сестрой за то, что потревожила ее. Однако, несмотря на мои извинения, я поймала ее острый, полный ненависти взгляд. Почему она так смотрит на меня? Вроде бы я ничего не успела сделать ей плохого. Или все-таки успела?

То, что я услышала дальше, полностью выбило меня из колеи и повергло в шок.

– Возятся тут с мажорками, – пробормотала она сквозь зубы, не удосужившись даже скрыть свое раздражение. – Особые условия им обеспечивай, отдельную палату подавай! Особый уход! А нормальные люди по восемь человек в палате лежат! Савелий Аркадьевич, добрая душа… А меня всегда бесили такие, как ты! Думаете, раз деньги есть, значит все вам можно! Своими бы руками тебя прибила бы, да мараться не хочу.

Ее слова обрушились на меня, словно ледяной душ. Я остолбенела. Словно кто-то вдруг снял маску с привычного мира и показал мне, что за ним скрывается настоящая злоба и зависть. Почему она так ко мне относится? Я ведь даже не знаю, кто я на самом деле, а она уже судит меня за то, кем, по ее мнению, я являюсь.

Я не нашла ни одного слова, ни одного аргумента, чтобы возразить Веронике. Все, что она сказала, ударило меня так резко и глубоко, что я просто остолбенела. Она уже вышла за дверь, а я лежала, не в силах пошевелиться. Глаза сами собой закрылись от усталости, но покоя мне это не принесло.

Передо мной возникло огромное поле с высоким забором, за который я не могла попасть. Я была одна, совершенно одна. Мокрый снег валил с неба, покрывая мои волосы, обжигая кожу ледяным холодом. Капли стекали по щекам, оставляя за собой ощущение пустоты. Вдалеке я услышала голос, мягкий, теплый, полный любви.

– Доченька, почему ты забыла нас? – голос был спокойным, но полным печали. Я не видела лицо женщины, потому что забор был таким высоким, что закрывал ее полностью. Но я знала, что она стоит там, прямо за ним, и если бы я только смогла, я бы увидела ее. Мне казалось, что нужно сделать что-то важное, чтобы попасть к ней.

– Мама? – сначала тихо прошептала я, но затем крик прорвался наружу. – Мама! Я здесь! Мамочка! Я не забыла тебя! Я помню! Где ты, мама?!

Мои крики разрывали тишину поля, но ответа не было. Только мокрый снег продолжал падать на мои плечи, словно утешая меня своим холодом.

Внезапно трава вокруг меня загорелась, и я почувствовала, как дыхание становится затрудненным. Жар обжигал кожу, но я не паниковала.

«Ну, вот и все, это конец», – подумала я, удивляясь, насколько спокойно восприняла эту мысль. Наверное, я просто устала – устала от всего, что со мной происходило. За густой пеленой дыма я вдруг заметила силуэт. Это была мама. Она стояла неподвижно, не пытаясь спастись. Забор, который раньше разделял нас, исчез, но ее лицо по-прежнему было скрыто. Мама была вся охвачена огнем. Я могла видеть только ее глаза.

Я не могла оторвать взгляд от ее горящего силуэта. Она смотрела на меня, и в ее глазах читалась бесконечная грусть. Молчание, такое глубокое и тяжелое, разлилось между нами, словно она хотела что-то сказать, но так и не смогла. Я тянула руки к ней, но каждый шаг был словно в вакууме, словно этот огонь и дым отрезали меня от мира. Я хотела что-то сделать, подбежать к ней, но не могла.

И вдруг меня кто-то сильной рукой выдернул из этого огненного кошмара. Резкая смена картины – и я снова оказалась в больничной палате.

– Алиса, очнись! Алиса! – голос Савелия Аркадьевича прорвался сквозь шум в моей голове. – Уфф… Ну и напугала же ты меня!

– Что со мной, доктор? – прошептала я, чувствуя, как дрожь пробегает по телу.

– Горишь вся, – отозвался он, вздохнув с облегчением. – Вроде на поправку шла, а теперь… Похоже на шок, но вот что его спровоцировало – не пойму. Давай, рассказывай.

Я замерла. Стоит ли говорить ему о том, что случилось с Вероникой? Эти ее резкие слова, полные ненависти… Савелий Аркадьевич, заметив мое замешательство, понял его по-своему.

