Ковчег

– Морально поможешь, – Ксения вцепилась в еще не появившуюся на свет жизнь, в Мишу и толкнула дверь.

Посреди кровати среди сбитых в ком простыней сидела Люда, красная и сердитая. Возле нее трудилась Повитуха, гоняя женщин за водой и полотенцами и заставляя роженицу дышать. Шарообразная Люда округлилась еще больше, увидев мужа:

– Пошел во-о-о-о-о-о-о! – сердитый окрик сменился криком от потугов, болью скрутившими женщину.

Для чувствительного мужского сознания красочная картина родов оказалась чрезмерной: судорожно глотнув воздуха, Миша так и обмяк в проеме двери. Повитуха, скосив на обескураженную Ксению один глаз, коротко бросила:

– Тело убери!

Саврасов был непомерно тяжелым. Подхватив его под мышки, Ксения еле-еле смогла сдвинуть тело в коридор. Хорошо, что там оказался нервно вышагивающий Федор. Увидев зятя без сознания, он бросился помогать Ксении:

– И с какого перепугу его к Людке понесло? – пропыхтел он, укладывая Саврасова на кровать в соседней каюте.

Ксения промолчала.

– Приводи его в сознание, я к дочке.

Миша был в обмороке. Ксения, все еще держа в голове сказанное им на верхней палубе, от души влепила ему пропущенную пощечину. Голова его дернулась, и глаза открылись:

– Воды дай мне.

– Сам возьмешь, – Ксения похлопала себя по бокам. В кармане брюк нашлась помятая пачка заветных сигарет.

– Не кури здесь, – хмуро посмотрел на нее Миша.

Ксения только хмыкнула, чиркнув спичкой. Плевала она на запрет курения на корабле: еще полчаса назад она собиралась утопиться.

– Что теперь, Ди Каприо? – она горько улыбнулась, вспомнив старинный фильм

– Теперь за тобой будут следить. Поверь, я всем расскажу.

– За своей семьей лучше следи, а не за другими женщинами! – Ксения поднялась с кровати. Перед глазами снова появился Кирилл, и ей нестерпимо захотелось на верхнюю палубу.

Грубым рывком Миша схватил ее за руку и усадил на кровать:

– Сколько тебе лет-то? Чего ты убиваешься? Женщины, конечно, слабый пол, но не настолько же, чтобы за мужиками в пучину кидаться!

Глаза Ксении зло вспыхнули:

– Это ты счет бабам не ведешь, А Кирилл, он один такой был! За ним и в пучину можно! Зачем мне все это, без него, зачем?

– А зачем жива твоя сестра с племянниками?

– У нее дети, ей есть ради кого жить и без Константина.

– И у тебя есть. Ради них же. Ради крестницы. Ты же молодая и… красивая женщина, Ксюша. Ты еще найдешь себе мужчину…– он дотронулся до ее щеки.

Ксения в отвращении отшатнулась и резко поднялась:

– Ты… Ты неисправимый! Ты омерзителен! За стеной рожает твоя жена, я же даже слышу ее крики!

– Живее всех живых, – удовлетворенно пробормотал Миша вслед хлопнувшей двери.

Схватки начались еще ночью, за секунды до звона набата. Она не могла показывать семье, мужу, бьющейся в панике свекрови, что рожает. Прежде всего надо добраться до корабля, а уж потом рожать. Поэтому Люда сжала зубы и терпела все усиливающуюся боль в низу живота. Она столько терпела, потерпит и еще чуть-чуть. Сложнее всего было в лодке, где друг у друга на головах сидела ватага Саврасовых, да еще в тот момент, когда отец поднимал ее на борт. Ей казалось, все видят ее мученическое выражение лица, хотя за ним-то она и следила тщательней всего.

Повитуха, случайно оказавшаяся на пути, расширившимися глазами уставилась на нее, будто просверлив голову насквозь, и тут же испортила все, уложив ее в первой попавшейся каюте. Миши не оказалось рядом в этот момент, и Люда порадовалась, что он не увидит ее такой: слабой, потной, тужащейся. Мужчина должен видеть красивую картинку, сладкого и чистенького ребеночка, а не это кровавое месиво! И все шло хорошо, пока в какой-то момент в дверях каюты не показались Ксения и Миша. Ну вот кто просил ее? Дура, не рожала, не знает, как это низко, грязно, омерзительно! Как же она ненавидела их в тот момент! А он знай – хлопнулся в обморок, слабак, будто крови никогда не видел. Конечно, его-то дело маленькое! А женщина должна терпеть эти кошмарные девять месяцев, неповоротливое тело, фальшивую заботу окружающих, холодность мужа, которому она не может принести ни капли удовольствия, а потом эти мучительные схватки, потуги, когда маленькое чудище будто бы когтями прокладывает себе путь на свет. Какой же он негодяй, Миша, ради которого она столько вытерпела, ради которого прошла все злопыхания родственников, ради которого терпела все его измены, ради которого рожала ребенка, рвущего ее изнутри.

