Ковчег

В трюме, кроме всего прочего, находился отсек, в котором хранилось с десяток флаеров – летающих аппаратов, доставшихся вёске от предшественников. Ими практически никто и никогда не пользовался: во флаер помещалось человек десять и немного груза, работал аппарат на солнечных батареях, но взлететь мог только на авиационном топливе, которого оставался лишь небольшой запас. Но во время разлива реки флаеры всегда были готовы к отлету, смазаны и заправлены – на всякий случай.

Ковчег был построен в незапамятные времена – тем поколением, которое едва не уничтожил Потоп. Насколько повезло морским странам, настолько не повезло местным жителям: в их стране не было судостроения, потому что не было выходов к морю. Они успели построить лишь с сотню ковчегов, когда большая вода погребла под собой все живое.

– Потоп называют следствием, а не причиной, – так обычно начинал дед Евген свой урок истории. Ученики его, впрочем, чаще сидели вокруг костра, чем за партами.

– А причиной потопа стала Третья Мировая, или Великая Ядерная война. С появлением разрушительного ядерного оружия человечество было на волосок от гибели. Это был лишь вопрос времени, когда разразится катастрофа: часы Судного дня неумолимо приближались к полуночи6. И вот два с половиной века назад наша страна-соседка оказалась в руках безумца, который начал войну, но проиграл ее. Загнанный в угол, он отдал роковой приказ: красная кнопка была нажата. Тысячи ядерных боеголовок взвились в воздух. Часть из них была сбита сдерживающими силами противников, но часть достигла своих целей – развитых, густонаселенных городов, начисто стерев их с лица Земли. В войну оказались втянуты все страны, обладавшие ядерным оружием. Эта Война длилась всего три дня. Но за это время погибла четверть человечества. Земля покрылась радиационной пылью. Еще половина из выживших в течение полувека скончалась от лучевой болезни. А потом… пришел дождь. ТОТ дождь называли проклятием богов, Аллаха, Иисуса, Будды, Дьявола и черт знает кого еще. Он шел днем и ночью, месяцами, годами. Планету затопило. Где была суша – появились моря, моря стали океанами. Лишь горные пики остались возвышаться над водой. Так в Потопе погибло почти все человечество, – в этом месте дед Евген замолкал, ожидая закономерного вопроса, от которого обычно не удерживался один из учеников:

– Но как наши предки узнали, что нужно строить ковчеги?

– За годы до Потопа начали появляться пророки, предсказывавшие конец света. Себя они называли «Спасителями». В народе их прозвали… не столь лестно. Но Спасители были и среди известных людей: взять хоть бы изобретателя и промышленника Ирона Наска – отдав бизнес сыновьям, он стал читать небезынтересные проповеди о гневе богов, покаянии и грядущем спасении. Существует поверье, что о Потопе избранным рассказали боги, но то сказка. Историческая версия говорит, что большинство Спасителей были метеорологами и учеными. А их внезапно проснувшаяся религиозность ‒ не более чем план, чтобы достучаться до людей во всех слоях поствоенного общества, которое и раньше-то не особо замечало тревогу ученых, а после войны и вовсе озаботилась лишь собственными нуждами. Мало кто им верил вначале. Но чем больше становилось голосов Спасителей, тем больше людей прислушивалось к ним. Ирон Наск, кстати, счастливо спасся вместе со своей семьей и даже частью своей корпорации. На ковчеге. Хотя он предпочитал строить ракеты для исследования других миров, но там что-то не сложилось. В панике люди бросились строить лодки: кто как умел. Хуже пришлось степным народам или как нам, например: выхода к морю наша страна не имела, поэтому наработки в судостроении были крайне скудными. Ну зато леса обширные: дерева хоть отбавляй. Ковчег построили массивный, на всю вёску. На момент окончания строительства ковчег вмещал в себя более тысячи человек. Но Потоп, хочу развеять ваши романтические представления, это не те увеселительные прогулки, что мы совершаем дважды в год сроком в месяц. Нет. Потоп, чтобы вы понимали, длился шесть лет и четыре месяца. Страдания, которые перенесли люди, сложно описать, ведь у них заканчивалась чистая вода, провизия, несложно представить начавшийся на ковчеге каннибализм… – дед Евген пережидал вздохи ужаса, проносившиеся по классу.

