Ковчег

Татьяна Владимирова

Ковчег

Глава 1

И решено было уничтожить человечество, ибо в этом повинны были сами люди.

И не дали боги ни одного им шанса, но спастись позволили избранным.

И появилась вода, низвергавшаяся водопадом с неба,

И явились боги, в смертельном убранстве своем, – прекрасные.

И принесли они смерть,

И не было живым спасенья.

И опустилась на землю тьма,

И в глину обратились люди.

И закачались на волнах ковчеги…

Дом был большим и темным. У кровати чадила единственная свеча. В ее жалком свете умирала роженица. Лицо ее, прежде светившееся здоровым румянцем, усохло, резко обозначились скулы. Посеревшие губы неестественно улыбались. Только яркие синие глаза светились прежней жизнью и не собирались с нею прощаться. Ребенок надрывался на руках у повитухи, и крик его был последней ниточкой, связывающей мать с жизнью.

– Знаешь ли ты, Маша, на что обрекаешь девочку? – прокряхтела высокая старуха, покачивая ребенка на руках.

– Знаю и жалею ее… Хотела бы я быть с ней рядом, когда… – слова давались женщине с трудом. Она не хотела умирать, но у нее почти не осталось сил, чтобы бороться еще и за свою жизнь.

– Ты плохо жила, а расплачиваться придется девочке. Она переживет тебя ненамного. И будет несчастлива. И этого не изменить. Ш-ш-ш, спи, деточка, спи…

Ребенок на руках у старухи замолчал и засопел засыпая. Звонкий крик его остался лишь звоном в ушах умирающей женщины.

– Нет, нет… – мать попыталась протянуть к дочери руки, но не смогла. Глаза ее потухли, а тело вытянулось под одеялом, будто женщина попыталась улечься поудобнее.

Со стуком распахнулась дверь спальни.

– Как она? Что с ней?! – взревел, ворвавшись в комнату, высокий темноволосый мужчина.

Повитуха, казалось, согнулась еще ниже и заговорила ломким старческим голосом:

– Преставилась мать. Вот девочку привела. Женечкой велела назвать. Ты б, Иван, калыску поставил да кормилицу девочке нашел… Сиротинушке…

***

– Женька, на Купалье идешь? Наши возле реки дуб срубили здоровенный – кострище будет до неба!

– Гриш, – девушка лет шестнадцати оторвала синие словно цветок василька глаза от вышивания и со сдерживаемым раздражением посмотрела на перепачканное в саже конопатое лицо соседа, торчавшее в распахнутом окне, – ты не обижайся, но со своим Купальем плешь мне проел. Не знаю я, не знаю! Вот будет настроение и девчонки – пойду. А то знаю я, как вы потом голышом с обрыва сигаете!

Пухлощекая голова с непослушными короткими белыми вихрами обиженно надула большие губы:

– Я папараць-кветку иду в лесу прятать, думал, тебе подсказок оставить. Ну, как хошь, – голова из окна пропала, а через секунду послышался шлепок неудачно приземлившегося тела.

– Цветы не помни! – запоздало крикнула девушка.

Не прошло и пяти минут, как калитка во дворе снова скрипнула.

– Эй, курочка, выгляни в окошко, дам тебе горошка, – пропел девичий голос совсем рядом с окном.

– Свет, держи своего брата подальше от меня, – Женя перегнулась через подоконник и улыбнулась подруге.

– Эт которого? Гришаню? Или Миша и к тебе клинья подбивает? – такая же зеленоглазая и веснушчатая, как и старший (всего на год!) брат, Света задорно сморщила курносый нос и повела плечом, сбросив с груди толстую пшеничную косу.

– Слава богу, Миша мне только конфеты из города привозит. А Гриша мне проходу уже неделю не дает: пойдем на Купалье да пойдем.

– А ты что?

– А я что? Если Руслан и сегодня не позовет, придется дома сидеть. Ну, или назло ему пойду с Гришей.