– Девочка! – объявила Повитуха, профессионально перекрывая визгливый вопль только что родившегося существа.

Женщины вокруг засуетились, столпились вокруг Повитухи и что-то засюсюкали.

– Вы, может… – она не узнала свой голос – сиплый, как у курильщика, – мне ее отдадите?

– Я ее искупаю, а ты спи. Потом покормить принесу, – непререкаемым тоном возразила старуха.

Люда откинулась на подушки, закрыла глаза и настаивать не стала – сил не осталось.

***

Они дружили с самого детства. Когда мать бросила их с отцом, Федор частенько оставлял маленькую дочь у Лики и Стаса. У тех как раз подрастал первенец, очень быстро ставший ее лучшим другом. Они все и всегда делали вместе, начиная с куличиков, заканчивая воровством яблок у Дудковых. Утром она первая бежала к соседям, а вечером, когда приходила пора возвращаться домой, Люду было не дозваться, за что она частенько получала от отца строгие выговоры.

Старший товарищ был заводилой и вожаком для всей местной ребятни, а для нее он стал настоящим героем. Что бы ни придумал Миша: воевать с мальчишками из другой вёски, устроить набег на соседские яблони, соорудить тарзанку на обрыве, поджечь коп соломы – Люда неизменно оказывалась втянутой в его игры. Она была его правой рукой, верным соратником, незаменимым помощником. Их тандем всегда выходил победителем из всех войнушек. И все им было как с гуся вода.

Время шло, а ее дружба детства превратилась в тайную подростковую любовь. Девчонка-хулиганка, всегда увивавшаяся за старшим товарищем хвостом, внезапно превратилась в сопливую рохлю, боявшуюся показаться ему на глаза. Старшие, заметившие перемены в ее характере, не не могли удержаться от дурацких насмешек и подколок, смущая Люду еще сильнее. Ведь Миша все это время, оказывается, был… мальчишкой! Да еще каким! Вожак стаи, самый опасный, самый смелый, самый клевый, а глаза у него какие: зеленые, как то болото, и ресницы еще такие пушистые, коровьи, просто отвал башки! И все девчонки на него пялятся всегда, но его главный помощник кто? Правильно, Людка! Вот только, непонятно, что по этому поводу думает сам Миша…

А Миша ничего и не думал ‒ не замечал. Он только что вошел в тот возраст, когда при дефиците конкурентов юноши чувствуют себя Казановами. Куда с таким тягаться угловатой девочке-подростку, пусть и лучшему его другу, пусть и влюбленной по уши? Все, на что была способна Людмила, – это следовать за Мишей хвостиком, прикрывать перед его родителями и душить собственную ревность, потому что в его восемнадцать хулиганские проказы закончились, а начались романтические и далеко не в ее пользу.

В какой-то момент, однако, все изменилось.

Худая и долговязая ее фигура стала красиво, по-девичьи округляться в нужных местах, отец привез ей из города первые платья, которые подчеркнули ее новые женственные формы. Миша не сразу обратил внимание на перемены в ее внешности, ведь она была по-прежнему рядом, каждый день на глазах. Он видел в ней все ту же смешливую подружку, готовую ради него на все.

Людмила не имела примера матери перед глазами, но женские хитрости впитываются с грудным молоком. Когда ей в который раз пришлось прикрывать его перед родителями за очередной кутеж, она решила – хватит. Хватит терпеть эту страшную душевную боль. Она не могла больше видеть его с другими девчонками, как они милуются, как держатся за ручки, а он им нашептывает что-то на ухо, отчего девицы становятся румяными и томно закатывают глаза. Хватит! С глаз долой – из сердца вон.

Миша не сразу понял, что произошло: день без Людки, второй, неделя. Неожиданно ему стало попадать от родителей за ночные загулы. Пропал главный его собеседник, и некому стало рассказывать о своих похождениях. Он искал ее, но постоянно слышал от Федора: «Люда занята!», «Люда у подружки» (у какой еще подружки? Людкин единственный друг – это он, Миша!), «Люда наказана и не выйдет». И, в конце концов: «Люда не хочет тебя видеть».