– Когда вода ушла, из всей вёски в живых на ковчеге осталось лишь пять семей. Их фамилии вам прекрасно известны: Дудковы, Капустины, Саврасовы, Павленко да Петровские. Они оставили нам наказ жить в дружбе да согласии, ставить разум выше инстинктов, помнить, что они боролись ради наших жизней. Около двадцати лет прошло, прежде чем в вёске снова появилось электричество и кое-какая связь с внешним миром: Потоп откатил нас в развитии на многие столетия назад, значительная часть технологий была утеряна, лишь малая часть подводных коммуникационных кабелей7 уцелела, чтобы появился хоть какой-то интернет. Планета необратимо менялась. Что было над водой – оказалось покрыто ею, подводные скалы и вулканы, наоборот, поднялись из моря. Полуострова откололись от материков и вместе с островами, как огромные корабли, начали свой континентальный дрейф. На них да на высоких горных плато и выросли огромные, густонаселенные города – во всем мире их хорошо если с пару десятков насчитать можно. Там сосредоточены все технологии – чтобы не дать им погибнуть в наводнениях, ведь завод на ковчег не затащишь; там проводятся все значимые исследования и появляются новейшие разработки. Разрыв между технологиями города и вёски – огромный: ведь нам остался простой ручной труд с небольшими модернизациями вроде облегченных плугов и сеялок, которые позволяют лошадям сохранять силы в два раза больше, чем с инструментами прошлого, или наших быстрых уборочных тракторов на солнечной энергии, которые и зерно уберут и сами по трапу на корабль поднимутся. Наводнения не дают нам развиваться: когда вода сходит, мы возвращаемся, снова убираем наши дома и поля, начинаем все заново, чтобы только успеть снять урожай до следующего разлива реки… А все-таки, что такое город без вёски? В наш-то век, вынужденный отказаться от нефти и газа, от синтетики и синтезирования, на планете, где не знаешь, чего ждать от нее в следующую секунду? Счастливые люди (и готовые ко всему!) живут там, где хлеб пропитан запахом их труда, где парное молоко слаще шоколада, где есть разгуляться свободной душе! – и глаза деда Евгена в такие моменты загорались молодым юношеским задором, голос становился звонче, а мыслями он возвращался в те времена, когда вёска была не так благоустроена, но жилось в ней почему-то лучше.

– Но мы же не можем существовать без города, – резонно возражал наставнику прилежный ученик, и дед Евген моментально остывал.

– Теоретически, без него можно обойтись, жить на собственном продукте. Но без инструментов, запчастей и продуктов промышленного производства мы уподобимся пещерному человеку. И, скорее всего, утонем при следующем наводнении. Но и городу не выжить без наших фермерских, экологически чистых продуктов и электричества, что производят наши ветряки и гидроэлектростанции. Так что на данный момент вёска и город представляют собой симбиоз, то есть имеют равные и взаимовыгодные отношения.

***

Иван сдержал обещание: месяц Мария провела под арестом, дома он с нее не спускал глаз, а в поле за ней следили злорадно ухмылявшиеся бабы. Белые нежные руки, не знавшие тяжкого труда, взялись за культиватор да грабли. Слишком, слишком быстро под палящим солнцем огрубели белые ручки, покрылись мозолями, нарывами да коричневым рабочим загаром на радость шептавшимся за спиной соседкам. Константина не встречала она в этот месяц. Обходил ли он ее стороной, или был запуган Иваном, или решил вернуться к жене – Марии было все равно. Дни проходили как в тумане: с раннего утра и до вечера она трудилась в поле, а дома пинками приучалась к домашней работе. Пыталась Мария вернуть себе расположение мужа: ластилась к нему, ненароком оброняла одежду, зная, что не в силах Иван отказаться от ее гибкого белого тела. Но не тут-то было: Иван как оглох и ослеп. Отстранял он Марию от себя, при этом кривился, будто протухло что-то, и уходил в другую комнату. Месяц он не притрагивался к ней.

Через месяц поняла Мария, что меняется ее тело. Понимание это наполнило ее ужасом: Иван убьет ее. Утопит в реке, а сначала забьет до смерти. Нет, не бывать этому ребенку. Права была Повитуха. Ох, как права. Ей нужен был тот набор.

Лишь чуть ослабился надзор над неверной, как Мария уже бежала околицами к покосившейся хате на отшибе.

Повитуха вновь ждала ее на пороге.

– Ну что, Маша?