– И разборок не боишься? Подерутся же.

– Ну и что. За мою маму отец тоже дрался.

– Ну-ну, то-то он и тебя порой поколачивает, – хмыкнула Света и, обернувшись, заскороговорила: – А вот и твой ненаглядный. У костра встретимся. Побежала я.

Женя скрылась в окне в ту же секунду – бросилась к зеркалу. Поправила две черные как смоль косы, покусала губы, пощипала щеки, чтобы разлился румянец по светлой коже, пригляделась, не потекли ли подведенные тушью ресницы. И уселась в кресло, как ни в чем не бывало.

Под окном раздался закладывающий уши свист. Девушка улыбнулась, но от вышивания не оторвалась: нечего порядочной девушке на свист откликаться.

Дом, стоявший на вбитых в грунт бетонных опорах, возвышался над землей метра на полтора; такие дома были у всех в вёске – спасало от частых дождевых разливов реки. Возле дома росла кряжистая невысокая ива. Хитрость была в том, чтобы с ее веток допрыгнуть до подоконника, зацепившись же за него, ноги можно было поставить на удобный приступок.

Руслан был ловчее Гриши, и Женя постоянно вздрагивала, так и не привыкнув к его бесшумным появлениям.

– И почему моя принцесса вянет взаперти, точно узница в башне? – Руслан подтянулся на руках и легко оседлал подоконник, рисуясь перед девушкой.

– Отец велел его дождаться, – Женя улыбнулась, скользя по нему влюбленным взглядом. И там было на что смотреть: к своим девятнадцати годам парень вымахал на добрых два метра и был выше всех мужчин в вёске. Его нельзя было назвать качком (модное словечко среди горожанок), он был худощав, но жилист и вынослив. Лицо с острым подбородком носило загар с ранней весны и до поздней осени. Волосы цвета спелой пшеницы Руслан по-бунтарски отпустил до плеч, чем неимоверно раздражал свою мать, но заставлял вздыхать добрую половину вёски. Сохли девушки по волосам и тонули в глазах: темных, карих, непонятно как оказавшихся на его славянском лице, да еще опушенных длинными, как у девчонки, ресницами.

– Гришаню видел. Пообещал он тебе папараць-кветку? – Руслан ухмыльнулся, но глаза остались холодными и цепкими.

– Пообещал, – а пусть помучается, как она мучилась, пока ждала его.

– А я капкан в лесу медвежий поставил, – его ухмылка стала еще шире.

– Очень смешно, – Женя потянулась за вышиванием, но Руслан схватил ее за руку:

– Со мной пойдешь?

– Руслан, я не знаю, у нас еще сено в поле не собрано и хозяйство не покормлено. Я к десяти часам ноги протяну. Какая уж тут папараць?..

– Развеешься, у костра посидим, байки потравим. Это же как ночное, только веселее!

– Ну…

– Это очень важно для меня, – Руслан заглянул ей в глаза, и Женя утонула в них в который раз.

Во дворе скрипнула калитка.

– Отец, – одними губами произнесла девушка, мгновенно побледнев. Руслан скатился с подоконника внутрь комнаты. Навострив уши, они напряженно вслушивались в звуки жаркого июльского дня, что врывались в распахнутое окно. Тяжелые шаги обогнули угол дома, застонали под ними рассохшиеся ступеньки лестницы.

– В половину одиннадцатого на обрыве, – шепнул Руслан Жене прямо в ухо, обжигая быстрым поцелуем, и рыбкой сиганул из окна. Только ива зашелестела.