Мир пошатнулся. Ведь Люда всю его жизнь была рядом. Миша будто лишился важного органа, без которого все вокруг перестало быть интересным. И флиртуя с очередной подружкой, он неотступно думал о Людке, которой больше рядом с ним не было.

А потом Миша как-то увидел ее во дворе да так и не посмел окликнуть, спрятавшись за раскидистым кустом. Ведь увидел он не пацанку Людку, а симпатичную девушку с тонкой талией, с точеными ножками и толстой темной косой, спускавшейся вдоль высокой груди. Она затмила собой всех его девчонок, он будто прозрел: сокровище всегда было рядом, а он, Миша, так глупо потерял его.

Люда была с ним холодна. Она мигом почувствовала его пылкость и поняла, что все сделала правильно. Но девушка боялась обжечься, ведь она видела его таким, каким Миша бывал с другими девицами, поэтому знала: это ненадолго.

Начались долгие, очень долгие ухаживания, которые почему-то не заметили соседи, иначе скандал разразился бы раньше.

Но разразился он все равно. Тогда, когда крепость была сдана на милость завоевателя, а Миша понял, что это чувство не похоже на все его предыдущие влюбленности, он пришел просить руки Люды у Федора. И если тот, скрепя сердце, согласился, то родители Миши закрывать глаза на кровное родство не стали.

– Она ж твоя двоюродная сестра! Ты что, враг себе, что за чудищ вы понарожаете?! – кричала Лика, хватаясь за голову.

– Люда племянница мне, ну как я ее невесткой в дом возьму? – вопрошал Стас у брата.

Федору тоже пришлось нелегко: вёска шушукалась за спинами влюбленных, а отца прямо спрашивали, почему тот допускает кровосмешение.

– Зато от Павленко у них только капля, – огрызался Федор, намекая на поганую кровь вероломной матери Люды.

Устав бороться с родителями Миши, Люда пошла к Юре Дудкову просить тайно обвенчать их, потому что чувствовала: еще немного, и она потеряет Мишу, тот привезет чужую девку из соседней вёски, а Люда до скончания века останется под отчим крылом, потому что другого мужа ей не надо.

Батюшка был неумолим.

– Он брат тебе, Люда, это грех!

– Это любовь, батюшка! Мне никто больше не нужен! Только он! Просите у меня, что хотите: я все сделаю, только повенчайте нас!

– Люда, вёска против. Брак ваш будет как бельмо на глазу, все осуждать будут. Надо тебе оно? – Юра смотрел на девушку, которая могла бы быть его дочерью, и сердце его разрывалось между желанием помочь ей и страхом перед порицанием общества.

– А не повенчаете нас, батюшка, – разозлилась Люда, – я руки на себя наложу! На себя и на нерожденного ребенка! И вы будете жить с этим грехом!

Конечно, никакого ребенка не было и в помине, Люда все еще оставалась девицей, иначе бы Миша не увивался за ней столько времени, но батюшка-то об этом не знал.

Обвенчались они спустя неделю.

Глава 6

Месяц после смерти мужа Анна находилась в состоянии, близком к отчаянию, но сцена, устроенная Женей на похоронах, заново подожгла тлеющие в ее душе угли ненависти. Она откровенно радовалась тому, что Руслан перестал общаться с Женей, объясняя это себе такой же ненавистью Руслана к их «адову племени». Саша была опустошена: ей не хватало отца, она почему-то решила, что виновата в его смерти, что мало с ним проводила времени, не успела даже попрощаться – самобичеванию ее не было конца. В доме стоял траур, стонущий, ненавидящий, затягивающий как болото. Руслан горевал по отцу, но не видел смысла в саморазрушении: его не вернуть, да и убийца уже наказан.

Потоп стал для Руслана спасением: на два дня семья озаботилась насущными проблемами – спастись, помочь Повитухе с роженицей, подсчитать провиант. Как водится, работа отвлекла от дрянных мыслей и напомнила об ответственности.

Будучи сыном и преемником Константина, после его смерти Руслан приступал к управлению вёской и ковчегом наравне с преемником Ивана. Что им окажется Женя, он старался не думать.