– Права ты была, матушка, – девушка склонила голову, и слезы закапали у нее из глаз – первые слезы. Не плакала она, когда ее бил Иван. Не плакала, когда сдирала на руках кожу в кровь, не плакала, когда бабы встречали ее криком: «Шлюха!» – и пакостили в поле, выворачивая ее обед. Не плакала, когда поняла, что Константин не ищет встреч с ней.

– Уезжать тебе надобно было, Маша. С Костей или без него. Табор ждал тебя. Но брюхатую не возьмут тебя назад. Некуда тебе идти. А оставишь дите…

– …он убьет меня, – тихо закончила Мария.

– Держи, – протянула ей Повитуха знакомый мешочек с травами. – Отваришь его по правилам и, нагая, в полночь полнолуния выпьешь на перекрестке трех дорог. Да вот тебе еще кровь волчья, ею рисунок сделаешь. А жменю земли с перекрестка закопаешь под старым дубом, что на обрыве.

– Спасибо, матушка. Что я должна тебе?

– Не мне ты будешь должна. Расплата наступит позднее. За жизнь платят жизнью…

На закате пробиралась она домой. Иван должен быть еще на ковчеге, иначе… Она с ужасом представляла, что с ней сделает муж, вернись он домой, а ее нет там.

– Маша! – она чуть не споткнулась, а сердце сжалось от ужаса – ее видели! Повернулась на каблуках и выдохнула:

– Костя?..

Мужчина подошел к ней и, робко протянув руку, коснулся выбившейся пряди волос. На большее не осмелился, хоть и задрожала Мария и потянулась к нему всем телом.

– Маша, бежим сегодня, я все собрал. Украл из ковчега флаер. Полетим в город, нас никто не узнает, начнем все заново.

Вспотела рука ее, сжимавшая мешочек. «Некуда тебе идти». Живот скрутило острой болью – она ненавидела то, что было в ней, ведь закончиться это могло только смертью.

– Нет, Костя. Не убегу с тобой. Тогда не ушла и сейчас не пойду, – она отступила на шаг. – Я Иванова жена, Костя. Не ищи меня боле. Прощай, – она прижалась к нему на мгновение, оттолкнула и побежала к дому.

***

И все же Иван пошел против объявленного ему бойкота. Он оставался Главой рода, а значит, нес ответственность, пусть и за половину вёски.

Что старшее поколение много мудрее, мужчина понял, когда постарел сам. Дед Евген перестал казаться ему безвольным, не способным на принятие решений дядькой. После смерти отца он не принял свое законное право называться главой Капустиных, а передал его. Но не своим сыновьям-хулиганам, а рассудительному племяннику Ивану. И лишь спустя много лет тот понял, что дед Евген совсем из другого теста правитель: воспитание детей, помощь добрым советом, закладывание стержня и веры в юные души – вот в чем было его призвание. И по старой привычке за помощью Иван шел к нему.

Дед Евген смотрел на племянника и не узнавал его. Перед ним стоял не сильный мужчина, а изможденный старик с ввалившимися глазами без проблеска надежды в них и просил помощи. Страшно было видеть, как трагедия подкосила Ивана. Дед Евген помнил племянника таким лишь однажды: когда умерла Мария. Иван тосковал по ней так, что чуть было не ушел следом за женой. И дабы не сгореть от горя, ему требовался стимул к жизни. Работа стала тем, что спасло его шестнадцать лет назад, работа должна была спасти его да и всю вёску сейчас.

– Мои хлопцы помогут тебе, Ваня. Но ты должен помнить, что ковчег не собственность Капустиных. Нельзя позволить Дудковым не принимать участия в починке – это выльется в свару и раскол между родами, ведь трещина уже пошла. Почему, ты думаешь, я помогаю тебе после всего того, что ты натворил?

– Потому что ты мой дядька, – буркнул Иван.

– Ты наломал дров, Ваня, но не мне тебя судить. Ты Голова, ты сильный мужик, у тебя есть шанс снова завоевать уважение вёски, и ты воспользуешься им. Тебе будет сложно, придется начинать все сначала, ну а смерть Константина тебе не забудут никогда…

Как уговорил сыновей дед Евген, навсегда осталось загадкой. Ивану были не рады не только среди Дудковых, но и среди своих: он превратился в убийцу в глазах всех, даже родной дочери. Но в назначенный день двое его двоюродных братьев Павел и Василь ждали Ивана возле ковчега с инструментами: было похоже, что им пришлось переступить через себя ради общего дела.