– Опять твой хулиган по окнам лазит? – Иван вошел в комнату и неодобрительно посмотрел на дочь, которая невозмутимо продолжала вышивать. Она была совсем не похожа на него – ни одной, даже самой маленькой черточкой. Иван был плотно сбит и достаточно высок. Его дочь, тонкая, как тростинка, обещала подрасти еще. У него было волевое квадратное лицо, а ее было мягким, округлым. Над его серыми глазами нависали всегда нахмуренные кустистые брови. Темные с проседью волосы даже в юношестве не принимали такого угольно-черного оттенка, как у его покойной жены. Женя была вылитая Мария в девичестве, этого не оставил без внимания никто в вёске, разве что слепые: тонкие черты лица, изящные брови, прямой нос. Вот только щечки Женины еще не расстались с детской припухлостью, а губы имели свойство надуваться бантиком, тогда как у Марии они были очень подвижными и постоянно демонстрировали настроение хозяйки.

– С чего ты взял?

– А от него душок такой мерзкий остается… Ты сено повернула?

– Да, – девушка поморщилась, зная, что последуют новые указания.

– Вечером в копы собери да накрой пленкой. Попроси Саврасовых подсобить, на той неделе у них будем косить. Мне к Дудковым надобно зайти, ужинай одна. Кобылу и коз я покормил. У кур насыпано, псу похлебку свари. Табун, кстати, на следующей неделе наш.

– Пап, а знаешь, какая сегодня ночь?.. – Женя начала издалека.

– Какая?

– Праздничная, волшебная… – мечтательно протянула девушка. – Наши костер возле реки палят. Девчонки все будут.

– Никакого Купалья. Знаю я, какие там будут «девчонки»!

– Ну, па-а-а-п!

– Дома сиди, – рявкнул Иван, развернулся и вышел из комнаты.

Женя стиснула зубы и со злостью воткнула иголку в ткань. Ойкнула и слизнула капельку крови с проколотого пальца. Нет, так не пойдет. Руслан ждет ее на Купалье, а значит, она будет там. И если она все сделает как надо, отец даже не заметит ее отсутствия. Они с Русланом уже взрослые, стекла не бьют и копы соломы не поджигают. Ей уже шестнадцать! Ишь, нашел, что запрещать!

Вечерело. Вся молодежь после трудового дня уже была у реки, готовилась к празднику. В вёске стояла непривычная тишина. Иван шел, глядя себе под ноги и не поднимая головы, по укатанной телегами дороге. Настроение было хуже некуда: Повитуха опять принялась за старое, никакие разговоры с ней не помогали… Да совесть мучила: может, и стоило отпустить Женьку. Эх, если бы не Руслан этот нахальный! Вот же змей, увивается за девчонкой!

– Вань, а чагой-то ты Женьку свою на Купалье не пустиу? – окликнул мужчину старушечий голос. – Стасовы дык усе пяцёра там, Люда Мишкина ток брюхатая дома сядить.

– Малая еще, баб Маш.

Иван только диву давался, как скоро бабки на лавочках разносили вести. И это даже не вставая с оных!

– Вань, ты б у ней спросил, до чего у нее охота. К тому ж дед Евген поскрипел за ними приглядывать, шоб головы себе не поразбивали, – возразила ему другая старушка.

– Мои вы золотые, давайте я сам буду решать, как воспитывать дочку, – Иван покачал головой.

– Та не, Зин, ци слыхала ты, Мишку з дзеукай нейкай видели, опять ён на охоту выйшау, пакуль жонка евоная с пузом. Тьфу! Гэткая моладзь1! Нехай сидит Женька у хате, от греха подалей, – глаза у бабы Маши блестели, а улыбалась она и вовсе невпопад. Иван принюхался. Так оно и было: рюмашечку за Купалье соседка уже опрокинула.

– Внук твой, баб Маш, чего очерняешь? Да и шли б вы уже домой! Хватит языками чесать!

Выпивох Иван терпеть не мог, не понимал, как можно пропивать нажитое столь тяжким трудом, чтобы получить капельку удовольствия… Наутро ведь все сменится жестким похмельем. А уж Саврасову бабу Машу трезвой не видели почти никогда. Муж ее, Алесь, помер, однажды напившись до зеленых чертей, и даже Повитуха – и та не смогла его откачать. У Саврасовых осталось два сына, его сверстников и друзей: Федор и Стас, и оба они были семейными, хозяйственными да еще и хорошими работниками. Ивану не хотелось, чтобы они закончили свою жизнь, как отец.