– Вспомнила что-то и не хочешь рассказывать? Есть, что скрывать от меня? Как хочешь. Там за дверью следователь уже два часа топчется. Удачи.

– Доктор, подождите… – я остановила его голосом, полным тревоги. – Я не вспомнила ничего. Просто ночью…

– Что ночью? Договаривай, раз начала, – его взгляд стал еще более внимательным, он явно пытался понять, что же со мной произошло.

Я не знала, что ответить. Что сказать о видении? Образ мамы, огонь, странная встреча… Все это казалось нереальным, но настолько ярким, что я даже не могла уловить, где кончается сон и начинается реальность.

Я глубоко выдохнула и, чувствуя, что это необходимо, рассказала Савелию Аркадьевичу все, как было: как проснулась от головной боли, как звала медсестру, как просила таблетку… И как она назвала меня мажоркой. Я ничего не утаила, хотя где-то внутри меня мучило чувство вины. С одной стороны, я ощутила облегчение, выговорившись. С другой стороны, я ненавидела себя за то, что жалуюсь на женщину, у которой, возможно, был веский повод ненавидеть таких, как я. Меня, как избалованную девушку, какой она меня считала.

Доктор нахмурился. Я заметила, как его рука сжалась в кулак, костяшки побелели.

– Ай да Вероника… Я ей сейчас устрою… – в его голосе слышался сдержанный гнев.

– Савелий Аркадьевич, не нужно, – попыталась я успокоить его. – Я в порядке. А что касается нее… Пусть Бог ей судья. Возможно, у нее есть право обижаться на таких, как я… Ведь меня действительно держат в платной палате? Кто-то платит за меня?

Он посмотрел на меня внимательно, словно взвешивая, стоит ли говорить правду.

– Да, – подтвердил он. – Мне звонили и попросили перевести тебя в платную палату. Деньги на твой уход были перечислены. Все анонимно. Но я подозреваю, что это сделали твои близкие.

– Но почему тогда они ко мне не приехали? – удивилась я, чувствуя нарастающее беспокойство. Хотелось уже узнать больше, чем те разрозненные кусочки воспоминаний, которые я смогла вспомнить.

– Не знаю, – честно ответил он, развел руками. – В любом случае, я поговорю с Вероникой. Она больше не посмеет с тобой разговаривать в подобном тоне.

– Может, лучше не стоит? – спросила я, не желая, чтобы конфликт разрастался.

– Медики клятву Гиппократа дают. И каждый ее должен чтить. Я обязательно напомню Веронике, что это ее долг. Но ты скажи мне лучше: готова ли ты общаться с полицией?

Я вздохнула. Сказать "нет" я не могла. Рано или поздно придется рассказать все, что знаю.

– Готова. Когда-нибудь это все равно нужно сделать. Зовите.

Савелий Аркадьевич коротко кивнул и вышел за дверь. Я слышала, как он коротко давал наставления следователю о том, что мне нельзя слишком много говорить и волноваться. Почти сразу в палату зашел крепкий мужчина лет сорока в штатском. Его маленькие, поросячьи глаза выглядели неестественно на фоне правильных черт лица, что придавало ему странный и неуютный вид.

– Капитан Гаврилов, – представился он, протягивая удостоверение. Я едва успела взглянуть на него, прежде чем он убрал его обратно. – Рассказывайте.

– Что рассказывать? – спросила я, немного растерявшись.

– Расскажите, что помните. Фамилия, имя, отчество?

– Меня зовут Алиса. Но я помню только последние несколько дней. Все остальное… пустота.

Я узнала его по шагам

Я начала рассказывать обо всем, что происходило со мной за последнее время: о том, как очнулась в подвале, о трупах в мешках, о похитителях, странной записке, о Потапыче и Тихоне, о «скорой» и о дороге в больницу. Капитан молча слушал, записывая мой рассказ на диктофон, параллельно делая пометки в своем блокноте.

– Ваши похитители как-то называли друг друга? – спросил он, не поднимая глаз от своих заметок.

– Только двоих. Одного звали Серый, второго – Герман. Серый помог мне сбежать.

– Откуда такая уверенность? Вы ведь говорите, что не видели его лица.