Через пару дней активность на ковчеге заметили в вёске. К Капустиным подтянулись братья Саврасовы, Стас прихватил и сыновей. Еще через день женщинам вручили километры дырявых парусов и километры же пеньки.

Дудковы на эту активность смотрели настороженно: в вёске знали, что починкой заведует Иван Капустин, поэтому помогать ему они не спешили. Но всячески мешать и злословить не гнушались. Особенно старался Дима Петровский: наконец-то он дождался, когда Иван получит свое, пусть и ценой жизни зятя (Анна ведь приходилась ему сестрой).

Начал он с того, что распустил слухи: Капустины-де хотят ковчег украсть, как начнутся дожди, а Дудковых оставят тонуть. Раньше его подняли бы на смех: ну куда, куда они без второго рода? Вымрут же! Но почва для самых разных бредовых сомнений была благоприятной. Ростки эти быстро взошли и буйно заколосились. Соседи шептались по углам, а Петровский потирал руки, предвкушая разрядку накалившейся ситуации и надеясь засадить-таки Ивана в острог.

Его надеждам не суждено было сбыться. Другой его зять, Кирилл Павленко, решил проверить, правда ли то, что говорит этот балабол, смутьян, драчун и выпивоха. Кирилл прекрасно знал Петровского, и это была лишь малая толика недостатков того. Нет уж, не доверял Павленко Ивану Капустину, но и Петровскому верить не хотел.

Кирилл Павленко не был похож на родителей: не хватало ему надменности и языкатости матери, не был он и смекалистым торгашом, как отец, хоть и пошел по его следам, попытавшись сделать в городе бизнес. Не похож он был и на свою вертихвостку-сестру: та сначала сбежала от родителей, а потом и из вёски, бросив мужа с дочерью на руках. Простой, но головастый и рукастый парень, он добивался всего сам: медленно, но верно. За это полюбила его Ксения, сестра Петровского, за это уважали его в вёске.

Встретились они с Иваном возле ковчега, тот катил бочку со смолой, а Кирилл поджидал его у трапа.

– Работаем мы тут, Кирилл. Пришел помогать или как?

– Пришел спросить у тебя, Ваня, почему Дудковых не зовете? С Костей ты управился, а нас теперь всех хочешь утопить?

– Не мели чепухи, – Иван стер пот со лба и сел на бочку, не зная еще, печалиться или радоваться столь неожиданному перерыву. – Как я вас позову? Кто меня слушать станет? Петровский, Аня, Юра… Я убил вашего Голову. Меня ненавидят все, даже собственная дочка… Я ж не хотел его убивать, Кир. Повздорили и подрались, как в молодости. А потом…

– Потом ты схватил осколок и воткнул ему в живот десять раз, – бесстрастно закончил Кирилл.

– Осколок я схватил, потому что напугать его хотел. Он уже раз мне кулаком всадил, вторым замахнулся, я уворачиваться, слышу, свистит мимо кулак-то, а он всем телом замахивался да прям на осколок и насадился, – Иван закрыл лицо ладонями. Глухо звучал его голос: – Кровищи полилось – океан, рухнул Костя, видно, важное что-то вспоролось. Аня ворвалась в хату да как заорет. Не помню ничего боле, как в тумане все, – Иван посмотрел на Кирилла, в глазах его темнела страшная боль. – Не убивал я его, Кир. Десять раз… это уж придумал кто-то. Костя ж друг мой, брат названый.

– Так не был он уже твоим братом, как вся эта история… с Марией приключилась.

– Ну как баба могла встать между нами? Да еще мертвая баба?

– Складно у тебя все получается, Ваня…

Иван промолчал.

Кирилл вздохнул:

– Помощь нужна?

Кирилл пересказал свой разговор Ксении. Та поговорила с Анной, но что-то доказать сестре не получилось. Зато удалось убедить Руслана и батюшку Юрия Дудкова. И, в конце концов, часть Дудковых присоединилась к Капустиным.

Глава 4

В тяжелой работе прошло три недели. Семьи не примирились, но трудились сообща. Ковчег, залатанный, снова крепкий, свежевыкрашенный, надежным оплотом красовался в поле за вёской. Оставалось лишь загрузить трюмы припасами, когда случилось непредвиденное.