– Вы мне лучше скажите, Дудковы дома?

– Малодшыя, Руслан с Сашкой, свинтили яшчэ пасля апоудня2, – бабе Маше было лишь бы зацепиться за что языком. – А старшие дома. А навошта3 яны табе?

– Дело есть, – неприязненно буркнул Иван и поспешил перейти улочку к дому напротив. Мужчину проводили две цепкие пары глаз.

Дверь открыла Анна – расплывшаяся низенькая женщина с пушистыми, торчащими во все стороны светлыми волосами и тяжелым карим взглядом из-под нависающих бровей. Непонятно, как Константин выбрал ее в жены: высокий, подтянутый, несмотря на свой возраст; с правильными чертами лица, острым подбородком, чуть кривоватым, сломанным в юности носом, твердой линией губ. Может, потому Ивану не нравился Руслан, что был вылитой копией отца?..

– Ваня! Здравствуй! – Константин, увидев гостя, поднялся из-за дубового стола и с добродушной улыбкой протянул соседу широкую ладонь.

– Вечереть будешь? – засуетилась Анна, доставая из печи припрятанный до поры ужин.

– Не отказался бы.

– Ань, ты б нам сначала пузырь на стол организовала.

– Костя, я не пью, ты же знаешь.

– Да я тебе накапаю пять капель, не отказывайся, будь другом.

– Ну, если только полрюмочки.

Женя со всех ног бежала к обрыву. Она безнадежно опаздывала: пока собрала сено, пока дождалась ухода отца, пока собралась сама – и заметить не успела, как перевалило за одиннадцать.

Одинокая фигура маячила возле самого обрыва. Не ушел. Женя перешла на шаг.

– Руслан! – не смогла удержаться, крикнула в ночную тишину.

– Я думал, уже не придешь, – раздалось над самым ухом.

Женя вздрогнула и обернулась:

– Ф-фу, напугал! А… на обрыве тогда кто?

– Мишка Саврасов к девке какой-то клеится. Не из наших. Решил не мешать.

Тут уж и Женя рассмотрела две целующиеся тени.

– Бедная Люда, – покачала головой Женя.

– Пойдем к костру, – Руслан потянул ее за руку. – Это не наше дело.

Обрыв они обогнули по широкой дуге. В поле у леса огромным чудовищем двадцати метров в высоту возвышался парусный корабль – ковчег, что был весчанам вторым домом в месяцы наводнений. Черная густая его тень на несколько минут надежно укрыла влюбленных. Чуть дальше, за ольховой рощей, начинался пологий спуск к пойме реки. Ночь выдалась ясная, в темных, едва подсвеченных луной волнах плясали отблески далекого костра. И от этого темная вода выглядела еще более пугающей, вглядываясь в ее толщу, можно было поверить и в праздник водяного, и в его утопленниц-русалок.

– Руслан, смотри, – девушка остановила парня. Мимо них, по направлению от костра, важно качаясь на волнах, проплыли три венка, явно спеша пристать к берегу. Там, выше по течению, вовсю гадали.

Женя опустилась на корточки и в темноте стала шарить в высокой траве в поисках цветов.

– Ты что это делаешь?

– Ну как же, я тоже хочу знать, откуда мой жених пожалует и как скоро, – лукаво усмехнулась девушка, желая поддразнить парня. Тот насупился и некоторое время помолчал, собираясь с духом. Заправив за ухо назойливую прядь, он решился:

– Жень, – Руслан взволнованно выдохнул и поднял девушку с колен. – Я об этом и хотел с тобой поговорить. Через два года, когда тебе исполнится восемнадцать, я подумал, – он на секунду замолчал, переводя дыхание, – мы могли бы пожениться. А сейчас я хочу называть тебя своей невестой. Ты, – он сглотнул, – согласна?

