Не смотри назад

– Я узнала его по шагам. Уверена, что это был он.

Капитан Гаврилов хмыкнул, не выражая особого удовлетворения.

– Шаги к делу не пришьешь. Ладно. Пока остаетесь здесь. У дверей будет охрана. Вам ничего не угрожает. Ваш отец скоро приедет на опознание. По фотографиям вы очень похожи на его пропавшую дочь.

– Когда? – спросила я с нетерпением.

– Мне сообщили, что у него серьезные проблемы со здоровьем. И что-то случилось, что он не может приехать, хотя, дистанционно он уже подтвердил вашу личность, так что, сомнений нет, что вы его дочь. Собственно, отсюда и усиленная охрана.

Капитан уже собирался уйти, когда я, мучимая вопросами после разговора с Вероникой, остановила его:

– Капитан… Почему меня называют мажоркой? Кто мой отец?

Он на мгновение замер, потом пожал плечами:

– Ну что ж, расскажу. Это не тайна. Лазарев Феликс, владелец крупной корпорации. Владеет несколькими нефтяными вышками и является крупным инвестором в… – он замялся, – в ряде важных государственных проектов. Если вы действительно его дочь, то ваше настоящее имя – Лазарева Дарья Феликсовна. Вот так. Значит, никакая вы не Алиса.

Я невольно открыла рот от удивления.

– Нифига себе… – пробормотала я, чувствуя, как мир вокруг меня начинает вращаться. – Я вообще ничего такого не помню…

– Не переживайте, завтра пришлю нашего психолога. Он вам поможет. Пусть покопается в ваших мозгах. Надеюсь, вы не против?

– Нет, я только «за». Присылайте, – машинально ответила я.

Когда капитан ушел, я осталась одна, погруженная в вихрь мыслей. Лазарева Дарья Феликсовна? Дочь миллиардера? Все это не укладывалось в голове. Пластическая операция, шрамы на теле, белое пятно в памяти, жуткий образ матери в огне, Лана, которую бил мужчина, слова Вероники, капитана Гаврилова… Все это сливалось в хаотичный клубок мыслей, в котором я не могла найти никакого порядка.

"О, блин… За что мне все это?" – мелькнуло в голове, и я закрыла глаза, стараясь хоть как-то остановить хаос, в который погружалась моя жизнь

Через час я услышала, как за дверью раздалась привычная ругань. Это был мой врач – эмоциональный, как всегда. Я невольно улыбнулась. Савелий Аркадьевич снова выяснял отношения с кем-то. Интересно, кто на этот раз попал под его горячую руку?

Оказалось, что ко мне пытались пробиться какие-то визитеры. Целая делегация. Доктор категорически не пускал их, объясняя, что мое состояние критическое, что я только что пережила сложную операцию и что мне нельзя волноваться. Один из мужчин настаивал, утверждая, что он представитель моей семьи и имеет приказ транспортировать Лазареву Дарью в частную клинику.

Я не знала, что думать. Хотела ли я уехать отсюда? Пока что – нет. Мне нужно было собрать все разрозненные кусочки воспоминаний, чтобы вернуть себя. Здесь, несмотря на боль и странности, я чувствовала себя относительно безопасно. Идея переезда в новую клинику пугала меня. К счастью, доктор не сдался и не позволил меня забрать.

Когда он вошел в палату, я почувствовала облегчение.

– Представитель твоего отца, некий Денис Гаврилович, атакует нас. Он настаивает, чтобы тебя немедленно перевезли в другую клинику, мол, у нас тут бомжатник, – недовольно пробормотал врач, опускаясь на стул у моей кровати.

– Простите меня… – я замялась, не зная, как себя вести. – Я не помню ни Дениса Гавриловича, ни отца. Но мне стыдно за их слова. Вы спасли мне жизнь, а они так говорят о вашей клинике… Для меня это самая лучшая больница!

Я тепло улыбнулась. Для меня важно было не столько то, где я нахожусь, сколько с кем. Даже в самой дорогой клинике врачи могут быть равнодушными. А тут я видела, как за меня борются. И я чувствовала благодарность.

К вечеру я попыталась встать, но врач сразу же пресек мои попытки.

– Только лежачий режим! – категорично сказал он, подняв брови.

– Но я уже чувствую себя гораздо лучше, – возразила я, не желая оставаться прикованной к кровати.

– Ты можешь так думать, но я врач, и если скажу, что нужно лежать, значит лежать! Поспешишь – и получишь осложнения: кровотечение, головокружение, отеки. Хочешь в еще худшее состояние? Не думаю.