Велико же было его удивление, когда, войдя в ходовую рубку, что находилась в надстройке в кормовой части ковчега, возвышаясь над палубой на пару этажей, он нашел ее обжитой и… не пустой. Федор Саврасов изучал показания приборов и помечал их в судовом журнале, Дима Петровский развалился в кресле и дымил дорогой сигарой Константина, которую тот когда-то давно купил для статуса и никогда раньше не раскуривал.

– Что… – голос Руслана сел от неприятного удивления, он прокашлялся. – Что вы здесь делаете?..

– Что значит «что»? – неубедительно удивился Петровский. – Шкипер, – он кивнул на Федора, – занимается капитанскими делами. Старпом, – он ухмыльнулся, – старпомовскими. Взрослые заняты взрослыми делами. А вот ты чего здесь забыл?

Федор поморщился: он и так еле переносил хамоватого Петровского, но тот был опытным рулевым, единственным, кто мог помочь Саврасову управлять ковчегом.

– Руслан, никто на твое место не претендует.

– … но за ковчег и за людей должны отвечать взрослые.

– Я совершеннолетний! – поддался Руслан на провокацию и по унизительной ухмылке Петровского тут же это понял и разозлился: – Это ж по какому праву вы решили этим заняться? Мой отец и Иван должны были назначить себе замену, но, – он развел руками, – они не успели! А значит, не вам решать, выметайтесь из рубки!

– Ты глянь, Федь, у него еще молоко на усах не обсохло, а уже раскомандовался! Ты меня из себя лучше не выводи…– Петровский выплюнул сигару и встал.

– А то что? Что ты можешь? Языком молотить?! – Руслан сжал кулаки, он был на полторы головы выше Петровского и в два раза моложе, поэтому тот, хоть и подумал о гарпуне, но сплюнул Руслану под ноги и бросил:

– Да пошел ты. Хотел помочь тебе по-родственному, избавить, так сказать, от забот.

– Избавь нас от себя! – Руслан подождал, пока дядька выйдет, и вопросительно посмотрел на Федора.

Тот и бровью не повел:

– Жене сейчас нелегко. Она юна, она многое пережила. В том числе и незаслуженно, – Федор с укором посмотрел на Руслана, и юноша смутился под этим взглядом. – Я пришел к ней с вопросом, готова ли она стать Головой вместо своего отца… – мужчина покачал головой. – Женя, ожидаемо, отказалась. Она попросила меня взять на себя эту ношу, и я согласился. Я встану на ее место, но, может, однажды, когда она повзрослеет, остепенится, заведет семью – я верну ей это право. И тебе, Руслан, я бы посоветовал то же: выбрать себе на замену кого-то из старших. Человека, сведущего в морском деле.

– Я с пяти лет сидел в этой рубке вместе с отцом, я знаю, как высчитывать курс, я лажу по мачтам, как обезьяна, я больше всех на корабле отстоял в собачью вахту8, я последних два разлива замещал отца! Кто, если не я? Неужели Петровский?

– Я верю, что ты достоин стать старпомом и даже капитаном, но ты не можешь себе даже представить, каково это: отвечать за целую вёску.

– Федор, – Руслан признал за ним право старшего, – я не хочу и не буду сидеть в каюте, я не буду матросом, который раз в неделю несет вахту да натирает палубу. Я уже целый месяц глава семьи. Я знаю свою ответственность перед ними и готов ее нести. Я хочу заниматься делом!

Федор пожал плечами: рано или поздно Дудков все равно занял бы это место, так какая разница, когда начинать?..

– Принимайте командование вооружением, старший помощник!

– Есть, капитан!

Командование вооружением, как же. Старпом на ковчеге отвечал за продовольствие и спокойствие вёски. И если вдруг что-то из этих двух элементов нарушится, головой отвечать ему, Руслану. Впрочем, он же этого хотел?..

Одинокой энергосберегающей лампы определенно не хватало на весь трюм. Руслан пошел вдоль загонов, подсчитывая поголовье скота, иногда подсвечивая темные стойла фонарем. Подсчеты оказались неутешительными: каждый второй дом в вёске потерял крупного скота в битве со стихией. Съестного на ковчег успели погрузить сроком на месяц – на потоп должно хватить, если не брать в расчет, что обычно успевали загрузить продуктов на полгода, впрок, а значит все запасы на зиму остались под водой и погибнут. Корма животным хватит: в сене и зерне нужды не было.