Секунду Женя оторопело смотрела на Руслана, а потом просто повисла у него на шее и покрыла поцелуями любимое лицо. Ей не хватало дыхания, чтобы восторженным визгом рассказать сидящим у костра о произошедшем, ей не хватало сил даже на слова.

– Родная моя, – Руслан сжал Женю так, что у нее, кажется, хрустнули ребра. И внезапно отпустил. Юноша виновато улыбнулся, похлопал себя по бокам и запустил руку в карман штанин. – Кольцо, я забыл про него совсем, предложение же делают с кольцом, вот, давай надену.

– Боже, когда ты успел? – пролепетала девушка, протягивая руку и не смея верить в происходящее.

– В последний раз как с отцом в город на кирмаш ездили, – дрожащими руками он надевал на тонкий девичий пальчик простой серебряный ободочек с аквамарином в цвет ее глаз.

– То-то вернулся такой загадочный, – Жене хотелось смеяться и плакать одновременно. – А что скажет мой отец?.. – ахнула она от страшной мысли. – Вдруг он осерчает на тебя и запретит нам жениться?..

– А я тогда тебя украду! – парень решительно сверкнул своими карими глазами. – Увезу тебя в город, и там тайно обвенчаемся. Иван не встанет на моем пути! Ты будешь моей!

Девушка раскраснелась и приглушенно хихикнула, сраженная его напором.

– Пойдем. Нас ждут, – Руслан повел девушку к костру, держа ее за руку, будто боялся потерять или разбить то, что приобрел секунду назад. В другой руке Женя сжимала почти доплетенный венок. За ненадобностью она выбросила его в воду по дороге. Подхваченный течением, венок немного покачался на волнах, расползся в цветочную цепочку и пошел ко дну.

Глава 2

Все началось со взгляда ее невероятных синих глаз. Из околдованных только Иван не стал ее очаровывать и добиваться: он просто взял и увез ее, дочь барона, из табора. И Мария покорилась его природной силе, необузданности, властности, что была сильнее любого приворота. В вёску черноволосая красавица въехала как королева – в длинном расшитом кружевами темно-красном платье, словно попоной укрывшем круп Ивановой кобылы. На руках ее позвякивали золотые браслеты, а тонкие пальчики унизывали блестящие перстни, волосы цыганка распустила, дав им свободной волной струиться по спине. Лошадь шла медленно, а Мария из-под упавшего на высокий лоб черного локона рассматривала новоиспеченных родственников и соседей, высыпавших на главную дорогу посмотреть, кого же привез этот неисправимый бобыль. Жонки, что не местные, смотрели на девушку с завистью: они-то приезжали на телегах, заваленные сундуками с приданым, совсем не так эффектно. А Мария была бесприданницей: барон не дал своего благословения, но Мария с детства отличалась своенравием и гордыней, потому мириться с отцом и не подумала, только прихватила с собой все свои украшения.

Супруги Павленко тоже не удержались от любопытства. Будучи из рода Дудковых и нажив порядочное состояние успешной торговлей, они имели обыкновение смотреть на местных сверху вниз. Ивана Капустина, жениха завидного, второго после Константина Дудкова, Голову вёски, они прочили себе в зятья. Но дочь их, Кристина, пятью годами ранее сбежала к Саврасову Федору. Павленко жену Ивана невзлюбили с первого взгляда. А Мария – их.

– Глянь, как смотрит.

– Цыганку притянул в вёску. Тьфу, – Анастасия сплюнула на землю и уперла руки в бока, глядя на девушку из-под нахмуренных бровей.

– Нет, ты глянь, как смотрит, чертовка! – Петру внезапно захотелось перекреститься.

А она, будто слыша эти судачества, смотрела Петру прямо в глаза, изогнув свои изящные брови, и расплывалась в широкой улыбке. А как только отвернулась, рядом с ними захлебнулась криком соседка:

– Петро, хлев! Горим!