Я поняла, что спорить с ним бессмысленно. Постельный режим так постельный режим. Умом я понимала его доводы: все-таки тело еще слишком ослаблено после операции.

Чуть позже в палате появилась сиделка. Ей было около сорока, приятная женщина: короткие каштановые волосы, нежная кожа, а мягкий взгляд зеленых глаз сразу внушал доверие. Она принесла с собой дорогой графический планшет для рисования. Его экран был гладким, слегка блестящим, а корпус из матового металла приятно холодил руки. Это было устройство явно не из дешевых – высокая точность передачи линий и цвета, тонкая настройка для работы.

Ко всему этому была прикреплена записка.

Твой, Феликс.»«Даша, я очень рад, что ты нашлась! Поверь, твоих похитителей уже ищут. Скоро ты будешь дома, а пока постарайся восстановить силы. У Авелины можешь заказывать все, что тебе нужно, она будет распоряжаться и доставлять тебе продукты.

Я взяла записку в руки и прочитала ее еще раз. «Твой, Феликс»? Если он мой отец, почему он не написал «твой папа»? Меня это сбивало с толку. Что за чертовщина здесь происходит?

Как только мои пальцы коснулись планшета и я начала рисовать, волна воспоминаний обрушилась на меня. Странное чувство захватило меня – я прекрасно рисую, но как же я могла это забыть? Линии, плавно переходящие в образы, возникали с такой легкостью, как будто я всегда это делала. Странно… как можно было потерять что-то, что было неотъемлемой частью меня? Ощущение было будто я вернулась домой после долгого отсутствия. Меня поразила простота и естественность, с которой стилус вел линии по экрану, превращая их в образы, и это чувство было почти пугающим. Я не могла понять, как так вышло, что такой важный кусок моей жизни выпал из памяти. Это словно проснуться и обнаружить, что ты забыл, как дышать.

Следующие два дня я практически не отрывалась от планшета. Рисование стало моим спасением, моим укрытием от хаоса воспоминаний и размышлений. Я проводила на экране часы, погружаясь в создание образов. Они становились реальными, как будто мои пальцы не просто рисовали, а возвращали к жизни то, что я потеряла. Это было почти магией.

Я начала рисовать тех, кто помогал мне. Первыми были Потапыч и Тихон. Я тщательно выводила их образы, стараясь поймать каждую мелочь, каждую черту лица, которая мне запомнилась. Потапыч получился особенно теплым. Его добродушное, хоть и потрепанное жизнью лицо с чуть растрепанной бородой, мудрые глаза, усталые, но полные доброты. Я попыталась передать его улыбку – немного горькую, но искреннюю, ту самую, которую он подарил мне, когда протянул свои последние деньги.

Тихон же получился совсем другим. В его лице была какая-то тревога, что-то настороженное, как у человека, который слишком рано повзрослел. Я рисовала его худеньким, с большими, почти взрослыми глазами, которые смотрели на мир с непонятной смесью страха и силы. Я вывела его тонкие пальцы, осторожно коснувшиеся моего лица в тот момент, когда он подошел ко мне в их импровизированном лагере. Рисуя его, я вспоминала, как он был похож не на ребенка, а на взрослого, на человека, который пережил слишком много для своих лет.

С каждым штрихом я словно возвращала их из той далекой реальности, где они остались. Их лица были моим якорем, тем, что напоминало мне: я жива, я в безопасности, потому что когда-то они были рядом.

Укусил одного из полицейских

Потом я начала рисовать Лану. Такой, какой я ее помнила – образ, который оживал только внутри меня. С каждым штрихом, с каждым движением стилуса по планшету она становилась все реальнее. В ее чертах были одновременно сила и нежность, та непоколебимая уверенность, что всегда вселяла в меня спокойствие, и легкая ирония, которая часто проявлялась в ее полуприкрытых глазах.

Я пыталась уловить этот внутренний свет, который всегда исходил от нее. Ее волосы, чуть растрепанные, но все равно грациозные, плавно спадающие на плечи. Губы, будто только что смеялись или готовились сказать что-то колкое. Я вспомнила ее полную жизни улыбку, ту самую, которая всегда помогала мне верить в себя.

Каждая линия была словно тропинка к моим потерянным воспоминаниям. Я чувствовала, что рисую не просто внешность – я оживляю ее суть, ее силу, которую я всегда ощущала рядом. Взгляд ее глаз – умный и проницательный, но в глубине этих глаз всегда скрывалась какая-то печаль. Возможно, она знала больше, чем говорила мне тогда, или чувствовала боль, которую не хотела показывать. Лана на рисунке смотрела на меня так, как будто все еще была здесь, рядом, напоминая мне, что я должна продолжать бороться.