Лентяй и игрок по жизни, Дима Петровский все наследство родителей, немаленькое, надо сказать, промотал года за два после их смерти. Он не привык работать и ненавидел все, что требовало от него хоть каких-либо усилий. Особенно он ненавидел Ивана, который всегда и всех, по мнению Петровского, непомерно загружал работой. Он помнил все: от переломанных девятнадцать лет назад ребер и отказа Марии до нынешнего переманивания Кирилла Павленко, который безоговорочно поверил Ивану и как умалишенный стал носиться по родичам и всех сгонять на ковчег. Смерть Константина только подливала масла в огонь его ненависти.

Когда вся вёска, засучив рукава, взялась за ковчег, прохлаждавшийся без дела Петровский ожидаемо стал мозолить соседям глаза, потому очень быстро и ему нашлась принудительная работа. И ненависть к Ивану достигла своего апогея. Взбешенный Петровский начал саботаж: воровал или прятал инструменты, портил механизмы, отпускал злые комментарии, мол, как легко решил бы вопрос с такелажем Константин, будь он жив, конечно, и как неумело справляется его убийца. Петровского поймали на воровстве. Выпороли. Мужчина затаился.

Был обед, теплое сонное время отдыха, когда ни от кого не ожидают подвоха, ведь все преступления, как водится, совершаются в темное время суток. У ковчега остался только Иван: последние три недели он находил себе дела, лишь бы только не оставаться наедине со своими мыслями. Но оказалось, что дело, не терпевшее промедления, было не у него одного…

После обеда собирались грузить рыболовные снасти. И один из старых гарпунов, давно никому не нужный, послужил тут темному делу. Петровский напал подло, со спины. В мгновение ока с удесятеряющей силы яростью он вонзил в Ивана гарпун, как в детстве ловил им рыбу, а затем дернул на себя, чтобы бороздки надежно вгрызлись в тело мужчины. Ослепленный внезапной болью, Иван потерял равновесие и стал заваливаться на спину. Его тело всей тяжестью навалилось на древко, и гарпун насквозь прошил его грудную клетку. Краем глаза Иван лишь мельком увидел нападавшего, но узнать его не успел.

Иван был уже почти мертв, но закончить Петровскому помешала Женя.

– Папа! – звонкий ее ищущий голос заставил убийцу поспешно бежать с места преступления. – Папа, кобыла наша сорвалась, по всей вёске носится, чуть бабу Машу не зашибла! Папа?.. – тут только девушка завернула за корму и увидела торчащий из отцовской окровавленной груди гарпун.

Затуманенными глазами Иван смотрел на подбежавшую дочь, так похожую на мать, и сердце его разрывалось от боли. Он не жалел себя, он думал о том, что Женя остается одна, без защиты, убийство Константина и ее сделало изгоем в вёске. За секунду эта мысль промелькнула в его голове, за вторую он оставил дочери единственное наставление, которое успел:

– Остерегайся Дудковых…

И умер у нее на руках.

Исполненный ужаса дикий вопль настиг бегущего к вёске Петровского, сбив его сердце с ритма.

Женя оцепенело опустилась на траву рядом с отцом и зачем-то начала вытирать кровь, текущую из развороченной груди.

Их нашли только через час, когда весчане вернулись продолжить работу.

Пораженные злодейским убийством, мужчины некоторое время не понимали, как поступить. Они окружили окровавленную девушку и тело Ивана и рассматривали страшную картину в гробовой тишине. Опомнились они только тогда, когда Женя с криком: «Ну делайте что-нибудь! Делайте!» – бросилась колотить Саврасова Федора. Тот на правах старшего скрутил ее и велел Руслану отвести домой. Если сначала Женя отбивалась и кричала, что должна вернуться, то, как только ковчег скрылся из виду, обмякла на руках у Руслана. Безучастной осталась Женя, когда Руслан привел ее домой. Безучастной была, когда он попытался отмыть кровь с ее рук, а потом усадил в кресло и попробовал напоить горячим чаем. Он не знал, что говорить, он сам только что потерял отца, его собственная рана была совсем свежей.

– Я нашла его еще живым, – нарушила молчание девушка, невидяще глядя перед собой, в голосе словно не было жизни.

– Ты видела убийцу?

– Знаешь, что он сказал? – будто не слыша, продолжала Женя. – «Берегись Дудковых». Кто из вас это сделал?.. – она медленно перевела взгляд на Руслана. Тот испугался ее расширенных зрачков, показавшихся ему глубокими колодцами.

– Из нас?.. Женя, это же мог быть кто угодно, даже и не из вёски!