Лошади похрапывали и нервно перебирали ногами: в дальнем углу трюма в загонах обитали спасенные из леса дикие животные. Были ли среди них хищники, Руслан не знал. А потому очень тихо двинулся в темную часть трюма, молясь про себя, чтобы там не оказалось медведя, как в одном из предыдущих наводнений, когда вся вёска месяц сидела как на иголках, запершись в своих каютах. Мишка, впрочем, оказался сытым, а потому добродушным, и, когда вода ушла, он очень спокойно выбрался из ковчега и потрусил к лесу, только его и видели.

Что-то прошуршало под ногами, Руслан направил свет фонарика вниз: семейство ежей бросилось врассыпную. Ежи, впрочем, как раз были постоянными обитателями ковчега.

В дикой части трюма поселились: лисица, судя по шерсти – уже немолодая, а потому вовремя не убежавшая от воды; целое семейство бобров, чей домик вниз по течению реки затопило в который раз. Руслан пометил себе в уме, что надобно им таз с водой приволочь в клетку. Рядом с бобрами в огромной клетке кишмя кишели белки – целое полчище, и это только те, которых успели поймать, еще столько же разбежалось по ковчегу. Рядом с лошадьми поселили отбившегося от стада молодого олененка – он мелко подрагивал, забившись в самый угол. Выводок енотов сладко спал друг на друге, никак не отреагировав на свет фонарика. Самыми опасными Руслану показались кабаны: их было трое, и они в ярости кинулись на решетку, чуть почуяв человека.

Даже с учетом непредвиденного количества диких обитателей, корма им хватало, только надо придумать, чем кормить лисицу. Серьезная проблема оказалась в другом.

– Чистой воды у нас только три бочки. И одну уже потратили на Люду.

Федор нахмурился.

– Не очень хорошо, конечно, надо сейчас же включать очиститель.

В рубку просунулась голова Петровского:

– Ребята, а что с водой, все помыться хотят, да и палуба – видели, как загажена? Птицы срут прям на голову!

– Петровский, оставшаяся вода – для питья. И раз уж ты так вовремя заскочил – включай очиститель.

– Для питья? Так там половина бочки всего…

– Как половина, полчаса назад еще две бочки было!

– Было, да сплыло, – осклабился Петровский.

Федор стукнул кулаком по столу:

– Отставить перепалки! Кто там на водозаборе, берите пробы и очищайте воду, нашли мне проблему!

– Я взял пробу, – вслед за Петровским в рубку протиснулся Гриша. – Вода… соленая.

***

Дрожа от волнения и ночной прохлады, Мария разделась. От теплого напитка шел пар. На секунду она задумалась: может, стоило ей бежать вместе с Костей?.. Они стали бы отличной семьей, вырастили бы сына, они затерялись бы в городских трущобах, и их никто и никогда бы не нашел.

Нет, она с горечью мотнула головой. Она не создана для простого семейного счастья. История бы повторилась, ей стало бы скучно с Костей, как и с Иваном год назад. А теперь у нее не муж – дикарь. Сильный, властный, непредсказуемый. Он снова станет ее.

Щебенка на перекрестке трех дорог колола босые ноги, ночной ветер развевал длинные, ниже ягодиц, черные волосы, луна серебрила молочную кожу, подсвечивала тонкий стан, звезды отражались в синеве ее глаз – и не было женщины прекраснее. Цыганка волчьей костью начертила в дорожной пыли пентаграмму, окропила ее волчьей же кровью, стала в центре и залпом выпила вязкое варево.

И расхохоталась: в кустах возле дороги спрятался случайный соглядатай.

Хочешь зрелища? Будет тебе зрелище!

И Мария начала извиваться всем телом, выкрикивая странные звуки низким гортанным голосом. И лунный свет струился и вел ее в танце, и в его свете, словно под огромным софитом, она была как на ладони, на виду, на сцене в безмолвном молчании околдованных зрителей. Исколотые ноги кровоточили, но цыганка кружилась и кружилась, черпая силу в своем сумасшествии, в своей наготе, в своей юности и красоте. И внезапно рухнула, укрывшись за полотном своих волос.

Когда случайный свидетель решил выбраться из своего укрытия, перекресток был чист: ни девушки, ни одежды, ни пентаграммы.

А утром у Марии случился выкидыш, остатки своего греха она тайно похоронила, как и наказала Повитуха – у старого дуба на обрыве, вместе с волчьей костью.

***

«Как так все время получается, – думал Петровский, спускаясь по трапу в трюм, – что я всегда на побегушках? Только избавился от Ивана, а мелкие спиногрызы уже тут как тут. И прав у них, видите ли, больше!».