Любопытный коридор суматошно свернулся, объединившись против огня и тем самым оставив молодых в покое. Но с вечера того дня, когда хлев был счастливо спасен, а бабки расселись по лавочкам, в вёске твердо пришли к выводу: Иванова цыганка – не цыганка вовсе, а ведьма.

***

У костра собралась вся молодежь вёски. Были тут и пятеро Саврасовых: Миша, Гриша, Светка, близняшки Зоя и Надя, неугомонные, носились вокруг костра; младшая сестра Руслана Сашка; были тут и совсем дети, пяти-семи лет, впервые оказавшиеся на празднике взрослых. С ними пришла посидеть Ксения – крестная Жени и по совместительству тетка Руслана и Сашки, она приходилась сестрой их матери, Анне. Хотя какая она им тетка – женщине только-только стукнуло тридцать три года. Дед Евген, на которого был возложен присмотр за детьми, клевал носом, чуть ли не падая в костер.

Папараць-кветку – украшенный ленточками букет из полевых цветов – нашли близняшки. Не мудрствуя лукаво они проследили за Гришей, и как только тот, довольный, что нашел такой хороший тайник в дупле дерева, отошел на шаг, девчонки с хохотом выскочили из-за деревьев, выхватили букет и наперегонки бросились прочь. Старшему брату оставалось только выругаться: от сестер не существовало оберега.

Казалось, парни не заморачивались насчет дров: притащили из леса цельные деревья и составили шалашиком. Пресловутый дуб торчал в центре, необъятный. Прыгать через пятиметровый огонь показалось небезопасным, поэтому компания расселась на оставшиеся бревна полукругом и начала травить страшилки.

– И проглотил он заблудившегося путника, даже не пережевывая, и вырос в два раза, а потом на пути его повстречалась вёска… – Руслан вещал замогильным голосом, крепко обнимая Женю, а та нежилась в его объятиях, совершенно не вслушиваясь в байки, и крутила на пальце тонкое колечко, беспрестанно улыбаясь. Света прожигала подругу любопытным взглядом. Женя смущенно покраснела и послала ей довольную улыбку. Глаза подруги обещали вытянуть из нее мельчайшие подробности помолвки.

Руслан выдержал трагическую паузу. Близняшки вслушивались в каждое слово рассказчика, их веснушчатые круглые лица застыли в ожидании продолжения. Над берегом разносился только треск весело похрустывающего бревнами костра. Малышка лет семи прижалась к Ксении и дрожала от страха.

– И че он с ней сделал? – не выдержал Гриша, с досадой косясь на довольную парочку.

– А СОЖРАЛ! – неожиданно рявкнул Руслан. Женя дернулась. Не она одна: девочка расплакалась, а близняшки восхищенно присвистнули.

– Неправильная сказка, – хмуро заметил Миша. На щеке его отчетливо краснел отпечаток ладони. – В той вёске была чародейка, она заманила этого людоеда на человечий супчик и убила его, пока он хлебал да нахваливал ее фирменную куриную похлебку. Потом распорола ему пузо и оттуда, живые и невредимые, стали выходить люди и звери, которых проглотил людоед. И так прославилась она на весь мир. И с тех пор вёску ту вся нечисть стала обходить стороной.

– Там не чародейка была, а ведьма, – возразила Надя.

– Какая разница? – Миша недоуменно поднял брови.

– Чародейка – дейка чар, ведьма же с ведьмаками на Лысую гору летает и непотребствами занимается, – со знанием дела ответила Зоя.

– Тьфу ты! – на слове «непотребства» неожиданно проснулся дед Евген. – Откуда такие познания?

– Мою маму в вёске ведьмой прозвали, – задумчиво произнесла Женя, глядя на танцующие с ветками язычки пламени. – А я и не знаю, за что. Отец не говорит. Правда, что она колдовала?