Девушка смотрела на него тяжелым взглядом, и среди плещущейся там боли почти не было разума. Руслану захотелось встряхнуть ее, чтобы привести в чувство.

– Я уже перебрала всех. Его мог убить Петровский.

– Глупо во всем винить его. Он подлец, но не убийца. Да и зачем ему это? Нет резона.

– Согласна. Его могла убить Анна.

Руслан вскинулся:

– Ты видела гарпун?! Сколько силы нужно приложить, чтобы проткнуть не рыбу, а мужскую грудь? Это сделал мужчина, однозначно.

– В критических ситуациях женщины способны на невозможное.

– Моя мать могла убить в ту ночь, если на то пошло, но не через месяц.

– Это мог сделать Юра Дудков.

– Священник?..

Женя некоторое время помолчала и вдруг потрясенно вскрикнула. Испугавшись вырвавшегося звука, девушка закрыла рот руками и прошептала сквозь них:

– А что насчет тебя?..

Руслану показалось, что он ослышался:

– Что?..

Женя стала раскачиваться в кресле и мотать головой, будто не верила сама себе. Слезы полились у нее из глаз.

– Ты – мужчина, способный управиться с гарпуном, мой отец убил твоего, ты ненавидишь его…

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? – отшатнулся от нее Руслан. Что-то больно заныло между ребер.

– Боже… Я не хочу, чтобы это был ты, я не смогу, я не выдержу! – она почти выла.

– Так это не я! Я не убивал твоего отца! – не сдерживаясь, закричал Руслан. Ярость клокотала внутри, вытесняя жалость.

Девушка вздрогнула и перевела взгляд на остатки засохшей крови у нее на руках. Голос ее был безжизненным:

– Он умер у меня на руках. Истек кровью, почти мгновенно. Сказал мне остерегаться Дудковых, потому что он видел убийцу. Мой отец мертв. Петровский, твоя мать и ты ненавидели его, вы захотели отомстить. А может и… занять место Головы.

– Да ты только послушай себя! – Парень схватил ее за плечи и встряхнул, заставив посмотреть на себя. – То, что ты говоришь, – это полный бред! Тебе никто не поверит! Ни я, ни моя мать, ни дядька не имеем к этому отношения! Как тебе это вообще в голову пришло?

Женя безразлично смотрела на него, и Руслан злился все сильнее:

– Ты не можешь вот так просто обвинять меня! – он тяжело дышал. – Я же люблю тебя, Женя, я бы никогда… – он осекся.

Девушка закусила губу и стянула с безымянного пальца кольцо. Он будто со стороны смотрел, как она вкладывает его ему в руку, и мир его рушился.

– Я не смогу носить его, пока не узнаю правду, – она с трудом сглотнула, рука ее дрожала.

Юноша крепко сжал челюсти. Ему хотелось разнести тут все, в этой дурацкой комнате с обоями в цветочек: перебить картинки с котятами и пейзажами, перевернуть здоровенное кресло, в котором они в обнимку провели столько часов… Руслан схватил чашку и швырнул ее через всю комнату. Брызнули осколки, пятно горячего чая задымилось на светлой стене.

– А знаешь что? Ты права. Правда важнее, – повернулся к выходу он. – Важнее доверия, – юноша оседлал подоконник, но перед тем, как прыгнуть вниз, обернулся и зло прищурил глаза:

– Иван всегда был против наших отношений, что ж, пусть так, но у него получилось нас разлучить.

Похороны назначили через день. Тело Ивана омыли, достали из него гарпун и приготовили к сожжению. Вёска пребывала в унынии: много лет в ней не случалось похожих трагедий да в столь короткий срок. Но не все печалились по поводу смерти Ивана. В вёске оставались люди, считавшие, что он получил по заслугам. И хотя Юра Дудков отпустил грехи главе Капустиных, над берегом реки плыл шепоток: мол, не стоило хоронить Ивана как христианина.

Плот, вспыхнул, как факел, его подхватило течением, и скоро он скрылся из виду. Бахнули в небе поминальные огни.

Женя, молчавшая всю службу и не проронившая ни слезинки, вдруг заговорила тихо и зло:

– Я знаю, кто убил моего отца.

У Петровского дернулось сердце, спина покрылась испариной.

– Его убил один из Дудковых. Да, Константин Прокофьич умер, но это был несчастный случай и вы даже не попытались простить отца! Удар в спину – это подло как для мужчины, так и для женщины!