Он с раздражением толкнул двери в трюм и замер: из темноты на него не мигая смотрели два желтых глаза. Луч света, упавший на животное, доказал: глаза укомплектованы десятком клыков и когтей.

С отборным матом Петровский бросился вверх по трапу и наткнулся на Руслана и Гришу, которые спускались ему в помощь: из трюма необходимо было вытащить брезент для сбора дождевой воды.

– ВО-О-ОЛК!

– Дима, может, хватит уже, мы, вообще-то, тоже все работаем.

– В трюме волк! Я его видел своими глазами! Идите, если не верите, а я лучше запрусь, он там жрал кого-то! – мужчина растолкал парней и бросился на выход.

Руслан с Гришей переглянулись и пожали плечами: к отмазкам Петровского все давно уже привыкли. Но спускаться по трапу стали куда медленнее и дверь трюма открывали с опаской.

– Ну что, есть там волк?

Парни вздрогнули: Женя подкралась к ним бесшумно.

– Ты что здесь делаешь?! – начал заводиться Руслан.

– Услышала вопли Петровского, – пожала девушка плечами, – интересно, что его так напугало. Да и Гришу нужно от тебя защищать, а то бросишься еще на него с кулаками ни за что.

– Я детей не бью.

– Ага, и девушек тоже, – фыркнула Женя и осеклась. Из темной глубины трюма до ребят донеслось явственное рычание.

– А если он голодный? – прошептал Гриша.

– Или бешеный?

– Надо загнать его в клетку.

– Так а чем, голыми руками?

– В этом трюме нет клеток, здесь только хозинвентарь.

– Да давайте уже посмотрим на этого волка, может, это и не волк совсем, что мы не знаем, как Петровский любит преувеличивать? ‒ Женя отпихнула парней в сторону и смело шагнула в трюм.

Рычание смолкло. Жёлтые глаза зажглись прямо около лица девушки. От неожиданности она завизжала и на глазах перепуганных парней осела на пол.

***

Наконец-то нашла след: проклятый цветущий зверобой, отбивает нюх напрочь. Охотничий задор распирает вовсю, несусь чуть ли не вприпрыжку, виляю между деревьями, о, заяц, нет, не до него сейчас. А вот и свежие следы – им минут пять, выходят на опушку леса, совсем близко к вёске. Прячусь за кустом: мне открывается хороший обзор, топорщу уши.

Высокий и сильный человек, опасность! Принюхиваюсь: нет, он не на охоте, спокоен, расслаблен, кто там у него в руках? Детеныш. Мужчина разговаривает с ним по-своему, показывает грибы, листики, мох. От детеныша пахнет моим запахом: вот кого я искала. Только бы не спугнуть, затаилась, жду.

Детеныш еще еле переставляет ноги, это самочка, годик от силы, смеется так громко, что скоро сюда сбежится весь лес! Как вкусно она пахнет…

Человек подхватывает детеныша и садит к себе на плечи. Не могу подавить разочарованного вздоха, но люди слышат плохо и не замечают меня. Они разворачиваются и идут в сторону вёски.

Я выбегаю на опушку, вот здесь она стояла, долго нюхаю оставшийся след, а потом падаю на спину и трусь о мох: хочу вобрать в шерсть ее запах. Это мой запах. Это мой волчонок.

***

Женя распахнула глаза в ту же секунду: волчица вылизывала ее лицо и грозно рычала на парней, уже заходивших на зверя с двух сторон с подручными орудиями.

‒ Стойте! Она не причинит вреда! Не трогайте ее!

‒ Женя, медленно отступай к двери, мы его оглушим.

‒ Здоровый какой волчара!

‒ Нет, нет, она ручная, ‒ в доказательство Женя обхватила волчицу за холку, а та стала вилять хвостом и лизать девушке уши.

Гриша с сомнением опустил грабли. А Руслан, воспользовавшись секундным замешательством, ловко набросил на зверя веревочную петлю и стал ее затягивать. Волчица захрипела и заскребла когтями по полу, упираясь. Женя завопила и налетела на Руслана, сбив того с ног:

‒ Отпусти, ты же душишь ее!

‒ Да что на тебя нашло, это же волк! Он же опасен!

‒ Отпусти-и-и-и-и!

‒ Да он уже сам, ‒ встрял Гриша, наблюдавший за потасовкой.

Волчица и впрямь вывернулась из петли, выпрыгнула из трюма и уже быстро взбиралась по трапу.