– Я помню тот день, когда Иван привез ее сюда – свою жену… Представь себе такую картину: она въезжает в вёску на коне, без телеги с приданым, волосы распущены, платье длинное – аж до конских копыт. Услышала, как старшие Павленко ее цыганкой назвали, так одним взглядом их хлев подожгла. Ну не ведьма ли? И пока Маша была жива, у Павленко все дела шли из рук вон плохо: что на поле, что с торговлей, – Ксения выпустила заскучавшую малышку из объятий, и та поскакала вслед за близняшками на другую сторону костра.

– Да не говори ерунды, Ксюш. Сколько тебе было? Пятнадцать? Поверила ты россказням, кто ж умеет взглядом огонь вызывать? – дед Евген повернулся к Жене:

– Уж очень красивая твоя мама была, а бабы у нас завистливые, да и языками почесать любят, любой случайности убедительное объяснение найдут. С такой яркой внешностью разве могла Маша быть обычной женщиной? Нет, конечно, ведьмой и назвали. Придумали, что ей лет сто, а по ночам она будто бы из крови младенцев молодильное зелье варит. И во всех неурожаях да наводнениях винили ее. Вот только как объяснить неразумным, что колдовства не существует?..

– Да не только в бабах было дело, дед Евген. Там и мужики… как увидели ее, так прям слюни и пустили. Только Маша гордая была: вышла за Ивана, значит, так тому и быть: «и буду век ему верна», – вступилась за нее Ксения. – Неприступная и недоступная. Да еще за самим Капустиным замужем, а тот ее в обиду не давал. Отвергнутые мужики все эти сказки сочиняли. А что до Павленко – так им и надо, пусть земля им будет пухом, – ни для кого не было секретом, что Ксения недолюбливала свекров.

– Бабы да вместе с мужиками – один черт, – махнул рукой дед Евген

– Но как это можно: донимать замужнюю женщину? – не поняла Женя. – И много таких было?

– Да, считай, вся вёска на нее ополчилась. Одна половина слюни пускала, другая фиги в карманах крутила, да только права Ксения: Иван стеной стоял за свою жену, и вёску в узде держал, – хмыкнул старик.

– Отец мой, – сумрачно вставил слово Руслан. – Как увидел Марию, так, говорят, на мою мать вообще с тех пор не смотрит. Она тебя поэтому терпеть не может, ты ж копия Марии.

– Константин Прокофьевич?.. – Женя в ужасе прижала руки ко рту. – Руслан, прости, я же не знала.

– Зато вся вёска знала, – парень рывком поднялся на ноги и отошел от костра в темноту. Женя бросилась за ним.

***

Иван любил жену до беспамятства: разрешал спать до полудня, по дому старался все делать сам, в поле ее не выпускал – берег холеные ручки. Вот только от этой заботы поползли по вёске слухи: мол, держит его девка в ежовых рукавицах, приворожила мужика, слепила из него каблука себе на потеху. Марию устраивало такое положение дел: она любила понежиться в мягкой перине до обеда, отведать оставленный мужем завтрак, а после выйти во двор и наблюдать за соседками, которые к полудню успевали переделать всю домашнюю работу. Порой, когда ей совсем становилось скучно, Мария принималась за хозяйство: так, по мелочи – прибрать дом или насыпать зерно курам.

А однажды она увязалась за мужем в поле, на покос. Знали местные, как относится Иван к Марии, знали, что она «белоручка». Знал об этом и Дима Петровский, но девятнадцатилетний парень был уже обижен отказом, взыграла горячая кровь, бросил он в сторону Марии сальную шуточку, мол, потеть такие груди должны не в поле, а на белых простынях. Ивана в вёске уважали и побаивались: в строгой иерархии Капустины шли в ноздрю с Дудковыми. Мало кто осмелился бы вот так при нем обидеть Марию. А она знала, как повлиять на мужа: прикусила нижнюю губу, глаза ее увлажнились.